Тарталетка из сладкого сдобного теста, испеченная «вслепую» 1 страница

Джоди Пиколт

Хрупкая душа

 

 

OCR Busya http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=2867535

«Піколт Джоді «Тендітна душа» (російською мовою)»: Книжковий Клуб «Клуб Сімейного Дозвілля»; Харків; 2010

ISBN 978‑966‑14‑0939‑1

 

Аннотация

 

Нельзя прожить жизнь без потрясений, но – некоторые потрясения невозможно пережить.

Когда Уиллоу родилась, врачи сказали, что с каждым годом она будет испытывать все больше боли – ее кости будут ломаться сотни раз.

Мать подает в суд на медиков, не предупредивших ее о болезни будущего ребенка. Но имеют ли родители право лишить жизни дитя, даже если оно обречено на мучительную боль? Они стараются помочь малышке, забывая о старшей дочери Амелии. А та пытается покончить с собой, чтобы привлечь к себе внимание.

Уиллоу мечтает покататься на коньках. И однажды делает роковой шаг на манящий лед…

 

Джоди Пиколт

Хрупкая душа

 

Посвящается Марджори Роуз, в руках которой распускаются цветы, которая докладывает мне свежайшие сплетни с другого конца мира и знает, что к любому наряду идет зеленая сумка.

Ты – моя лучшая подруга навеки.

 

 

БЛАГОДАРНОСТЬ

 

Что может быть банальнее слов «Я не смогла бы написать эту книгу одна», но и что может быть правдивее? Прежде всего мне бы хотелось поблагодарить родителей, чьи дети больны остеопсатирозом, за то, что они позволили мне наблюдать за их жизнью вблизи, и самих ребятишек, которые смешили меня и каждый день напоминали, что сила – это не просто физическая мера. Лори Блейзделд и Рейчел, Тарин Макливер и Мэтью, Тони и Стейси Мосс и Хоуп, Эми Фелпс и Джонатан – спасибо вам. Спасибо моей бесподобной команде медиков – Марку Брезинскому, Дэвиду Таубу, Стиву Сардженту. Спасибо моим орлам от юриспруденции – Джен Стерник, Лиз Айвон, Крису Китингу и Дженнифер Сарджент. Я в неоплатном долгу перед Дебби Бернштейн, поведавшей мне историю своего удочерения и позволившей эту историю позаимствовать. Я многим обязана Донне Бранса, которая ради меня воскресила очень болезненные воспоминания и честно ответила на все мои вопросы. Спасибо Джеффу Флюри, Нику Джакконе и Фрэнку Морэну, которые помогли мне создать живой и яркий образ полицейского. За полезные сведения в других областях я выражаю благодарность Майклу Голдмэну (также одолжившему мне фантастическую надпись со своей футболки), Стиву Элспачу, Стефани Райан, Кэти Хеменуэй, Яну Шайнеру, Фонсаке Мальян, Кевину Лавину, Эллен Вилбер, Синди Баззелл и Фреду Клоу. Чудовищным упущением было бы не поблагодарить сотрудников «Атриа Букс», которые помогли мне достичь успеха в писательском деле. Я назову их поименно: Кэролин Рейди, Джудит Керр, Дэвид Браун, Кэтлин Шмидт, Меллони Торрес, Сара Брэнхем, Лора Стерн, Гэри Урда, Лиза Кайм, Кристина Дюплессис, Майкл Селлек. Я люблю вас всех. Отдельная благодарность работникам отдела продаж: благодаря вашим усилиям мои книги попадают с прилавков магазинов прямиком в умы и сердца читателей. Большое спасибо тебе, Камилла МакДаффи! Ты не только выдающийся издатель, ты мое секретное оружие против тоски. Спасибо Эмили Бестлер, с которой я всегда чувствую себя звездой (и все другие относятся ко мне соответственно). Спасибо Лоре Гросс, с которой я отпраздновала двадцатую годовщину: наш союз для меня не менее дорог, чем законный брак. Спасибо моей маме Джейн Пиколт, которая первая в меня поверила, а потом смеялась и плакала в самых подходящих моментах.

