ИНФОРМАЦИЮ, СПОСОБСТВУЮЩУЮ АРЕСТУ 2 страница

Он отпускает пренебрежительный смешок, но я вижу, что его гнев уже испарился.

— Ну да. Ты каждый раз так говоришь, Букашка. Неужели тебе недостаточно тех занятий, которые есть в Дрейке? Если нет, тогда я просто не знаю, что тебе нужно.

— Ну, знаешь... если бы ты только взял меня с собой на одно из своих заданий, я, быть может, большему бы научилась и держалась бы подальше от неприятностей.

— Неплохая попытка. Только ты никуда не пойдешь, пока не закончишь обучение и не получишь распределение в собственный патруль.

Я прикусила язык. Метиас как-то взял меня с собой (один единственный раз), на задание в прошлом году, когда все третьекурсники Дрейка были назначены ассистентами в одно из военных подразделений. Их командир послал его найти и убить беглого военнопленного из Колоний. Вот Метиас и взял меня с собой, и мы вместе гнали военнопленного все дальше и дальше на нашу территорию, подальше от разделительных заборов и полос, пролегающих от Дакоты до Западного Техаса, отделяющих Республику от Колоний, подальше от фронта, где в небе виднелись дирижабли. Я выследила его в Йеллоустон Сити, штат Монтана, а Метиас его подстрелил.

Во время погони, я сломала себе три ребра и получила нож в ногу. Теперь Метиас отказывается брать меня куда бы то ни было.

Когда Метиас, наконец, снова заговорил, казалось, будто ему совсем не любопытно то, о чем он спрашивал.

— Итак, скажи-ка мне, — шепчет он. — Как быстро ты взобралась на те четырнадцать этажей.

Томас начал было неодобрительно покашливать, но я обезоруживающе ему улыбнулась. Буря миновала. Метиас опять меня любит.

— Шесть минут, — шепчу я в ответ брату. — И сорок четыре секунды. Ну и как тебе?

— Что ж, смахивает на новый рекорд. Но это не означает, что ты должна этим заниматься.

Томас останавливает джип за стоп-линией, когда загорается красный и одаривает Метиаса сердитым взглядом.

— Нехорошо, капитан, — говорит он. — Джун, ээ, мисс Ипарис ничему не научится, если вы будете хвалить ее за нарушение правил.

— Томас, успокойся. — Метиас протягивает руку и хлопает того по спине. — Единичное нарушение правил вполне можно стерпеть, в особенности, если нарушение произошло с целью улучшить свои навыки, ради лучшего несения службы Республике. Ради победы над Колониями. Ведь так?

Светофор моргает зеленым. Томас снова переводит взгляд на дорогу (похоже, он считает до трех прежде, чем джип трогается с места).

— Так, — ворчит он. — Вам все равно следует быть аккуратнее и не поощрять мисс Ипарис за подобные выходки, особенно, учитывая, что ваших родителей больше нет.

Губы Метиаса плотно сжимаются в тонкую линию, а в глазах появляется знакомая напряженность.

Неважно, насколько хорошо развита моя интуиция, неважно, насколько хороша моя успеваемость в Дрейке или как великолепны мои оценки в самообороне, или по стрельбе, или в рукопашном бою, в глазах Метиаса всегда будет жить страх. Он боится, что со мной может что-то случиться — как, например, автомобильная авария, в которой погибли наши родители. Этот страх никогда его не покидает. И Томасу это известно.

Я не помню наших родителей, потому и не скучаю по ним так сильно, как Метиас. Если я и плачу, что их больше нет, то плачу я скорее из-за того, что у меня о них нет никаких воспоминаний. Какие-то туманные обрывки длинных взрослых ног, ходивших по нашей квартире, и рук, вынимающих меня из высокого детского стульчика. И все. Остальные воспоминания из моего детства — вот я стою лицом в зрительный зал, а мне вручают очередную награду, а вот Метиас готовит для меня вкусный бульон, чтобы я скорее поправилась.

