ИЗ СЕМИ КНИГ «СТАНСОВ»

 

1. «Не говори, что жизнь нам радует сердца…»

 

 

Не говори, что жизнь нам радует сердца.

Одним глупцам нужна подобной мысли малость.

Совсем не говори: в ней горе без конца –

Плохое мужество и ранняя усталость!

 

Нет, смейся, как весной деревья у ручья,

Плачь, как морской прибой, как низкой тучи слезы,

Вкуси все радости, всё горе бытия –

И молви: мир богат, но он лишь тень от грезы.

 

 

2. «В дни юности моей, возвышенная лира…»

 

 

В дни юности моей, возвышенная лира,

Как ручеек средь трав, не умолкала ты…

Теперь же, вестница неистового мира,

Тугой струною в кровь терзаешь мне персты.

 

Есть тишина озер, пронизанных лучами, –

В них птицы кружатся, и облака стоят,

Но бурные ручьи, стесненные камнями

На дне глухих пещер, прекрасней во сто крат!

 

 

3. «Гирлянды облаков синеющей пустыни…»

 

 

Гирлянды облаков синеющей пустыни,

Над желтой ширью нив, где колосится рожь,

Когда плывете вы в однообразной сини,

Лишь стаей парусов порой вас назовешь!

 

Снижаясь на луга, полны непостоянства,

Вы дышите грозой в отливах синевы,

И я лечу вам вслед, о лебеди пространства,

Минутный, как и вы, безвестный, как и вы.

 

 

4. «И прелесть летних дней, и майских роз цветенье…»

 

 

И прелесть летних дней, и майских роз цветенье

Уже души моей не веселят теперь.

Ты, Осень нежная, прощай! Без сожаленья,

Лишь постучит Зима, я ей открою дверь.

 

В дряхлеющем лесу топор и гроз порывы

Ломают дерева – им не подняться вновь.

Так и судьбой, чей суд зовем мы справедливым,

Повержены и честь, и слава, и любовь.

 

 

5. «Летите прочь, мечты, созданья горькой силы…»

 

 

Летите прочь, мечты, созданья горькой силы,

И гнева, и тоски,

Виденья памяти, что холодом могилы

Сдавили мне виски!

 

О, нежный мох тропы, скользящих вод журчанье,

Пещеры, голоса,

О, пенье птиц, ветров, ночных огней блужданье

И дикие леса!

 

Все насекомые, зверье, вся зелень года

В волненьях вековых!

Не отвергай меня, великая Природа,

Я здесь, у ног твоих…

 

 

6. «Заря, которая восходит над столицей…»

 

 

Заря, которая восходит над столицей,

Пророчит ясный день и тает над рекой.

Как я люблю следить за гордой вереницей

Деревьев города, обиженных судьбой!

 

Считая каждый миг и каждую ошибку

И не ища наград в обманчивой борьбе,

Я слышу на губах забытую улыбку.

Так легче мне идти к начертанной судьбе.

 

 

7. «У старой мельницы осеннею порою…»

 

 

У старой мельницы осеннею порою,

Когда усеет пруд опавшая листва,

А ветер будет выть над черною дырою,

Где онемевшие застыли жернова,

 

Я сяду на порог покинутого дома,

С плющом, взбегающим на дряхлое крыльцо, –

Пусть отражает гладь немого водоема

И солнца тусклый лик, и бледное лицо!

 

 

8. «О вечере морском я думаю в тоске…»

 

 

О вечере морском я думаю в тоске,

О пенной волн гряде, взбегающей, белея,

О лодке с парусом, о крабах на песке,

О косах нереид, о Главке, о Протее.

 

О путнике средь дюн в безмолвии ночном,

О старом рыбаке, присевшем на пороге,

О тех, кто рубит лес тяжелым топором,

О шуме города, душе, моей тревоге.

 

 

9. «Я шел в полях. Гроза уже росла над садом…»

 

 

Я шел в полях. Гроза уже росла над садом,

На утро хмурое тяжелый полог лег,

А ворон сумрачный летел со мною рядом,

И ручейки дождя струились вдоль дорог.

