Заец С., Качиньский А. Польский взгляд на отношения с Россией // С. 75-111

Статья построена по хронологическому принципу. В первом раз­деле излагаются события, произошедшие в течение огромного вре­менного промежутка — от X века до 1918 года; объединить их мы со­чли возможным постольку, поскольку они образуют своего рода пре­дысторию. Второй раз­дел в основном посвящён советско-польской войне, третий и четвёр­тый — периоду, образуемому Второй мировой войной и первыми по­слевоенными годами, оставившему глубокие и всё ещё болезненные рубцы в исторической памяти польского народа, пятый — времени существования Польской Народной Республики, шестой — нынеш­нему этапу развития польско-российских отношений.

I

Историческое наследие польско-российских отношений обреме­нено немалым количеством взаимных обид. Но есть одно принципи­альное различие: если у русских главные «обиды» ассоциируются со Смутным временем, отстоящим от нас на четыре столетия, то поляки счёт своим претензиям к России доводят до 1990-х годов, то есть прак­тически до наших дней. Этим обусловлена разная степень восприя­тия отношений — поляками эти отношения, как представляется, пе­реживаются более остро, чем русскими.

Первоначально природа конфликтов между Польшей и Россией была типичной для соседних государств: спор о принадлежности смежных территорий. Впервые летописи зафиксировали рус­ско-польское территориальное столкновение в 981 году, когда Вла­димир Святославович отнял у польского короля Мешко I так назы­ваемые Червенские города.

Ситуация кардинальным образом изменилась после монгольско­го нашествия. Уже не спорные приграничные территории, сравни­тельно небольшие по размерам, а целые древнерусские княжества — Полоцкое, Турово-Пинское, Смоленское, Галицко-Волынское, Ки­евское, Черниговское — подпадают под власть Великого Княжества Литовского и Королевства Польского, а после заключения 1 июля 1569 года Люблинской унии между ними — оказываются составной частью Речи Посполитой. С тех пор история взаимоотношений Рос­сии и Польши смещается в иную плоскость: пользуясь современным языком, можно сказать, что теперь это спор иного типа — не столько о приграничной территории, сколько о региональной гегемонии. Прав­да, внешне он выглядит как борьба за наследие Киевской Руси. Моск­ва полагает его принадлежащим именно ей и в силу династической преемственности между Киевской и Московской Русью (и там, и там правители — Рюриковичи), и по принципу религиозного един­ства (и там, и там большинство населения — православные). Речь Посполита отвергает эти притязания, означающие для неё утрату са­мой пространственной основы державности.

Борьба протекала с переменным успехом, но, обобщая, можно сказать, что в XVI — первой трети XVII века перевес был на стороне Польши, а затем, в нарастающей степени, — на стороне России. Пик польских успехов приходится на Смутное время. Западный сосед ре­шил воспользоваться обозначившейся тогда политической слабостью российского государства.

Поляки активно участвовали и в походах Лжедмитрия II; предъя­вили претензии на Северскую землю, Новгород, Псков, Смоленск, Великие Луки; Польша при поддержке папы официально объявила войну России; «Семибоярщина» пригласила на престол польского ко­ролевича Владислава. Всё это реально грозило России опасностью либо полностью утратить самостоятельность, либо стать зависимым от Польши государством. Впервые в истории взаимоотношений двух соперничающих славянских народов был поставлен вопрос о лише­нии одного из них такого важнейшего средства исторической субъектности, каким является государство, то есть обозначились признаки конфликта третьего типа, в котором одна из сторон наделена на пол­ное политическое уничтожение друзой. Как известно, попытка коро­ны и шляхты именно так решить давний спор, не удалась: сформиро­валось народное ополчение Минина и Пожарского, которое освобо­дило российскую столицу от поляков. Правда, согласно Деулинскому перемирию, Россия вынуждена была отказаться от Смоленска и Северской земли.

