 |
Главная |
Ну как же я тебя найду?..»
 2020-02-03 |
 211 |
 Обсуждений (0) |
из
5.00
|
Ну как же я тебя найду?
Ведь мир не так уж прост.
Найди единую звезду
Средь миллиона звезд!
Для взора все они равны,
Но есть средь них одна,
Ровесница моей весны,
Прозрачная до дна.
Что свет чужой, чужая тьма,
Когда к ней нет пути…
Вот если бы она сама
Могла меня найти!
Пускай подаст мне тайный знак,
Поможет отгадать.
Тогда б я мог сквозь этот мрак
Ее сестрой назвать.
Среди бесчисленных светил
Мы, путь свершая свой,
Вошли б в круженье вечных сил
Звездой, двойной звездой!
Июнь 1973
326. «Бывает так, – слабеет тело…»
Бывает так, – слабеет тело
И тают годы, словно дым,
А сердце… нет, не постарело,
Осталось тем же, молодым.
Непостижимая загадка!
Ну что ж! Охотно признаю
Все нарушения порядка
В извечно слаженном строю.
Июль 1973
327. «То ли пчелы гудели невнятно…»
То ли пчелы гудели невнятно,
То ль вздыхал вечереющий сад…
Вновь я вижу, как легкие пятна
По раскрытой странице скользят,
Нет того догоревшего лета,
Нет и сердца со мной твоего,
Но старинная молодость Фета
Продолжает свое колдовство.
Значит, можно мне в юность вернуться
И, закону времен вопреки,
Замирая от счастья коснуться
Загорелой и милой руки.
Не пойму – то ли это мне снится,
То ли было и впрямь наяву?..
А во всем виновата страница,
Где с тобой до сих пор я живу.
Непонятна поэзии сила:
Мимолетностью, словом одним
Воскрешать то, что жизнь погасила,
Чтобы сердце осталось живым.
Июль 1973
328. «Всё глубже в Поэзию я ухожу…»
Всё глубже в Поэзию я ухожу.
Не в ту, что понятна снаружи,
А в ту, где, пройдя роковую межу,
Стихов нет ни «лучше», ни «хуже».
Где смело встает ослепляющий свет,
Пронзивший глухие преграды,
Где даже намека единого нет
На призрак хулы иль награды.
Нужны там, должно быть, иные слова,
Без их начертаний и звука,
И каждая мысль, зарождаясь едва,
Стрелою срывается с лука.
Виденья и тайны хранит глубина
Высокого стройного лада.
Обманчивость слова ему не нужна,
И хитрых покровов не надо…
Ноябрь 1973
329. «Я знаю – все пройдены дни и пути…»
Я знаю – все пройдены дни и пути,
Не так далеко до предела,
И тенью, едва уронив мне: прости! –
Душа отделилась от тела.
А тело еще неразумно живет,
Бредет, опираясь на посох,
Страдает одышкой. Она же в полет
В небесных уносится росах.
Глядит равнодушно с пустой высоты,
Пресыщена жизнью до края,
Твои же надежды, волненья, мечты,
Как листья, вокруг осыпая.
Всё ценное жадно она собрала,
Уходит свободно и смело…
А тело? Что тело! Пустая зола,
Где всё без остатка сгорело.
Плыви же, ищи незакатного дня
В своем горделивом полете!
Но чем бы ты стала, душа, без меня,
Тобою оставленной плоти?
Всё, чем ты богата теперь и горда,
Свои распуская ветрила,
Сквозь радость и горе земного труда
Лишь ею накоплено было…
Ноябрь 1973
ГОРОД ПУШКИНА
Нет, не мог он остаться в былом!
Неподвластный обычным законам,
Бывший некогда Царским Селом,
Стал он царственных муз пантеоном.
Видел город сквозь грохот и тьму
Над собой раскаленное небо,
Вражьей злобой прошло по нему
Беспощадное пламя Эреба.
Но над пеплом есть праведный суд,
И ничто не уходит в забвенье.
Музы, в свой возвращаясь приют,
За собою ведут поколенья.
Сколько струн, незабвенных имен
Слышно осенью в воздухе мглистом,
Где склоняются липы сквозь сон
Над бессмертным своим лицеистом!
К белым статуям, в сумрак аллей,
Как в Элизиум древних видений,
Вновь на берег эпохи своей
Возвращаются легкие тени.