Мы проезжаем половину сектора Баталла и едем мимо бедных кварталов. (Разве эти уличные попрошайки не могут держаться подальше от нашего джипа?) Наконец, мы подъезжаем к блестящим высоткам с террасами элитного района Рубин, и вот мы дома. Метиас вылезает из машины первый. Я следом. Томас сдержанно мне улыбается.

— До скорого, мисс Ипарис, — говорит он, чуть приподнимая фуражку.

Я уже перестала просить, чтобы он звал меня Джун — его не переделать. И все же, неплохо, когда к тебе обращаются так официально. Может быть, когда я стану старше, и Метиас не будет падать в обморок при мысли, что я с кем-то встречаюсь...

— До свидания, Томас. Спасибо, что подвезли. — Я улыбаюсь ему в ответ, прежде чем выйти из джипа.

Метиас ждет, пока дверца захлопнется, поворачивается ко мне и, понизив голос, говорит:

— Я сегодня буду поздно. — В его глазах опять напряжение. — Не выходи одна. Судя по новостям с фронта, сегодня будет сокращено количество подачи электроэнергии в жилые районы, чтобы поберечь ее для аэродромных баз. Так что посиди дома, ладно? На улицах будет темнее обычного.

Настроение у меня падает. Как бы мне хотелось, чтобы Республика уже, наконец— то, выиграла эту войну, и у нас хотя бы месяц электроэнергия была бесперебойна.

— Куда ты отправляешься? Мне можно с тобой?

— Я отправляюсь наблюдать за Центральной больницей в Лос-Анджелесе. Туда доставили ампулы с каким-то мутировавшим вирусом — это не займет всю ночь. И, как я уже тебе говорил, нет. На задание тебе со мной нельзя. — Метиас помедлил. — Я постараюсь быть дома, как можно раньше. Нам о многом надо поговорить. — Он опускает руки мне на плечи, не обращая внимания на мой озадаченный взгляд, и быстро целует меня в лоб. — Люблю тебя, Букашка, — говорит он свое традиционное прощание. Отворачивается и залезает обратно в джип.

— Я не буду тебя дожидаться, — кричу я ему, но он уже внутри джипа, который трогается с места. — Береги себя, — бормочу я.

Но говорить это бессмысленно. Метиас уже слишком далеко, чтобы услышать меня.

 

Глава 3

КОГДА МНЕ БЫЛО СЕМЬ ЛЕТ, ОТЕЦ ВЕРНУЛСЯ ДОМОЙ С ФРОНТА ЗА НЕДЕЛЮ ДО СВОЕГО ОТПУСКА. Его работа заключалась в том, чтобы подчищать за республиканскими солдатами, так что обычно дома он отсутствовал, и маме приходилось растить нас самой. В тот раз, городской патруль совершал обычный обход и как раз проверял наш дом, они схватили отца и отвели его в местный отдел полиции для допроса. Наверное, у них возникли какие-то подозрения.

Полиция вернула его нам со сломанными руками, а лицо его было все в крови и синяках.

Несколько ночей спустя, я опустил мяч с колотым льдом в канистру с бензином, подождал, пока лед хорошо пропитается, поджег и запустил его из рогатки через окно в местное отделение полиции. Я помню пожарных, которые тут же примчались тушить пожар, обугленные развалины западного крыла здания полиции. Они так никогда и не узнали, кто это сделал, а меня никто не заподозрил. В конце концов, не было доказательств. Я совершил свое первое идеальное преступление.

Моя мама надеялась, что я вырвусь из нищеты и найду более достойное место в жизни. Стану успешным, может, даже знаменитым.

Что ж, теперь я знаменит, но мне почему-то кажется, что мама совсем другое имела в виду.

 

* * *

 

ОПЯТЬ НОЧЬ НА ДВОРЕ. Прошло около сорока восьми часов, с тех пор, как солдаты оставили на двери мамы перечеркнутый красный крест.

Я держусь в тени темного переулка в одном квартале от Центральной больницы Лос-Анджелеса и наблюдаю за персоналом, который входит и выходит через главный вход. Сегодня стоит облачная безлунная ночь, в темноте я с трудом могу различить полуразвалившуюся вывеску «Банк Тауэр» на вершине здания. Электрический свет есть на каждом этаже — эту роскошь могут себе позволить только государственные учреждения и богатые дома. Вдоль улицы выстраиваются военные джипы в ожидании своей очереди въезда на подземную стоянку. Кто-то проверяет их удостоверения. Я не шевелюсь, мой взгляд сосредоточен на входе.