И до Смуты взаимное восприятие поляков и русских было драма­тически осложнено тем обстоятельством, что каждая сторона припи­сывала себе идентичность, в представлениях того времени неприемле­мую для другой стороны. Ибо и та, и другая видели себя защитниками истинной веры: католическая Польша — её крайним восточным «бас­тионом», православная «Святая Русь» — её последним оплотом. Со­бытия 1605—1618 годов только усилили это негативное взаимное вос­приятие, а непосредственно в русском сознании они не просто утвер­дили устойчивый образ «врага», но и родили воспроизводящую этот образ историческую мифологию. Яркий пример — возвеличенный вла­стью образ народного героя Ивана Сусанина, каждое обращение к ко­торому автоматически напоминало о «коварных ляхах». Заметим тут же, что в наше время период Смуты неожиданно привлёк внимание из-за объявления в России 4 ноября государственным праздником — «днем народного единства», приуроченным к предполагаемой дате ос­вобождения в 1612 году Москвы от польских оккупантов. Хотя причи­ны этого решения были комплексными, и антипольские чувства вряд ли сыграли решающую роль, большинство польского общества вос­приняло его негативно, как провокацию. Высказывались даже мнения, что российские власти ностальгируют о временах, когда Литва была в составе СССР, а Польша — под советским протекторатом.

Через три десятилетия снова появился повод к военному столкно­вению между странами-соседями: возник конфликт между польским правительством и украинским казачеством из-за наступления первого на права второго. Рано или поздно он должен был случиться, посколь­ку земли Украины и Белоруссии в составе Польши представляли со­бой сложную внутриполитическую проблему. Их население в массе своей было культурно чуждым, испытывало религиозные притеснения, не могло и не хотело ассимилироваться в составе единого государства. С 1648 года начинается широкомасштабная борьба казачества под ру­ководством Богдана Хмельницкого; восставшие обратились к царю Алексею Михайловичу за помощью и с предложением о воссоедине­нии. Россия не осталась в стороне, не могла пренебречь возможнос­тью реванша за недавние поражения, тем паче восстановления конт­роля над единоверными территориями Киевской Руси. Земский собор 1653 года постановил утвердить присоединение Украины к России, что на Украине годом позже «продублировала» Переяславская Рада.

Казалось, конфликт наконец-то исчерпан. Стороны даже догово­рились о совместном выступлении против крымских татар и Турции. Добрососедские отношения поддерживались и далее — в 1698 году Петр и Август II заключили новый союз, направленный против Шве­ции.

К середине XVIII века Речь Посполита утратила свои позиции на международной арене и подпала под влияние России. Особые пре­тензии поляков к последней начинаются с правления Екатерины II, когда предельно ясно обозначилась политика новой могуществен­ной империи в отношении западного соседа — держать его слабым и послушным, не исключая при этом перспективу возврата в состав России всех земель Киевской Руси. Делать это было тем проще, чем больше институты польской государственности погружались в со­стояние глубокого кризиса. В соответствии с так называемыми Генриковыми артикулами 1573 года6, король обязательно выбирался шляхтой, так что власть его не могла быть наследственной; он не мог противиться решениям сейма — в этом случае его могли просто переизбрать; нарушение же им «Артикулов» автоматически осво­бождало «граждан» от «послушания». Но и сейм стал фактически неуправляемым после введения в XVII веке принципа единогласия, благодаря чему любой мелкопоместный шляхтич мог воспользо­ваться правом «либерум вето» и заблокировать решения высокого собрания. Ещё во времена Яна Собеского8 удавалось достигать оп­ределённого баланса интересов между короной и сеймом, магната­ми и шляхтой и осуществлять в итоге достаточно эффективные внешнеполитические ходы. Но этот хрупкий баланс с усилением России нарушился, так как она стала патроном значительной части шляхты, что помогало ей неявным образом навязывать свою волю некогда грозному противнику. В 1763 году по настоянию Екатерины II королем Польши избра­ли её ставленника Станислава-Августа Понятовского. У того сразу возникли разногласия с сеймом из-за «пророссийской» политиче­ской линии, попыток уравнять в правах так называемых диссиден­тов — православных подданных короны — с католиками. В феврале 1768 года в городе Баре сформировалась одноимённая конфедера­ция — вооружённый союз польской шляхты, направленный против короля и России. Пёстрая по составу, она включала и сторонников проведённых несколькими годами ранее политических реформ (на­пример, ограничения права «либерум вето»), не нравившихся Пе­тербургу, которого куда больше устраивала шляхетская вольница; и патриотические круги шляхты, выступившие в защиту независи­мости страны; и закоренелых обскурантов — противников равно­правия христиан-некатоликов с католиками10. Несогласие послед­них с равноправием в значительной мере спровоцировало восстание православных крестьян-гайдамаков, напугавшее и российские вла­сти. На подмогу силам короля в Польшу были направлены россий­ские войска: против Барской конфедерации — под командованием Суворова, против восставших крестьян — под командованием гене­рала Кречетникова. С гайдамаками справились более или менее быстро, борьба с конфедератами затянулась до 1772 года. Видимо, всё это побудило Екатерину II сменить политику: она отказалась от курса на удержание Польши целиком под российским протектора­том и согласилась на идею её раздела между Россией, Австрией и Пруссией. Соучастие в разделе сразу трёх соседних государств при­давало ему некоторую видимость легитимного акта, благо бессиль­ный сейм этот акт утвердил.

