Черные страницы «Белого Дела»

Взвились соколы орлами

Опустились соколы ворами…

Из народного фольклора

о Добровольческой армии

образца 1919 года

— Что еще срочного, Иван Павлович! — обратился Главком ВСЮР к начальнику штаба генералу Романовскому.

— Ваше Превосходительство! Прошу рассмотреть вне очереди совершенно секретный доклад, подготовленный управлением генерал-квартирмейстерской части штаба. — Голос Романовского задрожал от волнения. — Так дальше продолжаться не может, мы рискуем потерять всяческую поддержку населения. Вы знаете, что поют на базарах беспризорники о Добровольческой армии?

— Что? — прервал вопросом взволнованный монолог подчиненного генерал Деникин.

— «Взвились соколы орлами, опустились соколы ворами»!

— Обидно, но, к сожалению, для таких песен есть основания. Но вы же знаете, как я, невзирая на ранги и чины, караю за бесчинства по отношению к местному населению! Так что там у Вас?

Генерал Романовский протянул Главкому небольшую папку, в которой лежали отпечатанные на машинке с обеих сторон 14 листов текста. Деникин углубился в чтение. С каждой минутой его лицо становилось все более мрачным…

— Подлецы! Они же губят наше святое дело! — возмущенно воскликнул Деникин. Иван Павлович! Тут нет никакой ошибки? Вы докладываете, что за сентябрь 1919 года деникинцами было изнасиловано 138 еврейских женщин, в том числе девочки 10-12 лет, и убито 224 человека?

— К сожалению, это правда.

— Какие же они деникинцы! Нужно этих скотов не расстреливать, а вешать без всякой пощады! Передайте генералу Драгомирову, пусть разберется и примет самые жестокие меры к виновным. К сожалению, Иван Павлович, эта зараза распространяется все больше и больше… Вот что докладывает начальник ОСВАГ профессор Соколов:

«По многим фактам грабежей, насилий командование Донармии пытается перевалить всю ответственность на добровольческие части, а командование Добрармии — на донцов».

Где же честь офицера! А Соколов, между прочим, докладывает, что большевики виновников подобных злодеяний «безжалостно расстреливают на месте».

— Мы тоже расстреливаем на месте.

— Иван Павлович, не всегда! У меня есть сведения, что даже, стыд и позор, в Корниловском ударном полку, начальники смотрят на грабежи и насилия сквозь пальцы. Что бы сказал по этому поводу Лавр Георгиевич, вечная ему память?! В армии прогрессирует серьезная болезнь. Генерал Драгомиров докладывает:

«2 конный полк скоро обратится в разбойников».

Нужны срочные меры против разложения! Жду, Иван Павлович, ваших предложений завтра к 22 часам. Я тоже кое о чем подумаю…

Начальник штаба ВСЮР генерал-майор Романовский с тяжелым сердцем покидал кабинет Главнокомандующего ВСЮР. Тяжко на душе было и у Антона Ивановича.

Впоследствии в «Очерках Русской Смуты» генерал Деникин в отдельной главе опишет ужасы вакханалии грабежей и насилия, волна которых прокатилась по Югу России. Он не станет пришивать себе ангельские крылья, а прямо скажет о своей юридической и моральной вине за злодеяния подчиненных. И трудно не согласиться с признаниями Антона Ивановича, что бесчинства по отношению к местному населению сгубили белых.

Разложение войск генерала Деникина в 1919 году порой принимало форму обвала. По всей территории освобождаемой от красных прокатилась мощная волна насилия, грабежей, зверств, мобилизации проваливались, дезертирство приняло форму повального побега. Девальвировались вера в идеалы Добровольческой армии, предались забвению идеи добрармейцев-«первопроходников».

В тылу разложение нашло выражение в быстром росте инфляции, нарушении кредитно-денежных отношений, усилении белого террора, часто принимающего зоологические формы. Его основным носителем стала контрразведка. Предоставим слово Деникину:

«Насилия и грабежи. Они пронеслись по Северному Кавказу, по всему югу, по всему российскому театру Гражданской войны, наполняя новыми слезами и кровью чашу страданий народа, путая в его сознании все «цвета» военно-политического спектра и не раз стирая черты, отделяющие образ спасителя от врага…

За войсками следом шла контрразведка. Никогда еще этот институт не получал такого широкого применения, как в минувший период гражданской войны. Его создавали у себя не только высшие штабы, военные, губернаторы, почти каждая воинская часть, политические организации, донское, кубанское или терское правительства, но даже… отдел пропаганды… Это было какое-то поветрие, болезненная мания, созданная разлитым по стране взаимным недоверием и подозрительностью…»

О контрразведке Антон Иванович сказал не все.

