Александр Аркадьевич Галич (1918 - 1977)

В поэзии Александра Галича четко просматриваются черты романтического двоемирия. С одной стороны, мир псевдожизни, лжи и пошлости. Здесь по ночам вышагивают свой парад гипсовые памятники вождю всех времен и народов: «Им бы, гипсовым, человечины — Они вновь обретут величие!» Здесь «молчальники вышли в начальники, потому что молчание — золото». Здесь «под всеми словесными перлами/ Проступает пятном немота». Здесь «старики управляют миром». Здесь бог говорит человеку: «Иди и убей!..» В сущности, это мир смерти.

С другой стороны, мир художников-мучеников, Пастернака, Мандельштама, Ахматовой, Хармса, Зощенко, Михоэлса и других, кому посвящен цикл Галича «Литераторские мостки». Даже загнанные судьбой и эпохой в угол, лишенные не только поэтических, но и элементарных человеческих прав, персонажи этого цикла воплощают для Галича образцы святости и духовного величия. Так, например, в одном из лучших стихотворений этого цикла «Без названия» Галич рисует Ахматову в тот момент, когда она вынуждена сочинять казенные вирши во славу Сталина. Под его пером этот акт превращается в трагическое самопожертвование поэта во имя спасения сына: «По белому снегу вели на расстрел/ Над берегом белой реки./ И сын Ее вслед уходящим смотрел/ И ждал — этой самой строки». Заглавная буква в местоимении отсылает к евангельской традиции, и все это стихотворение в целом явно перекликается с ахматовским «Распятием» (из «Реквиема

»). В образе Христа, поднимающегося на крест, выступает не Он, а Она — Ахматова, отводящая от сына смерть ценой отказа от поэтического дара. Вот почему «Ангел стоял у нее за спиной и скорбно качал головой».

Интересно, что Галич обостряет контрасты тем, что о «пошлом мире» он пишет в стиле «высокой поэзии». стихотворение «Памяти Б.Л.Пастернака» строится на контрасте между цитатами из пастернаковских стихов и натурализмом хамской речи: «А зал зевал, а зал скучал — Мели, Емеля! Ведь не в тюрьму и не в Сучан, Не к "высшей мере"!» Посвященное Мандельштаму «Возвращение на Итаку» сталкивает цитаты из Мандельштама с вульгарным романсом про Рамону. Поэтический плач по Зощенко перемежается «матерщинным субботним загулом шалманчика», где «шарманка дудела про сопки маньчжурские». Такие стилевые диссонансы характерны для Галича: они обнажают несовместимость двух миров, вынужденно сосуществующих в одном времени и пространстве и вступающих в гротескные комбинации — мира духа, поэзии, красоты, человечности и советского уродства, хамства, убогости.

В своих сказовых балладах Галич разрушает миф о «простом советском человеке» как о цельном характере, живущем в гармонии с обществом и с самим собой. «Простой человек» у Галича предстает гротескным монстром, в котором здоровое трезвое жизнелюбие сочетается с механическим бездумным и бездушным «партейным» автоматизмом, лишающим человека даже половых признаков.

Творчество Галича было актуально в 60-70-е годы, когда эти песни воспринимались как прежде всего песни протеста, как песни, в которых рассказывалось о самых больных темах тогдашней действительности.

Желание славы

"...Что там услышишь из песен твоих?

   Чудь начудила, да Меря намерила

    Гатей, дорог, да столбов верстовых..."

                           (А.Блок)

1967

В ней есть важная особенность: помимо блоковского эпиграфа, у этой песни заглавие одного из стихотворений Пушкина. Здесь взята пушкинская тема поэта, который существует в обыденной жизни, и поэта, который живет в мире поэзии. Его песня существует в трех, по крайней мере, измерениях: одно мы видели – смысл, который считывается рядовым слушателем; второе – это измерение, которое он сам нам подсказывает эпиграфами, названиями, своими рассказами; и третье – измерение интертекстуальное. Он говорит все время чужими словами, не отдавая себе отчета, и постоянно находясь даже не в диалоге.