Соглашение о первом разделе Польши было заключено 5 августа (25 июля) 1772 года. Россия получила южную часть Лифляндии (Латгалию), Велиж, Верхнее Поднепровье и Подвинье с Витебском, Могилёвом и Гомелем; Австрия — Галицию, Русское воеводство со Львовом и часть Краковского и Сандомирского воеводств; Прус­сия — Западную Пруссию (без Гданьска), Вармию, Мальборкское и Хелмское воеводства, часть Куявии и Великой Польши. А то, что осталось от Речи Посполитой, фактически управлялось не королем, а русским послом в Варшаве. Именно поэтому в Польше счёт обид вели и ведут с 1772 года, обвиняя Россию в вековом посягательстве на земли Польши и на само её существование.

После первого раздела Польши усилилась оппозиция королю в сейме, стало сильнее и негативное отношение к России. Часть де­путатов переориентировалась на Пруссию; была разработана и в 1791 году принята новая конституция. В соответствии с ней, «от­менялась выборность королей, и только в случае прекращения ди­настии предусматривалось избрание новой. Пер­спектива превращения Польши в централизованную конституци­онную монархию подтолкнула Россию и Пруссию к очередному её разделу. 13 января 1793 года они подписали на этот счёт новое соглашение: первая аннексировала Гданьск, Торунь и Познань, вторая — Восточную Белоруссию и значительную часть Правобе­режной Украины. Польское общество ответило восстанием под руководством Тадеуша Костюшко; оно длилось с марта по ноябрь 1794 года и было жестоко подавлено войсками Суворова. Чтобы покончить с патриотическим движением, соседи польского госу­дарства осуществили 26 октября 1795 года третий раздел Речи Посполитой. Австрия присоединила Люблин и Краков с прилегаю­щими территориями, Пруссия — Мазовию с Варшавой, Белосток Россия — всю Запад­ную Белоруссию и основную территорию Литвы, Курляндии и Западной Украины.

Так в конце XVIII века перестало существовать тысячелетнее польское государство. Его ликвидация исключительно по праву силы — совершенно откровенная, не прикрытая, как это было в не­которых других случаях (Чехия, Венгрия, Хорватия), хотя бы види­мостью права, — была беспрецедентным событием для Европы. В самой же Польше образованной частью общества она воспринима­лась как величайшее национальное унижение.

Свои надежды на восстановление государственности большин­ство польских патриотов связывали с Наполеоном I. Наполеон утверждал, что полноценное государство полякам нужно ещё «заслу­жить», и ради этого польские военные формирования принимали уча­стие в захватнической войне в Испании и в походе Великой армии на Москву. Многие историки современной Польши положительно от­зываются о политике Наполеона — в противовес российской. Но и они признают, что французский император просто использовал на­дежды поляков в своих целях, так и не дав им того, о чем они мечта­ли — реальной независимости.

В ходе Венского конгресса политический и территориальный ста­тус Польши вновь был изменен. 3 мая 1815 года Австрия, Пруссия и Россия заключили договор, решивший судьбу герцогства Варшав­ского. Краков с небольшой прилегающей областью был превращен в республику под протекторатом трех стран, Пруссия получила Познань и Быдгощ, Австрия — Велички, Россия — основной массив земель герцогства под названием Королевство (Царство) Польское.

Номинальным главой Царства Польского являлся император Александр I, фактическим правителем — его брат Константин. Цар­ство получило свою армию, составлявшую предмет особых забот на­местника, и довольно либеральную по тем временам конституцию. Несоблюдение её постановлений императором Николаем I явилось одной из причин восстания 1830 года; с его разгромом политическая автономия королевства была ликвидирована. После же подавления восстания 1863—1864 годов царское правительство постаралось лик­видировать и культурную автономию, истребить сам польский дух, ассимилировать поляков. Королевство Польское было переименова­но в Привислинский край, польский язык устранён из школьных и университетских программ, названия улиц, даже вывески магазинов должны были делаться только на русском языке. Католическая цер­ковь, имевшая огромное влияние на население, подверглась пресле­дованиям. Польша оказалась стёртой уже и как отдельное админист­ративное образование, считалась интегральной частью России и имен­но как таковая — и только как таковая — могла участвовать в политической жизни Империи.