На любимой скамье у пруда
Смотрит Анненский в сад опушенный,
Где дрожит одиноко звезда
Над дворцом и Кагульской колонной.
А старинных элегий печаль
Лечит статуй осенние раны,
И бросает Ахматова шаль
На продрогшие плечи Дианы.
Юность Пушкина, юность твоя
Повторяют свирели напевы,
И кастальская льется струя
Из кувшина у бронзовой Девы.
Декабрь 1973
331. «Я отвыкаю от вещей…»
Я отвыкаю от вещей,
С которыми всю жизнь был связан,
Всечасной власти мелочей
Повиноваться не обязан.
И прохожу сквозь тесный строй
Обыкновений и привычек,
Всё то, что радует порой,
Обозначая без кавычек.
Владеет мною простота,
Живая правда без пристрастья…
Прости, старинная мечта,
Именовавшаяся «счастье»!
Декабрь 1973
СТРОКА
И у бессмертия есть приметы,
Верь же им – разуму вопреки.
Могут томиться мечтой поэты
Всю свою жизнь для одной строки.
Пусть остается лишь горстка праха,
Не говори, ее вороша:
«Кончила дело старуха Пряха,
Срезана нить, и ушла душа».
Нет, лишь душа недоступна тленью,
Плачет, смеется, тревогой жжет,
Неуловима, как дуновенье,
И тяжела, как созревший плод.
Жизнь не течет, как вода сквозь сито,
Может, и вправду твой миг настал:
Всё пережитое перелито
В сгусток единый, в живой металл.
Непобедимо заклятье словом!
Переживает года, века
И воскресает в обличье новом
Эта единственная строка!
Декабрь 1973
333. «Дождался я этого мига…»
Дождался я этого мига…
Один я здесь, в лодке ночной.
Раскрытая звездная книга
Вверху и внизу подо мной.
К щеке прикоснулась лениво
Полночной прохлады струя,
И лунная скатерть залива
Как рыбья блестит чешуя.
Зачем и напрасно, и поздно
Мне этот привиделся сон,
Когда и широко и звездно
Весь мир подо мной отражен?
Неслышно колышется лодка,
А ночь бесконечно светла,
И падают мерно и четко
Последние капли с весла.
1973
ЦЫГАНКА
(Под гитару)
«Если б нас с тобой
Да судьба свела,
Ох, веселые пошли бы
На земле дела!» [35]
Только мне о том
Говорить не след –
Ведь не сбросишь с плеч
Столько трудных лет.
Но одно хочу
Я сказать тебе:
(Догорай костер,
Вперекор судьбе!)
Мне от губ твоих
Быть в огне дотла.
Что уж спорить тут,
Раз твоя взяла!
Не цыганка ты –
Русской крови хмель,
Светлый праздник мой
Средь страстных недель.
Может, ты права,
Может, я не прав.
Рви мои слова,
Жизнью жизнь поправ.
Сердцем сердцу я
Посылаю весть,
Пред тобой стою,
Весь стою, как есть.
Коль строптива ты,
Не ответишь мне,
Всё равно к тебе
Я приду во сне!
1973
335. «У нас под снегом сфинксы, и закат…»
У нас под снегом сфинксы, и закат
Как знамя рваное, и шпиль огнистый,
И полукругом врезанный Сенат,
Где у костров стояли декабристы.
Прожектором взрезая черноту
Подъемных кранов, якорей и тросов,
У нас под ветром взморья на мосту
Катил Октябрь бушлатный вал матросов.
О, сколько плещущих, взметенных рук,
И солнца майского, и на параде
Войска, и в Академии наук
Нетленные лицейские тетради!
Не говори: в кольце балтийской хмури
Конь на скале затянут в удила.
Мы посылали заревые бури
По всей стране звонить в колокола.
Прекрасный день! Россия как река,
Кипучий снег, шагнувший за плотины.
И есть у нас отныне на века
Отстой глубин, и голос лебединый,
Да верфь, оставленная кораблем,
Гранитный сад, незыблемый отныне.
Мы были первыми, и мы поем.
А город наш – как зарево на льдине!
Сентябрь 1923, <1974>
ШОПЕН
Встала луна над Парижем, осеребрив черепицы.
Словно кто тронул рукою, он пробудился в ночи.
Как неотступно в разлуке бедная родина снится!
Сел у рояля в халате, тихо зажег две свечи.
К смутным виденьям вернуться память не сразу заставишь.
Луч, проскользнувший в окошко, на половицах простерт.
