Тарталетка из сладкого сдобного теста, испеченная «вслепую» 6 страница

 

Пайпер

 

С Шарлоттой мы познакомились восемь лет назад, на одном из самых холодных катков штата Нью‑Гэмпшир, когда одевали своих дочерей в костюмы звездочек для сорокапятисекундного выступления в рамках ежегодного зимнего шоу. Я ждала, пока Эмма зашнурует коньки, а остальные мамаши тем временем одним легким движением руки затягивали своим девочкам волосы в «гульки» и обвязывали им запястья и лодыжки лентами, струящимися с блестящих нарядов. Мамаши болтали о рождественской ярмарке упаковочной бумаги, которую устроил конькобежный клуб, чтобы собрать денег на благотворительность, и жаловались на мужей, которые недостаточно зарядили батарейки в видеокамерах. Шарлотта, обособившись от этих бесцеремонных всезнаек, сидела одна и пыталась уговорить упрямую Амелию собрать волосы в хвост.

– Амелия, – увещевала она ее, – тренер не разрешит тебе кататься в таком виде. У всех должны быть одинаковые прически.

Лицо ее показалось мне знакомым, хотя мы вроде бы не встречались раньше. Я бросила ей несколько заколок‑«невидимок» и широко улыбнулась.

– Может, понадобятся, – сказала я. – А еще у меня есть суперклей и корабельный лак. Мы не первый год состоим в Нацистском конькобежном клубе.

Шарлотта расхохоталась, принимая подарок.

– Им же по четыре года!

– Очевидно, если не начнешь вовремя, потом не о чем будет рассказывать психоаналитику, – опять пошутила я. – Меня, кстати, Пайпер зовут. Дерзкая мамаша фигуристки. И очень этим горжусь.

Она протянула руку.

– Шарлотта.

– Мама, – вмешалась Эмма, – это же Амелия, я тебе рассказывала о ней на той неделе. Они только переехали.

– Пришлось. Из‑за работы, – пояснила Шарлотта.

– Вашей или вашего мужа?

– Я не замужем, – ответила она. – Меня взяли кулинаром в «Кейперс».

– Вот откуда я вас помню! Я читала о вас в журнале.

Шарлотта покраснела.

– Не верьте всему, что пишут журналисты…

– Да вы должны гордиться собой! Лично я даже полуфабрикат разогреть как следует не умею. К счастью, в мои рабочие обязанности готовка не входит.

– А кем вы работаете?

– Я акушер‑гинеколог.

– Ого, у вас профессия гораздо солиднее моей! Когда я работаю, люди набирают вес. А когда работаете вы – теряют.

Эмма засунула палец в дырочку в костюме.

– У меня костюм упадет, потому что ты не умеешь шить.

– Не упадет, – вздохнула я. – Я была слишком занята наложением швов на живых людей, чтобы шить еще и костюм, поэтому просто смазала края горячим клеем.

– В следующий раз, – сказала Шарлотта Эмме, – я и тебе сошью костюм, когда буду шить для Амелии.

Мне понравилось, что она рассчитывает на долгую дружбу. Мы были обречены на соучастие в преступлении – быть мамашами‑чужачками, плюющими на мнение большинства. В этот миг в раздевалку заглянула тренер.

– Амелия, Эмма! – рявкнула она. – Мы же все вас ждем!

– Девочки, поторопитесь. Вы же слышали, что сказала Ева Браун.

– Мама! – нахмурилась Эмма. – Ее зовут мисс Хелен!

Шарлотта засмеялась.

– Ни пуха ни пера! – крикнула она им вдогонку. – Или для фигурного катания это пожелание не годится?

Не знаю, можно ли, оглянувшись, найти в своем прошлом тайные знаки, вплетенные в общую ткань. Не похожа ли судьба человека на карту сокровищ, где при желании можно выискать тропинку, ведущую к конечной цели? Как бы там ни было, я не раз вспоминала этот момент, эту присказку. Помню ли я ее потому, что ты родилась такой? Или ты родилась такой потому, что я это помню?