 

Сверкала молния вдали, в полях унылых,

А ветер продолжал сильней и злее выть,

Но были этот вой и тяжкий гром не в силах

Тревог души моей в то утро заглушить.

 

Добычу Осени – листву – роняли клены

И золото свое растратили дубы.

А ворон так же длил полет свой неуклонный,

Хоть изменить не мог ни в чем моей судьбы.

 

1932

 

Альбер Самен

 

СИРЕНЫ

 

 

Сирены пели… В ночь с зеленых островов

Любовь аккордом лир вздыхала неустанно,

Лилась мелодия средь лунного тумана,

И слезы жгли глаза суровых моряков.

 

Сирены пели… Там, где виделась земля,

Дыхание цветов ложилось на ветрила,

А небо звездное спокойный свет струило,

Томя тоской стоявших у руля.

 

Сирены пели… Стон, и жалобы, и страсть,

Сплетаясь с гулом волн, летели издалека,

И сердце, словно плод от налитого сока,

От сладкой тяжести готово было пасть.

 

К цветущим берегам волна корабль несла,

Как очарованный, он шел на ветер свежий,

А там, над золотом пустынных побережий,

Клубились, как туман, влюбленные тела.

 

Из голубых глубин, в сиянии луны,

Чешуйчатым хвостом взрезая гребень пенный,

Всплывали у кормы зовущие сирены,

И серебро их тел сияло из волны.

 

И любо было им длить пение свое…

С плеч перламутровых жемчужины стекали,

А груди юные среди морской эмали

Коралловых сосков вздымали острие.

 

Простерты руки дев, о чем‑то молит взор,

Неведомых цветов плывет благоуханье,

И чудится гребцам скользящее касанье

Горячих влажных губ и ласк немой укор.

 

Так, пленник тайных сил, у бездны на краю,

Сопровождаемый сирен волшебным пеньем

И убаюканный их рук прикосновеньем,

Корабль в туман глубин скользил к небытию.

 

Благоухала ночь… С цветущих островов

Мелодия любви на арфах замирала,

И море бережно, безмолвно покрывало

Лазурным саваном тонувших моряков.

 

Сирены пели…

Но… Когда, в какой стране,

В какие времена, стремясь к манящей цели,

Конец свой встретим мы, чтоб нам сирены пели

И шли мы в глубину блаженно, как во сне?..

 

Анри де Ренье

 

ЗАВЕРШЕНИЕ

 

 

Бегут короли, потеряв корону,

Лишь крысам Гамлет внушает страх.

Состарилась Порция. Дездемона

Вчера умерла у меня на руках.

 

Весну печалят дожди, морозы,

На плащ тумана закат похож.

Увидим ли мы, как дышат розы,

Как колосится на солнце рожь?

 

Прекрасных видений быстротечность –

Вот участь мира, где свет угас,

И отмечает на башне Вечность

То слишком короткий, то долгий час.

 

В этом последнем безмолвии мира

Что‑то бесследно тает во мгле.

Шаги звучат одиноко и сиро…

Устал я от всех и всего на земле,

 

Затем что вижу исчезновенье

Очарований, жививших стих,

И бесконечное слез теченье

По мертвому лику богов моих.

 

1932

 

ДЕРЕВЕНСКОЕ ЗЕРКАЛО

 

 

Простой раскраской теша взгляд,

Вокруг стекла неприхотливо

Написаны крутые сливы,

Инжир и желтый виноград.

 

И роза, пышностью горда,

В гирлянде, вырезанной грубо

Ножом пастушеским из дуба,

Овал венчает, а когда

 

Вы поглядитесь в омут зыбкий,

То в смутном облике улыбки,

Живым, внезапным в этот час,

 

Сквозь легкое отображенье

Всплывет прекрасное виденье:

Звезда двойная ваших глаз.