Легкие пальцы коснулись холодом тронутых клавиш –
И пробежал, замирая, скорбно вздохнувший аккорд.
«Что же мне снилось? Не в роще ль солнце запутало косы,
Озеро пересыпало серебряную чешую,
Пойманный тополем ветер качался над рожью белесой,
Села ползли по оврагам, и яблонь цвела, как в раю?
Шел я по давним дорогам, было мне двадцать – не больше,
Ласточки резали воздух, темный боярышник цвел,
Прямо в лицо мне глядела голубоглазая Польша,
И разноцветное солнце падало в гулкий костел.
На перекрестке тропинок встало в колосьях распятье.
Песня вдали замирала, тихо дымилась река.
Девушка – венчиком косы – в темно‑сиреневом платье
Бросила мне на дорогу синий огонь василька.
Нет, это замок в Карпатах, дубовые срубы в камине,
Пяльцы девичьих светелок, отцовский закрученный ус,
Цоканье четок и речи, звонкая льдинка латыни,
Листья багряного сада, белого яблока хруст.
Лица поблекших портретов, сумрак гостиной овальной,
Рокот застенчивой арфы, дедовский пенистый мед,
Шум кринолинного шелка в отзвуках музыки бальной,
Свечи в тяжелых шандалах, шкуры – трофеи охот…
Всё это было когда‑то… Теперь под дождем невеселым
В пущу уходят повстанцы, смерть косит жатву свою.
Пушки царя Николая бьют по соломенным селам,
Гибнут отважные братья в долгом неравном бою».
Душно в салонах Парижа. Давит бессилье покоя,
Чем же он мог бы отсюда скорбному краю помочь?
Гулкое сердце рояля подняло волны прибоя,
Катятся гневно аккорды в тихую лунную ночь.
Перед распятой отчизной он преклоняет колена.
Нет, не повергнута Польша! Нет, не сгинела она!
Павшим – священная память в траурном марше Шопена,
Верящим в вольность народа – слава на все времена!
1932, <1974>
337. «Нет, судьбой я не пленен иною…»
Нет, судьбой я не пленен иною,
Не напрасен этот смутный пыл.
Но за всё, что делалось со мною,
Я ценою сердца заплатил.
И отныне гроздью винограда,
Налитого горечью земли,
На груди неведомого сада
Я качаюсь в солнечной пыли.
Всё, чем жил я в гордости и споре,
Всё, чем мир был невозвратно нов,
Для меня теперь лишь грохот моря,
Да безлюдье гулких берегов.
Сколько нужно было зреть и гнуться,
Чтобы здесь, среди склоненных ив,
Из земли возникнув, к ней вернуться,
Круг существованья завершив!
1939 – <1974>
338. «Тебя не по пристрастью своему…»
Тебя не по пристрастью своему
Я сотворю – но как‑нибудь иначе,
Как победитель, славу обниму,
Но, побежденный, всё же не заплачу.
Ну, хочешь – станешь утренней звездой,
Хотя в ночи ты ярче бы сияла,
Иль яблоневой веткою простой,
Иль колкою крупинкою кристалла?
Иль просто русским полевым цветком,
Ромашкой, что ли, нежнолепестковой,
Иль вербою, склоненной над прудом,
Гордящейся пушистою обновой?
И ничего в том сказочного нет –
Одни лишь образы природы русской.
Ведь только с ней я радостью согрет,
И хоть иду к тебе тропою узкой,
Зато она вся в травах и росе,
Напоена отстоем медуницы,
Когда встает заря во всей красе
Струистым оперением жар‑птицы.
Январь 1974
339. «Не так далеко до восхода…»
Не так далеко до восхода,
Тумана развеялась прядь…
Какая на сердце погода,
Никак не могу я понять.
А снилась степная дорога,
Лиловые горы вдали
И легкого лунного рога
Осколок в небесной пыли.
И было немного тревожно
Идти – неизвестно куда,
Но конь мой ступал осторожно,
А рядом журчала вода…
И как непохоже всё это
На комнату с низким окном,
На крыши, на проблески света
В пейзаже моем городском!
Но всё же по‑прежнему тянет
Ступить хоть во сне за порог,
В простор потонувших в тумане,
Зовущих всё дальше дорог.
Февраль 1974
РОДНЯ
Был деревенский дом с верандой,
С густой сиренью над крыльцом
И слабо пахнущий лавандой,
Хранимый теткой Александрой
Семейный плюшевый альбом.