 

Обняв меня, Роб терся своей ногой между моими и осыпал меня поцелуями.

– Нельзя, – прошептала я. – Эмма еще не спит.

– Она сюда не зайдет.

– Откуда ты знаешь?

Роб зарылся лицом мне в шею.

– Она знает, что мы занимаемся сексом. Если бы не занимались, ее бы вообще не было.

– А тебе нравится представлять, как твои родители занимаются сексом?

Скорчив гримасу, Роб откатился на свою половину кровати.

– Отличный способ испортить настроение.

Я рассмеялась.

– Подожди десять минут, пока она уснет, и я опять разожгу в тебе огонь.

Скрестив руки за головой, он уставился в потолок.

– Как ты думаешь, сколько раз в неделю Шарлотта с Шоном этим занимаются?

– Я не знаю!

Роб недоверчиво покосился на меня.

– Конечно, знаешь! Девчонки постоянно о таком треплются.

– Так. Ну, во‑первых, нет, не треплются. А во‑вторых, даже если бы трепались, меня не интересует, сколько раз в неделю моя лучшая подруга занимается сексом с мужем.

– Ага, конечно. И ты, наверное, никогда не смотрела на Шона и не представляла, какой он в постели.

– А ты представлял? – Я приподнялась на локте.

Роб ухмыльнулся.

– Шон не мой тип…

– Очень смешно. – Мой взгляд скользнул по его телу. – Шарлотта? Ты не шутишь?

– Ну… знаешь… чисто из любопытства. Даже Гордон Рамсей хоть пару раз в жизни задумывался о биг‑маках.

– Значит, я – это хитрожопая гурманская еда, а Шарлотта – это фастфуд?

– Не самая удачная метафора, – признал Роб.

Шон О'Киф был высоким, сильным, стремительным мужчиной – перпендикуляром к Робу с его хрупким телосложением бегуна, осторожными руками хирурга и страстью к запойному чтению. Собственно, я потому, среди прочего, в него и влюбилась, что ум мой он ценил выше моих ножек. Если бы я когда‑то и вообразила, каково оно – покувыркаться с Шоном, то импульс тут же был бы подавлен: за эти годы я узнала о нем слишком много, чтобы испытывать влечение.

Но яростная энергичность Шона распространялась и на его семейную жизнь: он обожал своих дочерей и всячески оберегал Шарлотту. Роб же предпочитал умственную обработку физической силе. Интересно все же, что испытывает женщина, когда на ней сосредоточивается вдруг такая безумная страсть? Я попыталась представить Шона в постели. Носит ли он пижаму, как Роб? Или спит голышом?

– Ого! – удивился Роб. – Я и не знал, что ты умеешь краснеть аж до…

Я мигом подтянула одеяло к подбородку.

– Отвечая на твой вопрос, – сказала я, – не уверена, что хотя бы раз в неделю. У них не совпадает распорядок дня, они, скорее всего, даже спят зачастую порознь.

А ведь странно, что мы с Шарлоттой не обсуждали сексуальную жизнь. И не потому, что я ее подруга, но потому, что я ее врач и в ходе расспросов непременно должна узнавать, возникают ли у пациенток трудности при совершении полового акта. Задавала ли этот вопрос я ей? Или пропустила, постеснявшись подруги, занявшей место незнакомки? В те времена секс был средством достижения цели – ребенка. А как оно сейчас? Довольна ли Шарлотта? Лежат ли они с Шоном в постели, сравнивая себя со мной и Робом?

– Поди разбери! Вот мы с тобой порознь не ночуем, а тем не менее… Может, все‑таки используем возможности совместной ночевки?

– Эмма…

– …уже видит десятый сон. – Роб стянул с меня пижамную куртку и уставился на мою грудь. – Я, если честно, тоже слегка замечтался…

Я оплела его шею руками и медленно поцеловала.

– Все еще думаешь о Шарлотте?