Я сегодня довольно жутковато выгляжу. На мне добротная обувь — пара ботинок из темной мягкой кожи, в которой тепло в любое время года, с крепкой шнуровкой и стальными носками. Я купил их за 150 банкнот, взятых из нашей заначки. В подошвах ботинок я припрятал по ножу. Когда я шевелю ногой, то чувствую соприкосновение холодного металла с кожей. Мои черные штаны заправлены в ботинки, на мне пара черных перчаток, а в кармане у меня черный носовой платок. Вокруг талии повязана черная рубашка с длинными рукавами. Волосы свободно свисают до плеч. На этот раз я опрыскал мои светлые пряди иссиня-черной краской, будто бы я окунул их в нефть. Ранее этим днем, Тесса всего за пять банкнот купила ведро крови карликовой свиньи в глухом переулке за скотобойней. Теперь я был весь ею перепачкан: руки, живот и лицо. А для лучшего эффекта лицо еще и грязью намазал.

Больница занимает первые двенадцать этажей, но меня интересует только один, тот, на котором нет окон. Это третий этаж, лаборатория, где находятся образцы крови, и должны быть еще и медикаменты. Снаружи, третий этаж полностью скрыт за сложными каменными барельефами и развешанными флагами Республики. За фасадом кроется огромное помещение без коридоров и дверей — только гигантская комната, доктора и медсестры в белых масках, пробирки, пипетки, инкубаторы и каталки. Все это мне хорошо известно, потому что я уже бывал там. Я был там в тот день, когда провалил свое Испытание, в тот день, когда должен был умереть.

Мои глаза смотрят в сторону башни. Есть несколько способов, которыми можно проникнуть в здание: незаметно проскочить с главного входа или залезть через балкон или окно. Однажды я вскарабкался по четырехэтажному зданию менее чем за пять секунд. Но эта башня слишком гладкая — ни руке, ни ноге не за что зацепиться. Нужно как-то пробраться внутрь. Я дрожу, хотя на улице тепло. Как бы мне хотелось попросить Тессу, чтобы она пошла со мной. Но двух нарушителей поймать проще, нежели одного. Кроме того, это не ее семье нужны лекарства. Я дотрагиваюсь до кулона на шее, проверяя, что он надежно спрятан под футболкой.

За военными джипами тянется одинокий медицинский грузовик. Из него выбираются несколько солдат и здороваются с медсестрой, пока остальные вынимают какие-то коробки из грузовика. Лидер группы — молодой темноволосый мужчина, одетый во все черное, за исключением двух рядов серебряных пуговиц, расположенных вдоль офицерского мундира. Я напрягаю слух, чтобы расслышать, что он говорит медсестре.

— ...по всему периметру озера. — Мужчина натягивает перчатки. Я вижу отблеск пистолета на его поясе. — Мои люди будут стоять сегодня у всех входов и выходов.

— Да, капитан, — говорит медсестра.

Мужчина слегка касается фуражки и говорит:

— Меня зовут Метиас. Если у Вас возникнут вопросы, дайте мне знать.

Я жду, пока солдаты разойдутся по периметру больницы, а мужчина по имени Метиас вернется к разговору с двумя своими подчиненными. Подъезжают и отъезжают еще несколько медицинских грузовиков, выгружая солдат, одних со сломанными конечностями, других с ранами в черепе, третьих с рваными ранами на ногах. Я делаю глубокий вздох, а затем выхожу из тени и ковыляю к больничному входу.

Первой меня замечает медсестра, как раз у главного входа. Ее глаза внимательно оглядывают кровь на моих руках и лице.

— Сестренка, я могу пройти? — окликаю ее. Притворно морщусь от боли. — Есть еще местечко сегодня вечером? Могу заплатить.

Она, безо всякого намека на сочувствие, смотрит на меня, а потом возвращается к своей писанине в блокноте. Наверное, она ни к кому не испытывает «сестринской» привязанности. У нее на шеи болтается ID-ярлычок.