Контрразведки в те дни существовали в великом множестве: во всех воинских частях, на транспорте, личными контрразведками обзаводились видные генералы. Они могли действовать под любы­ми названиями, будь то Бюро расследования, Отряд особого назна­чения или даже Чрезвычайная комиссия, созданная екатеринославским губернатором С.С. Щетининым. Последняя дала повод совре­меннику иронически заметить, что и «территория Вооруженных сил Юга России могла похвастаться, что имеет свою, хотя бы одну только, «Чеку».

Наряду с официальными, существовали и «ди­кие» контрразведки, не подчинявшиеся вообще никому. Нагнетая вокруг себя атмосферу таинственности и страха, контрразведки могли вмешиваться в деятельность по сути любого учреждения. Даже сотрудники театральной части Отдела пропаганды, и то под­бирались контрразведкой

Штат контрразведок большей частью пополнялся случайными людьми. Полковник Еленский, начальник контрразведки Пятигорска, так характеризовал своих сотрудников:

«Во всех контрразведывательных отделениях вверенной мне Минераловодской группы дело розыска поставлено ниже всякой критики. Офицерский состав совершенно неподготовлен, годами слишком молод, без вся­кого житейского опыта, материально не обеспечен. Состав его меняется постоянно для пополнения частей войск, в которых вы­дается жалование регулярно. Налицо много случаев преступных деяний: избиение и истязание арестованных, часто без всякого повода; крайне некорректное отношение к арестованным женщинам; бахвальство службой в контрразведке; злоупотребление с вещами и деньгами арестованных; недопустимое панибратство с по подчиненными казаками — всего не перечесть».

Подобные порядки были явлением достаточно распространенным. В Одессе руковод­ство местного контрразведывательного отдела трижды в 1919 году увольняло весь состав сотрудников, но и это мало помогло. В октябре 1919 года здесь были арестованы все чины портовой контрразведки, вымогавшие у пассажиров деньги за разрешение на посадку.

Сильную собственную контрразведку имел ОСВАГ. Причем, его официальные секретные сотрудники занимались сбором информации и слухов в самых неожиданных местах. В ГАРФ сохранился уникальный документ — донесение одного из осваговских агентов:

«Мною замечено, что большевистская агитация проникла в городскую баню и это имеет большое значение, так как там бывает около трехсот человек, которые приходят купаться, в большинстве рабочие и солдаты»…

Что же касается главной задачи — противодействия вражес­кой агентуре, то с этим контрразведка явно не справлялась. Дело было в самой природе гражданской войны, когда в букваль­ном смысле брат воевал против брата:

«Наши агенты, — вспоми­нал один из добровольческих контрразведчиков, — будучи на службе у большевиков, занимали у них места от милиционера до наркома включительно» (имеется в виду наркомы существовавшей в 1918 году Донской советской республики — Г. И.).

Но точно также большевистские агенты знали все, что происходило в высших эшелонах Добровольческого командования. Дело доходило до анекдотичных случаев, когда шпион ходил за шпионом. Известно, что прототипом советского разведчика капитана Кольцова в знаменитом советском многосерийном телефильме « Адъютант его превосходительства» являлся уже известный моему читателю капитан Макаров. В фильме его главным противником выступает начальник контрразведки полковник Щукин. Так вот: реального полковника Щучкина (настоящая фамилия) подозревали в то, что он… работает на советскую разведку (!).

Непрерывные разоблачения шпионов Троцкого, реальных и надуманных, создавало гнетущую атмосферу на белом юге России…

Серьезным симптомом опасной болезни государства «царя Антона» явился рост партизанского движения различных ориентаций. Усиливалось большевистское подполье. Гражданское же управление, не располагая дееспособными полицейскими силами, не могло принять эффективных мер по наведению элементарного правопорядка.