 

1932

 

ОЖЕРЕЛЬЕ ИЗ СТЕКЛЯШЕК

 

 

В прохладной лавочке на площади Сан‑Марко

Среди стеклянных бус я долго выбирал

Колье, чья синева отсвечивает ярко,

И слушал, как звенит нанизанный кристалл.

 

Нора старьевщика – от потолка до пола –

Живая бахрома качающихся струн,

В чьих ровных бусинах, блестящих и тяжелых,

Живут морской закат и серебро лагун.

 

Жилище старика чуть посветлей колодца,

Товар его убог и пылью занесен,

Но всё здесь светится, сверкает и смеется,

И длят бахромки бус стеклянный тонкий звон.

 

Случится ль на ходу задеть движеньем резким

Иль тронуть пальцами сверкающую сеть,

Столкнутся в тесноте хрустальные подвески,

И тихо комната вдруг начинает петь.

 

Когда‑то в майский день, который был так ярок,

Нехитрое колье я выбрал здесь для вас.

Вы не могли забыть меня, и мой подарок,

И этот голубой венецианский час.

 

Вы не могли забыть… Но паркою сердитой

Соседство наших душ уже расплетено.

Рассыпано колье, все бусины разбиты,

И то, что помню я, забыли вы давно.

 

По той же площади весь день бродя без цели,

Один я думаю в просветах полутьмы

О темной лавочке, стеклянном ожерелье

И узкой улице, где проходили мы.

 

1932

 

ВЕРОНА

 

 

О город памятной любви,

Ты венчан страстью, как короной.

Щебечет стриж, восток в крови,

Восходит утро над Вероной.

 

Есть лестница в гербе твоем –

То «Scala»[41], вписанный умело,

Иль та, которой в тихий дом

Поднялся некогда Ромео?

 

У всех здесь женщин острый взгляд –

Горячей дерзости примета.

Не им ли семь веков назад

Встречала гнев семьи Джульетта?

 

И кипарис – другому вслед –

Встает над темными холмами,

Не так ли поднял Капулет

Клинка отточенное пламя?

 

Верона! Горестный рассказ,

Из страсти сотканный и крови,

Венчал тебя в тот давний час

Бессмертным именем любови.

 

Он – честь твоя, печать, он взят

Из хроник сердца потаенных,

Когда в трагический закат

Проносится чета влюбленных.

 

1932

 

ГОРОДОК

 

 

В старинном городке, чья жизнь вам незнакома

И где вы в первый раз, я с детских лет как дома.

Мне каждый камень здесь и каждый домик свой.

Я знаю улиц шум, прохожих шаг ночной,

То быстрый – по делам, то медленный и странный,

То звонкий каменный, то тусклый – деревянный.

Я помню звон церквей, звон детства моего,

Известно мне, куда выходит сквер Гюго,

Знакома эта тень – двойная, без узора –

От башен‑близнецов стрельчатого собора,

И тинная река, и круглый мост над ней,

Все улицы, дома, балконы и Музей

Этнографический, и вал эпохи Рима,

В музее щит вождя, кадильница без дыма,

И в зале, где шкафы таинственно блестят,

Пирога с Островов и австралийский яд.

Питаю в этот миг я грустную усладу

Блуждать – пускай в мечте – по городскому саду,

Где скрестится ваш путь с моим путем не раз –

Незримо для души, неведомо для глаз.

 

1932

 

ПРИМЕТЫ

 

 

В любви – примета каждый случай!

Стрижа стремительный полет,

Ползущая на запад туча,

Снег, ветер, воздух, ясность вод.

 

И встреча с дубом у дороги

В вечерней мгле – внушает ей

Надежду, страх, огонь тревоги,

Предчувствие счастливых дней.

 

Так каждый признак неслучайный

Здесь на земле иль в небесах

Сердца живит влекущей тайной –

Иль дарит им невнятный страх.

 

Но нет сравнений, нет названий

Приметам милого лица

В предчувствии воспоминаний

Или надежды до конца.