Дабы не перевирать факты, я должна заметить, что в Омахе таки проводилась конвенция остеопатологов, но дату в тексте романа я изменила. Также я слегка исказила процедуру отбора присяжных в штате Нью‑Гэмпшир: нет, их не отбирают лично, но ведь так читать гораздо интересней!

Напоследок я заготовила два особенных «спасибо». Первое из них уходит к Кэти Десмонд, моей названной сестре, которая является автором всех рецептов, приписанных в книге Шарлотте О'Киф. Если вам когда‑нибудь посчастливится получить приглашение к ней на обед, бегите туда бегом! Второе «спасибо» достается Каре Шеридан, способной вселить веру даже в отчаявшихся. Она занимается изучением психологии подростков с физическими недостатками. Она сама спортсменка – пловчиха, побившая не один рекорд. Она собирается замуж за чудесного парня. И кстати, у нее остеопсатироз третьего типа. Спасибо тебе, Кара, за то, что открыла мне мир, в котором преграды созданы, чтобы их преодолевать, в котором о человеке не судят по его болезням, в котором нет ничего невозможного.

И еще я хочу в который раз поблагодарить Кайла, Джейка и Сэмми, которые неизменно дарят мне надежду, и Тима, который обеспечивает счастливый финал всем моим историям.

 

Но получил ли ты от жизни, что хотел?

Я получил.

Именовать себя Любимым,

Чтобы меня любили на Земле.

Раймонд Карвер. Поздний фрагмент

 

Пролог

 

Шарлотта

Февраля 2002 г

 

Всё на свете ломается: машины, ногти, деревья. Бьется стекло, крошатся картофельные чипсы, рвутся связи. Можно побить рекорд, разбить купюру, выбить из седла. Можно развалить целую страну. Встречаются люди‑ломаки, дома назначают на слом, против лома нет приема. Ломаются голоса, проламываются черепа, море бьется о волноломы. Люди куда‑то ломятся, люди переламывают себя, люди проявляют вероломство. Войска разбивают противника, одна карта бьет другую.

В последние два месяца беременности я составляла список таких вещей в надежде облегчить твое появление на свет.

Бьются надежды.

Бьются сердца.

В ту ночь, когда ты родилась, я приподнялась на кровати, чтобы пополнить этот список. Пока я нащупывала карандаш и бумагу на тумбочке, Шон теплой ладонью коснулся моей ноги. «Шарлотта, – спросил он, – ты в порядке?»

Не успела я ответить, как он крепко прижал меня к себе. И я заснула в его объятиях, полностью успокоенная. Записать свой сон я забыла.

Лишь несколько недель спустя, когда ты уже была с нами, я вспомнила, что разбудило меня в ту ночь: линии разлома. Это те места, в которых земная кора идет трещинами. Там зачинаются землетрясения, оттуда проклевываются вулканы. Иными словами, мир рушится под нами, а твердая почва, на которой мы привыкли стоять, – всего лишь иллюзия.

 

* * *

 

В этот мир ты прибыла во время бури, которой никто не ожидал. Северо‑восточный ветер, как позже объяснили синоптики, должен был дуть к северу, в сторону Канады, а вместо этого обернулся лютым бураном и ожег всё побережье Новой Англии. Редакторы новостей пренебрегли сюжетом о школьной парочке, что встретилась вновь уже в доме престарелых и наконец поженилась, и даже экскурсом в историю сердечка как символа влюбленных ради непрекращающихся погодных сводок и репортажей о тех местах, где ледяной стихией повредило линии электропередачи. Амелия за кухонным столом вырезала «валентинки» из цветной бумаги, а я наблюдала за вихрями, что отчаянно бились в стеклянную заслонку. По телевизору показывали, как машины скатываются с трасс.

