В.Шукшин как прозаик, сценарист и режиссер

(1927 - 1974)

В Шукшине сочетаются гармонически, естественно и просто выдающиеся дарования прозаика, режиссера и актера. «Если В.Шукшин был только актером, только режиссером, только сценаристом и драматургом и, наконец, только прозаиком, то и тогда, в этом каждом отдельном случае, мы имели бы перед собой выдающееся дарование», - писал С.П. Залыгин. Широкую популярность завоевали рассказы Шукшина, во многом благодаря его кинофильмам, т.к. сценарии строились на основе его рассказов. Проза Шукшина сценична, велика в ней роль драматизированных сцен, диалогов героев, склонных к лицедейству (Глеб Капустин в «Срезал», Бронька Пупков в «Миль пардон, мадам!» и др.), отсюда большой интерес театров к инсценированию произведений писателя в 70-е гг.

Главная тема творчества писателя – крестьянство и главные герои – крестьяне. Но крестьянство новое как и новый крестьянин, переживающий, по сути, гибель деревни, поэтому причислять Шукшина к «деревенской прозе» неправомерно (мнение Л. Аннинского). У него другой взгляд. Шукшин: «В деревне весь человек на виду. Вот почему все мои герои живут в деревне». Эта душевная открытость наиболее полно отразилась в образе чудика (рассказ «Чудик», 1967).

Рассказы Шукшина драматургичны, в большинстве из них преобладают диалог, сценические эпизоды над описательными, несценическими, это бесспорный результат воздействия на прозу сценического мышления Шукшина-режиссера, которое влияет даже на сюжет. Сюжет в рассказах Шукшина - это хронологически сменяющие друг друга сценические эпизоды. Сам писатель боялся законченных сюжетов, которые, по его мнению, всегда несут какой-то вывод, мораль, а морализаторства он не терпел. «Для меня самое главное – показать человеческий характер», – не раз говорил Шукшин

Существо концепции личности в новеллистике Шукшина первой половины его пути очень точно определил А. Н. Макаров. Рецензируя рукопись сборника "Там, вдали" (1968), критик писал о Шукшине: ". . . он хочет пробудить у читателя интерес к этим людям и их жизни, показать, как, в сущности, добр и хорош простой человек, живущий в обнимку с природой и физическим трудом, какая это притягательная жизнь, не сравнимая с городской, в которой человек портится и черствеет".

Однако общий тон в работах Шукшина, написанных в последние годы его жизни, стал иным, здесь перевешивает новый поэтический пафос.

Герой зрелого Шукшина всегда на распутье. Он уже знает, как он не хочет жить, но он еще не знает, как надо жить. Классическая ситуация драмы. "Глагол "дран", от которого происходит "драма", обозначает действие как проблему, охватывает такой промежуток во времени, когда человек решается на действие, выбирает линию поведения и вместе с тем принимает на себя всю ответственность за сделанный выбор", - пишет В. Ярхо, известный исследователь античной драматургии. Содержание большинства рассказов Шукшина вполне укладывается в это определение. Но есть одно существенное уточнение: речь идет о решении не частного, не ситуативного, а самого главного, "последнего" вопроса: "Для чего, спрашивается, мне жизнь была дадена?" ("Одни"); ". . . Зачем дана была эта непосильная красота?" ("Земляки"); "Что в ней за тайна, надо ее жалеть, например, или можно помирать спокойно - ничего тут такого особенного не осталось?" ("Алеша Бесконвойный"). И так спрашивают у Шукшина все - мудрые и недалекие, старые и молодые, добрые и злые, честные и ушлые. Вопросы помельче их попросту не интересуют.

В рассказе Шукшина господствует диалог. Это и диалог в его классическом виде - как обмен репликами между персонажами ("Хозяин бани и огорода", "Охота жить!", "Срезал", "Космос, нервная система и шмат сала") или как пытание героем самого себя ("Думы", "Страдания молодого Ваганова"). Это и диалог в монологе - как явная или неявная полемика героя с чужим сознанием, представленным в голосе героя в виде зоны чужой речи ("Штрихи к портрету", "Алеша Бесконвойный"), или как разноголосье в речи самого героя, обнажающее противоречивость его собственного сознания ("Раскас", "Постскриптум", "Два письма", "Миль пардон, мадам!"), порой в одном рассказе переплетаются несколько форм диалога ("Верую!", "Письмо", "Земляки").