II

В январе 1918 года большевики приняли Декларацию прав тру­дящегося и эксплуатируемого народа. Второй её пункт провозглашал право народов России на самоопределение вплоть до образования са­мостоятельного государства.

Соответственно перед Польшей открывалось формальное юридическое основание добиваться восста­новления её в границах, существовавших до 1772 года. Считая ситуацию, сложившуюся после революций в России и Германии, исключительно благоприятной для превращения Польши в сильную европейскую державу, оно стало искать возможности вернуть Западную Белоруссию, Галицию, Силезию, Поморье и другие потерянные в конце XVIII века терри­тории. Но Декларация была проигнорирована польской сторо­ной, увидевшей в положении России, ослабленной Гражданской войной, шанс для того, чтобы действовать с позиции силы.

Таким образом, восточная внешняя политика заново рождённо­го государства сразу обрела выраженный агрессивный характер. Фак­тически польская интервенция началась уже в июле 1919 года. 21 ап­реля 1920 года в Варшаве «начальник» государства Пилсудский под­писал секретный договор с главой Украинской Народной Республики Петлюрой, по которому та обязалась оказать польским войскам вооружённую поддержку и обеспечить их продовольствием в случае столкновения с войсками восточного соседа. Спустя несколько дней, 25 апреля 1920 года наступлением польских войск на Киев началась советско-польская война. Её можно квалифицировать как своеобраз­ный дериват сразу нескольких конфликтных компонентов в истори­ческом наследии польско-российских отношений. Она совмещает в себе признаки конфликтов двух типов — территориального и по по­воду регионального доминирования; в её обосновании есть призна­ки польской миссии; и это — война, мотивированная «за­конными» притязаниями на наследство государства, пусть давно опо­чившего, но освящённого живой мифологией. Только теперь это наследие не Киевской Руси, а Речи Посполитой.

Поначалу удача сопутствовала полякам, однако уже через месяц Красная Армия перешла в контрнаступление и после ряда успешных операций вышла в середине августа к Варшаве и Львову. Большеви­ки рассчитывали на радостную встречу простыми гражданами Крас­ной Армии, несущей полякам освобождение от «буржуазных поряд­ков». В действительности польское население увидело реальную уг­розу завоевания и сплотилось в борьбе с новой опасностью. (В Рос­сии такое поведение объяснили несознательностью народных масс, «крестьянским национализмом».) Произошло «чудо на Висле»: Польша, находившаяся на волосок от гибели, сумела нанести врагу чувствительные контрудары и выправить положение настолько, что по Рижскому мирному договору от 18 марта 1921 года к ней отошли западные земли Украины и Белоруссии с городами Гродно, Кобрин, Владимир-Волынский, Кременец, Ровно, Львов. Она также оккупи­ровала Виленскую область Литвы. Польско-советские отношения вплоть до Второй мировой войны оставались напряжёнными. В СССР в официальное употребление во­шли термины «панская Польша» и «белополяки», и последний тер­мин нередко понимался очень широко. Рижский договор быстро стал восприниматься как несправедливый и с социальной, и с националь­ной точки зрения, поскольку отдал «рабочих и крестьян», близких по языку и культуре их «братьям» в Белорусской и Украинской ССР, под власть «польской буржуазии и помещиков», подвергавших непольс­кое население «нещадной эксплуатации» и полонизации. Соображе­ния о легитимности границ 1772 года никого в СССР не убеждали, да и вообще не занимали — по причине всеобщего правового нигилизма. Напротив, в Польше многие поляки считали, что договором 1921 года восстановлена историческая справедливость и государство вернуло земли, отторгнутые от него незаконным путём. Практическая по­литика на восточных землях свелась к попыткам насаждения там польского землевладения, языка и католичества. Даже по отношению к небольшим меньшинствам эффективность её была спорной; что касается украинцев и белорусов, составлявших, по переписи 1921 года, свыше 20 % населения польского государства, то в их среде она просто спровоцировала быстрый подъём национальных чувств и, добавим, рост просоветских симпатий у части из них.