Заметив голубую вспышку патрульной машины, я всмотрелась в экран – проверить, не Шон ли сидит за рулем.

От внезапного стука в стекло меня подбросило на месте.

– Мамуля! – испуганно вскрикнула Амелия.

Обернувшись, я увидела, как град наносит еще один залп по окну: на месте удара осталась пробоина с мой ноготь величиной. У нас на глазах эта пробоина разрослась паутиной трещин, занимая площадь уже в кулак.

– Папа потом починит, – сказала я.

В этот момент у меня отошли воды.

Амелия уставилась на пол.

– Мама, а ты оскандалилась.

Кое‑как доковыляв до телефона, я позвонила Шону на мобильный, но он не взял трубку. Тогда я набрала номер диспетчерской.

– Вас беспокоит жена Шона О'Кифа, – представилась я. – У меня начались роды.

Диспетчер сказал, что может выслать «скорую», но на это понадобится время: весь транспорт в данный момент занят на устранении последствий многочисленных аварий.

– Ничего страшного, – сказала я, вспоминая, как долго рождалась твоя сестра. – Мне не к спеху.

И тут меня согнуло первой схваткой. Не выдержав боли, я выронила трубку. Глаза у Амелии округлились.

– Все хорошо, – соврала я и улыбнулась так широко, что заболели щеки. – Трубка скользкая…

Я подобрала телефон и на сей раз позвонила Пайпер, которой всегда могла доверить свое спасение.

– Ты не можешь рожать! – возмутилась она, хотя уж ей ли не знать: помимо лучшей подруги, она также исполняла роль моего гинеколога. – Кесарево запланировано на понедельник.

– Наверное, ребенку не сообщили! – задыхаясь, процедила я. Вторая схватка набежала волной, и я скрипнула зубами.

Она не стала произносить того, о чем мы обе думали: что я не смогу родить тебя естественным путем.

– А где Шон?

– Я… не… зна… Пайпер!

– Дыши, – автоматически скомандовала она, и я запыхтела, как меня учили. – Я сейчас позвоню Джианне и скажу, что мы выезжаем.

Джианна – это доктор дель Соль, специалист по внутриутробному развитию, всего восемь недель назад выписанная Пайпер лично.

– Мы?

– А ты хочешь сама повести машину?

Через пятнадцать минут я, откупившись от расспросов Амелии ее любимым мультсериалом, уже сидела на диване в пуховике твоего отца: в свою куртку я давно не влезала.

Когда я рожала первый раз, у двери меня ждала сумка со всем необходимым. Я составила список пожеланий к персоналу и записала кассету с музыкой, которая должна играть в родильном отделении. Я знала, что будет больно, но в награду мне полагалось дитя, которого я так ждала. Первые роды были событием счастливым и волнительным.

Но теперь я окаменела от ужаса. Внутри ты была в безопасности, снаружи тебе угрожало многое.

Дверь распахнулась, и весь дом, казалось, заполнился ярко‑розовым пуховиком Пайпер и звуком ее уверенного голоса.

Следом вошел ее муж, Роб, державший на руках Эмму, которая мяла в ладошках снежок.

– «Следствие ведет Блу»? – удивился он, усаживаясь возле твоей сестры у телевизора. – Это, между прочим, моя любимая программа… после шоу Джерри Спрингера, конечно.

Амелия! Я даже не подумала, кто присмотрит за ней, пока я буду рожать тебя.

– С каким промежутком? – деловито спросила Пайпер.

Схватки накатывали каждые семь минут. Когда меня накрыло очередным приливом боли, я ухватилась за подлокотник кресла и досчитала до двадцати. Взгляд мой был прикован к трещине в стекле.

Из точки, куда угодила градина, разбегались морозные лучики. Это было прекрасное и одновременно жуткое зрелище.

Пайпер присела рядом и взяла меня за руку.

– Шарлотта, все будет хорошо, – пообещала она.