...Может быть, десяток

                   неизвестных рифм

    Только и остался,

                   что в Венесуэле..."

                       (В.Маяковский)

Установлены сроки и цены

(По морям, по волнам),

И в далёкий путь между рифами

(По морям, по волнам)...

Установлены сроки и цены,

И в далекий путь между рифами

Повезли нам из Венецуэлы

Два контейнера с новыми рифмами

По морям, по волнам, по морям, по волнам ,

По морям, по волнам!

Так, с пшеницей и ананасами

(По морям, по волнам),

Плыли рубленые и дольные

(По морям, по волнам)...

Так, с пшеницей и ананасами,

Плыли рубленые и дольные,

Современные, ассонансные, —

Не какие-нибудь глагольные!

По морям, по волнам, по морям, по волнам,

По морям, по волнам...

Не снимает радист наушники

(По морям, по волнам),

А корабль подплывает к пристани

(По морям, по волнам)...

Не снимает радист наушники,

А корабль подплывает к пристани,

Но биндюжники есть биндюжники! —

Пол бочонка с рифмами свистнули.

По морям, по волнам, по морям, по волнам,

По морям, по волнам...

Хоть всю землю шагами выстели

(По морям, по волнам),

Хоть расспрашивай всех и каждого

(По морям, по волнам)...

Хоть всю землю шагами выстели,

Хоть расспрашивай всех и каждого,

С чем рифмуется слово ИСТИНА —

Не узнать ни поэтам, ни гражданам!

По морям, по волнам, по морям, по волнам,

По морям, по волнам...

Виноваты во всём биндюжники!

1965

Об актуальном смысле говорить излишне: произнести в советской стране в 60-е годы «с чем рифмуется слово ИСТИНА - / Не узнать ни поэтам, ни гражданам» – было такой прямой крамолой, что эта песня не могла существовать ни в каком публичном пространстве за исключением небольшого круга друзей. Смысл второй, достаточно очевидный, диктуется этой подпевочкой: «По морям, по волнам». Это песня «Ты моряк, красивый сам собою», которую Чапаев в исполнении Бабочкина поет в знаменитом фильме «Чапаев». Сейчас с экранов он более или менее сошел, а в 60-е годы крутился постоянно. Конечно, Галич перестраивает эту мелодию, но, тем не менее, он явно рассчитывает на то, что ее услышат. А сам он эпиграфом подсказывает Маяковского, «Разговор с фининспектором о поэзии»: «Где найдешь, / на какой тариф, / рифмы, / чтоб враз убивали, нацелясь? / Может, / пяток / небывалых рифм / только и остался, / что в Венецуэле». Старая норма произношения - Венецуэле – важна и существенна, потому что ее потом Галич тоже обыграет в своей рифме. А раз произнесено уже имя Маяковского, значит, можно пойти уже и подальше: эта рифма «выстели» соотносится со строчками Маяковского из стихотворения «Лиличка! Вместо письма»: «Слов моих сухие листья ли / заставят остановиться, / жадно дыша? // Дай хоть / последней нежностью выстелить / твой уходящий шаг». То есть не только поздний Маяковский, но и ранний Маяковский здесь появляется и начинает подсвечивать содержание стихотворения. «Поэтам и гражданам» – знаменитая формула, которая расходилась по всем советским школьным сочинениям, такое советское, восходящее к Рылееву: «Я ль буду в роковое время / Позорить гражданина сан», «Поэт и гражданин» Некрасова, ну и т.д., вообще эта тема гражданственности в поэзии, которую Галич переворачивает, имеет в виду совсем не то, что советская пропаганда здесь подразумевала. Но самое главное и самое потаенное – это собственно, откуда пришел сюжет. Поиски рифмы к слову «истина» - это ведь сюжет, описанный в русской литературе, только тогда недоступной или почти недоступной советскому читателю. Это воспоминания Зинаиды Гиппиус «Одержимый», входившие в ее книгу «Живые лица», воспоминания о Брюсове: «Мы подбирали «одинокие» слова. Их очень много. Ведь нет даже рифмы на «истину»! Мы, впрочем, оба решили поискать и подумать. У меня ничего путного не вышло…