Хотя в 1932 году между двумя государствами был заключен дого­вор о ненападении, продлённый через два года, и в нём подтвержда­лись пункты Рижского соглашения о границах, польское правитель­ство не доверяло Советскому Союзу и держало значительный кон­тингент войск на советско-польской границе. К аналогичным мерам побуждала советскую сторону поддержка Пилсудским Б.Савинкова, отряды которого совершали из Польши вылазки на советскую терри­торию, да и общее восприятие Польши «карантинным» государством- лимитрофом, специально созданным Антантой, чтобы отгородить ре­волюционную Россию от «пролетариата Западной Европы».

III

Тема Второй мировой войны до сих пор вызывает сильные эмо­ции у поляков. Они не могут забыть пакт Молотова—Риббентропа, совместного наступления гитлеровской Германии и Советского Со­юза в сентябре 1939 года и последовавшего затем очередного «разде­ла Польши». Глубоко задевает национальное сознание и вопрос о действиях / бездействии советских войск во время Варшавского вос­стания. Ещё один болезненный сюжет — депортации польского на­селения из восточных воеводств в 1939—1941 годах и после 1944 года. Но самым чувствительным, самым волнующим, пожалуй, остаётся вопрос о расстреле в 1940 году в Катыни под Смоленском 14,7 тыс. пленных польских офицеров. Там, кроме кадровых военных, погиб­ли офицеры резерва — мобилизованные во время войны врачи, юри­сты, учителя — настоящий цвет нации.

В советский период эта тема была под запретом и «во имя друж­бы» народов удалена со страниц официальной истории. Но практи­чески все поляки знали о расстреле, и чем больше он умалчивался, тем сильнее они испытывали отрицательные эмоции по отношению к СССР за так называемый «катынский обман». В 1990-х правитель­ство СССР признало, что расстрел действительно был совершен орга­нами НКВД, в 1993 году президент Б.Н. Ельцин извинился за это преступление. Казалось — конец истории, но след от неё тянется до сих пор. Катынь ещё долго будет оставаться своеобразным термомет­ром, показывающим «температуру» российско-польских отношений. В сентябре 2004 года Главная военная прокуратура (ГВП) РФ зак­рыла начатое ещё при Горбачёве дело о расстрелах в Катыни. ГВП подтвердила факт расстрела. Но одновременно было заявлено, что из 183 томов дела не содержат государственную тайну и, соответствен­но, могут быть переданы польской стороне только 67 и что уголовные дела в отношении совершивших это преступление не могут быть воз­буждены по причине их смерти. В ответ польский сейм принял в марте 2005 года специальное заявление. В нём говорилось: «Мы ожидаем от российского народа и властей Российской Федерации окончательного признания совершённого в Катыни преступления против чело­вечества, как это было сформулировано в ходе Нюрнбергского процесса. Мы также настаиваем на выяснении всех обстоятельств преступления, прежде все­го на предоставлении информации о месте захоронения подавляющего боль­шинства убитых офицеров Войска Польского, чьи могилы до сих пор не найде­ны. Кроме того, мы считаем необходимым предоставление польской стороне фамилий всех виновных — как исполнителей, так и отдававших приказы».

Много эмоций в Польше вызывают также события 1944 и 1945 го­дов. Хотя за освобождение страны от немцев погибло около 600 тыс. советских солдат, результатом освобождения стали 50 лет «коммуниз­ма» и волна жестоких репрессий. До сих пор поляков волнует наме­ренное, как они считают, неоказание помощи Варшавскому восста­нию. По этому вопросу наблюдаются серьёзные расхождения в польской и российской историографии. Польские (и не только польские) историки считают, что по приказу Сталина Красная Ар­мия и созданное коммунистами Войско Польское стояли, ничего не предпринимая, на восточном берегу Вислы в ожидании уничтожения немцами в Варшаве главных сил Армии Крайовой. Не то чтобы по­встанцы в Варшаве вообще не получали помощи, но при сравнении с наличными советскими силами видно, что она была весьма скромной и оказана слишком поздно. Кроме того, Сталин запретил посадку на контролируемой русскими территории самолетов западных союзни­ков, сбрасывавших боеприпасы и продукты участникам восстания. Всё это делалось намеренно, в расчёте, что после истребления немцами в Варшаве командования Армии Крайовой и её главных сил коммунис­там будет легче прийти к власти. Поэтому-то помощь русских и была малой и запоздалой.