И я, дура, поверила ей.

 

В приемной было не протолкнуться от людей, пострадавших в авариях из‑за бурана. Мужчины прижимали к головам окровавленные полотенца, дети беспомощно барахтались на носилках. Пайпер протащила меня мимо них прямиком в родительное отделение, по коридорам которого уже металась доктор дель Соль. В последующие десять минут мне успели сделать анестезию и увезти в операционную на кесарево сечение.

Я развлекала себя незатейливыми играми. Если на потолке окажется четное число флуоресцентных лампочек, Шон приедет вовремя. Если в лифте мужчин будет больше, чем женщин, прогнозы врачей не оправдаются. Не дожидаясь, пока я попрошу, Пайпер надела больничную робу, заместив Шона на посту моего «дыхательного тренера».

– Он успеет, – заверила она.

В операционной все предметы отливали безжизненным металлом. Зеленоглазая медсестра – лица ее я не видела под маской, волос не разглядела под шапочкой – приподняла мне сорочку и смазала живот бетадином. Когда стерильная занавеска опустилась, меня охватила паника. А вдруг мне вкололи недостаточно обезболивающего и я почувствую, как скальпель взрезает мою плоть? Вдруг ты разобьешь мои надежды и, едва появившись на свет, умрешь?

Во внезапно распахнувшуюся дверь с холодным дуновением зимы влетел Шон. На лице у него уже была повязана маска, зеленая больничная рубашка кое‑как заправлена в брюки.

– Подождите! – закричал он. Приблизившись, он погладил меня по щеке. – Солнышко мое, прости. Я приехал, как только узнал…

Пайпер похлопала Шона по плечу.

– Вы и вдвоем управитесь, – сказала она и отошла, успев на прощание сжать мою руку.

И Шон оказался совсем рядом, и ладони его согревали мне плечи, и гимны его слов отвлекали меня от происходящего. Доктор дель Соль тем временем занесла скальпель.

– Ты так меня напугала! О чем вы с Пайпер вообще думали, когда помчались сюда сами?

– О том, что ребенок не должен рождаться в кухне.

Шон покачал головой.

– Могло случиться что‑то ужасное…

Меня дернуло по ту сторону занавески – и я, затаив дыхание, отвернулась. Тогда‑то я и увидела увеличенный снимок УЗИ, сделанный на двадцать седьмой неделе, увидела семь твоих сломанных косточек, рогалики твоих тоненьких конечностей, загнутые внутрь, как панцирь улитки. «Что‑то ужасное уже случилось», – подумала я.

А потом ты кричала, хотя тебя держали осторожно, словно облачко сахарной ваты. Ты плакала, но не так, как положено плакать обычным младенцам. Ты плакала от чудовищной боли – словно тебя рвали на части.

– Аккуратней, – велела доктор дель Соль акушерке. – Нужно поддерживать весь…

Послышался щелчок, словно от лопнувшего пузырька, и, хотя я сама не могла в это поверить, ты заплакала еще громче.

– О боже… – прошептала акушерка, готовая впасть в истерику. – Что это сломалось? Это я виновата?

Я пыталась рассмотреть тебя, но видела только красную полоску рта и рубиновое полыхание щек.

Врачебный консилиум, созванный тут же, не смог тебя успокоить. Наверное, до того самого момента, когда ты зарыдала, я отказывалась верить всем этим УЗИ и анализам, врачам и медсестрам. До того самого момента, когда ты заплакала, я сомневалась, что смогу тебя полюбить.

Шон заглянул через плечи столпившихся докторов.

– Она – просто идеал, – сказал он, оборачиваясь ко мне, но его слова заискивающе помахивали хвостиком, как собака, ждущая одобрения хозяйки.

Идеальные дети не кричат так истошно, что у тебя разрывается сердце. Идеальные дети кажутся идеальными внешне и являются идеальными внутри.

– Не трогайте ее за руку, – пробормотала медсестра.