— Что случилось? — спрашивает она.

Я дважды припадаю на ногу, пока добираюсь до нее, и падаю на колени.

— Был в бою, — говорю я, задыхаясь. — Похоже, получил ножом под ребро.

Медсестра даже не смотрит на меня. Она заканчивает свою писанину, а затем кивает одному из охранников.

— Проверьте его на предмет оружия.

Я стою на месте, а солдаты ощупывают меня в поисках оружия. Я вскрикиваю, когда их руки прикасаются к моим рукам или животу. Они не обнаруживают ножи, спрятанные в моих ботинках. Они забирают с моего пояса небольшой кисет с банкнотами — моя плата за вход в больницу. Кто бы сомневался.

Если бы я принадлежал к золотой молодежи из богатенького сектора, то прошел бы бесплатно. Или бы мне прислали на дом доктора, совершенно бесплатно.

Когда солдаты показывают медсестре большие пальцы, она указывает мне на вход.

— Зал ожиданий налево. Иди, садись.

Я благодарю ее и ступаю в сторону раздвижных дверей. Когда я прохожу мимо мужчины по имени Метиас, он пристально смотрит на меня. Он внимательно слушает одного из своих солдат, но, как будто по привычке, пристально разглядывает мое лицо. Я тоже хорошо запомнил его лицо.

Больница внутри кристально белая. Слева от меня я вижу зал ожидания, как и говорила медсестра, огромное пространство, заполненное людьми с травмами различных видов и тяжести. Многие стонут от боли — один человек неподвижно лежит на полу. Мне не хочется гадать, сколько времени они здесь сидят, или сколько они заплатили, чтобы попасть внутрь. Я обращаю внимание на солдат в помещении: два у окошка секретарши, два у дверей в кабинет врача, несколько возле лифтов, на каждом ID-значки, затем я опускаю глаза в пол. Шаркаю к ближайшему стулу и сажусь. На этот раз мое больное колено помогает мне с маскировкой. Я держу «раненные» руки прижатыми к бокам, чтобы не вызывать подозрений.

Я отсчитываю про себе десять минут, достаточно времени, чтобы в зале ожиданий появились новые пациенты, и солдаты уже потеряли бы ко мне интерес. Затем встаю, притворяюсь, что споткнулся, падаю на ближайшего солдата. Его рука непроизвольно тянется к пистолету.

— Сядь на место, — говорит он.

Я спотыкаюсь и падаю на него.

— Мне надо в уборную, — шепчу я хриплым голосом. Мои руки трясутся, когда я для равновесия хватаюсь за его плащ. Солдат с отвращением смотрит на меня в то время, как кто-то издает смешок. Я вижу, как его пальцы ползут все ближе к спусковому крючку, но другой солдат качает головой. Никакой стрельбы в больнице. Солдат меня отталкивает, и указывает своим пистолетом в конец коридора.

— Туда, — огрызается он. — И сотри грязь со своей рожи. И если ты ко мне еще раз прикоснешься, всажу в тебя пулю.

Я отпускаю его и чуть ли не падаю на колени. Потом я поворачиваюсь и медленно иду в сторону туалета. Мои кожаные ботинки скрипят о кафельный пол. Я почти ощущаю, как солдаты провожают меня взглядом до туалета, и запираю дверь.

Неважно. Они забудут обо мне через пару минут. И пройдет еще несколько минут, прежде чем солдат, которого я хватал, поймет, что у него исчез ID-ярлычок.

В уборной, я избавляюсь от своей маскировки. Плещу водой себе в лицо и скребу, пока большая часть свиной крови и грязи не исчезает. Я расстегиваю молнию на ботинках и, убирая стельки, вынимаю ножи из подошвы, а затем пихаю их за пояс. Ботинки возвращаются на ноги. Следом я развязываю черную рубашку, снимаю ее с талии и надеваю, застегиваюсь по самое горло и натягиваю поверх подтяжки. Убираю волосы в тугой хвост и прячу хвост под рубашкой.