– Какой еще Шарлотте? – пробормотал Роб, отвечая на поцелуй.

 

Раз в месяц мы с Шарлоттой непременно выбирались в кино, а после – в задрипанный бар под названием «Прокладка Макси», название которого всякий раз смешило меня своим гинекологическим намеком. Впрочем, уверена, сам Макси этого не понимал. Он был матерым морским волком из штата Мэн и на заказ бокала шардоне отвечал: «У нас такого не наливают». Даже когда в кинотеатрах показывали сплошь ужастики с расчлененкой и молодежные комедии, я все равно вытягивала Шарлотту силком. Если же это не удавалось, Шарлотта могла по несколько недель сидеть дома безвылазно.

Больше всего в этом заведении мне нравился внук Макси – Муз, футболист‑полузащитник, которого выгнали из колледжа в разгар скандала со списыванием. Три года назад он устроился к деду барменом, когда вернулся домой подумать о будущем, да так тут и остался. Мускулистый блондин под семь футов росту, он обладал интеллектом кухонной лопатки.

– Пожалуйста, мэм.

Муз подал Шарлотте кружку светлого эля, но она лишь мельком на него взглянула.

В тот вечер Шарлотта вела себя странно. Она попыталась было отделаться от нашей традиционной встречи, но я не позволила. Когда же мы встретились, ее словно постоянно что‑то отвлекало, не давало погрузиться в разговор. Я списала это на проблемы с твоим здоровьем: уколы памидроната, переломы бедер, операция по вживлению стержней… Шарлотте было о чем подумать. Но я настроилась во что бы то ни стало развеять эти невеселые мысли.

– Он тебе подмигнул, – заявила я, как только Муз обернулся к другому клиенту.

– Ой, да брось ты! Я уже слишком старая, чтобы со мной флиртовали.

– Сорок четыре – это новые двадцать два.

– Да? Ну, повторишь это, когда доживешь до моих лет.

– Шарлотта, я всего на два года младше тебя! – рассмеялась я, прихлебывая пиво. – Господи, какое жалкое зрелище… Он, должно быть, думает: «Бедные старушки! Хоть порадую их, притворюсь, будто они могут еще кого‑то возбудить».

Шарлотта подняла кружку.

– Выпьем же за то, чтобы не выходить замуж за парней, которым еще не дают машины напрокат!

Это я познакомила твоих родителей. Наверное, человеческая природа такова, что особи, нашедшие себе партнеров, не успокоятся, пока их собратья тоже не разобьются на пары. Шарлотта никогда не была замужем: отец Амелии был наркоманом, который пытался завязать во время ее беременности, но потерпел крах и уехал в Индию с семнадцатилетней стриптизершей. И когда меня за превышение скорости остановил красивый полицейский без обручального кольца на пальце, я тут же решила пригласить его на ужин и познакомить с Шарлоттой.

– Я не хожу на свидания вслепую, – сказала мне тогда твоя мама.

– Так вбей его имя в «Гугл».

Через десять минут она перезвонила мне и в ужасе рассказала, что недавно выпущенного на поруки совратителя малолетних зовут Шон О'Киф. Через десять месяцев она вышла замуж за другого Шона О'Кифа.

Я смотрела, как Муз расставляет стаканы за барной стойкой, но внимание мое все больше приковывала игра света на его мускулах.

– Так что там Шон? – спросила я. – Тебе удалось его уговорить?

Шарлотта вздрогнула, едва не опрокинув свое пиво.

– На что?

– На операцию для Уиллоу. Эй, как слышно?

– Да, точно… Я и забыла, что рассказывала тебе об этом.

– Шарлотта, мы разговариваем каждый день. – Я внимательно всмотрелась в ее лицо. – Ты точно в порядке?

– Мне просто нужно хорошенько отоспаться, – ответила она, глядя не на меня, а в стакан. Одним пальцем она водила по ободку. – Знаешь, я в больнице читала один журнал… Там была статья о семье, которая подала в суд на больницу, где у них родился мальчик с кистозным фиброзом.