Вторая возразила:

– Как же я ее тогда спеленаю?

Тут их спор прервался твоим воплем – ты взяла неслыханную ноту.

«Уиллоу», – прошептала я. Мы с твоим папой сошлись на этом имени, хотя его пришлось довольно долго убеждать. «Мне не нравится, – упорствовал он. – Уиллоу – это «ива», а ивы плачут». Но я хотела, чтобы в твоем имени содержалось доброе пророчество, чтобы тебя защищало дерево, которое гнется, однако никогда не ломается.

«Уиллоу», – прошептала я снова, и ты услышала меня сквозь какофонию галдящих медиков, гул аппаратов и слепящую боль во всем теле.

«Уиллоу», – сказала я уже громче, и ты повернулась на звук, как будто я смогла обнять тебя своим голосом.

«Уиллоу», – сказала я, и в тот же миг ты перестала плакать.

 

Однажды, когда я была на пятом месяце, мне позвонили из ресторана, где я раньше работала. Мать главного кондитера сломала ногу, а в тот вечер к ним должен был пожаловать ресторанный критик из газеты «Бостон Глоуб». И как бы нагло и неуместно ни прозвучала эта просьба, не могла бы я заскочить на минутку и быстренько испечь шоколадный «наполеон», тот самый, с мороженым со специями, авокадо и банановым крем‑брюле?

Признаюсь, я поступила как законченная эгоистка. Мне, неповоротливой толстухе, захотелось напомнить себе, что когда‑то я могла не только резаться в картишки с твоей сестрой и сортировать белье перед стиркой. Поручив Амелию няньке‑школьнице, я поехала в «Каперсы».

За время моего отсутствия кухня почти не изменилась, разве что новый шеф‑повар навел свои порядки в кладовых. Быстро расчистив себе рабочее пространство, я взялась за тесто. Увлекшись процессом, я обронила кусок масла и нагнулась поднять его, пока никто не поскользнулся и не упал. Но на этот раз, подавшись вперед, я осознала тот факт, что больше не могу свободно сгибаться в пояснице. Я сдавила тебе дыхание – и ты в ответ сдавила мне. «Прости, малышка», – сказала я, выпрямляясь.

Сейчас я вспоминаю об этом и думаю: не тогда ли сломались семь костей в твоем теле? Заботясь о ком‑то постороннем, не искалечила ли я тебя?

 

Родилась ты в начале четвертого, но увидеть тебя я смогла лишь к восьми вечера. Шон возвращался каждые полчаса с последними известиями: «Ей делают рентген. Взяли кровь на анализ. Похоже, у нее и лодыжка сломана». В шесть часов он принес самую радостную весть: «Третий тип. Семь заживающих переломов и четыре новых, но дышит она нормально». Я не могла сдержать улыбки – наверное, единственная женщина во всем роддоме, которую можно было порадовать такой новостью.

Мы уже два месяца знали, что ты родишься с ОП – остеопсатирозом, болезнью несовершенного костеобразования, «стеклянной костью». Эти две буквы станут впоследствии твоей второй натурой. Из‑за дефекта коллагена кости становятся такими хрупкими, что могут поломаться, если человек споткнется, резко дернется или чихнет. Существует несколько типов этого заболевания, но только два из них проявляются во внутриутробных переломах – а именно их и показало УЗИ. Тем не менее рентгенолог не мог определить, второй у тебя тип (с ним не живут) или третий (тоже очень серьезный и прогрессирующий). Теперь же я знала, что в ближайшие годы у тебя сломаются еще сотни костей, но это не имело значения: главное – ты будешь жить, у тебя впереди – целая жизнь на сращение переломов.

Когда непогода улеглась, Шон поехал домой забрать твою сестру, чтобы и она с тобой познакомилась. Я смотрела, как доплеровский локатор прослеживает уход бурана на юг, где он обернется ледяным дождем и парализует аэропорты Вашингтона на три дня. В дверь постучали, и я попробовала привстать, хотя свежие швы обжигали тело огнем.