Наконец, я надеваю перчатки и завязываю черный платок вокруг рта и носа. Если теперь меня кто-нибудь схватит, я в любом случае должен пытаться сбежать. По возможности, скрыв свое лицо.

Когда я заканчиваю со своей одеждой, то использую свой нож, чтобы открутить крышку вентиляционной шахты уборной. Затем я беру солдатский ID-ярлычок, надеваю его на шею рядом со своим талисманом и ныряю в туннель шахты.

Воздух в шахте какой-то странный и я рад, что повязал на лицо платок, прикрыв тем самым нос. Я стараюсь продвигаться как можно быстрее, хотя это довольно тяжело, шахта не больше двух футов в ширину. Каждый раз, когда я делаю движение, чтобы проползти еще вперед, мне приходится закрывать глаза и напоминать себе, чтобы я не переставал дышать, и что эти металлические стены вокруг не раздавят меня. Хорошо, что мне не нужно долго ползти — ни одна из этих шахт не ведет на третий этаж. Мне просто нужно забраться достаточно далеко, чтобы суметь выскочить на больничную лестницу, подальше от солдат с первого этажа. Я устремляюсь вперед. Я думаю о лице Идена, о лекарствах для него, Джона и мамы и о странной отметке на их двери.

По прошествии семи минут, шахта заканчивается. Я смотрю через входное отверстие, и в полосках света могу разглядеть изогнутую лестницу. Этаж безупречно бел, почти красив и, что самое главное, пуст. Я считаю про себя до трех, затем отвожу руки как можно дальше и изо всех сил бью по заслонке. Она отлетает. Я осматриваю лестничную площадку: большая, цилиндрической формы палата с высокими оштукатуренными стенами и крошечными окошками. Одна огромная спиралевидная лестница.

Теперь я двигаюсь на полной скорости, некогда таиться. Все делаю спешно. Я высовываюсь из шахты и бросаюсь вверх по ступенькам. На полпути вверх, я хватаюсь за парапет и швыряю себя на следующий пролет. Камеры слежения, должно быть, уже засекли меня. Сигнал тревоги может раздасться в любую минуту. Второй этаж, третий. Время как будто остановилось. Когда я уже почти достигаю третьего этажа, то срываю со своей шеи ID-ярлычок и прикладываю его к считывающему устройству на двери, чтобы открыть ее. Камеры слежения не успели вовремя сработать, чтобы заблокировать мне путь. Я дергаю ручку — удалось. Я распахиваю дверь.

Я оказываюсь в огромной комнате заполненной тележками и химикатами, бурлящими под металлическими колпаками. Врачи и солдаты поднимают лица и испуганно глядят на меня.

Я хватаю первого, кто попадается под руку — молодого доктора, стоявшего рядом с дверью. Прежде чем кто-нибудь из солдат успевает вытащить свой пистолет, я уже приставляю один из своих ножей к горлу мужчины. Остальные доктора с медсестрами замирают, как вкопанные. Некоторые из них что-то кричат.

— Выстрелите, и попадете в него, — выкрикиваю я солдатам из-под платка. Все их пистолеты направлены на меня. Доктор дрожит.

Я прижимаю свой нож к его горлу аккуратно, чтобы не поранить.

— Я не хочу Вам навредить, — шепчу ему на ухо. — Скажите мне, где находятся лекарства от чумы.

Он приглушенно всхлипывает, я чувствую, как сильно он дрожит под рукояткой ножа. Он показывает на холодильники. Солдаты уже начали приходить в себя, один из них выкрикивает мне.

— Отпусти доктора! — орет он. — Подними свои руки вверх!

Мне хочется рассмеяться. Солдат, похоже, из новобранцев. Я пересекаю помещение вместе с доктором, затем останавливаюсь у холодильников.

— Показывай.

Доктор поднимает дрожащую руку и тянется к дверце холодильника. Нас обдувает порыв ледяного воздуха. Интересно, чувствует ли доктор, как учащенно бьется мое сердце.

— Там, — шепчет он.