Советская версия представлена в мемуарах военачальников и в переписке Сталина с Черчиллем и Рузвельтом. Из этих источников следует, что варшавское восстание началось неожиданно для совет­ских войск и никак не увязывалось с их стратегическими планами. Основные цели ставились политические: суверенное польское государство и нерушимость довоенных границ. В случае удачи перед Красной Ар­мией явилась бы новая администрация столицы из антисоветски на­строенных деятелей (А. Бень, С. Ясюкевич, А. Пайдак). Победа восстания способствовала бы реставрации в Варшаве власти польского эмигрант­ского правительства, с которым Советскому Союзу пришлось бы счи­таться. При этом антисоветские польские политики были уверены, что, будь то под нажимом союзников или без него, русские в любом случае будут вынуждены оказать национальной власти помощь в очи­щении польской земли от немцев.

С точки зрения советского командования, расчёты на успех вос­стания строились на песке. Армия Крайова была вооружена только на десять процентов. К. К. Рокоссовский, командовавший 1-м Бело­русским фронтом, войска которого двигались по направлению к польской столице, назвал начало августа самым неудачным време­нем для восстания. Части под его командованием только что завер­шили не имевшую себе равных по размаху операцию «Багратион», вместе с войсками 2-го Белорусского фронта в короткий срок про­шли с боями около 600 км от Минска до Вислы и, понеся существен­ные потери, вынуждены были ещё отражать попытки немецкой ар­мии перейти в контрнаступление. Чтобы взять штурмом город с мощ­ными укреплениями и многочисленным вражеским гарнизоном, надо было подтянуть тылы, отставшие на 400 км, провести перегруппи­ровку войск и снабжение их всем необходимым для наступления. На всё это требовалось время.

Впоследствии упрёки в авантюризме и безответственности сме­нились обвинениями в сознательном преступлении. Дескать, «кучка политиканов» бросила безоружных варшавян под огонь немецких пу­шек, танков и самолётов, привлекла усиленное внимание немцев к польской столице и тем самым создала дополнительные проблемы для Красной Армии. Наступающие советские части и Польский ко­митет национального освобождения собирают силы — и в этот мо­мент будто специально, чтобы им помешать, вспыхивает восстание!

По словам сотрудника Генерального штаба генерала С. М. Штеменко, Сталин требовал обойти Варшаву с северо-запада и оказать помощь восстав­шим — и усилия для этого предпринимались, но повстанцы не отве­чали на них попытками взаимодействия. Из-за сильного сопротив­ления противника, неблагоприятного рельефа местности и недостат­ка боеприпасов эти действия оказались безуспешными и дорого обошлись 1-му Белорусскому фронту и Войску Польскому.

Конечно, можно обви­нить руководство Советского Союза в том, что ради блокирования замыслов своих политических противников оно принесло в жертву Варшаву и десятки тысяч её жителей; но аналогичное обвинение мо­жет быть обоснованно обращено и организаторам восстания.

IV

В 1960 году польский поэт, будущий лауреат Нобелевской пре­мии Чеслав Милош в письме к литературоведу-русисту Анджею Валицкому так вспоминал о приходе в Польшу Красной Армии: «Такого ада, каким было вступление этой армии в Польшу, я никогда не видел и в главе о России не обмолвился об этом ни словом... могли бы опять подумать, что тут выкидывается ещё один антисоветский номер. Я употребляю слово "ад", хотя это было скорее смешно, чем страшно,— и несводимо ни к низкому уровню жизни, ни к бедности и т. д. Я вдруг как бы был свидетелем сцен из Достоевского, когда действительность вдруг теряет реальность и уже неизвестно, что и как, и где мы находимся». Выдающийся поэт никогда не был русофобом. Из приведённого выше отрывка видно, что неприглядные картины, открывшиеся его взору с появлением советских войск, он пытается осмыслить в кате­гориях высокой культуры, встав над обывательским уровнем рассуж­дения — и осуждения. Но то поэт, интеллектуал, гуманист; простые люди судили по тому, что видели, не прибегая к Достоевскому. А ви­дели они немало примеров такого поведения советских солдат, кото­рое не могло вызвать ничего, кроме неприязни, а то и ненависти к Красной Армии, России и русским. На отношении к ним польского населения в первую очередь отразились действия мародёров, как и в Германии, разве что в меньшей степени (всё же своя, славянская страна, пострадавшая от немцев!), жаждавших трофеев, особенно ча­сов. В польском языке именно с тех времен закрепилась связанная с Красной Армией поговорка «Давай часы!» (люди просто запомнили слова, которые слышали чаще всего). Немало негативных впечатле­ний о себе советские солдаты и офицеры оставили и в тех случаях, когда их группами определяли на постой в дома и квартиры поляков. По воспоминаниям, собранным в Центре Карта, почти все солдаты не мылись. Особенно не понравились полякам «косоглазые» — бой­цы нерусской национальности, едва говорившие по-русски. Вряд ли это помогало разрушить прежние негативные стереотипы русско­го как варвара, врага и угнетателя — разве что лишило облик русско­го демонических черт, свело его на уровень бытового неприятия. Зато добавились новые отрицательные черты — грабителя и насильника. Конечно, была и другая сторона медали. Например, командование Красной Армии отдало приказ платить польским крестьянам за лю­бые поставки, многие солдаты оказывали разнообразную помощь населению. Но об этом сегодня часто забывается...