Был стол с кипящим самоваром,
Ковра настенного узор
И после бани с легким паром,
Как подобало старым барам,
Неспешный чайный разговор.
Была еще библиотека
Птенцов Вольтерова гнезда,
Бюро с консолью, стол‑калека…
Шли девятнадцатого века
Шестидесятые года.
Был юноша с лицом девичьим,
Шеллингианец и поэт,
Предпочитавший «суть» – «обличьям»,
Вчера окончивший с отличьем
Московский университет.
Он Герцена и Огарева
При свечке за полночь читал,
В дыханье сумрака ночного
Он слушал «Колокола» слово,
Его разгневанный металл.
Вдохнув со сверстниками вместе
Философический туман,
Уже извел листов он двести,
Чтоб доказать, что дело чести –
Освобождение крестьян.
Таким ли был мой предок дальний,
Скрипевший допоздна пером
Иль, распахнув окошко спальни,
Глядевший на рассвет печальный
Над нищим сгорбленным селом?
Случилось – и притом не кстати ль?
Судьба капризна и слепа,–
Его единственный приятель,
Такой же, в сущности, мечтатель,
Был сыном сельского попа.
Враг пустословья, карт и водки,
Уездных сплетен сдувший сор,
Он был известным в околотке
Учителем в косоворотке,
Попавшим сразу под надзор.
Слыл запевалой голосистым,
Живым очкастым чудаком,
Некончившим семинаристом,
А проще – ярым нигилистом,
Что и с Базаровым знаком.
Среди уездного зверинца,
В прекраснодушии мечты,
Сошлись – потомок якобинца
И ранний образ разночинца
Душой и мыслями на ты.
Так дополнял один другого
В догадках памяти моей,
И русское простое слово
В тревогах века рокового
Соединяло двух друзей.
В нем всё – и радость и тревога,
Любви и мужества оплот
И к Правде торная дорога,
Вместившей неисчетно много
В великом имени «народ».
В нем вся история России,
Мятежной, скованной страны,
Когда во времена лихие
Свободы ждали, как мессии,
Отчизны лучшие сыны.
И был для сердца путь единый,
Неотвратимый, как судьба,
Самоотверженный и длинный,
Сквозь все преграды и стремнины:
Одним – мечта, другим – борьба.
Но кто бы мог сказать заране,
Что не пройдет и сотни лет,
Как рухнет ночь и буря грянет,
А правнукам пора настанет
Переиначить белый свет?
О предках лишь воспоминанье
Хранится в летописи дней,
Но разве все их порыванья –
План неоконченного зданья –
Чем отдаленней, тем бледней?
По капле море собиралось,
И по крупинке соль росла,
А зорь пророческая алость
Неудержимо разгоралась,
Пока всё небо не зажгла.
Сквозь прошлого туман нередкий,
В просветах будущего дня
Вам – право доблестной разведки,
Мои неведомые предки,
Моя далекая родня!
Зима 1974
341. «Пойдем со мной вдоль тихого канала…»
Пойдем со мной вдоль тихого канала
И этих спящих каменных громад
Туда, где белой ночью ты стояла,
Где львы висячий мостик сторожат.
Я здесь один, нас разделили годы –
Забвения сгустившаяся тьма,
Но так же смотрят в дремлющие воды
Давно нас пережившие дома.
Нет и меня, мы оба только тени,
И лишь теперь нам встретиться дано
Во мгле других извечных повторений,
На миг иль навсегда – не всё ль равно!
Май 1974
НЕСМЕЯНА
Тонкие березы Подмосковья,
Высоки, задумчивы, стройны,
Не спеша шумят у изголовья
Древнерусского средневековья
И совсем недавней старины.
Если встанешь утром рано‑рано
И столкнешь челнок свой в камыши,
Ты увидишь, как в фате тумана
Скорбная царевна Несмеяна
Бродит по‑над берегом в тиши.
На полях умолкнувших сражений,
В светлых рощах, в шелесте травы
Не туманы расстилают тени –
Воскрешает память поколений
Тех, кто пал на рубежах Москвы.
Здесь, где каждый кустик сердце ранит,
А трава что год, то зеленей,
Довелось ей, бледной Несмеяне,
Возвратиться из седых преданий
К скорби наших вдов и матерей.