Всеохватывающая диалогичность шукшинского рассказа создает ощущение того, что речь идет о нашей общей мысли, которая живет в тугом узле позиций всех, кто явно или неявно участвует в философском споре. Истина где-то там, внутри общего размышления. Герою она никак не дается в руки. Больше того, чем увереннее судит какой-нибудь старик Баев или Н. Н. Князев, "гражданин и человек", о смысле жизни, тем дальше от этого смысла он отстоит.

Любимые герои Шукшина, натуры сильные, нравственно чуткие, пребывают в состоянии жестокого внутреннего разлада.

Но всеохватывающая и бесконечная диалогичность создает особую атмосферу атмосферу думания, того мучительного праздника, когда душа переполняется тревогой, чует нестихающую боль, ишет ответа, но тревогой этой она выведена из спячки, болит оттого, что живо чувствует все вокруг, а в поисках ответа напрягается, внутренне ликует силой, сосредоточенностью воли, яркой жаждой объять необъятное. Старый Матвей Рязанцев, герой рассказа "Думы", называет это состояние "хворью". Но какой? "Желанной"! "Без нее чего-то не хватает". А когда Максим Яриков, "сорокалетний легкий мужик", жалуется, что у него "душа болит", то в ответ он слышит: ". . . душа болит? Хорошо. Хорошо! Ты хоть зашевелился, едрена мать! А то бы тебя с печки не стащить с равновесием-то душевным".

Главная же мера духовности у Шукшина - это то расстояние, второе отделяет позицию героя, его миропонимание от объективного закона бытия, от самого смысла жизни. В шукшинском рассказе эту дистанцию вскрывает поступок, который герой совершает в соответствии со своей позицией. Это именно поступок: один-единственный шаг, даже жест, но такой шаг, которым взламывается вся судьба. Поступок шукшинского героя оказывается чудачеством. Порой оно бывает добрым и смешным, вроде украшения детской коляски журавликами, цветочками, травкой-муравкой ("Чудик").

Поступок шукшинского героя чаще всего демонстрирует, насколько же он далек от действительно высшего смысла. Потому-то он - "чудик": не чудак, живущий в идеальном мире и далекий от реальности, а именно чудик - человек из реальности, возжаждавший идеального и не знающий, где его искать, куда девать накопившуюся в душе силу.

Драматургическая природа поступка в рассказе Шукшина не требует доказательств. Образуя единство с диалогом, реализуя диалог в действие, проверяя мысль результатом, чудачество становится особой стилевой метой шукшинского рассказа, его зрелищной, театральной экстравагантности.

Рассказ В. Шукшина "Чудик" (1967) – о тридцатидевятилетнем сельском механике Василии Егоровиче Князеве. Отталкиваясь от названия, автор сразу же начинает повествование о самом герое: «Жена называла его – Чудик. Иногда ласково. Чудик обладал одной особенностью: с ним постоянно что-нибудь случалось». Заявленные в первых строках рассказа тезис о том, что с Чудиком постоянно что-то случалось, реализуется в тексте в двух житейских ситуациях: в городском магазине и на Урале у брата, куда он все же приехал. Увидев в магазине кем-то оброненную пятидесятирублевую бумажку, Князев не кинулся проверять свои карманы, что сделало бы большинство людей, а лихорадочно, чтобы никто не опередил, соображает, как бы поостроумнее сказать людям в очереди про эту бумажку: «Хорошо живете, граждане! – сказал он громко и весело. – У нас, например, такими бумажками не швыряются!» Позднее он убедился, что это были его деньги, но зайти за ними в магазин постыдился: «Нет, не пересилить себя – не протянуть руку за проклятой бумажкой. Могут еще и не отдать». Пришлось возвращаться домой (а ехал он к брату, которого не видел 12 лет) – снимать деньги с книжки и вторично отправляться в путь.

Еще есть яркий эпизод отправки телеграммы – наполненное теплотой сообщение Чудика жене ("Приземлились. Ветка сирени упала на грудь, милая Груша меня не забудь. Васятка"), которое телеграфистка заставляет переписать ("Приземлились. Все в порядке. Васятка"), а потом и вовсе исправляет по-своему («Долетели. Василий»). Давление обезличивающей официальности, в общем.