Я отворачиваюсь от солдат, чтобы посмотреть, куда показывает доктор. Это оказывается верхняя полка холодильника. Половина пузырьков на этой полке помечена тремя рядами иксов: T. Филовирусные Мутации. Другая половина пузырьков подписана 11.30 лекарство. Но все флакончики пустые. Лекарство закончилось. Я выругался себе под нос. Они все израсходовали. Я пробегаю взглядом по другим полкам — на них только подавители чумы и различные болеутоляющие. Я снова мысленно чертыхаюсь. Теперь уж поздно отступать.

— Я отпускаю, — шепчу я доктору. — Пригнись.

Я ослабляю хватку и довольно сильно пихаю его вперед, да так, что он падает на колени.

Солдаты открывают огонь. Но я уже готов к этому — я прячусь за распахнутую дверь холодильника, когда пули рикошетят об нее. Я хватаю несколько пробирок с подавителем и пихаю их в свою рубашку. Одна из шальных пуль оцарапывает меня, и мою руку пронзает жгучая боль. Я уже почти на выходе.

Как только я врываюсь на лестничную клетку, раздается сигнализация. Повсюду слышатся щелчки, двери начинают запираться изнутри. Я в ловушке. Солдаты могут ворваться сюда через любую дверь, а мне некуда бежать. Изнутри лаборатории доносится эхо криков и шагов. Чей-то голос вопит:

— Его ранили!

Мои глаза метнулись к крошечным окошкам на оштукатуренной стене лестничной клетки. Они слишком далеко, чтобы я мог добраться до них со ступенек. Я стискиваю зубы и достаю свой второй нож, теперь у меня в обеих руках по ножу. Я сковыриваю штукатурку, она оказывается довольно податливой, затем я бросаюсь к лестнице и прыгаю на стену.

Одним ударом я погружаю нож прямо в стену. Раненая рука истекает кровью, и я вскрикиваю от тех напряжения и усилий, которые приходится прикладывать. Я зависаю где-то на полдороге между окном и полом. Из последних сил я карабкаюсь вверх.

Штукатурка летит во все стороны.

Я слышу, как позади меня дверь распахивается, и из лаборатории наружу высыпают солдаты. Пули так и сыплются на меня градом. Качнувшись в сторону, я отпускаю нож, воткнутый в стену.

Окно разбивается, и я неожиданно оказываюсь в ночном воздухе и стремительно падаю, падаю, словно звезда, на первый этаж. Я быстрым жестом расстегиваю рубашку и позволяю ей колыхаться на спине, пока мысли стремительно сменяют одна другую. Колени согнуты. Ноги вперед. Мышцы расслаблены. Земля несется прямо на меня. Удар подушечками пальцев ног. Кувырок. Группировка.

Удар о землю выбивает весь воздух из легких. Я четыре раза переворачиваюсь и врезаюсь в стену на другой стороне улицы. Несколько минут я просто лежу, ослепленный и совершенно беспомощный. Я слышу, как с третьего этажа доносятся разъяренные вопли, когда до солдат доходит, что им придется бежать обратно в лабораторию, чтобы отключить сигнализацию. Я постепенно прихожу в себя — теперь я очень хорошо ощущаю боль в руке и боку. Я опираюсь на здоровую руку, чтобы подняться и привести себя в порядок. Грудь судорожно сжимается. Похоже, я повредил ребро. Когда я стараюсь встать, понимаю, что, вдобавок ко всему, подвернул лодыжку. Не уверен, может, это адреналин сказывается, и я пока не чувствую других последствий своего падения.

Крики раздаются из всех уголков здания. Я заставляю себя сосредоточиться. Сейчас я возле задней части здания, и от темноты меня отделяют несколько переулков. Я хромаю в тень.

Когда я оглядываюсь назад, то вижу небольшую группу солдат, которые несутся к месту моего падения, показывая на осколки стекла и кровь. Один из солдат — тот молодой капитан, которого я уже сегодня видел, Метиас. Он отдает приказ своим людям рассредоточиться по местности. Я стараюсь прибавить шагу, невзирая на боль. Я горблюсь так, чтобы моя черная одежда и измазанные в грязи волосы помогли мне раствориться во тьме. Глаза начинают привыкать к полумраку. Мне нужно найти канализационный люк.