Пусть давно отгрохотали грозы,
Нет и безымянной высоты, –
Видят подмосковные березы,
Как кладет она, роняя слезы,
К обелиску свежие цветы…
Август 1974
343. «Вздыхающий рокот гитары…»
Жги души, огнь бросай в сердца
От смуглого лица!
Державин
Вздыхающий рокот гитары,
Какой тебя ветер занес
С горячих предгорий Наварры
И ярмарок Франции старой
В трескучий московский мороз?
В кочевьях степи молдаванской
Сроднилась тугая струна
С гортанною песней цыганской
И нашей ямщицкой, рязанской,
Раздольной на все времена.
Та песня, дика и строптива,
В гитарный вплетясь перебор,
Цветастые юбки крутила
И в бубен раскатистый била,
Страстей поднимая костер.
У нас с ней особые счеты,
Старинные счеты притом,
И нет ей особой заботы
Ложиться на строгие ноты,
Греметь оркестровым дождем.
Иным наша память согрета,
И видятся нам сквозь туман
Опальная юность поэта,
Полынное, знойное лето,
Бессмертные строки «Цыган».
Сестра и свободе и счастью,
Вплетенная в струнный разбег,
Была она волей и страстью
В годах, обреченных ненастью,
В жестокий прадедовский век.
И жить этой песне на воле
Под звездным дырявым шатром,
Сгорать от восторга и боли
И сердце сжигать нам, доколе
На грешной земле мы живем!
Август 1974
344. «Всё, что было предназначено…»
Всё, что было предназначено,
Прошумело и сбылось,
Лишь слегка переиначено
И от всей души истрачено,
Опрозрачено насквозь.
Вижу все свои скитания,
И не только вкривь и вкось,
Но и то, что мне заранее
Волей юного дерзания
Встретить сердцем довелось.
И теперь, с холма отлогого
Уходя в немые сны
От волнений мира строгого,
Я хочу совсем немногого –
Беспредельной тишины.
Декабрь 1974
345. «О вещах обыкновенных…»
О вещах обыкновенных,
Всем привычных, говорю,
Вижу в красках переменных
Вечной юности зарю.
Никакие эмпиреи
Вдохновенью не нужны:
Мне в эфире холоднее,
Чем в снегах моей страны.
Я считаю всё земное,
Зарожденное в крови
И во всем всегда живое,
Достоянием любви.
Драгоценное наследство –
Русский ум, родную речь,
Предназначенные с детства,
Мне завещано беречь.
Да простятся прегрешенья
Всех моих путей‑дорог.
В меру силы и уменья
Совершил я всё, что мог.
И хочу, чтоб в мире новом,
Не хваля и не кляня,
Помянули добрым словом,
Русским именем меня.
Декабрь 1974
ДРУГУ
Да, седеет твое поколенье
(А мое поседело совсем),
Но еще не сосчитаны звенья
Не решенных душой теорем.
Нам и вправду покой только снится,
И недаром врываются в сны
Павших сверстников бледные лица,
Опаленные ветром войны.
Грозный дар принесла нам эпоха –
Память бурею поднятых лет,
И верны до последнего вздоха
Мы остывшему пеплу побед.
1974
347. «Еще одно несказанное слово…»
Еще одно несказанное слово,
Угаданное по движенью губ, –
И вот душа, как ласточка, готова
Лететь поверх пушистых крыш и труб.
Куда? К алмазной россыпи пространства,
Мерцающей на фоне синевы,
Иль к дальнему пунктиру постоянства
Земных огней над сумраком Невы?
Несказанное слово… Пар дыханья
От нежных губ под ветром ледяным…
Молчат морозом скованные зданья,
В сугробах ночи тает лунный дым.
Горячее руки прикосновенье,
Прощальный взгляд, молящий и немой…
Ужель всё это стало только тенью,
Давным‑давно растаявшей зимой?
Январь 1975
348. «Остаться одному на всей земле…»
Остаться одному на всей земле,
Где стынут опустевшие равнины,
Не покидать на звездном корабле
Забвенью обреченные руины,
Упасть на землю и обнять ее,
Своим теплом последним согревая,
И пусть уносит вновь в небытие
Угасший мир пустыня ледяная.
Февраль – март 1975
349. «Я сроднился с последней тревогой…»
Я сроднился с последней тревогой,
Согласился впустить ее в дом…
Хорошо помолчать пред дорогой,
Вспомнить то, что забудешь потом,
Лента жизни не может быть целой,
Как обратно ее ни крути:
Неизбежны разрывы, пробелы
На ее долголетнем пути.
