До всего этого была зима

 

st-il possible, – le fut-il?

Verlaine [38]

 

В занавесках кружевных

Воронье.

Ужас стужи уж и в них

Заранен.

 

Это кружится октябрь,

Это жуть

Подобралась на когтях

К этажу.

 

Что ни просьба, что ни стон,

То, кряхтя,

Заступаются шестом

За октябрь.

 

Ветер за руки схватив,

Дерева

Гонят лестницей с квартир

По дрова.

 

Снег все гуще, и с колен –

В магазин

С восклицаньем: «сколько лет,

Сколько зим!»

 

Сколько раз он рыт и бит,

Сколько им

Сыпан зимами с копыт

Кокаин!

 

Мокрой солью с облаков

И с удил

Боль, как пятна с башлыков,

Выводил.

 

 

Из суеверья

 

Коробка с красным померанцем -

Моя каморка.

О, не об номера ж мараться

По гроб, до морга!

 

Я поселился здесь вторично

Из суеверья.

Обоев цвет, как дуб, коричнев

И – пенье двери.

 

Из рук не выпускал защелки.

Ты вырывалась.

И чуб касался чудной челки,

И губы – фиалок.

 

О неженка, во имя прежних

И в этот раз твой

Наряд щебечет, как подснежник

Апрелю: здравствуй!

 

Грех думать – ты не из весталок:

Вошла со стулом,

Как с полки, жизнь мою достала

И пыль обдула.

 

Не трогать

 

«Не трогать, свежевыкрашен», -

Душа не береглась,

И память – в пятнах икр и щек,

И рук, и губ, и глаз.

 

Я больше всех удач и бед

За то тебя любил,

Что пожелтелый белый свет

С тобой – белей белил.

 

И мгла моя, мой друг, божусь,

Он станет как-нибудь

Белей, чем бред, чем абажур,

Чем белый бинт на лбу!

 

 

61.

 

Ты так играла эту роль!

Я забывал, что сам – суфлер!

Что будешь петь и во второй,

 

Кто б первой ни совлек.

Вдоль облаков шла лодка. Вдоль

Лугами кошеных кормов.

Ты так играла эту роль,

 

Как лепет шлюз – кормой!

И, низко рея на руле касаткой об одном крыле,

Ты так! – Ты лучше всех ролей

Играла эту роль!

 

 

Балашов

 

По будням медник подле вас

Клепал, лудил, паял,

А впрочем – масла подливал

В огонь, как пай к паям.

 

И без того душило грудь,

И песнь небес: «Твоя, твоя!»

И без того лилась в жару

В вагон, на саквояж.

Сквозь дождик сеялся хорал

На гроб и в шляпы молокан,

А впрочем – ельник подбирал

К прощальным облакам.

 

И без того взошел, зашел

В больной душе, щемя, мечась,

Большой, как солнце, Балашов

В осенний ранний час.

 

Лазурью июльскою облит,

Базар синел и дребезжал.

Юродствующий инвалид

Пиле, гундося, подражал.

 

Мой друг, ты спросишь, кто велит,

Чтоб жглась юродивого речь?

В природе лип, в природе плит,

В природе лета было жечь.

 

 

Подражатели

 

Пекло, и берег был высок.

С подплывшей лодки цепь упала

Змеей гремучею – в песок,

Гремучей ржавчиной – в купаву.

 

И вышли двое. Под обрыв

Хотелось крикнуть им: «простите,

Но бросьтесь, будьте так добры,

Не врозь, так в реку, как хотите.

 

Вы верны лучшим образцам.

Конечно, ищущий обрящет.

Но... Бросьте лодкою бряцать:

В траве терзается образчик».

 

 

Образец

 

О, бедный Homo Sapiens,

Существованье – гнет.

Былые годы за пояс

Один такой заткнет.

 

Все жили в сушь и впроголодь,

В борьбе ожесточась,

И никого не трогало,

Что чудо жизни – с час.