Краем глаза я замечаю какое-то пятно. Прижимаю руку к уху и нащупываю кровь. Больше ничего пока, хороший знак. Секунду-другую спустя, замечаю на улице канализационный люк. Я облегченно вздыхаю, поправляю на лице платок и нагибаюсь, чтобы приподнять люк.

— Не двигайся. Стой, где стоишь.

Я оборачиваюсь и встречаюсь лицом к лицу с Метиасом, молодым капитаном из больницы. Он держит пистолет, направленный мне прямо в грудь, но, к моему удивлению, он еще не выстрелил. Я крепче сжимаю в руке оставшийся при мне нож. В его глазах что-то мелькает, и я понимаю, что он узнает меня, парня, который притворился хромым, чтобы пробраться на территорию больницы. Я улыбаюсь — теперь-то мне вряд ли пришлось бы притворяться, имея такое количество ран и ушибов.

Метиас сощурился.

— Руки вверх. Вы арестованы, за воровство, вандализм и несанкционированное проникновение.

— Тебе не взять меня живым.

— Если тебе так угодно, я буду рад и мертвому.

Дальше все происходит как в тумане. Я вижу, как Метиас пытается выстрелить. Я, что было сил, выбрасываю вперед нож. Прежде, чем он успевает выстрелить, мой нож попадает ему в плечо, проникая довольно глубоко в тело, и он падает со стуком навзничь. Я не жду, пока он поднимется. Я без промедления нагибаюсь и поднимаю крышку люка, а затем спускаюсь вниз на лестницу, ведущую во тьму, вернув крышку люка на место.

Я начинаю чувствовать боль от полученных травм. Я еле-еле ковыляю по канализации, перед глазами все плывет, одну руку я прижимаю к боку. Я иду осторожно, стараясь не касаться стен. Каждый вздох причиняет боль. Должно быть, у меня появилась трещина в ребре от падения. Я довольно внимателен и слежу за тем, куда иду. Двигаюсь я в направлении Озерного сектора. Тесса должна ждать меня там. Она разыщет меня и поможет укрыться от опасности. Кажется, я слышу гул шагов над головой, крики солдат. Нет никаких сомнений, что кто-то уже обнаружил Метиаса, и даже спустился за мной в канализацию. Они могут пустить по моим горячим следам и свору собак. Я принимаю решение сделать несколько поворотов и войти в сточные воды. Я слышу позади себя всплеск и эхо голосов. Я делаю еще несколько поворотов. Голоса становятся слышны чуть ближе, а потом чуть дальше. Я, не останавливаясь, иду дальше.

Это же не в какие ворота, сбежать из хорошо охраняемой больницы, прямо из-под носа у солдат, чтобы умереть в вонючей канализации.

Чтобы сконцентрироваться, медленно считаю про себя. Пять минут, десять, тридцать, час. Звук шагов теперь слышится откуда-то издалека, как будто солдаты двигаются совершенно в другом направлении, все дальше и дальше от меня. Иногда я слышу странные звуки, что-то наподобие нарастающего бульканья и шипения паровых труб, дуновения воздуха. Которые, то появляются, то исчезают. Два часа. Два с половиной часа. Вижу очередную лестницу, ведущую наверх, беру себя в руки. Я вот-вот могу свалиться в обморок. Я собираю всю свою волю и оставшиеся силы в кулак, и медленно поднимаюсь на поверхность. И вот я в темном переулке. Перевожу дыхание и стараюсь сфокусировать взгляд, чтобы оглядеться.

Я уже вижу станцию Юнион в нескольких кварталах от меня. Теперь уже недалеко. Тесса ждет меня там.

Еще три квартала. Еще два квартала.

Еще один квартал. Идти больше нет сил. Я нахожу темный закуток в переулке и валюсь с ног. Последнее, что я вижу — это силуэт девушки вдалеке. Может быть, она идет мне навстречу. Я сворачиваюсь калачиком и засыпаю.

Прежде чем погрузиться в небытие, я понимаю, что не чувствую тяжести кулона на шее.

