Первая русская революция и Деникин

Революция в значительной степени есть расплата за грехи прошлого

Н. Бердяев

Увидев на рельсах людей в офицерской форме, грозно размахивающих револьверами, машинист паровоза отчаянно затормозил. Клубы пара обволокли моложавого полковника и еще нескольких офицеров:

— Что случилось, господин полковник? — прокричал испуганный машинист.

— Вы сейчас же перецепите паровоз к нашему составу, стоящему на втором пути, — сказал полковник тоном, не терпящим возражений.

—По какому праву? Мы идем строго по расписанию, у нас есть разрешение от смешанного забастовочного комитета.

— Какого комитета?— с возмущением воскликнул полквовник. Вы посмотрите на анархию и хаос, гордо именуемый революцией! Пока наш почтовый поезд, набитый офицерами, солдатами и откомандированными железнодорожниками пытался идти по расписанию, мы делали не более 100-150 километров в сутки. Над нами издевались встречные эшелоны запасных солдат, поезд не выпускали со станций. Однажды мы проснулись на маленьком полуразрушенном полустанке, без буфета и воды — на том же, где накануне заснули... Оказалось, что запасные солдаты проезжавшего эшелона, у которых испортился паровоз, отцепили и захватили наш.

— Но мы-то здесь причем, господин полковник? У нас есть разрешение от смешанного забастовочного комитета, я вам уже говорил!

— Мне очень жаль, но я вынужден нарушить установленный порядок в силу чрезвычайных обстоятельств.

— Но есть революционные власти. Обратитесь к ним, в конце концов, ваше высокоблагородие!

— Полноте, милостивый государь! О чем вы говорите. Какие это, с позволения сказать, революционные власти?

— Как какие, революционные власти — с какой-то внутренней неуверенностью в голосе произнес машинист. — Мы подчиняемся…

— Уже слышал, милостивый государь! — жестко ответил полковник. — Я с ноября 1905 года еду в поезде на Сибирской магистрали, пробираясь из Маньчжурии в Петербург. А сейчас декабрь. Бесконечно долго ехал по целому ряду новоявленных, с позволения сказать, «республик» — Иркутской, Красноярской, Читинской. Жил несколько недель среди эшелонов запасных, катившихся, как саранча, через Урал домой, наблюдал близко выплеснутое из берегов солдатское море, — офицер от волнения закашлялся. Затем продолжил свой взволнованный монолог:

— Несогласованность в распоряжениях ваших революционных «республик» и ряд частных забастовок иногда вовсе приостанавливали движение: в Иркутске, где нам пришлось поневоле прождать несколько дней, скопилось, к вашему сведению, до 30 воинских эшелонов и несколько пассажирских поездов. К этому времени по всей дороге чрезвычайно трудно было доставать продовольствие, и мы жили в дальнейшем только запасами, приобретенными в Иркутске.

— Но я-то здесь причем, Ваше высокоблагородие? — отчаянно прохрипел машинист.

— Вы, конечно, нет. Да, наверное, хватит выяснять отношения. Стало очевидным, что законным путем никуда не доедешь. Извольте выполнять приказание!

— А если я не подчинюсь?

— Не советую, буду стрелять!

— Ладно, ваша взяла. На кого прикажете жаловаться?

— Извольте, полковник Деникин!

Паровоз был перецеплен.

Поезд, в котором больше месяца ехал Антон Иванович из Маньчжурии в Европейскую Россию по разбушевавшейся в революционном угаре Сибири, после длительной остановки, наконец-то, двинулся в путь.

Так уж сложилось, что самое бурное время революции (ноябрь 1905 – январь 1906) Деникин провел в поезде на Сибирской магистрали, пробира­ясь из Маньчжурии в Петербург. Выше я поведал, что он наблюдал и с горечью рассказал железнодорожнику, вынужденно применяя к нему силу во имя пресечения анархии. Добавим еще несколько штрихов к рассказу Антона Ивановича.

Пока почтовый поезд, где ехал наш полковник, набитый офицерами, солдатами и откомандированными железнодорожника­ми, пытался идти легально, по расписанию, делалось не более 100-150 километров в сутки. Над Деникиным с сотоварищами издевались встречные эшелоны запасных; поезд не выпускали со станций. Однажды путешественники проснулись на маленьком полу­разрушенном полустанке, без буфета и воды — на том же, где накануне заснули... Оказалось, что запасные проезжавшего эшелона, у которых испортился паровоз, отцепили и захватили их локомотив.