Я покачала головой.

– Вот такое отношение – переложить с больной головы на здоровую – меня просто бесит. Все они просто хотят свалить вину на других, чтобы самим не чувствовать себя виноватыми.

– Может, кто‑то из этих «других» действительно виновен?

– Это дело случая. Знаешь, что говорит акушер, когда у женщины рождается ребенок с кистозным фиброзом? «Не повезло ей с ребенком». Это не ее личное мнение, это констатация факта.

– «Не повезло с ребенком», – повторила Шарлотта. – Мне, по‑твоему, с ребенком тоже не повезло?

Иногда я элементарно забываю подумать, прежде чем заговорю. Я слишком поздно поняла, что интерес Шарлотты носит не только теоретический характер. Лицо мне обдало жаром.

– Я не Уиллоу имела в виду… Она‑то…

– …идеальна? – с вызовом закончила за меня Шарлотта.

Но это была правда. Ты смешнее всех пародировала Пэрис Хилтон; ты могла пропеть алфавит задом наперед; у тебя было лицо сказочной принцессы, эльфа, ангела. О твоих хрупких костях я и не думала.

Шарлотта смутилась.

– Прости. Не надо было так говорить…

– Да это ты меня прости. Мне нужно отключать речевой аппарат, когда мозги перестают работать.

– Я очень устала, – сказала Шарлотта. – Пора, наверно, закругляться. – Когда я привстала с табурета, она покачала головой: – Нет, ты оставайся, допивай пиво. А я пойду.

– Давай я хоть провожу тебя до машины…

– Я взрослая девочка, Пайпер. Правда. Забудь все, что я тебе наговорила.

Я кивнула. И действительно же забыла, идиотка.

 

Амелия

 

Сидела я, значит, в школьной библиотеке – одном из немногих мест, где можно притвориться, что не вся моя жизнь зависит от твоего ОП, – и вдруг наткнулась в журнале на фотографию женщины, точь‑в‑точь похожей на тебя. Очень странная штука, вроде тех фэбээровских фоток, на которых они искусственно старят похищенных десять лет назад детей, чтобы люди смогли узнать их на улице. У нее были твои растрепанные шелковистые волосы, твой острый подбородок, твои кривые ноги. Я повидала много детей с ОП и знала, что вы все между собой похожи, но не до такой же степени.

А еще страннее было то, что эта женщина держала на руках ребенка, а рядом с ней стоял великан. Обняв ее за плечи, он лыбился в объектив, и лыбился довольно жутко.

«Элма Дюкинс, – гласила подпись, – ростом всего три фута два дюйма. Рост ее мужа Грэйди – шесть футов четыре дюйма».

– Чего делаешь? – спросила Эмма.

Эмма – это моя лучшая подруга, мы дружим уже лет сто. После всех этих ужасов в Диснейленде, когда мои одноклассники узнали, что я ночевала в приемной семье, она а) не относилась ко мне, как к прокаженной; б) грозилась вырубить любого, кто так ко мне отнесется. Сейчас она подошла ко мне со спины и уткнулась подбородком мне в плечо.

– Ого, как похожа на твою сестру!

Я кивнула.

– У нее тоже ОП. Может, Уиллс подменили в роддоме.

Эмма уселась на свободный стул возле меня.

– А это ее муж? Мой папа запросто вылечил бы ему зубы. – Она продолжала рассматривать журнальный разворот. – Боже, как они вообще делают это?

– Даже думать не хочу, – ответила я, хотя только об этом последнюю минуту и думала.

Эмма надула пузырь жвачки.

– Все люди, наверно, одинакового роста, когда ложатся в кровать и занимаются глупостями. Только я думала, что у Уиллоу не может быть детей.

Я, в общем‑то, тоже так думала. Но с тобой, наверное, никто об этом всерьез не говорил, тебе же было всего пять лет. Поверь, я сама не хотела думать об этих мерзостях, но если ты могла сломать кость, покашляв, как ты собиралась выпихнуть ребенка из себя или даже пустить сама‑знаешь‑что внутрь?