Повторю еще раз (пусть придирчивый читатель ругает за тавтологию): с точки зрения общечеловеческих ценностей, нет оправдания зверству белых, красных, зеленых!

Парадоксально, но факт: на освобождаемых от большевиков территориях освободители вели себя порою хуже оккупантов. Террор принимал такие формы, когда жестокость трудно было объяснить только одной ненавистью, реваншизмом и разложением войск.

Работники большевистского подполья доносили о том, что во Владикавказе «за слово «товарищ» вешают... каждый день вешают 5-6 человек, нередко среди них бывают и дети красноармейцев».

Другой очевидец, не имеющий никакого отношения к большевистскому подполью, так описывал порядки во Владикавказе с приходом добровольцев:

«Расстреливают и вешают каждый день каждый божий день. К сожалению, считают совершенно лишним публиковать списки казненных и их вину, за которую они преданы смерти, что вызывает разные слухи, кривотолки и разговоры, клонящиеся далеко не в пользу теперешних наших правителей».

Казни и убийства стали нормой и не вызывали такого отторжения как ранее. Когда после прихода белых в Симферополь схваченные большевики были повешены на фонарях прямо в центре города, это зрелище собрало большую толпу зевак.

«Говорят, — писал рассказавший об этом мемуарист — что некоторые дамы, в том числе две-три профессорские жены, танцевали под повешенными»…

Так князь тьмы завладевал душами обывателей, благословляя исполнителей террора на эскалацию безумия.

Прокатилась страшная волна изнасилований. По данным политотдела Южного фронта, в станице Оленцовская 4 Черкесской дивизией под командованием Гасан-Гирея за одну ночь было изнасиловано 500 женщин103. По моим подсчетам (далеко неполным), за период с июня по октябрь 1919 года, деникинцы казнили бессудно 9 303 человека104.

Масштабы казней резко увеличивались, когда войска привлекались для выполнения карательных операций в тылу. При подавлении восстания в Майкопе было казнено 20 человек, а остальных зарубили. Особенно страдало от зверств еврейское население.

Подобное поведение снимало с добровольцев ореол героев-мучеников и становилось мощным побудительным мотивом для сопротивления.

Белый террор был, в сущности, антинародным.

Генерал Деникин и его ближайшие военачальники располагали подробной информацией о нездоровом морально-психологическом состоянии войск. Антон Иванович с искренней болью пишет жене, что русский народ низко пал в гражданской войне. Но еще большую тревогу, судя по письму, вызывает то обстоятельство, что он одинок, не видит себе помощи в борьбе с грабежами.

И все же он пытается пресечь это зло.

В печати публикуется его обращение к мирным жителям с обещанием прекратить насилие и грабежи, а в войска посылается секретный циркуляр, коим предписывается принять жесткие меры для наведения порядка:

«К мирным жителям

Всякая война бывает тяжёлой не только для армии, но и для мирного населения. Последние часто терпят несправедливость от остальных лиц, иногда даже от воинских частей. В семье, как говорится, не без урода. Находятся воинские чины, которые позволяют себе забыть о том, что они призваны исполнять, а не разрушать право и справедливость по отношению к мирным жителям.

О таких случаях стало известно генералу Деникину, который в заботах своих о мирных жителях 22 августа 1919 г. издал приказ: «До меня дошли сведения, что при прохождении войск по населенным местностям России, отдельные мало дисциплинированные части производят бесплатную ревизию имущества, а остальные военные чины насильственно отбирают имущество мирных жителей, позволяют себе поступки, несовместимые с высшим воинским званием. Случаи эти остаются не расследованными, виновные не наказанными, а пострадавшие мирные жители не вознаграждаются за убытки.

В виду этого, приказываю надлежащим местным начальствующим лицам, как по заявлению потерпевших, так и по собственному наказу, составлять особые акты о случаях грабежа, бесплатных реквизиций и насилий, чинимых в отношении мирных жителей, предоставляя эти акты губернатору, безотлагательно выдавая пострадавшим особые расписки в их составлении».

Генерал-лейтенант Деникин»

Посылается секретный циркуляр по войскам.

