НА ПОЧВЕ СУБЪЕКТИВИЗМА

Субъективные отношения... Так ты назвал наши отношения, стесняясь говорить "о любви", -- вкладывая в это сухое определение иронию и нежность, вкрадчивость и... отчужденность. Когда высказываний "на почве субъективизма" становится слишком много, я заявляю:

-- Пора уже читать лекцию на эту тему!

-- Записывай! -- неожиданно командуешь ты.

Я достаю листок и, дернув плечами как недоумевающая студентка на очередную причуду профессора, начинаю писать под твою диктовку:

-- Тема лекции: "Проблема субъективизма и его типология в интимных отношениях на современном этапе". В лекции рассматриваются три вопроса:

1. Субъективизм как способ объективации психических состояний личности.

2. Динамика и стадии развития субъективизма.

3. Субъективизм как основной способ достижения гармонии межличностных отношений.

Ты делаешь паузу, задумываешься.

-- А дальше? -- спрашиваю я.

-- Дальше -- пиши: "Основные типы полезного субъективизма"...

Пауза.

-- Все? -- спрашиваю я. -- Лекция окончена, господин профессор? -- хватаешь меня в охапку, и, не успев опомниться, оказываюсь на постели. "Дальше, -- говоришь ты, -- переход к практическим занятиям"...

Ругаешься:

-- Опять проливаешь необъективные слезы?

-- Субъективные, что ли?

-- Никчемные... И вообще -- нечего слушать какого-то сомнительного психотерапевта.

-- Ты так давно не звонил...

-- Полтора дня... И какого черта ты меряешь субъективные отношения объективными временными интервалами?!

Телефон:

-- Ты не забыла, что я отношусь к тебе все с тем же махровым субъективизмом?..

ШПАНТЕРОИД

Все время придумываешь мне новые имена. Некоторые, как бабочки-однодневки. Сейчас период "шпантеризмов". Однажды обозвав меня "шпантерочкой", склоняешь на все лады. Сочиняешь дешевые дразнилки:

"Шпандерман свою шпантеру

Шпандерманит через меру..."

И перебираешь, как камушки: "шпанеля, шпандырочка, шпануля, шпандеруля..."

Лежу простуженная. Звонишь, возмущаешься, вернее -- сочувствуешь в форме возмущения:

-- Какой же ты после этого шпандероид? Чепуховина ты на четырех лапах, если позволяешь мелким грызунам заражать большое красивое животное!..

ЧУДОВИЩЕ

Ты получишь в руки... странное, грустное, дремучее,

певучее чудовище, бьющееся из рук.

М. Цветаева -- Б. Пастернаку, 1926.

Чудовище и сын чудовища

Веду себя чудовищно.

В любовь -- забаву чудовищную

играю с милым чудовищем.

Стало быть, все нормально?

А. Губин

...после любви созерцаешь, как медленно стекает белая капля, похожая на расплавленный воск. Уловив мой взгляд, говоришь: "Истекаю последней мыслью..."

Ребенок в соседней комнате качается на качелях. Мы занимаемся, наверное, чем-то похожим...

-- Ничего, что я тебя так, в военно-полевых условиях? Не раздев толком, не дав поспать?

-- Военно-полевые условия -- это что ребенок?

Ребенок, в такт качанию, самозабвенно распевает песню в одну строчку, собственного сочинения:

..."Дядя в ботинках пошел на кровать..."

-- Дяде понравилось тетю ебать... -- тихо завершаешь ты, а потом добавляешь цензурный вариант: "Дяде понравилось с тетей играть".

Мы шляемся по Москве, как дети. У высотки продают бананы. Очередь. Рядом -- куча гранитных осколков -- острых и убойных. Предлагаю:

-- Давай всех побьем и похитим бананы.

-- Да, такими можно убить...

Ты любишь камни...

Вдоль стены -- железные перегородки. Я прячусь -- то за одну, то за другую. Скоро мы расстанемся, на душе -- тихо скребут маленькие кошки. Изгородь, похожая на загон. Залезаю, стою.

Иронизируешь:

-- Что, так и останешься?

-- Ме-е-е-е...

-- Очень похоже, правдоподобно и жалобно!

У меня мелькает: а если останусь? Что ты сделаешь? Время -- без пяти девять. Заходим в высотку. У тебя в руках авоська, но работницы магазина воспринимают ее как маскировочную. Будто на наших лицах написано, что мы -- шляемся, а не покупатели. Со всех сторон -- ругань по поводу позднего шатания по магазинам. Тридцатилетнюю девочку и сорокалетнего мальчика донимают, как школьников с последнего звонка -- чутьем чуют ошалелых и беспринципных любовников усталые тети за прилавками и кассами. Нас продолжают облаивать... облава -- от облаивания? Любовники и любящие беззащитны, но мы смеемся и уходим. Внизу останавливаешь меня и показываешь наверх, на одну из статуй над зданием:

-- Смотри, -- она к нему такой задницей сидит, а он на нее даже не смотрит...