Но внезапным лучом озаренья
Память снова находит слова –
И смыкаются прежние звенья,
И высокая Правда жива.
Суждены тем минутам приметы
Несказанной живой простоты,
Пред которой немеют поэты,
Говорят облака и цветы…
Март 1975
350. «О любви неразделенной…»
О любви неразделенной
Сколько вздохов, сколько струн,
Пауз в трубке телефонной,
Пепла повести сожженной –
Для того, кто сердцем юн!
А пройдут года – иначе
Всё расставит жизнь сама.
Потерявший не заплачет,
Знает он, что это значит:
Ждать звонка или письма.
Память, письма разбирая,
Отгоревшие дотла,
Скажет, легкий вздох роняя:
Хорошо, что и такая
В жизни все‑таки была!..
Март 1975
351. «Всё доступно для зренья поэта…»
Всё доступно для зренья поэта,
Для приметливой думы его;
Из слияния мрака и света
Он словами творит волшебство.
Кто сказал – в примелькавшемся быте,
В пестрой смене его мелочей
Места нет для нежданных открытий,
Для иных, потаенных ключей?
Что слова – нерушимое зданье,
Связь предметов, понятий и дел,
Что привычное их сочетанье
Ставит новым дерзаньям предел?
Но затем и рождались поэты,
Чтоб родной открывал им язык
Самоцветного клада приметы
И глубинного смысла родник.
Всё, что стерто, становится новым,
Непривычным для слуха и глаз,
Там, где встретилось слово со словом
В самый первый, единственный раз!
Май 1975
352. «Есть какая‑то вещая сила…»
Есть какая‑то вещая сила,
Что, таясь изначально в крови,
Нас на подвиг любви вдохновила
И одно лишь сказала: живи!
С той поры, развернувшая крылья,
Начинает душа свой полет,
И пред нею напрасны усилья
Всех препятствий и тесных тенет.
Не об этой ли «тайной свободе»
Нам и Пушкин оставил завет,
Не она ль при любой непогоде
Зажигает спасительный свет?
Нерушимая связь с целым миром
Звуков, красок и плоти живой –
Дар бесценный отзывчивым лирам
И единый их истинный строй.
Июнь 1975
353. «Пусть то будет как сон или бред…»
Пусть то будет как сон или бред
(При желании всё может статься),
Я хотел бы, прожив столько лет,
Сам с собою – в былом – повстречаться,
Увидать себя юным, таким,
Как и было, конечно, когда‑то,
Безрассудно беспечным, слепым,
Расточающим жизнь без возврата.
Юным быть, но со взрослой душой,
Пережившей, узнавшей немало,
Чтобы всё, что случится со мной,
Она зрелостью чувства встречала.
На нелегкой дороге моей,
Сквозь предвестия близкой разлуки,
Я тогда понимал бы ясней
Эти запахи, краски и звуки…
Но боюсь, без былой слепоты,
Увлечений, утрат и ошибок
Суше стали бы пахнуть цветы,
Меньше было бы слез и улыбок.
Мир понятным бы стал и простым,
Назывался бы так, как зовется…
Нет! Уж лучше былое былым,
Невозвратным навек остается!
Июль 1975
354. «Есть у души, как у природы русской…»
Есть у души, как у природы русской,
Свои закаты и своя заря.
Она бывает и туманно‑тусклой,
И яркой, словно солнце января.
В ней есть томленье медленного зноя
И горестных раздумий поздний лед.
Нет одного – покорного покоя
Там, за пределом облачных высот.
И никому не ведомы орбиты
Ее нежданных взлетов или сна.
Таинственны, загадочны и скрыты
От нас самих той книги письмена.
И может быть, в просторах мирозданья,
Где всё к расчетам точным сведено,
Она одна – свободное дыханье
И в вечность приоткрытое окно.
Август 1975
355. «Конечно, в племени поэтов…»
Конечно, в племени поэтов
У каждого своя судьба.
Формальных правил и декретов
Тесна ей торная тропа.
Одним – торжественные даты
С реестром памятных имен,
Индустриальных од раскаты,
Вседневной хроники разгон.
Другим – не формул начертанье
И не конспект прочтенных книг,
А жизни свежее дыханье
И светлых чувств ее родник.
Но рады мы добыче разной,
Попавшейся в тенета слов,
И мил нам россыпи алмазной
Трудами купленный улов.