На западных землях, включённых в состав Польши, конфликты возникали и после войны, в 1945—1947 годах. Туда переселялись по­ляки из бывших восточных воеводств — из Западной Украины и Западной Белоруссии. Ещё хуже дело обстояло в маленьких гарнизонах, где красноармейцы были на постое у местного населе­ния. О масштабе проблем свидетельствует секретное письмо, отправ­ленное польским правительством советскому послу в Варшаве В. Ле­бедеву и маршалам Г. К. Жукову и К. К. Рокоссовскому. В нём изло­жены требования остановить грабеж и незаконные реквизиции, не оставлять безнаказанными солдат, совершающих изнасилования.

Ещё более резкий негативный отпечаток на восприятие русских на­ложили действия советских и сотрудничавших с ними польских орга­нов госбезопасности. Массовые репрессии против сил польского подполья, особен­но против солдат Армии Крайовой, не согласных с установлением ком­мунистической власти, практически ничем не отличались от поведения немцев. Отсюда и мнение многих о «советской оккупации».

V

В результате Второй мировой войны границы Польши существенно изменились. В 1945 году, по заключённому с Советским Союзом Дого­вору о дружбе и границах, Польша официально признала вхождение Западной Украины и Западной Белоруссия в состав СССР54; в 1950 году последовал Згожелецкий договор с ГДР, закрепивший за Польшей Верхнюю Силезию и Западную Померанию. Польское госу­дарство, ликвидированное в 1939 году, была восстановлено, но в сильно изменённом виде. Во-первых, как фактически мононациональное — что было впервые в его истории; во-вторых, как социалистическое — что тоже было впервые; в-третьих, как ограниченное в свободе действий и, значит, не в полном объёме суверенное — что уже случалось с ним в про­шлом. Источником всех этих изменений был Советский Союз: первое обеспечил, второму сначала сильно способствовал, а потом не давал отыг­рать его назад, третье просто навязал. Первое изменение можно, навер­ное, оценивать в основном положительно, последнее — отрицательно, взвешенная оценка социалистического периода требует времени. Но при любых оценках очевидно, что все три изменения, как минимум, иници­ированы внешней силой; следовательно, когда они свершались, Польша не распоряжалась в полном объёме своей исторической судьбой. И это обстоятельство — скорее ощущаемое, чем отрефлексированное, — мог­ло добавить «нелюбви» к СССР / России. Ещё больше в этом направлении сделали конкретные политиче­ские шаги кремлёвских опекунов Польши. В 1945—1947 годах у власти находилось правительство национального единства из представите­лей рабочей (ППР), крестьянской (ПСЛ) и левого крыла социалис­тической (ППС) партий. В январе 1947 года на выборах в сейм побе­дил, не без вмешательства Кремля, просоветский блок ППР—ППС. Демократические политические деятели, в том числе бывший вице-премьер и министр сельского хозяйства С. Миколайчик, опасаясь реп­рессий, были вынуждены эмигрировать. Страна изменила название и стала называться Польской Народной Республикой (ПНР), к власти пришли люди, и во внешней, и во внутренней политике ориентиро­вавшиеся на Советский Союз. Среди них было немало сталинистов, сторонников «жёсткого социализма»: Я. Бергман, Б. Берут, Г. Минц и др. В ПНР были развернуты преобразования по советскому образ­цу — плановая экономика, коллективизация, монополия одной партии на власть и т. д.

