ИЗ ПОЭЗИИ XVII–XVIII ВЕКОВ

 

Марк Сент‑Аман

 

409. «Наскучив хвастаться дуэльною отвагой…»

 

 

Наскучив хвастаться дуэльною отвагой,

Комедию скропать изволил фанфарон,

Надменно заострив перо своею шпагой.

Понятно, почему так тупо пишет он!

 

Жюль Менаж

 

410. «С красавицей ее изображенье схоже…»

 

 

С красавицей ее изображенье схоже:

Как ни проси ее, она безмолвна тоже.

 

Бюсси‑Рабютен

 

411. «Разлука любящих… О ней…»

 

 

Разлука любящих… О ней

Различное бывает мненье.

Кто думает – в ней гибнет увлеченье,

Другому кажется, что страсть тогда сильней.

Иное мненье у меня:

Разлука для любви – что ветер для огня.

 

Жан Грекур

 

412. «Прославленных имен у Греции немало…»

 

 

Прославленных имен у Греции немало,

Дивиться каждый им готов.

Она семь мудрецов потомству завещала.

Судите, сколько же в ней было дураков!

 

Алексис Пирон

 

НА ПЛОХОГО РИФМОТВОРА

 

 

Какой‑то рифмотвор, привыкший к наглой позе

И никогда не закрывавший рот,

Сказал мне, что писать он не намерен в прозе.

Прочти его стихи – и убедись, что врет!

 

Вольтер

 

ДИСТИХ

(НАПИСАННЫЙ НА СТАТУЕ АМУРА)

 

 

Вот кто твой властелин в сей жизни быстротечной:

Он был, он есть, он будет вечно!

 

 

ЕМУ ЖЕ

 

 

В покой и счастье погружен,

Я философии ценитель,

Но, хоть в свободу я влюблен,

Мне жаль тебя, мой повелитель!

 

 

416. «Итак, былой министр смещен…»

 

 

Итак, былой министр смещен.

Остался в выгоде народ:

Что б ни затеял новый – он

Всё сделает наоборот.

 

 

417. «Вы говорите, что я мертв…»

 

 

Вы говорите, что я мертв,–

И вам я очень благодарен.

Не радостен и не печален,

С удобством я в гробу простерт.

Мне с королями уж не знаться,

Не страшен мне любой закон.

Лишь с той поры, как погребен,

Я начал жизнью наслаждаться.

 

 

418. «Ты знаешь, почему Иеремия…»

 

 

Ты знаешь, почему Иеремия

Всю жизнь лил слезы огневые?

Пророк предчувствовал, что бойкий наш народ

Его творения переведет!

 

Дени Дидро

 

419. ЭПИТАФИЯ («Лежит здесь антиквар – он стал комочком грязи…»)

 

 

Лежит здесь антиквар – он стал комочком грязи,

А мнит, что прах его теперь в этрусской вазе.

 

Эварист Парни

 

420. ЭПИТАФИЯ («Лежит здесь сомневавшийся во всем…»)

 

 

Лежит здесь сомневавшийся во всем.

Он сомневался в мирозданье

И в собственном существованье,

Но скукой был он одержим притом.

Ему так надоели муки эти,

Что поспешил преставиться он днесь,

Чтобы на том увидеть свете,

Насколько прав он был, что сомневался здесь.

 

Анонимы

 

421. «Тебя всегда я лишь хвалил…»

 

 

Тебя всегда я лишь хвалил,

А ты меня всегда хулил.

И надо ж быть греху такому:

Не верят ни тому и ни другому!

 

 

О БЕДНОСТИ

 

 

Давно нет новых у меня чулок,

Живот я должен стягивать потуже.

Все говорят, что «бедность не порок»,

А я скажу: она гораздо хуже!

 

 

423. «Расхвасталась пчела: „Я выше всех летаю…“»

 

 

Расхвасталась пчела: «Я выше всех летаю,

По красоте, уму соперниц я не знаю.

Всем будет смерть моя потерей роковой», –

Но гибели ее и не заметил рой.

 

 

Ты хочешь обрести в несчастьях утешенье?..»

 

 

«Ты хочешь обрести в несчастьях утешенье?

Без денег, вижу я, ты мечешься, скорбя».

– «А что же делать мне?» – «Запомни изреченье:

Дай что‑нибудь тому, кто победней тебя!»

 

 

425. «О свежести Филис так много говорят…»

 

 

О свежести Филис так много говорят.

«Но сколько же ей лет?» – услышал я однажды

И тотчас отвечал: «Об этом знает каждый:

Ей восемнадцать днем, а ночью – пятьдесят».

 

 

426. «Друзей у нас не сосчитать…»

 

 

Друзей у нас не сосчитать,

Но дыням все они подобны:

Их сотню надо перебрать,

Пока не сыщется съедобной.

 

 

427. ЭПИТАФИЯ («Лежит здесь Поль, чудак в особом роде…»)

 

 

Лежит здесь Поль, чудак в особом роде:

Всю жизнь он оставался должником,

И возвратил он долг своим концом

Одной природе.