-- Я бы тоже на такую не посмотрела. Да и он...

-- А посмотри на ту, с ребенком!

-- "Жуть", -- говорю я словарем Эллочки. -- Хочется забрать у нее ребенка, а ее куда-нибудь сослать...

-- И к детям близко не подпускать, -- добавляешь ты.

Во взгляде этой соцреалистической бабы -- дремучая смесь скудоумия и железной решимости -- и от этого страшно. А может, в ней что-то первобытно-зверино-утробное и дочеловеческое, как в скифских бабах? И этот образ ближе всего оказался соцстрою?

Мы спускаемся по лестнице, выходим к парку, идем вдоль забора.

Стая ворон. Ненавидишь их, как любой порядочный кот:

-- Моя ненависть к воронам носит не биологический, а эколого-социальный характер. Это же бандитки, разбойницы, всех слабых заклевывают, и -- умные, стервы!

Вдруг замечаешь в ветвях вороненка. Хочешь достать его мне или сбить. Истошный ор его родителей и ворон-соседок. Впервые слышу возмущенное до полное вороньей истерики карканье. ...А ты продолжаешь травлю вороненка -- "юный натуралист" в школьном прошлом. ...Вспоминаю шершней из мультфильма "Властелин времени" -- полуящериц, полулетучих мышей, их любимое лакомство -- человеческий мозг... Кажется, вороны целятся клювами мне в голову -- так угрожающе низко они пролетают, задевая крыльями волосы. Я боюсь, что вороны выклюют мне глаза, они кружатся тучей, и орут все истошнее, напоминая толпу. Ты убьешь вороненка, а потом на моего сына обрушится какая-нибудь пакость из-за их вороньего проклятия...

Но ты -- по-мальчишески увлечен, тебя не отодрать от этих ворон. Я отбегаю в сторону.

Ты нехотя бросаешь свою охоту...

Спустя два дня говоришь:

-- Я его все-таки убил...

-- Кого?

-- Кого я люблю убивать?

-- Ворону?!

-- Вороненка... Не буду я больше... Ну их... Пускай. Всех не перебьешь. А агрессивность лучше в другом месте проявлю. Лучше тебя лишний раз... застрелю.

Еще через день снова заявляешь:

-- Я принципиально решил их не убивать... Вернее -- беспринципно и трусливо...

-- Добавить тебе борща?

-- Нет, иначе я стану толстый, у меня будет большой живот, и ты будешь говорить, что не испытываешь никаких чувств, кроме чувства тяжести.

-- Ты не будешь толстый, потому что много думаешь и много чувствуешь.

-- А как же теноры? Они все очень толстые и очень чувствующие...

Рассказываешь, как выгнал с зачета девушку, которая тебе нравилась -- предложив прийти в следующий раз, потому что несла какую-то ерунду.

-- Что ж ты так ополчился на нее?

-- Полки? На девушку? -- Что ты, -- чтобы поставить... или положить девушку на место -- достаточно палки, причем одной...

Я ежусь на очередной вариант поручика Ржевского.

В метро -- льну к тебе, несмотря на утреннюю толпу.

-- ...ну, -- увещеваешь ты, не наобнималась что ли? Так и хочется сказать тебе: кошатина ласковая... Или выругать, да язык не поворачивается... Я -- и то -- приличнее себя веду! (У тебя непогрешимость во взгляде, а твоя рука хватает меня ниже талии.)

-- Видишь, какой я правильный, -- а ты вся неправильная. Только попа у тебя правильная...

-- Я такая счастливая...

-- И только попробуй спуститься с этого высокого состояния и впасть в тоску! Я тебя тогда так... выебу... без сохранения содержания...

Утро...

...Заглядываешь ниже стола.

-- Я смотрю, одета ты или нет. Одета все-таки! А то в таких условиях совершенно невозможно...

-- ...читать лекцию! -- завершаю я цитату Хармса.

-- Какая же у тебя... -- ты пристально смотришь на лифчик.

-- Красивый бантик?

-- Красивая грудь!.. Как же мне все надоело, кроме того, что ты со мной делаешь!..

-- Все цветы мне надоели...

-- Кроме аленького цветочка... -- ворчливо-устало заканчиваешь ты.

Выходим на улицу.