– Привет, – сказала Пайпер, входя в палату. – Я уже слышала новости.

– Знаю. Нам так повезло.

На долю секунды замешкавшись, она все же улыбнулась и кивнула.

– Ее сейчас принесут, – сказала Пайпер, и в этот момент появилась медсестра с каталкой.

– А вот и наша мамочка! – пропищала она.

Перевернувшись на спину, ты крепко спала в покатом поролоновом лотке, который устроили в пластиковой кроватке. Твои крошечные ручки и ножки были обмотаны бинтами.

Когда ты выросла, твой диагноз стал очевиден: знающие люди сразу замечали, как искривлены твои конечности, как заострено треугольное личико, какого ты неестественно маленького роста, – но в тот момент, невзирая на повязки, ты казалась самим совершенством. Кожа твоя была бледно‑персикового оттенка, ротик походил на малюсенькую ягодку малины. Золотистые волосы торчали непослушными кустиками, ресницы были длиной с ноготь у меня на мизинце. Я протянула руку, чтобы коснуться тебя, но тут же опомнилась.

Я была настолько занята заботами о твоем выживании, что совсем не подумала о тех трудностях, с которыми тебе предстоит столкнуться. Я родила девочку прелестную, но уязвимую, как мыльный пузырь. И я, твоя мать, должна была тебя оберегать. Но вдруг моя забота причинит тебе вред?

Пайпер с медсестрой переглянулись.

– Ты ведь хочешь взять ее на руки, правда?

С этими словами она запустила руку под поролон, а медсестра приподняла его края – две крылатые параболы, – чтобы поддержать твои ручки. Медленно, осторожно они возложили драгоценную ношу на изгиб моего локтя.

– Привет, – прошептала я, прижимая тебя.

Ладонь моя уперлась в грубые выступы подкладки. Сколько должно пройти времени, прежде чем я смогу носить этот сверточек, ощущать тепло твоей кожи на своей? Я вспоминала, как плакала новорожденная Амелия, как я укладывала ее в кроватку и засыпала, стиснув ее в объятиях, и всегда переживала, как бы не придавить ее во сне. Но с тобой все иначе – тебя опасно было вынимать из колыбели. Опасно даже гладить по спинке.

Я подняла глаза.

– Может, ты ее подержишь… – сказала я Пайпер.

Она села рядом со мной и провела пальцем по восходящей луне твоей головки.

– Шарлотта, – сказала Пайпер, – она не разобьется.

Мы обе знали, что это неправда, но прежде чем я успела ее уличить, в палату ворвалась Амелия. На ее варежках и шерстяной шапочке виднелись не успевшие растаять снежинки.

– А вот и она, а вот и она! – пропела твоя сестра.

Когда я впервые сказала ей, что у нас появишься ты, она спросила, не управлюсь ли я к обеду. Я ответила, что ждать нужно еще около пяти месяцев, и она решила, что это слишком долго, и стала притворяться, будто ты уже родилась. Носила всюду свою любимую куклу и обращалась к ней «Сисси». Иногда, заскучав или отвлекшись, Амелия роняла куклу вниз головой, и твой отец смеялся: «Хорошо, что это тренировочная версия».

Как только Амелия взгромоздилась Пайпер на руки, чтобы вынести вердикт, в дверях возник Шон.

– Она слишком маленькая, чтобы кататься со мной на коньках, – заявила Амелия. – И почему она одета как мумия?

– Это не бинты, а ленты, – сказала я. – Подарочная упаковка.

Это была моя первая ложь в твое спасение, и, будто почувствовав это, ты проснулась. Ты не плакала, ты вообще не шевелилась.

– Что у нее с глазами?! – в ужасе воскликнула Амелия, и мы все уставились на визитную карточку твоей болезни: белки, которые были не белыми, но ярко‑голубыми.