 

С тех рук впивавши ландыши,

На те глаза дышав,

Из ночи в ночь валандавшись,

Гормя горит душа.

 

Одна из южных мазанок

Была других южней.

И ползала, как пасынок,

Трава в ногах у ней.

 

Сушился холст. Бросается

Еще сейчас к груди

Плетень в ночной красавице,

Хоть год и позади.

 

Он незабвенен тем еще,

Что пылью припухал,

Что ветер лускал семечки,

Сорил по лопухам.

 

Что незнакомой мальвою

Вел, как слепца, меня,

Чтоб я тебя вымаливал

У каждого плетня.

 

Сошел и стал окидывать

Тех новых луж масла,

Разбег тех рощ ракитовых,

Куда я письма слал.

 

Мой поезд только тронулся,

Еще вокзал, Москва,

Плясали в кольцах, в конусах

По насыпи, по рвам,

 

А уж гудели кобзами

Колодцы, и пылясь,

Скрипели, бились об землю

Скирды и тополя.

 

Пусть жизнью связи портятся,

Пусть гордость ум вредит,

Но мы умрем со спертостью

Тех розысков в груди.

 

 

Развлечения любимой

 

65.

 

Душистою веткою машучи,

Впивая впотьмах это благо,

Бежала на чашечку с чашечки

Грозой одуренная влага.

 

На чашечку с чашечки скатываясь,

Скользнула по двум, – и в обеих

Огромною каплей агатовою

Повисла, сверкает, робеет.

 

Пусть ветер, по таволге веющий,

Ту капельку мучит и плющит.

Цела, не дробится, – их две еще

Целующихся и пьющих.

 

Смеются и вырваться силятся

И выпрямиться, как прежде,

Да капле из рылец не вылиться,

И не разлучаться, хоть режьте.

 

 

Сложа весла

 

 

Лодка колотится в сонной груди,

Ивы нависли, целуют в ключицы,

В локти, в уключины – 0, погоди,

Это ведь может со всяким случиться!

 

Этим ведь в песне тешатся все.

Это ведь значит – пепел сиреневый,

Роскошь крошеной ромашки в росе,

Губы и губы на звезды выменивать!

 

Это ведь значит – обнять небосвод,

Руки сплести вкруг Геракла громадного,

Это ведь значит – века напролет

Ночи на щелканье славок проматывать!

 

 

Весенний дождь

 

Усмехнулся черемухе, всхлипнул, смочил

Лак экипажей, деревьев трепет.

Под луною на выкате гуськом скрипачи

Пробираются к театру. Граждане, в цепи!

 

Лужи на камне. Как полное слез

Горло – глубокие розы, в жгучих,

Влажных алмазах. Мокрый нахлест

Счастья – на них, на ресницах, на тучах.

 

Впервые луна эти цепи и трепет

Платьев и власть восхищенных уст

Гипсовую эпопеею лепит,

Лепит никем не лепленный бюст.

 

В чьем это сердце вся кровь его быстро

Хлынула к славе, схлынув со щек?

Вон она бьется: руки министра

Рты и аорты сжали в пучок.

 

Это не ночь, не дождь и не хором

Рвущееся: «Керенский, ура!»,

Это слепящий выход на форум

Из катакомб, безысходных вчера.

 

Это не розы, не рты, не ропот

Толп, это здесь, пред театром – прибой

Заколебавшийся ночи Европы,

Заколебавшейся ночи Европы.

 

 

Свистки милиционеров

 

Дворня бастует. Брезгуя

Мусором пыльным и тусклым,

Ночи сигают до брезгу

Через заборы на мускулах.

 

Возятся в вязах, падают,

Не удержавшись, с деревьев,

Вскакивают: за оградою

Север злодейств сереет.

 

И вдруг – из садов, где твой

Лишь глаз ночевал, из милого

Душе твоей мрака, – плотвой

Свисток расплескавшийся выловлен.