Главнокомандующий

Вооруженными Копия
Силами Юга России Секретно
19 августа 1919 г. Циркулярное
N0208/167
гор. Таганрог

 

«Я уже указывал, что безудержный, оставшийся безнаказанным, благодаря попустительству высших начальствующих лиц, произвол различных представителей власти губит то великое дело- возрождение России, которое начато и скоро должно быть завершено безмерными трудами Добровольческой армии.

Я указывал так же на то, что у меня нет сил ловить отдельных негодяев и что я буду считать ответственными за творящиеся безобразия тех начальников, в частях которых будут наблюдаться случаи незаконных реквизиций, грабежей и всякого рода насилия.

Между тем, до сих пор я не только не вижу перемены к лучшему в борьбе с этим злом, а напротив, все бесчинства принимают громадные размеры организованного грабежа, в которых часто офицеры не уступают мерзавцам, грабителям, поощряя их и деля вместе с ними награбленное.

Я требую, чтобы все командиры отдельные частей и вышестоящие лица немедленно приняли вое зависящие меры к борьбе с этими мерзавцами, которые своим наглым пренебрежением к тому Светлому делу, в котором они призваны принимать непосредственное участие, вновь толкают нашу выздоравливающую Россию в ту пропасть бездушного произвола, из которой она только что вышла.

В каких бы чинах не были эти попустители, им нет места в армии, и я требую, чтобы они карались самым беспощадным образом, невзирая на их боевые заслуги.

Все, что есть чистого в армии, все, любящие свою Родину искренно желающие ее возрождения, все должны сплачиваться вокруг меня и дружными усилиями мы должны пресечь зло, пустившее слишком глубокие корни.

Каждый начальник должен помнить, что, проявляя слабость в деле преследования произвола, он тем самым поощряет тех предателей, которые ради своих мелко-корыстных интересов губят всю свою Родину.

Подлинное подписали:

Генерал-лейтенант Деникин

Генерал-лейтенант Романовский

Верно: дежурный генерал генерал-майор Трухачев».

Главком смещает с должностей ряд командиров за пассивность в пресечении насилия и грабежей, категорически запрещает расстрелы красноармейцев, сдавшихся в плен, а также любые самочинные расстрелы. Он поощряет смертные приговоры военно-полевых судов, выносимые насильникам и грабителям. Неоднократно напоминает командирам об ответственности за грабежи, совершаемые подчиненными. По приказу Деникина создаются чрезвычайные комиссии по проверке фактов разбоя на местах, полномочные принимать экстренные меры. Приказом от 7 декабря 1919 года Главком ВСЮР за «пьянство и разгул некоторых воинских чинов» в тылу устанавливает меру наказания вплоть до смертной казни.

Энергичные усилия единоличного военного диктатора не давали, между тем, ощутимых результатов. Тому был ряд причин.

Сама борьба носила непоследовательный и противоречивый характер. Главком постановил считать отвоеванные у красных грузы военной добычей и продавать их с аукциона, благодаря чему казна с августа 1918 по май 1919 года пополнилась 12 205 720 рублями105. Но фактически данная акция приняла форму легализованного грабежа, так как под видом большевистского имущества в Харькове, например, отбирали имущество у крестьян.

Антон Иванович в борьбе с насилием и грабежами был одинок. Донское правительство занимало деструктивную позицию. Казакам на фронте разрешалось грабить. Когда же среди них началось разложение, Войсковой Круг, признав подобные факты, обеспокоился. Тогда командующий Донской армией заявил: не он развратил казаков, они были развращены ранее.

Правительство Дона вынесло решение: осматривать обозы казаков и отбирать у них все, что отнято у мирного населения, и возвращать владельцам. Но решение не выполнялось. Было отменено даже принятое 13 августа 1918 года постановление о применении к грабителям смертной казни.

Аргументация этого акта не выдерживает критики: принять строгие меры нельзя, потому что эти явления носят массовый характер, «всех расстрелять невозможно, а расстрелять одного будет несправедливо».

Не лучше обстояло дело и в Добровольческой армии. Следуя традициям, заложенным Алексеевым и Корниловым, многие командиры использовали жесткие меры в борьбе с разбоем. Причем, наиболее последовательную позицию здесь занимал оппонент Главкома Врангель, который всегда без колебания утверждал смертные приговоры военно-полевых судов, выносимых насильникам и грабителям, в каких бы чинах они ни находились. Вот его приказ, изданный в августе 1919 года.