Я знала, что если захочу карапузов, то смогу однажды ими обзавестись. А вот если их захочешь ты, то это будет непросто – если вообще получится. Это, конечно, несправедливо, но с другой стороны, а что в твоей жизни было справедливо?

Ты не могла кататься на коньках. На велосипеде. На лыжах. И даже когда ты все же играла в подвижные игры типа пряток, мама просила считать дольше обычного. Я притворялась, будто меня это злит, чтобы ты не чувствовала себя ущербной, но в глубине души знала, что так надо: ты ведь двигалась медленней, чем я, на своих‑то костылях, или подпорках, или в инвалидном кресле. И забраться в укромное место тебе было сложнее. «Амелия, подожди!» – всегда говорила ты, когда мы шли куда‑то. И я ждала, потому что знала, что обгоню тебя во всем остальном.

Я вырасту, а ты останешься ростом с ребенка.

Я поступлю в колледж, заживу отдельно от родителей и не буду беспокоиться о том, как бы достать до «пистолета» на заправке или кнопок автомата.

Возможно, я найду парня, который не будет считать меня полной неудачницей, заведу детей и смогу носить их на руках, не боясь получить микротрещины в позвоночнике.

Я прочла текст, набранный шрифтом помельче:

 

Элма Дюкинс, 34 года, 5‑го марта 2008 г. родила здоровую девочку. Рост миссис Дюкинс, страдающей остеопсатирозом третьего типа, всего три фута два дюйма; вес до беременности составлял тридцать девять фунтов. Во время беременности она набрала 19 фунтов, и ее дочь Лулу появилась на свет путем кесарева сечения на 32‑й неделе, когда тело Элмы уже не справлялось с увеличением матки. При рождении девочка весила четыре фунта шесть унций, рост ее составлял шестнадцать с половиной дюймов.

 

У тебя как раз начался период игр в куклы. Мама говорила, что я тоже в них играла, хотя я помню только то, как отрывала им руки и ноги и срезала волосы. Иногда мама смотрела, как ты «накладываешь гипс» на пластмассовую кукольную руку, и на лицо ее как будто набегала туча. Она, наверное, думала о том, что настоящего ребенка ты родить не сможешь, и в то же время испытывала облегчение, потому что тебе хотя бы не придется видеть, как твой ребенок ломает миллион костей.

Но что бы там ни думала наша мама, одна женщина с ОП смогла‑таки завести семью. У этой Элмы был третий тип, как у тебя. Она, в отличие от тебя, даже не ходила: была прикована к коляске. И все же нашла себе мужа с дебильной улыбкой и всем прочим и родила ребенка.

– Покажи это Уиллоу, – посоветовала Эмма. – Забери журнал домой, и все. Никто не узнает.

Тогда я проверила, по‑прежнему ли библиотекарша занята шопингом на gap.com (мы за ней частенько шпионили), и сымитировала приступ кашля. Согнувшись в три погибели, я спрятала журнал под куртку. Библиотекарше, глянувшей, не выкашляла ли я легкое на пол, я робко улыбнулась.

Эмма думала, что я отнесу журнал тебе или маме и докажу, что у тебя тоже есть шанс выйти замуж и родить ребенка. Но я украла его вовсе не за тем. Понимаешь, в тот год ты должна была пойти в детский сад. И однажды пошла бы в седьмой класс, как и я. И, оказавшись в этой библиотеке, ты бы нашла этот дурацкий журнал и увидела то, на что сейчас смотрела я: дистанцию между Элмой и ее мужем, огромного по сравнению с ней младенца.

Они не показались мне счастливым семейством. Мне они напомнили цирк, из которого убрали конферансье в цилиндре. А иначе как бы они попали в журнал? О нормальных семьях в новостях не рассказывают.