Когда единственное слово
Отыщется, измучив нас, –
Всё в старом мире станет ново,
Как бы рожденным в первый раз.
А от словесного кокетства
И выдуманной шелухи
Одно надежное есть средство –
Душой внушенные стихи.
Лето 1975
ТАЛЛИН
(Средневековье)
С алебардою сутулится
Страж ночной в глухой тени.
Крепко город караулится:
Заперта цепями улица
И погашены огни.
Башни серые, щербатые
В шлемах красных черепиц
Смотрят в улицы покатые
На собор, где дремлют статуи
Возле рыцарских гробниц.
Час влюбленных, час безумия
Бургомистром запрещен,
И, спеленутый как мумия,
В блеклом свете полнолуния
Таллин спит и видит сон.
Тихо тянут невод времени
Стрелки башенных часов.
То и дело прячась в темени,
С сумкой, полной злого семени,
Вышел дьявол на улов.
И молчат дома пугливые,
Оградясь от князя тьмы.
На его посулы льстивые
Есть у них благочестивые
Протестантские псалмы.
Но зерно давно уж смолото…
Там, где мирно спят купцы,
Бродит в бочках горечь солода
И ручьем стекает золото
В крепко сбитые ларцы.
Город горд торговой славою.
Богатей, но жди беду.
Ведь недаром за заставою
Люди видели кровавую,
Огнехвостую звезду!
Что несет она? Спасение
Иль предвестье грозных бед?
Мор, чуму, землетрясение,
Новой ереси смятение
Или войн дымящий след?
……………………………
Всё прошло – и предсказания,
И все те, кто верил в них.
Кто бы думать мог заранее,
Что останутся лишь здания,
Сторожа веков седых?
От времен, от разорителей,
Люди милости не ждут.
Что ж осталось от строителей,
Побежденных, победителей?
Только Камень! Только Труд!
1975
ЛЕРМОНТОВ
Не в силах бабушка помочь,
Царь недоволен, власти правы.
И едет он в метель и ночь
За петербургские заставы.
Еще стучит ему в виски
Гусарский пунш. Шальной мазуркой
Мелькают версты, ямщики
И степь, разостланная буркой…
«Поручик, это вам не бал.
Извольте в цепь с четвертой ротой!» –
И поперхнулся генерал
Глотком наливки и остротой.
От блюдца с косточками слив,
От карт в чаду мутно‑зеленом
Он встал, презрительно‑учтив,
И застегнул сюртук с поклоном.
Покуда злоба весела
И кружит голову похмелье,
Скорей винтовку из чехла –
Ударить в гулкое ущелье!
Поет свинец. В горах туман.
Но карту бить вошло в привычку,
Как поутру под барабан
Вставать в ряды на перекличку.
Душа, как олово, мутна,
Из Петербурга – ни полслова,
И Варенька Лопухина
Выходит замуж за другого.
Кто знал «погибельный Кавказ»
(А это песня не для труса!) –
Тот не отводит жадных глаз
Со льдов двугорбого Эльбруса.
Как колокольчик под дугой,
И день и ночь в тоске тревожной,
Он только путник почтовой
По офицерской подорожной.
Но дышит жар заветных строк
Всё той же волей неуклонной,
И каждый стих его – клинок,
Огнем свободы закаленный.
И не во вражеский завал,
Не в горцев нищие селенья,–
Он стих как пулю бы вогнал
В тех, кто на страже угнетенья!
И не простит он ничего
Холопам власти, черни светской,
За то, что вольный стих его
Отравлен воздухом мертвецкой.
Нет! Будет мстить он, в палачей
Страны своей перчатку кинув,
А там пусть целит – и скорей! –
В него какой‑нибудь Мартынов.
1925 – <1976>
НАД КНИГОЙ
Снова в печке огонь шевелится,
Кот клубочком свернулся в тепле,
И от лампы зеленой ложится
Ровный круг на вечернем столе.
Вот и кончены наши заботы:
Спит задачник, закрыта тетрадь.
Руки тянутся к книге. Но что ты
Будешь, мальчик, сегодня читать?
Хочешь, в дальние синие страны,
В пенье вьюги, в тропический зной
Поведут нас с тобой капитаны,
На штурвал налегая резной?
Зорок взгляд их, надежны их руки,
И мечтают они лишь о том,
Чтоб пройти им во славу науки
Неизведанным прежде путем.
Сжаты льдом, без огня и компаса,
В полумраке арктических стран
Мы спасем чудака Гаттераса,
Перейдя ледяной океан.