 

 

Глава 4

Я ДО СИХ ПОР ПОМНЮ ТОТ ДЕНЬ, КОГДА МОЙ БРАТ ПРОПУСТИЛ СВОЮ ЦЕРЕМОНИЮ ОФИЦИАЛЬНОГО ВСТУПЛЕНИЯ В ДОЛЖНОСТЬНА ВОЕННУЮ СЛУЖБУ РЕСПУБЛИКИ.

Воскресный день. Жаркий и противный. Небо затянули коричневые облака. Мне было семь, а Метиасу — девятнадцать. Моя белая овчарка, щенок Олли, спал в нашей квартире на прохладном мраморном полу. Я лежала в постели, меня лихорадило, а Метиас сидел рядом. Его брови были нахмурены от переживаний за меня. Мы слышали, как снаружи из громкоговорителя раздавалась присяга Республике. Когда началась та часть, где говорилось о нашем президенте, Метиас встал и отсалютовал в направлении нашей столицы. Наш прославленный Электор Примо только что был переизбран на новый президентский четырехлетний срок. Который стал для него одиннадцатым по счету.

— Знаешь, ты ведь не обязан сидеть со мной, — сказала я ему, после того, как присяга подошла к концу. — Иди на церемонию своего назначения. Я так и так буду болеть.

Метиас, не обращая внимания на мои слова, снова приложил к моему лбу холодное полотенце.

— Меня так и так примут, — парировал он.

Он накормил меня багряными дольками апельсина. Я помню, как он чистил для меня тот апельсин; срезая кожицу непрерывной длиной полоской, свисающей спиралькой.

— Но это же коммандер Джемесон, — уставилась я на него опухшими глазами. — Она сделала тебе одолжение, не назначив на передовую... Ей не понравится, что ты пропустишь церемонию. Разве она не отметит это в твоем деле? Ты ведь не хочешь, чтобы тебя вышвырнули, словно какого-нибудь уличного жулика.

Метиас осуждающе щелкнул меня по носу.

— Не надо так говорить о людях, Букашка. Это грубо. И она не выкинет меня из своего патруля за один прогул. Кроме того, — добавил он и подмигнул, — я всегда смогу взломать их базу данных и стереть любую запись обо мне.

Я усмехнулась. Мне хотелось, чтобы когда-нибудь и меня призвали на военную службы и выдали черную военную форму. Может быть, мне даже посчастливится получить назначение к какому-нибудь прославленному коммандеру, как это вышло у Метиаса. Я открыла рот, чтобы он положил мне на язык еще одну дольку апельсина.

— Ты должен чаще пропускать патрули по Баталла. Может быть, тогда у тебя найдется время обзавестись девушкой.

Метиас рассмеялся.

— Мне не нужны девушки. У меня есть сестренка, о которой надо позаботиться.

— Да ладно. Когда-нибудь у тебя появится девушка.

— Посмотрим. Мне кажется, я очень требовательный.

Я перестала жевать и посмотрела брату прямо в глаза.

— Метиас, наша мама заботилась обо мне, когда я болела? Она делала для меня то же, что и ты?

Метиас протянул руку, чтобы убрать взмокший локон с моего потного лба.

— Не глупи, Букашка. Конечно, мама о тебе заботилась. И делала это гораздо лучше, меня.

— Нет. Ты лучше всех обо мне заботишься, — пробормотала я. Мои веки становились тяжелыми.

Брат улыбнулся.

— Рад слышать.

— Ты ведь не собираешься меня оставить? Ты будешь со мною дольше, чем мама с папой?

Метиас поцеловал меня в лоб.

— Навсегда, малыш, пока не устанешь глазеть на меня.

 

* * *

 

НА ЧАСАХ 00:01

СЕКТОР РУБИН

72°F В ПОМЕЩЕНИИ

 

Я знаю, что произошло что-то нехорошее, раз Томас стоит у нашей двери. Во всем здании отключили свет, как и говорил Метиас, поэтому, единственными источниками света были керосиновые лампы. Олли встает у двери и начинает рычать. На мне тренировочная форма, красно-черная жилетка, ботинки на шнуровке, собранные на затылке волосы. В какой-то момент, я даже обрадовалась, что это не Метиас стоит за дверью. Он бы сразу понял, что я собралась на пробежку, снова игнорируя его просьбу не выходить из дома.