 

В двенадцать часов медсестры вышли на ночную смену. Мы с тобой крепко спали, когда в палату вошла женщина. Я медленно выплыла из сна в явь, сосредоточившись на ее халате, именном значке и рыжих кудрях.

– Погодите, – сказала я, предупреждая ее движение, – будьте осторожны с ней!

Она снисходительно улыбнулась.

– Не волнуйтесь, мамочка. Я меняла подгузники каких‑то десять тысяч раз в жизни.

Но я тогда еще не умела быть твоим голосом. Разворачивая пеленку, она слишком резко дернула за край. Ты перевернулась на бок и завизжала – не захныкала, как прежде, когда была голодна, а исторгла пронзительный, свистящий звук, которым сопровождалось твое рождение.

– Вы сделали ей больно!

– Ей просто не нравится просыпаться среди ночи…

Я не могла представить ничего ужаснее твоих воплей, но тут твоя кожа поголубела под цвет глаз, а дыхание превратилось в череду судорожных глотков воздуха. Медсестра склонилась над тобой, сжимая в руке стетоскоп.

– В чем дело? Что с ней? – требовательно спросила я.

Она, нахмурившись, прослушивала твою грудную клетку, когда ты вдруг обмякла всем тельцем. Медсестра нажала на кнопку за изголовьем кровати.

– Экстренная ситуация! – объявила она, и в тесную палату, несмотря на поздний час, мигом набилось множество людей. Слова пролетали, как реактивные снаряды: «Гипоксия… Газ в артериальной крови… Сорокашестипроцентный SO₂… Ввод FIO₂…»

– Начинаем закрытый массаж сердца.

– У нее ОП.

– Лучше жить с переломами, чем умереть с целыми костями.

– Понадобится портативный грудной ап…

– Когда это началось, в левой стороне не было слышно дыхания…

– Незачем ждать рентгена, у нее в плевральной области может оказаться воздух…

За мелькающими столбами их тел я поймала проблеск иголки, входящей тебе между ребер, а через несколько секунд чуть ниже погрузился и скальпель. Красная капелька крови, зажим, длинный шланг, ведущий к сердцу… Я наблюдала, как они пришивают змеившуюся из твоего бока трубку.

К тому моменту, как приехал Шон, вне себя от волнения, с вытаращенными глазами, тебя уже отвезли в реанимацию.

– Ее разрезали, – всхлипывая, сказала я, не найдя других слов.

И когда он сжал меня в объятиях, я наконец дала волю так долго копившимся слезам.

– Мистер и миссис О'Киф? Меня зовут доктор Роде.

В палату заглянул парень, похожий на старшеклассника. Шон стиснул мою ладонь.

– Что с Уиллоу? – спросил он. – Мы можем ее увидеть?

– Не сейчас, но скоро сможете, – заверил нас врач, и тугой узел у меня внутри распустился. – Рентген грудной клетки показал перелом ребра. Несколько минут в мозг не поступал кислород, а это привело к прогрессирующему пневмотораксу, смещению средостения и кардиопульмональному шоку.

– Ради бога, говорите по‑английски! – вспылил Шон.

– Мистер О'Киф, она несколько минут была лишена кислорода. Ее сердце, трахея и основные сосуды сместились на противоположную сторону тела, поскольку грудную полость заполнило воздухом. Плевральная дренажная трубка вернет органы на место.

– Лишена кислорода… – пробормотал Шон так, будто слова эти липли к горлу. – Это же означает церебральные нарушения!

– Не исключено. Нам еще предстоит это выяснить.

Шон так крепко сжал кулаки, что побелели костяшки пальцев.

– Но ее сердце…

– Сейчас ее состояние оценивается как стабильное, хотя кардиопульмональный шок может повториться. Мы точно не знаем, как организм отреагирует на меры, принятые для спасения ее жизни.

Я расплакалась.