Насмотревшись на анархию, царящую на железных дорогах, управление которыми пришло в расстройство, Антон Иванович и еще четверо оказавшихся в поезде полковников собрались вместе, и старшего, командира одного из Сибирских полков, объявили комендантом поезда. Назначили караул на паровоз, дежурную часть из офицеров и солдат, вооруженных собранными у офицеров револьверами, и в каждом вагоне — старшего. Из доброхотных взносов пассажиров определили солдатам, находившимся в наряде, по 60 копеек суточных, и охотников нашлось больше, чем нужно было. Только со стороны двух «революционных» вагонов, в которых ехали эвакуированные железнодорожники, эти меры встретили протест, однако не очень энергичный.

От первого же эшелона, шедшего не по расписа­нию, отцепили паровоз, и с тех пор поезд Деникина пошел полным ходом. Сзади за ними гнались эшелоны, жаж­давшие расправиться с нами; впереди поджидали другие, с целью преградить путь. Но, при виде организованных и вооруженных команд, напасть не решились. Только вслед в окна летели камни и поленья. Начальники попутных станций, тер­роризированные угрожающими телеграммами от эше­лонов, требовавших остановки поезда, где царствовал порядок, не раз, при при­ближении деникинского поезда, вместе со всем служебным персоналом, скрывались в леса. Тогда поезд ехал без путевки. Бог хранил.

Так полковник Деникин ехал более месяца. Перевалили через Урал. Близилось Рождество, всем хотелось попасть домой к празднику. Но под Самарой поезд остановили у семафора: частная забастовка машинистов, пути забиты, движение невозможно, и когда восстановится неизвестно. К довершению беды, сбежал из-под караула машинист поезда.

Собрались офицеры, чтобы обсудить положение. Каково же было общее изумление, когда из «революционных» вагонов поезда к коменданту пришла делегация, предложившая, «чтобы не быть в ответе перед товарищами, надо, мол, разыграть фарс — взять их силою». Снарядили конвой и вытащили за шиворот сопротивлявшихся для виду двух машинистов. Дежурному по Самарской станции Деникин передал по телефону категорическое приказание: «Через полчаса поезд пройдет полным ходом, не задерживаясь, через станцию. Чтоб путь был свободен!».

Проехали благополучно. В дальнейшем поезд шел нормально, и Антон Иванович добрался до Петербурга в самый сочельник.

«Этот «майн-ридовский» рейд в модернизованном стиле, — вспоминал генерал, — свидетельствует, как в дни революции небольшая горсть смелых людей могла пробиваться тысячи километров среди хаоса, безвластия и враждебной им стихии попутных «республик» и озверелых толп».

Антон Иванович Деникин, тридцатитрехлетний полковник, возвращающийся с Дальнего Востока в Европейскую Россию с неудачной войны, смог воочию увидеть, что такое революция, которая ежечасно, ежеминутно проявляется в разбушевавшемся людском море в форме бунта, «бессмысленного и беспощадного».

Но революция была повязана с войной живой пуповиной, что тогда воспринималось Деникиным весьма отстранено. Русско-японская война обострила и осложнила внутриполитическую обстановку в России, налицо было перерастание войны в общий кризис всей системы российской государственности. Неудачи в войне оказались тем топливом, что лишь разожгло тлеющие доселе социально-политические конфликты. Революционное пламя уже тогда несло в себе признаки своеобразной гражданской войны со всеми ее последствиями. Война и революция — близнецы-сестры.

Сегодня, в начале XXI века, отчетливо видно, что русско-японская война явилась первой катастрофой в XX столетии. Но тогда еще, в начале века, будущее страны было покрыто зыбким туманом. Деникин, естественно, не мог увидеть и оценить весь клубок взаимосвязей войны и революции. Для него было ясно одно: революция — это зло.

Антон Иванович анализирует, как приходило в себя царское правительство, начавшее подавление революции.