Нам встречается утренний бегун, ты внимательно смотришь на него:

-- ...если бы я раньше проснулся, -- (внушительная пауза), -- я бы все равно не побежал. Я бы лучше лишний раз на девушку залез.

-- Ты меня так сильно приручаешь... -- ласкаюсь я.

-- Наоборот... Я все делаю, чтобы отделаться от тебя. Чтобы ты подумала: "вот, он умеет делать то, и это -- он уже все проделал" -- и тебе станет скучно.

Утром, оглядывая беспорядок на кухне, спрашиваю:

-- Мне поделать что-нибудь или бросить все?

-- Делай что-нибудь, только не бросай... меня.

Вечером:

-- Какой-то был невозможный, бесстыдный субъективизм. А утром я встал, поставил чайник, да так и не понял: чайник, что ли, закипел от наших действий или наоборот?

-- Они, как явления самодостаточные, были сами по себе!

-- Ох уж эта самодостаточность... Я не понял, что мы делали, почему мы с часу до трех не спали?

-- А мы пили жасминовый чай...

-- Да, я вел себя ужасно... "Сними кофточку с лифчиком", "иди на кухню", "посиди там", "полежи тут..." А потом: "Ну что ты ноги раскинула и чай не идешь пить?!"

Возмущаюсь:

-- Последнего ты не говорил! Это ты, наверное, думал про себя.

-- Не про себя, а про тебя...

Утро.

-- Всю серьезность моих намерений доказывает вот это... -- Ты показываешь: на кресле, около кровати, и на полке, у дивана лежат нетронутые презервативы в разноцветных упаковках.

-- Они у тебя -- прямо как цветы в горшках -- по всем углам! -- смеюсь я.

-- Конечно, -- гордо заявляешь ты, -- у нас тут совершенно порядочное место для обоюдного субъективизма, а не какой-нибудь там бездарный несусветный бордеалий...

-- Звучит так же выспренно, как абортариум... (Ты смущаешься и отходишь в сторону.)

Хрустящая картошка... показываю пальцем:

-- Можно?

-- Это тебе. Я купил два пакета, но один случайно, не знаю зачем, подарил девушке. Мы вместе шли до метро.

-- Девушка, наверное, понравилась? -- вкрадчиво предполагаю я.

-- Зай, брось! Мне все девушки нравятся, которые возле меня крутятся! По этой причине я влюбляюсь во всех лаборанток на кафедре. И зачем я отдал? Я спросил: "Возьмешь пакет?" -- она сказала: "возьму". А так -- что мне она? Ну, милая, ну -- сойтись с нею пару раз. А может, больше одного и не захочется...

-- Видишь, и картошку съела, и жареные пельмени...

-- Ну еще бы -- пусти козу в огород! Я грызла, грызла и никак не могла остановиться...

-- Останавливаются на других предметах, а на лакомствах зацикливаются!

Мы еще лежим...

-- Как с тобой хорошо, -- завожу надоевшую тебе песню.

-- Из-за этого? -- Ты проводишь по моей груди и ниже, конечно, не рукой...

-- Нет, из-за всего...

-- Ты похотливая и буйная.

-- Я же скромная...

-- Вот-вот, -- это и создает твой удивительный образ.

Телефон. Предлагаешь:

-- Давай куплю тебе головку сыра?

-- И получится луна?

-- Дура ты! Получится дырка в кармане. Все бы тебе летать. Спустилась бы на землю.

-- Я не умею.

-- Ладно, пребывай там... -- разрешаешь ты.

Телефон.

-- Это мяу? Мяу проснулась?

-- просну-у-лась...

-- А я, рыча и ворча, глажу рубашку.

-- Ой, мое любимое занятие... -- тяну я с тоскливым сожалением.

-- Ну я бы, конечно, пригласил тебя погладить, но боюсь, ты начнешь гладить другое...

-- А я и то и другое попеременно...

-- Ну, тогда я точно опоздаю! А ты еще поспишь, наверное?

-- Я в четыре утра легла.

-- Идиотка! А я в четыре встал. И знаешь, чем я занимался с четырех до семи? Ни за что не догадаешься!

-- Нет, ни за что!

-- И не отгадаешь! Даже если начнешь перечислять от самого привычного для меня занятия -- писания стихотворных строчек, до самого непривычного -- занятия онанизмом...

-- Ну не интригуй, чем же ты занимался?!

-- Я воображал себя портным или сапожником и зашивал мой бумажник!

-- О-о!

-- Чтобы туда влезало много денег!

-- У-у!..

-- Сколько раз ты вчера звонила?

-- Десять.

-- Нет, меньше!

-- Семь.

-- Меньше.

-- Четыре.

-- Ага. Что это ты?

-- Ну прости меня.