Другой эпизод, где реализует себя Чудик, – сцены пребывания в семье брата Дмитрия. Неожиданна для него неприязнь снохи, которая, как утверждает брат, холуйствует перед людьми ответственными (должностными, партийными) и презирает деревенских. Чудик хотел мира со снохой и, чтобы ее порадовать, разрисовывает детскую коляску, за что изгоняется из дома. «Опять ему стало больно. Когда его ненавидели, ему было очень больно. И страшно. Казалось: ну, теперь все, зачем жить?» Чудик едет домой и, только выйдя из автобуса и побежав по теплой мокрой земле, обретает душевное спокойствие. И только в конце мы узнаем его настоящее имя.

Две ситуации, описанные в этом рассказе, – типично шукшинские: человек чем-то или кем-то выведен из равновесия либо чем-то поражен или обижен, и он хочет как-то разрешить эту боль, вернувшись к нормальной логике жизни. Впечатлительный, ранимый, чувствующий красоту мира и в то же время несуразный Чудик сопоставляется в повести с мещанским миром снохи, буфетчицы управления, в прошлом женщины деревенской, стремящейся стереть в своей памяти все деревенское, перевоплотиться в настоящую горожанку. Но это не противопоставление города и деревни, которое находили критики в рассказах писателя 60-х гг. Объективно говоря, этого противопоставления как такового в его рассказах не существовало вообще. Шукшин исследовал серьезную проблему маргинального (промежуточного) человека, ушедшего из деревни и до конца не акклиматизировавшегося в городе или прижившегося ценой утраты чего-то важного в себе, как в случае со снохой Чудика и другими героями. Эта проблема была глубоко личной и для самого писателя.

«Обида»: Сашка Ермолаев приходит в магазин, где обознавшаяся продавщица обвиняет его в том, что вчера он «скандалил» на весь магазин. Его это возмущает, он пытается доказать, что продавщица ошиблась, но не находит оправдания, а сталкивается с подхалимами и обиженный уходит домой. Его оскорбили, обвинили «всем магазином» в том, чего он не совершал, а он упорно доказывал, что ни в чем не виноват, пытался выяснить, почему некоторые люди подхалимничают, объяснить им, что так делать не нужно. Он не думал ни о какой мести, а наоборот, размышляя, почему люди ведут себя подло, льстят кому-то, предположил: «зря он так – не разобравшись, полез вступаться… Вообще поговорю. Может, он одинокий какой». У входа в магазин герой пытается объясниться с одним из тех людей, которые безосновательно обвиняли его, даже приходит к нему домой, чтобы добиться правды. Но получает только удары от сынка этого подхалима. Герой в пылу обиды бежит домой за молотком и собирается отомстить обидчику, но его останавливает любящая жена. Страх за свою семью заставляет Сашку забыть обиду.

«Срезал» Глеб Капустин из рассказа "Срезал"(1970) – также странный человек, которого практически невозможно поставить в один ряд с Чудиком, , ибо его странность – на ином полюсе жизни. Но иногда исследователи пытаются доказать, что Шукшин разрабатывает разные варианты одного характера, что в его художественном мире наблюдается не многообразие типов, а разнообразие вариантов одного характера, корень которого – чудачество, «выкобенивание» (по Аннинскому), «обиженная душа».

По своему строению «Срезал» – типичный шукшинский рассказ. Начинается он без всяких вступлений, с главного события: «К старухе Агафье Журавлевой приехал сын Константин Иванович...» Далее автор дает оценочный портрет Глеба Капустина («мужик... начитанный и ехидный») и рассказывает о его страсти срезать, ставить в тупик приезжих знатных гостей: одна страница описания, авторского текста плюс пять страниц диалога. Герои выявляют себя в разговоре – «интеллектуальном» поединке, сцене спора. Действующих лиц практически двое, Глеб и Константин Иванович, остальные – статисты или почти статисты. Глеб болезненно переживает разрыв города и деревни, сидит в нем обида за высокомерие городских. Мотив мстительности приникает в рассказ на уровне ремарок (история с полковником: «Глеб срезал полковника – с блеском, красиво. <…> Глеб коршуном взмыл надо полковником – и срезал»). Вопросы его разнообразны («В какой области выявляете себя?»). Вопросы о первичности («Ну, и как насчет первичности?»), кандидатском минимуме – это шукшинские шпильки в сторону официальной идеологии (марксистский догмат: материя первичнее духа – бытие определяет сознание). Городская культура для Глеба сливается с официальной зашоренностью. Капустин «по верхам» затрагивает области научного знания (определение невесомости, проблема шаманизма). Кандидат не обладает способностями ведения дискуссии (точнее, он даже не понимает, что идет дискуссия, настолько все абсурдно), не осознает, за что Глебу его не любить (подкатил на такси и не понимает!) – в этом его нечуткость.