По инициативе главы правительства графа Витте для восстановления порядка на Сибирской магистрали командировались воинские отряды генерала Меллер-Закомельского, шедшего от Москвы на восток, и генерала Ренненкампфа, двигавшегося от Харбина на запад.

Генерал Ренненкампф выступил из Харбина 22 января 1906 года. Его дивизия шла, не встречая сопротивления, восстанавливая железнодорожную администрацию и усмиряя буйные эшелоны запасных: высадит из поезда мятежный эшелон и заставит идти пешком километров за 25 по сибирскому морозу до следующей станции, где к определенному сроку их ждал порожний состав поезда... Подойдя к Чите, считавшейся оплотом революционного движения, Ренненкампф остановился и потребовал сдачи города. После нескольких дней переговоров Чита сдалась без боя. Ренненкампф сменил высших администраторов Забайкальской области, отобрал у населения оружие и арестовал главных руководителей мятежа, предав военному суду.

Совершенно иначе действовал генерал Меллер-Закомельский. Деникин знал его по службе в Варшавском округе, где тот командовал 10 пехотной дивизией, в штабе которой Антон Иванович отбывал лагерный сбор в 1899 году. Нрав у Меллера и тогда был крутой, но в мирной обстановке ничем особенным он себя не проявлял, о чем, в частности, свидетельствует в своих воспоминаниях военный министр Редигер.

Однако у Меллера-Закомельского за плечами имелся опыт подавления мятежа в Севастополе. Сию акцию он смог расписать в донесении государю в цветах и красках — сражением с бунтовщиками на уровне Бородино. На беду Меллера, вскоре после его хвастливого рапорта, было получено донесение с показанием потерь с обеих сторон: человека три или пять убитых и несколько десятков раненых. Такие цифры обрисовали «подвиг» Меллера совсем в ином виде, чем его донесение царю. Да и ясно, что это был за генерал-враль. Но карательных санкций не последовало, так как у новоявленного барона Мюнхгаузена в генеральских погонах имелись обширные связи при дворе.

Меллер-Закомельский сеял страх со своим отрядом. Главная цель — пустить кровь, нужную ли ненужную, особого значения не имеет. В его донесении царю о результатах экспедиции были такие строки:

«Ренненкампфовские генералы сделали крупную ошибку, вступив в переговоры с революционерами, и уговорив их сдаться... Бескровное покорение взбунтовавшихся городов не производит никакого впечатления...».

Исходя из этого, каратель в три недели проехал от Москвы до Читы более 6 тысяч километров, производя повсюду жестокую расправу... Причем, такие деяния он возводил в ранг высшей воинской добродетели. Это не могло не возмущать Деникина, полагавшего, что принятие мер суровых бывает не только правом, но и долгом; «похваляться же этим не каждый станет».

Небезынтересно, что деникинская позиция совпала и с мнением генерала Куропаткина. Но не совпала с мнением Николая II. Император, в ответ на жалобы Ренненкампфа на излишнюю жестокость Меллера-Закомельского при подавлении бунта, сказал начальнику главного управления Генерального штаба Ф.Ф.Палицыну:

— Ренненкампф излишне рассуждает. Меллер больше действует…

Мнения Редигера, Куропаткина, Деникина совпадают также еще в одном вопросе: привлечение войск для борьбы с мирными демонстрантами — самый короткий путь к разложению армии. Их правота, с дистанции времени, не вызывает сомнений.

Антон Иванович отмечает — власть, придя в себя, первым делом озаботилась улучшением материального положения армии, и на этом пути добилось успеха (увеличено было солдатское жалованье и приварочный оклад, введено снабжение одеялами, постельным бельем и т.д.). Военное ведомство определило солдатам, командируемым для предотвращения беспорядков, суточные в размерах 30 копеек в сутки. Деньги немалые. Деникин был свидетелем, с какой охотой ходили в уезды роты Саратовского гарнизона и как ревниво относились к соблюдению очереди.

Первая русская революция — важный этап в биографии Антона Ивановича. В тот период существенно корректируются сформированное у него в академические годы отношение к революции как историческому феномену, имеющему особые проявления в условиях Российской империи. Выводы он сделал оригинальные, но небесспорные.