По пещерам, подземным озерам,
Совершим в темноте и пыли,
Сталактитов пленяясь узором,
Путешествие к центру земли.
И без помощи карт и секстанта
С полустертой запиской в руке
Капитана, несчастного Гранта,
На безвестном найдем островке.
Ты увидишь леса Ориноко,
Города обезьян и слонят,
Шар воздушный, плывя невысоко,
Ляжет тенью на озеро Чад.
А в коралловых рифах, где рыщет
«Наутилус», скиталец морей,
Мы отыщем глухое кладбище
Затонувших в бою кораблей…
Что прекрасней таких приключений,
Веселее открытий, побед,
Мудрых странствий, счастливых крушений,
Перелетов меж звезд и планет!
И, прочитанный том закрывая,
Благодарно сходя с корабля,
Ты подумай, мой мальчик, какая,
Тайны полная, ждет нас земля!
Вел дорогой тебя неуклонной
Сквозь опасности, бури и мрак
Вдохновленный мечтою ученый,
Зоркий штурман, поэт и чудак.
<1928> – <1976>
359. «Весенние скованы лужи…»
Весенние скованы лужи
Хрустящею кромкою льда.
Под ней, неподвластная стуже,
Спросонок бормочет вода.
Ей надо наружу пробиться,
Скакать и бежать во всю прыть
И елок нахмуренных лица
В своей синеве отразить…
А я и не думал, что где‑то,
В глубинах души, в полусне,
С извечным предчувствием света
Журчит моя мысль о весне.
Не могут нависшие годы
Под сводом ее удержать,
Не может на зовы природы
Она не ответить опять.
Пусть будет, как прежде бывало,
Чтоб в этой подземной ночи,
Где холодом темень сковало,
На свет прорывались ключи!
Январь 1976
360. «Не ради богатства…»
Не ради богатства
Сгорала свеча,
Признавшая братство
Стиха и меча.
Для мира и боя
Точить острие –
Вот дело прямое,
Вот счастье ее.
Прими неизбежность
Законов земли,
И силу и нежность
В огне закали.
Пусть каждое слово –
То пламя, то лед –
Лишь с лука тугого
Уходит в полет!
Январь 1976
361. «Встречайте свежесть ледохода…»
Встречайте свежесть ледохода,
Какую щедро каждый год
Нам дарит невская погода
У голубых морских ворот!
Пускай апрельская прохлада
Ласкает сумрачный гранит
И в оголенных ветках сада
Лазурь отмытая сквозит.
Еще и лед стыдливо тает,
Еще и почки ждут во сне,
Но что‑то всё же прорастает
В твоей безмолвной глубине.
Пора потерь и обещаний
И равновесья смутных сил,
Когда ты чувствуешь заране,
Что стал не тем, чем прежде был.
Неповторимые мгновенья!
Расстаться с ними не спеши,–
Туман и тихих льдин скольженье
В родстве с погодою души.
Март 1976
362. «Порою, заставляя долго ждать…»
Порою, заставляя долго ждать,
Там, где‑то в глубине воображенья,
Еще не зная, как себя назвать,
Сквозь немоту пыталось явью стать
Уже неумолкающее пенье.
А я следил, дыханье затаив,
Как медленно с души стекала вялость,
Как поднимался, рос немой прилив,
И в смутно прояснявшийся мотив
Волнение мое преображалось.
Но землю разрывающий росток
Искал пробиться к свету дня земного,
Во тьме он оставаться уж не мог
И торопил свой неизбежный срок,
Чтоб воплотиться в сказанное слово.
Май 1976
363. «Опять над лесом просветлело…»
Опять над лесом просветлело…
Как из распахнутых ворот
Прорвалось, хлынуло, запело
Сиянье облачных высот.
Как будто там, где нет тумана,
Где торжествует синева,
Жизнь затопила невозбранно
Туч кучевые острова.
Доверься вестнице покоя,
Так нужного тебе и мне,
И подчинившей всё земное
Простой своей голубизне!
| 2020-02-03 |
211 |
Обсуждений (0) |
из
5.00
|
Обсуждение в статье: Ну как же я тебя найду?..» |
|
Обсуждений еще не было, будьте первым... ↓↓↓ |
Почему 1285321 студент выбрали МегаОбучалку...
Система поиска информации
Мобильная версия сайта
Удобная навигация
Нет шокирующей рекламы