Глеб, по сути, произносит обвинительную речь городскому образу мысли (кандидатство и телевидение): «Кандидатство – это ведь не костюм, который купил раз и навсегда» (шпилька в сторону культа ученых степеней). Следует неприятие шаблонов на разных уровнях: философском (первичность), научном (кандидатство), общественном (телевидение). Шукшин на самом деле остро социален.

Финал рассказа традиционно открытый: окончательный приговор герою не вынесен, а неоднозначная оценка вложена в уста мужиков и в скудный авторский комментарий: удивление и восхищение мужиков ("Чего тут. Дошлый, собака!"), но без любви ("Глеб жесток, а жестокость никто, никогда, нигде не любил еще"), с жалостью и сочувствием к кандидату. На вопрос о том, кто прав, кто виноват, ответа нет, его должен дать сам читатель – такова логика открытого финала.

Рассказ «Осенью» - драма загубленной жизни трех людей. Паромщик Филипп Тюрин когда-то был влюблен в Марью, но она хотела венчаться в церкви, а он – убежденный комсомолец – поставил принципы партии выше любви, и она вышла за другого. Филипп тоже женился на другой, но через всю жизнь пронес свою любовь к Марье (яркий пример: «Но вот на войне, например, когда говорили: "Вы защищаете ваших матерей, жен...", Филипп вместо Феклы (своей жены) видел мысленно Марью. И если бы случилось погибнуть, то и погиб бы он с мыслью о Марье). Теперь, через много лет, он перевозит на пароме машину с умершей Марьей (муж Павел везет ее хоронить). После переправы Тюрин понимает, что так и не простился с Марьей и едет за машиной с умершей, останавливает ее, но тут Павел не выдерживает и зло прогоняет Филиппа. Разумеется, он всю жизнь знал, что его жена любит другого и втайне ненавидел Тюрина. Теперь это вылилось в словесную перепалку. В строках этого рассказа много пронзительной и щемящей боли о несостоявшейся любви, осознание которой происходит уже за гробом любимой женщины, когда уже ничего не исправить и не изменить. Теперь все прошло, времена стали другие, а любовь осталась.

Шукшин как РЕЖИССЕР (тут немного, не знаю, где взять нормальный материал, в учебниках нет )

Трудно сказать, какое из направлений – писатель, режиссер, киносценарист и актер — было для Василия Шукшина приоритетным. Он вкладывал всю душу в любую работу, за которую брался. Такие блестящие фильмы как «Странные люди» и «Калина красная» сделали Василия Шукшина одним из самых заметных деятелей советского кинематографа.

Дебютной ролью Василия Шукшина стал небольшой эпизод в картине Сергея Герасимова «Тихий Дон». Актёр сыграл выглядывающего из-за плетня матроса. Это и стало началом актерской карьеры Шукшина. Спустя год во время прохождения практики в Одессе режиссер Марлен Хуциев предложил ему главную роль в фильме «Два Федора». После этой роли актер проснулся знаменитым. А вот режиссерский дебют Шукшина — короткометражный дипломный фильм «Из Лебяжьего сообщают», снятый в 1961 году, был неудачным. Это была зарисовка из жизни сельского райкома партии, которую многие сочли несовременной и даже скучной. В 1963 году он пишет сценарий на основе своих рассказов «Классный водитель» и «Гринька Малюгин» к своему первому полнометражному фильму «Живет такой парень». Картина была тепло принята критиками и публикой и даже попала на фестиваль в Венеции, но сам Шукшин был недоволен неправильной трактовкой своей картины, которая попала в разряд комедии. В 1968 году Василий Шукшин берется за экранизацию других своих произведений. Фильм «Странные люди» был поставлен по трем рассказам — «Чудик», «Миль пардон, мадам!» и «Думы». Восемь месяцев у него ушло, чтобы сдать эту картину. В 1972 году Василий Шукшин приступил к съемкам своего пятого фильма «Калина красная», в котором также выступил в качестве режиссера, сценариста и исполнителя главной роли. ильм «Калина красная» стал настоящим прорывом в отечественном кинематографе. На VII Всесоюзном кинофестивале в Баку в апреле 1974 года картина получила главный приз — первый случай в практике проведения отечественных кинофорумов. Помимо этого фильм собрал призы на многих международных фестивалях.