Интересен, например, взгляд Антона Ивановича на проблему солдатских бунтов. Их причинами он считает революционную пропаганду, излишнее стеснение казарменной жизни и не везде здоровые отношения между солдатами и офицерами, особенно на флоте. Причем, в большинстве мятежных частей царила сумятица, сумбурны и неграмотны были предъявленные солдатские требования.

Самурский полк (Кавказ) потребовал от офицеров сдать оружие и... выдать знамя; ввиду отказа, командир полка, полковой священник и 3 офицера были убиты. А кронштадтские матросы начали с требования «Учредительного Собрания», а окончили разгромом 75 магазинов и 68 лавок.

Жестокость проявлялись с обеих сторон, в особенности, в Прибалтике. Такие эпизоды, как сожжение заживо в Курляндии, в Газенпоте, бунтовщиками солдат драгунского разъезда, не могли смягчить взаимоотношений...

В своих воспоминаниях Деникин приводит данные советского историка М.Н. Покровского, что число жертв за год первой революции исчисляется в 13381человек и полагает, что такая цифра должна казаться им (большевикам — Г.И.) совершенно ничтожной. С точки зрения масштабов «красного террора», безусловно, да.

Однако нельзя согласиться с Деникиным до конца. Его сравнение не совсем удачное. Жестокость всегда остается жестокостью. Выше я приводил статистику о деятельности военно-полевых судов. Дополним ее. В 1906 году казни совершаются в 94 городах империи — губернских, областных и уездных. Из 154 дней, истекших с 31 августа 1906 по 31 января 1907 года, только один день в России прошел без казней, все остальные были с казнями, то есть, из каждых 5 дней 4 были днями исполнения смертных приговоров. Казнили (напомню еще раз) не только революционеров, но и боевиков-черносотенцев, участников еврейских погромов. Было казнено несколько агентов охранки, замеченных в провокациях.

Невольно вспомнишь Дидро, считавшего, что чем больше расстояние между повелевающими и повинующимися, тем меньше значения имеют для первого кровь и слезы второго…

И все равно, повторю, да простит меня читатель за тавтологию, еще раз: слишком это полемичная тема — целесообразность смертной казни.

Характерно, что Деникин, рассуждая о первой русской революции, проводит мысль не только о ее неприятии, но и абсолютной ненужности революционных потрясений в стране.

«Первая революция, кроме лозунга «Долой!» не имела ни определенной программы, ни сильных руководителей, ни, как оказалось, достаточно благоприятной почвы в настроениях народных: в народных массах России не оказалось благоприятной почвы для революции политической».

Здесь ощущается упрощенно-категоричная оценка такого сложного явления, как первая русская революция. Антон Иванович, например, только мельком упоминает о волнениях в войсках, хотя брожения в армии были значительными.

Деникин не хочет признавать до конца, что офицерство тоже попало под влияние революции. Он уверен: революционной пропаганде поддалась очень незначительная часть офицерства, преимущественно тылового.

Подобное утверждение, между тем, не в полной мере соответствует исторической правде. Приведем в качестве аргумента лишь один факт: за 1904 – 1907 гг. было предано суду по политическим составам преступления 127 тыс. военнослужащих, в том числе и несколько сотен офицеров.

Из поля зрения Деникина выпал и такой факт: ведь именно в годы первой русской революции среди офицеров всех категорий началось распространяться резкое недовольство состоянием армии. Стало возможным проявление открытого недовольство военной политикой царского правительства, крупными военно-политическими фигурами.

Командующий Туркестанским военным округом генерал-лейтенант Черницкий, участник русско-японской войны, проявив незаурядное мужество, констатировал в официальном приказе по войскам, что армия стала по существу толпой рабов, руководимой людьми из светских гостиных, в военном деле ничего не понимающих.

«Наша армия рабская, а ведь нет беды, больше рабства», — писал Черницкий.

Хотя театр военных действий Деникина был ограничен, многое увиделось и за его горизонтами. Война есть война, здесь каждая клетка отражает общий организм. Деникин был счастлив, что ему удалось окунуться в боевое военное пекло, но бесславный финиш эпопеи отравлял благоприобретенное. Военный кризис был налицо, время требовало перемен.

Между тем, служба Деникина Отечеству продолжалась.

В 1905 – 1912 годах в России развернулись военные реформы, которые самым существенным образом повлияли на жизнь и деятельность будущего вождя белого движения.