– Я не хочу, чтобы с ней опять это делали! Шон, я не позволю…

Врача явно обескуражила моя истерика.

– Вы можете подписать отказ от реанимации, он прикреплен к личному делу Уиллоу. Тем самым вы запретите врачам восстанавливать ее жизненные функции, если что‑либо подобное произойдет вновь.

В последние недели беременности я готовилась к самому худшему, но, как оказалось, понятия не имела, что такое «самое худшее».

– Подумайте об этом, – сказал врач.

 

– Может, – сказал Шон, – она и не должна быть здесь, с нами. Может, на то воля Божья…

– А моя воля кого‑нибудь интересует? – спросила я. – Я хочу, чтобы она жила. Я так ее ждала!

Мои слова его уязвили.

– Думаешь, я не ждал?

В окно я видела покатый склон больничного двора, засыпанный ослепительным снегом. Белый свет резал по глазам, никто бы уже и не догадался, что всего пару часов назад над городом неистовствовала буря. Предприимчивый отец вынес своему сыну поднос из кафе, и мальчишка с хохотом покатился с горки, вздымая снежные брызги. Съехав, он помахал в больничное окно вроде моего, откуда кто‑то, должно быть, за ним наблюдал. Наверное, его маму положили сюда, чтобы она родила ему братика или сестричку. Вполне вероятно, что она сейчас в соседней палате смотрит, как ее сын катается на подносе.

«А моя дочь, – рассеянно подумала я, – этого никогда не сможет».

 

Держась за руки, мы с Пайпер смотрели на тебя в палате интенсивной терапии. Через твои раздробленные ребра змеилась дренажная трубка, на руках и ногах по‑прежнему белели повязки. У меня задрожали колени.

– Ты в порядке? – спросила Пайпер.

– Да что обо мне волноваться… Нам предложили подписать отказ от реанимации.

Глаза у Пайпер поползли на лоб.

– Кто?

– Доктор Роде…

– Он же ординатор! – Это слово она произнесла с таким отвращением, с каким могла бы обозвать его фашистом. – Он еще не знает, где у нас столовая, а тем более – как разговаривать с матерью, чей ребенок пережил сердечный приступ у нее на глазах. Ни один педиатр не предложит отказа, если у новорожденного не обнаружено необратимых травм мозга…

– Я видела, как ее разрезают, – запинаясь, сказала я. – Я слышала, как у нее ломаются ребра, когда они пытались возобновить сердцебиение…

– Шарлотта…

– А ты бы на моем месте подписала?

Не дождавшись ответа, я обошла кроватку с другой стороны – и ты очутилась между нами, зажатая и беспомощная, наша общая страшная тайна.

– Значит, теперь я всегда буду жить так?

Пайпер молчала. Мы вслушивались в симфонию окружавшей тебя аппаратуры. Ты вдруг проснулась, поджала пальчики на ножках, расставила ручки будто для объятия.

– Не всегда, – наконец ответила Пайпер. – Но пока жива Уиллоу – да.

Ее слова эхом отдавались у меня в голове весь день. Не смолкали они и в тот момент, когда я подписывала отказ от реанимации. Этот документ был отчаянной мольбой о помощи, но стоило вчитаться между строк – и становилось ясно: я впервые солгала и признала, что не хотела давать тебе жизнь.

 

 

I

 

Почти все на свете может разбиться, не исключая сердце.

Уроки жизни сохраняются не в мудрости, но в шрамах и мозолях.

Уоллес Стегнер. Птица‑наблюдатель

 

Термообработка – постепенное, медленное нагревание.

 

При слове «термообработка» большинство из нас представляет себе металлы и сплавы. Но и кулинары могут повышать прочность своих ингредиентов, если не пожалеют времени. В яйца, к примеру, небольшими порциями добавляют кипяток, чтобы температура их возросла, но желток не свернулся. В результате мы получаем заварной крем, который можно подавать как отдельный соус или же включать в состав сложных десертов.