На уроке английского я попросилась выйти в туалет. Там я вырвала страницу из журнала и превратила ее в мелкие кусочки, которые смыла в унитаз. Хотя бы так я могла тебя защитить.

 

Марин

 

Люди часто представляют себе закон как виртуальное, но оттого не менее священное здание суда, когда на самом деле моя работа больше похожа на декорацию комедийного сериала. Притом сериала довольно низкого качества. Однажды я защищала интересы женщины, которая несла из магазина замороженную индейку накануне Дня Благодарения, а та прорвала пакет и, выпав, раздробила ей стопу. Иск был подан на владельцев магазина, но, приобщив к нему обвинения в адрес компании‑производителя пакетов, она в итоге ушла – и, замечу, на своих двоих, без костылей – с несколькими сотнями тысяч в кармане.

Потом у меня было дело, в котором женщина ехала домой в два часа ночи со скоростью восемьдесят миль в час. На проселочной дороге она врезалась в фургон, брошенный на перекрестке, и погибла на месте. Ее муж хотел засудить компанию, которую обслуживал этот фургон, за то, что они не обгородили его огнями. Мы подали иск из неправомерного причинения смерти на водителя фургона и потребовали несколько миллионов долларов в качестве компенсации за утрату второй половинки. К сожалению, в ходе разбирательств адвокат обвиняемого выяснил, что в ту ночь жена моего клиента возвращалась с любовного свидания.

Где найдешь, где потеряешь.

Глядя на Шарлотту О'Киф, сидящую в моем офисе с мобильным телефоном в руке, я уже примерно представляла, в каком направлении двигаться.

– А где Уиллоу? – спросила я.

– На физиотерапии, – ответила Шарлотта. – Заканчивает в одиннадцать.

– Как ее переломы? Срастаются?

– Тьфу‑тьфу‑тьфу.

– Вы ждете звонка?

Она опустила глаза, как будто сама удивилась, что сжимает в кулаке трубку.

– Нет… То есть… Надеюсь, что нет. Я просто всегда должна быть на связи, если с Уиллоу что‑то случится.

Мы вежливо улыбнулись друг другу.

– Нам… ждать вашего мужа?

– Ну… – Она залилась краской. – Боюсь, он не сможет к нам присоединиться.

Если честно, когда Шарлотта позвонила мне и попросила представлять их интересы в суде, я очень удивилась. Выскакивая как ошпаренный из кабинета Боба, Шон О'Киф чертовски точно описал свои соображения на этот счет. Звонок Шарлотты, однако, означал, что он успокоился и готов к подаче обвинения, вот только… Глядя на нее, я почувствовала, что дело тут нечисто.

– Он ведь знает, что вы намерены преследовать врачей в судебном порядке?

Она, смутившись, поерзала на стуле.

– А почему я не могу сделать это сама?

– Во‑первых, ваш муж рано или поздно об этом узнает – вы сами должны понимать. Во‑вторых, имеются причины юридического характера. Вы оба несете ответственность за воспитание Уиллоу. Вообразим такую ситуацию: вы сами нанимаете адвоката, отсуживаете большие деньги, а потом попадаете под машину и погибаете. Тогда ваш муж сможет вернуться в суд и опять подать иск против врачей, потому как тех отступных он не получил и не снял с виновников ответственность. Поэтому любой ответчик будет настаивать на том, чтобы в мировом соглашении участвовали оба родителя. Следовательно, даже если сержант О'Киф не захочет подавать иск, его привлекут насильно, чтобы тяжба не повторилась в будущем.

Шарлотта нахмурилась.

– Я поняла.

– Это будет проблематично?

– Нет. Не будет. Но… у нас нет денег на адвоката. Мы и так еле сводим концы с концами, очень много уходит на Уиллоу. Поэтому… поэтому я и пришла сюда, чтобы обсудить наш иск.