 

1932

 

ЗАМЫСЕЛ

 

 

То, что впишу я на страницы,

Пройдет, как дни, – за рядом ряд, –

Как небо в тучах иль зарницы,

Как полдня блеск или закат,

 

Пройдет как жест, улыбка, слово,

Далекий отзвук, легкий след

Еще живущего, былого,

Или того, чего и нет.

 

Обиды прошлой отголоски,

Грядущий, миновавший день,

Чуть приглушенный стук повозки,

Катящейся в ночную тень,

 

Пейзажи детства: горы, реки,

Леса в родимой стороне,

Черты, ушедшие навеки

И вновь живущие во мне.

 

И перед каждою счастливой

Строфой, где след удач иль мук,

То чуть замедленно, то живо

Мне отзовется сердца стук.

 

1932

 

ТАЙНА

 

 

Будь осторожен, друг, и, говоря со мною,

Не спрашивай меня, о чем печалюсь я

И почему мой взгляд всегда покрыт слезою,

Всегда опущен вниз в тумане забытья.

 

Чтобы отвлечь меня от горя и молчанья,

Не вызывай в душе из хладной темноты

Видений прошлого, надежд и упованья –

Минувших радостей угасшие черты.

 

Нет, лучше назови каскады, солнце, чащи,

Вскипающий прибой, леса в полночный час

И молодой луны над полем серп всходящий –

Весь мир, раскинутый для упоенных глаз.

 

И дай мне свежих роз: лимонных, белых, красных,–

В их юной красоте мне жизнь пошлет привет,

Затем что форма, цвет и плоть вещей прекрасных –

Единая мечта, в которой грусти нет.

 

1932

 

 

Франсис Жамм

 

492. «Подростком‑девочкой с подстриженною челкой…»

 

 

Подростком‑девочкой с подстриженною челкой

В свой пансион она ходила каждый день

И на каникулы, когда цветет сирень,

Любила уезжать в зеленой одноколке.

 

Легко спускается с холма ее гнедой,

Коляска чуть жива (семейство не богато…

Одно из тех семейств, прославленных когда‑то,

Где бедность не щадит осанки родовой).

 

Такими полюбил я школьниц прежних дней,

В чьих звучных именах, восторженно‑печальных,

Есть нежность «рококо» и стиль «листов похвальных»

С овальной рамкою из золотых ветвей.

 

О, Клара д’Элебёз, Виктория Дерваль,

Лаура д’Этремон, Мари де Лавалэ,

О, Лия Фланширэз, о, Бланш де Персиваль,

Тереза Лиммерайль и Сильва Лабулэ!

 

Я думаю о вас, чей милый голос слышен

Сквозь частую сирень в поместьях до сих пор,

Кто любит яблоки и вкус неспелых вишен,

Сквозной узор ворот и подметенный двор.

 

Вы проведете жизнь в домах гостеприимных,

Где вилки и ножи беседе в такт звенят,

Где в окнах виден пруд, а из‑за тучи дымной

В стекло оранжерей бьет розовый закат.

 

Потом в свой час зажгут вам свадебные свечи,

И молодой сосед (он нежный был жених)

В постели целовать вам будет грудь и плечи,

Да поджидать детей, «умея делать их».

 

Люси Деларю‑Мардрюс

 

ЗАПАХ МОЕЙ РОДИНЫ

 

 

Свой запах, родина, ты в яблоко вложила…

Закрыв глаза, его слегка я надкусила,–

И вот, мне кажется, стою в траве густой,

Где с моря ветерок едва смягчает зной.

Тенистых тополей шумят здесь вереницы,

Присев на изгородь, щебечут звонко птицы,

И слышно, как волна на отмель прилегла…

Так, с яблоком в руке, в поля, где даль светла,

Из сада я иду калиткою знакомой

Под перекладиной с нависшею соломой.

 

Как часто в золоте и в багреце листвы

Стояла я одна, в потоке синевы,

С румяным яблоком, закрыв глаза, впивая

Его прохладный сок, Нормандия родная!..

Да, я больна тобой, о родина моя,

И в запахе твоем пить вечно буду я

Давно минувших дней невинное наследство.

 

Неистребимы в нас воспоминанья детства!