 

 

428. «Таинственно сверкающий покров…»

 

 

Таинственно сверкающий покров

Скрыл надо мною бездны ледяные…

Когда Земля есть лучший из миров,

Чего же стоят остальные?

 

Бернар де ля Моннуа

 

429. ПОХВАЛА НЕСРАВНЕННОМУ МЕССИРУ ЛА‑ПАЛИСС

 

 

Месье Ла‑Палисс простерт,

Пронзенный копьем чужим.

Увы! Если б не был мертв,

Он был бы еще живым!

 

Отважно он в бой скакал,

Красив и молод. Увы!

И шляпы он не снимал,

Не обнажив головы.

 

Был повар его мастак,

Готовя на много лиц,

Но сделать не мог никак

Яичницы без яиц.

 

Чтил рыцарь пиров закон –

Стаканами пил вино,

Когда ж его не пил он,

Не убывало оно.

 

В горах тот замок стоял,

Где этот жил нелюдим,

Когда он время терял,

То в город скакал за ним.

 

Он королю писал

На смертном одре своем.

Письма бы не прочитал

Король, не узнав о нем.

 

Не тратил он ничего,

Достаток его был мал.

Будь золото у него,

Он богачом бы стал.

 

И добрым он был всегда,

И предков он память чтил.

И в гнев впадал лишь тогда,

Когда сам рассержен был.

 

Он вдоволь ел и пивал,

Хоть пища была проста,

Но масленицу справлял

Всегда он раньше поста.

 

Вовек он лекарств не знал,

Душой и телом здоров,

Желудок освобождал

Без помощи докторов.

 

И все дивились при том,

Как был он в решеньях смел,

Он мог бы продать свой дом,

Когда бы его имел.

 

Любимый всем войском, он

Погиб, сраженный копьем,

Печальный день похорон

Последним его был днем.

 

Андре Шенье

 

ЮНАЯ ТАРЕНТИНКА

 

 

О чайки, длите плач! Вы, дочери морей,

Фетиде милые, рыдайте всё грустней!

 

Она жила, Мирто, Тарента цвет невинный,

Ладья ее несла к заливу Камарина;

Там флейты, и венки, и пение стиха

На брачный звали пир под кровлей жениха.

Уже ревнивый ключ, предвидя праздник скорый,

В кедровом ларчике хранил ее уборы:

Запястья, что должны украсить руки ей,

И тонкие духи для золотых кудрей.

Но в час, когда она к созвездьям взор стремила,

У мачты дикий ветр, полощущий ветрила,

Схватил ее; и вот – испугу отдана –

Она, скользя, кричит, уже в волнах она.

 

Уже в волнах она, цветок Тарента нежный;

Ей тело юное качает вал безбрежный.

Фетида, вся в слезах, в пещере скал крутых

Спешит ее укрыть от всех чудовищ злых;

Нерея дочери послушными руками

Вздымают девушку над бурными волнами

И к берегу несут, чтоб в саркофаге ей

Покоиться в стране зефира и зыбей,

А издали уже, будя простор пустынный,

Бегут к ней нимфы гор, холмов, ручьев, долины

И, ударяя в грудь и косы распустив,

Возносят горести исполненный призыв:

«Увы! Ты к жениху не подойдешь, краснея,

Тебя не облекут в одежды Гименея,

Предплечья твоего уж не замкнет браслет,

И на кудрях твоих повязки брачной нет!»

 

<1940>

 

431. «Всё есть в моих стихах; внимай же им, прилежным…»

 

 

Всё есть в моих стихах; внимай же им, прилежным;

Камилла, голос мой и гибким стал и нежным.

Ручьи, и соловьи, и грозди на холмах,

И музы, и весна – всё есть в моих стихах.

Здесь поцелуй любви средь легких строк вздыхает,

Ручей здесь под холмом смеется и сверкает,

Звеня свободною и чистою волной

И золотом горя и неба синевой.

А волны ветерка среди листвы дрожащей

Проходят по стихам, как бы вечерней чащей.

И роз и миртов в них есть тонкий аромат,

Тех роз, что в летний день дыханьем полнят сад,

И тех, что так легко семнадцатой весною

Коснулись щек твоих окраскою живою.

 

<1940>

 

432. «И я бы мог любить. Ужель я жду напрасно!..»

 

 

И я бы мог любить. Ужель я жду напрасно!

Как ей коварной быть, когда она прекрасна?

Как сердцу моему, готовому любить,

Бежать от красоты, способной покорить?

Здесь всё вокруг меня вздыхает, любит, дышит, –

Ужель Венеры власть душа уж не услышит?

Не скажет: «я люблю!» Мне ль не узнать во сне,

Как с лаской милая склоняется ко мне;

И в час, когда плывут желанья, сновиденья

От солнечных лучей в истоме пробужденья,

Блуждая сонною, блаженною рукой,

Мне ль не услышать вдруг, что здесь она, со мной.

 

<1940>