Каждая юридическая контора – и Боб Рамирез не стал исключением – начинает рассмотрение дела с анализа затрат и прибыли. Этим‑то мы и занимались в перерывах между встречами с семьей О'Киф: я показывала иск различным экспертам, прилежно просматривала схожие дела и выясняла, каковы были суммы компенсации. Как только становилось понятно, что ожидаемых отступных хватит хотя бы на оплату нашего рабочего времени и гонорары экспертам, я обычно перезванивала потенциальным клиентам и сообщала, что их претензии обоснованны.

– Не беспокойтесь об оплате наших услуг, – как можно мягче попросила я. Ее вычтут из компенсации. Пo если взглянуть на вещи трезво, вы должны знать, что большинство дел об «ошибочном рождении» улаживается без привлечения суда. Врачи, идя на мировую, как правило, выплачивают куда большие суммы, чем постановили бы присяжные, так как страховые компании, покрывающие риски врачебной халатности, стараются избежать огласки. Из тех исков, что таки доходят до суда, семьдесят пять процентов разрешается в пользу ответчиков. Ваш случай, в котором единственная зацепка – это непрофессиональная расшифровка сонограммы, едва ли убедит присяжных. Сонограммы вообще не пользуются авторитетом в суде. И не забывайте об общественном интересе: дела об «ошибочном рождении» всегда привлекают.

Она подняла взгляд.

– То есть люди подумают, что я хочу только денег?

– Ну, – не стала юлить я, – разве это не так?

На глаза Шарлотты набежали слезы.

– Я хочу добра для Уиллоу. Это я родила ее, и я несу полную ответственность за то, чтобы она как можно меньше страдала. Из‑за этого меня сочтут чудовищем? – Она прижала пальцами уголки глаз. – Сочтут или нет?

Сжав зубы, я протянула ей коробку бумажных салфеток. Что ж, хороший вопрос. В программе «Кто хочет стать миллионером?» его оценили бы в шестьдесят четыре тысячи.

Наверное, к тому моменту, как это дело доберется до суда, ты уже будешь достаточно взрослой и сможешь понять сложную подоплеку поступков своей матери. Я сама оказалась в подобной ситуации, когда узнала, что меня удочерили. Я знала, каково это – заподозрить, что родная мать жалела о твоем появлении на свет. В детстве я постоянно придумывала ей всяческие оправдания. Мечта № 1: она отчаянно влюбилась в парня, от которого забеременела, но родители не вынесли позора и отослали ее рожать в Швейцарию, а всем знакомым сказали, что она в школе‑интернате. Мечта № 2: о беременности она узнала во время службы в «Корпусе мира» и поняла, что благо всего человечества ей важнее материнства. Мечта № 3: она была актрисой, всеобщей любимицей, и боялась потерять свою консервативную аудиторию со Среднего Запада, если газетчики прознают, что она мать‑одиночка. Мечта № 4: они с отцом бедствовали и не хотели, чтобы их ребенок рос на захудалой ферме.

Думаю, в жизни каждой женщины наступает момент, когда она осознаёт, что значит быть матерью. Моя биологическая мать, должно быть, осознала это, когда прощалась со мной и отдавала меня медсестре. Мама, которая меня вырастила, скорее всего, осознала это, когда усадила меня за стол и призналась, что я удочерена. К твоей же матери осознание, я думаю, пришло тогда, когда она решилась подать иск, невзирая на общественное порицание и личные сомнения. Мне казалось, что быть хорошей матерью означало рискнуть любовью своего ребенка ради своей любви к нему.

– Я так хотела второго ребенка… – полушепотом пробормотала Шарлотта. – Я хотела, чтобы мы с Шоном вместе познали это чудо. Хотела, чтобы мы вместе водили ее в парк и катали на качелях. Хотела печь ей печенье и ходить на ее школьные спектакли. Хотела научить ее кататься на лошади и на водных лыжах. Хотела, чтобы она заботилась обо мне, когда я состарюсь, – Тут Шарлотта подняла глаза на меня. – А не наоборот.