-- Что это ты чувствуешь себя виноватой? Прекрати! На этой неделе я виноват.

-- Правда?! -- радуюсь я.

ВЕРЕТЕНО

Твое обычное (мое необычное?) ворчливое утро. Сколько их отпущено нам?

-- Ноги не ходят, шея болит, ничего не стоит... -- жалуешься ты.

-- Не надо было вчера так интенсивно общаться.

-- Я же не бегал, я только море, волну изображал, старался тихонечко, ритмически... Это ты мне вчера вечером дала жару!

-- ???

-- Пять поз поменяли, пока достигли консенсуса, то есть коитуса... Но я собой доволен, потому что мною придумана и утверждена еще одна комбинация. Раньше у нас это было как фрагмент, а теперь превратилось в законченное событие.

...вечер. Поза "русалки" -- "кошка" наоборот. Они -- противоположны по сути.

"Кошка" -- я лежу на животе, ты -- на моей спине: кусаешь мою шею, плечи, спину... Женское состояние в самой низшей, животной точке. Я в твоей полной власти...

"Русалка" -- я на тебе, спиной к тебе -- твоим рукам -- свободное плавание по мне, а у меня -- мнимое чувство свободы. Словно все это делает со мной море -- ласкает, качает...

-- Тебе, наверное, трудно представить, ты -- мужчина, у тебя все по-другому?

-- Ну, мне остается в этой ситуации чувствовать себя Посейдоном...

Уколи, уколи, уколи,

уколи меня -- веретеном.

Утоли, утоли, утоли

меня этим столетним вином.

Сотвори, сотвори, сотвори

мне столетний живительный сон.

Отвори, отвори, отвори

з?мок или зам?к в унисон.

Ты слепи меня, только слепи --

из ребра, из ребра, из ребра.

Ослепи, ослепи, ослепи --

буду из серебра -- и -- добра.

П?том ложе мое окропи, --

отложи меня -- на пот?м...

Уколи,

утоли,

о-слепи!

Уколи меня

веретеном...

Утро. Очередное. Бессчетное. Или -- на счету?

-- Ничего не понимаю, -- какая-то загадка, -- опять банки варенья нет! Только собираешься попробовать...

-- И куда оно девается?.. -- сочувствую я.

-- Загадка! -- Я печален по этому поводу... Печаль моя...

-- Светла?!

-- Печаль моя полна тобою. Мне грустно оттого, что весело тебе.

-- Это уже из другого.

-- Да, с классиками у меня плохо. Мне грустно и легко, ты виноват уж тем, что хочется мне кушать... -- заканчиваешь ты утренний экскурс в классику.

-- Разве можно ночью есть столько сладкого?

-- А я всю ночь ворочался, ворочался, гладил тебя, все хотел разбудить и сказать: "Посмотри, какое ночное чудо природы!"...

-- Что в конце-концов и сделал!

-- Зато у меня после ночи осталась масса впечатлений, замечательно чувственных и неприличных.

Спрашиваешь:

-- Сколько раз ты любила?

-- Много, но бессмысленно...

Телефон.

-- Ты приедешь?

-- Да. А как ты?

-- У меня случилось несчастье. -- Говоришь так серьезно, что я испуганно спрашиваю:

-- Что же случилось?

-- У меня сломался регулятор... (выждав паузу) скучания! Я скучаю сверх всякой меры!

У меня отлегло от сердца.

-- Я приеду, починю!

Твой звонок:

-- Я тебя жду!

-- ...я не выспанная, слабая и плохо выгляжу.

-- А я тебе дам вина, уложу в постельку, и ты будешь спать...

-- Ну, ладно, я чуть покопаюсь, оденусь и приеду...

...еду и переживаю, что вся -- в каком-то разладе... "будешь спать..." -- произносишь тоном мурлыкающего кота, баюкающего глупого мышонка.

Глагол "спать" давно имеет у нас один-единственный смысл...

Ужин: салат, пельмени. Говорим о пустяках. Читаешь вслух Роберта Фроста. Но он -- слишком идеален, этот взрослый ребенок, -- его поэзия мне сейчас чужда. Тогда читаешь Рильке "О заключении". Это -- ближе, тюрьма -- родное состояние. В рюмках краснеет вино...

Ты неожиданно запускаешь руку мне под свитер и с досадой произносишь: "Трусы надела, собака!"

-- Но... -- виновато произношу я.

-- Почему не захотела проветриться? Испугалась, что надует?

-- Да... вдруг ветерок?

-- Это ты считаешь ветерком?

-- Нет, скорее не ветерок, а этот... который крутится...

-- Цунами?

-- Нет, ураган! Он мужского рода...