 

Милиционером зажат

В кулак, как он дергает жабрами,

И горлом, и глазом, назад,

По-рыбьи, наискось задранным!

 

Трепещущего серебра

Пронзительная горошина,

Как утро, бодряще мокра,

Звездой за забор переброшена.

 

И там, где тускнеет восток

Чахоткою летнего Тиволи,

Валяется дохлый свисток,

В пыли агонической вывалян.

 

 

Звезды летом

 

Рассказали страшное,

Дали точный адрес.

Отпирают, спрашивают,

Движутся, как в театре.

 

Тишина, ты – лучшее

Из всего, что слышал.

Некоторых мучает,

Что летают мыши.

 

Июльской ночью слободы -

Чудно белокуры.

Небо в бездне поводов,

Чтоб набедокурить.

 

Блещут, дышат радостью,

Обдают сияньем,

На таком-то градусе

И меридиане.

 

Ветер розу пробует

Приподнять по просьбе

Губ, волос и обуви,

Подолов и прозвищ.

 

Газовые, жаркие,

Осыпают в гравий

Все, что им нашаркали,

Все, что наиграли.

 

 

Уроки английского

 

Когда случилось петь Дездемоне, -

А жить так мало оставалось, -

Не по любви, своей звезде, она, -

По иве, иве разрыдалась.

 

Когда случилось петь Дездемоне

И голос завела, крепясь,

Про черный день чернейший демон ей

Псалом плакучих русл припас.

 

Когда случилось петь Офелии, -

А жить так мало оставалось, -

Всю сушь души взмело и свеяло,

Как в бурю стебли с сеновала.

 

Когда случилось петь Офелии,-

А горечь слез осточертела,-

С какими канула трофеями?

С охапкой верб и чистотела.

 

Дав страсти с плеч отлечь, как рубищу,

Входили с сердца замираньем

В бассейн вселенной, стан свой любящий

Обдать и оглушить мирами.

 

 

Занятье философией

 

Определение поэзии

 

 

Это – круто налившийся свист,

Это – щелканье сдавленных льдинок,

Это – ночь, леденящая лист,

Это – двух соловьев поединок.

 

Это – сладкий заглохший горох,

Это – слезы вселенной в лопатках,

Это – с пультов и флейт – фигаро

Низвергается градом на грядку.

 

Все, что ночи так важно сыскать

На глубоких купаленных доньях,

И звезду донести до садка

На трепещущих мокрых ладонях.

 

Площе досок в воде – духота.

Небосвод завалился ольхою,

Этим звездам к лицу б хохотать,

Ан вселенная – место глухое.

 

 

Определение души

 

Спелой грушею в бурю слететь

Об одном безраздельном листе.

Как он предан – расстался с суком -

Сумасброд – задохнется в сухом!

 

Спелой грушею, ветра косей.

Как он предан,– «меня не затреплет!»

Оглянись: отгремела в красе,

Отплыла, осыпалась – в пепле.

 

Нашу родину буря сожгла.

Узнаешь ли гнездо свое, птенчик?

О мой лист, ты пугливей щегла!

Что ты бьешься, о шелк мой застенчивый?

 

О, не бойся, приросшая песнь!

И куда порываться еще нам?

Ах, наречье смертельное «здесь» -

Невдомек содроганью сращенному.

 

 

Болезни земли

 

О еще! Раздастся ль только хохот

Перламутром, Иматрой бацилл,

Мокрым гулом, тьмой стафилококков,

И блеснут при молниях резцы,

 

Так – шабаш! Нешаткие титаны

Захлебнутся в черных сводах дня.

Тени стянет трепетом tetanus,[39]

И медянок запылит столбняк.

 

Вот и ливень. Блеск водобоязни,

Вихрь, обрывки бешеной слюны.

Но откуда? С тучи, с поля, с Клязьмы

Или с сардонической сосны?

 

Чьи стихи настолько нашумели,

Что и гром их болью изумлен?

Надо быть в бреду по меньшей мере,

Чтобы дать согласье быть землей.