Я почувствовала, как волоски у меня на голове встали дыбом. Я отказывалась верить, что женщина, даровавшая новую жизнь, пойдет на попятный, едва у этой новой жизни начнутся трудности.

– Думаю, все родители понимают, что небо не всегда безоблачно, – сухо прокомментировала я.

– Я не была наивной дурочкой, у меня уже росла одна дочь. Я знала, что буду лечить Уиллоу, если она заболеет. Знала, что придется вставать среди ночи, если ей приснится кошмар. Но я не знала, что болеть она будет неделями. Годами. Не знала, что вставать придется каждую ночь. Не знала, что ее болезнь нельзя будет вылечить.

Я опустила глаза, притворившись, будто расправляю какие‑то бумаги. А если и моя мать отреклась от меня, потому что я не оправдала ее ожиданий?

– А как же Уиллоу? – Я решила без затей ее спровоцировать. – Она же умная девочка. Как она, по‑вашему, почувствует себя, когда услышит, что родная мать жалеет о ее рождении?

Шарлотта вздрогнула.

– Она знает, что это не так. Я не представляю своей жизни без нее.

У меня в голове как будто выбросили предупредительный красный флажок.

– Погодите‑ка. Не вздумайте произносить этих слов. Даже не намекайте на это. Миссис О'Киф, если вы подадите этот иск, вы должны быть готовы заявить под присягой, что если бы знали о болезни дочери заранее, если бы вам предоставили выбор, то вы бы прервали беременность. – Я дождалась, пока наши взгляды пересекутся. – Вы сможете это сделать?

Она отвернулась и посмотрела на что‑то в окно.

– Разве можно скучать по человеку, с которым не знаком?

В дверь постучали, и секретарша просунула голову в кабинет.

– Извини, что отвлекаю, Марин, – сказала Брайони, – но у тебя на одиннадцать назначена встреча.

– Уже одиннадцать?! – Шарлотта мигом подскочила. – Я опаздываю. Уиллоу будет волноваться.

Поспешно схватив сумку и перекинув ремешок через плечо, она выбежала из кабинета.

– Я вам перезвоню! – крикнула я ей вдогонку.

Только вечером, задумавшись о словах Шарлотты О'Киф, я наконец поняла, что она ответила на мой вопрос об аборте другим вопросом.

 

Шон

 

В субботу вечером, а точнее – в десять часов, мне стало ясно, что я качусь в ад.

Именно по субботам вечером вспоминаешь, что каждый открыточный городок в Новой Англии болен раздвоением личности, а каждый улыбчивый парень, пышущий здоровьем на страницах «Янки», может с перепою отрубиться на полу ближайшего бара. В субботние вечера одинокие ребята пытались повеситься в шкафах собственных комнат общежитий, а девочек‑старшеклассниц насиловали студенты‑первокурсники.

В субботу вечером можно поймать водителя, который выписывает такие замысловатые кренделя, что становится ясно: еще минута‑другая – и он обязательно кого‑нибудь собьет. В этот вечер я дежурил у банковской стоянки, когда мимо, практически по желтой разделительной полосе, проползла белая «тойота». Включив «мигалку», я отправился следом, ожидая, когда автомобиль наконец съедет на обочину.

Я вышел и подошел к окну водителя.

– Добрый вечер, – начал я. – Вы знаете, почему…

Но я не успел выяснить, знает ли он, почему его остановили: стекло опустилось, и я узнал нашего священника.

– О, это ты, Шон! – приветствовал меня отец Грейди. Его вечно встопорщенные седые волосы Амелия называла «прической под Эйнштейна». На его шее белел типичный клерикальный воротничок. Остекленевшие глаза горели.

Я не сразу собрался с мыслями.

– Отче, я вынужден попросить у вас права и документы на машину…

– Нет проблем, – сказал священник, запуская руку в бардачок. – Ты просто делаешь свою работу. – Прежде чем вручить мне права, он успел трижды их уронить. Я заглянул в салон, но не увидел там ни бутылок, ни жестяных банок.