Вскоре начались репрессии против тех в руководстве ПНР, кто не был согласен со слепым копированием советского опыта. В авгус­те 1948 года сторонник польского пути к социализму В. Гомулка был снят с поста генерального секретаря Польской объединённой рабо­чей партии (ПОРП) и заменён Берутом. Многие партийные деятели были арестованы, «предателей» и «заговорщиков» стали выслеживать во всех сферах жизни. Чтобы эффективнее произвести чистку в ар­мии, Берут пригласил на посты министра национальной обороны и вице-премьера Рокоссовского.

Послевоенные годы положили начало новому политическому и хозяйственному укладу в жизни страны. Одной из главных задач, сто­явших перед польским народом, было восстановление разрушенно­го. Вопросы внешней политики не являлись тогда приоритетными, публичный анализ отношений с СССР не проводился, но некоторые представители польского общества уже определяли торговлю с ним как «воровскую». Это очень интересная тема: чуть ли не все поляки глубоко убеждены в том, что СССР грабил экономику ПНР (особо напирают на вывоз угля и мяса), тогда как жители бывшего Союза не менее истово верят, что помощь СССР Польше лилась непрерывным потоком. К сожалению, трудно встретить серьёзные научные иссле­дования на этот счёт и определить, кто же прав.

Но тут страну охва­тил экономический кризис. Стали очевидными просчеты в центра­лизованном планировании, попытка коллективизации обернулась упадком крестьянских хозяйств, промышленность не выполняла плановых показателей, обозначилась нехватка товаров. В мае 1956 года правительство решилось на «регулирование зарплаты» и повы­шение цен. В Познани рабочие заявили протест, вышли на улицы, в результате пролилась кровь. Ситуация оказалась на грани взрыва. Выход общество увидело в идее Гомулки о собственном, польском, пути к социализму. В октябре, чтобы как-то воздействовать на ход событий, в Варшаву неожиданно прибыла советская делегация во главе с Н. С. Хрущевым. На состоявшемся тогда же пленуме ЦК ПОРП представители СССР посчитали необходимым пойти на ком­промисс и допустили, чтобы Гомулка стал её генсеком.

Гомулка сумел нормализовать отношения с ФРГ, что благопри­ятно сказалось на его имидже. Присутствие советских войск на территории ПНР стало регламентироваться специальным соглашением. Страну покинули многие советские советники и офицеры, руководившие польской армией. Когда в 1975 году попытались внести в Конституцию ПНР поправку о вечном союзе с СССР, неожиданно для властей начались столь ши­рокие протесты интеллигенции, представителей церкви, ветеранов войны, что от этого замысла пришлось отказаться.

Вообще положение Польши в системе социалистического лагеря тогда заметно отличалось от положения других стран, что ярче всего выразилось в значительной свободе церкви и в господстве в сельском хозяйстве сектора частных крестьянских хозяйств. Советский Союз предоставил новым властям ПНР почти полную свободу во внутрен­ней политике. В этой области первый секретарь ПОРП провозгласил курс на десталинизацию, демократизацию, реформы и изменения в деятельности партии. Но реализация курса оставляла желать лучше­го. Но, может быть, главная проблема для Гомулки, которая привела к его отставке, заключалась в том, что в период его пребывания у влас­ти экономический кризис так и не был разрешён. Правительство ре­шилось на повышение цен на продукты и товары первой необходи­мости. Это закончилось уличными столкновениями и кровопроли­тием в Гданьске и Гдыне.

Многие в Польше связывали возможность преодоления кризиса с именем Э. Герека. При Гомулке он был первым секретарем воевод­ского комитета ПОРП в Катовицах (Силезия) и успешно руководил данным регионом. Вы­ход из кризисной ситуации правительство думало осуществить с помощью заграничных кредитов. И действительно, поначалу эконо­мическое положение в Польше стабилизировалось и даже улучши­лось. Но вскоре прежние проблемы вернулись в полном объёме, да к ним ещё доба­вилась задолженность западным банкам. А партийная номенклату­ра, как и в Советском Союзе при Л. И. Брежневе, не стеснялась рас­ширять на этом фоне круг своих привилегий. Для людей стало ясно, что изменить свою жизнь мож­но, только изменив систему. Оплот этой системы, СССР, стал вос­приниматься символом гнёта и барьер