«Корнет Черноморского конного полка Николаев и рядовой того же полка Борисов преданы начальником Алексеевской дивизии генералом Третьяковым военно-полевому суду за грабеж, и по приговору суда расстреляны. Другого наказания насильникам и грабителям не будет.

Никакие боевые заслуги не могут считаться для них смягчающими обстоятельствами и смягчение просто воров по этого рода преступлениям начальствующими лицами будет считаться недопустимой слабостью.

Генерал-лейтенант Врангель»

18 июня 1919 года Врангель приказом по Царицыну вводил военно-полевые суды для борьбы с грабежами и насилием над населением, 12 июля 1919 года, пересмотрев свое прежнее решение, он приказал карать смертной казнью и лишением всех прав собственности «за убийство, изнасилование, разбой, грабеж и умышленное зажигательство или потопление чужого имущества».

Но это было не типичным. ОСВАГ все чаще докладывал Деникину о том, что случаются даже поощрения разбоев. Ставропольский генерал-губернатор П.В. Глазенап на жалобу городского головы ответил, что он это находит вполне справедливым:

— Раньше они грабили, пусть теперь их грабят.

Даже в элитном Корниловском ударном полку, по данным советской военной разведки, командование грабежей не пресекало.

Армия начала прибегать к незаконным реквизициям, если не к прямому грабежу, что на­носило ущерб ее репутации.

Кроме того, Антону Ивановичу не по душе было жестоко наказывать бойцов, ежедневно под огнем рисковавших своей жизнью, страдавших и умиравших от тифа, постоянно лишенных, как он это прекрасно знал, всего самого необходимого. В мемуа­рах он с полным пониманием ситуации писал:

«Надо было рубить с голов, а мы били по хвостам».

Я полагаю, что выглядят весьма неубедительными суждения английского историка Дж. Ходкинса, приводимые в его работе «История Советской России».

Рассуждая о высокой морали белых генералов, он, не умалчивая о белом терроре, грабежах, все, однако, пытается объяснить довольно упрощенно. Высшие командиры белых «просто потеряли контроль над своими подчиненными».

А как же быть с генералами-садистами типа Покровского, печально прославившегося своими зверствами. Напомним, что это ему принадлежит циничный афоризм:

«Вид повешенного оживляет ландшафт и повышает аппетит».

Слишком уж все просто у Ходкинса…

Характерно, что в «государстве царя Антона» не был обеспечен должный уровень гласности в борьбе с насилием и грабежами. В то время как пленных чекистов и красных комиссаров вешали на городских улицах публично, своих уголовных преступников из солдатских масс старались ликвидировать незаметно. В результате психологический эффект, который должны были бы произвести на воинские части и население публичные казни негодяев из своих рядов, терял силу.

Антон Иванович тяжело переживал свое бессилие в борьбе с этим страшным злом. Он писал жене в июле 1919 года:

«Русский народ снизу доверху пал так низко, что не знаю, когда ему удастся подняться из грязи. В бессиль­ной злобе обещал каторгу и повешение... Но не могу же я сам один ловить и вешать мародеров фронта и тыла!..»

Герой моего повествования нашел в себе мужество дать жесткую оценку таким явлениям и самокритично определить свою роль и место. Деникин — один из немногих вождей белого движения (еще, пожалуй, Врангель), кто не дистанцировался от всех безобразий (как, например, Шкуро), а прямо заявил: армия опозорила себя грабежами и насилием. Они разъедали душу армии и подтачивали ее боевую мощь.

Генерал не ищет себе оправдания в глазах потомков, ибо бывший Главком ВСЮР, нес и юридическую, и нравственную ответственность за все беззакония.

Показателем прогрессирующего разложения армии явилось резкое падение дисциплины. Порой войска превращались в неуправляемые банды, страшной не только для населения, но и своих начальников. Чего только стоит крик отчаяния комендант Минеральных вод, сохраненный для потомков в РГВА.

В телеграмме №026790 от 2 февраля 1919 года он буквально умаляет штаб Кавказской армии: назначьте, пожалуйста, 100 солдат для наведения порядка и прекращения бесчинств на железнодорожной станции.

Росло число дезертиров и перебежчиков.

Семь рот Ширвинского полка, перебив своих офицеров, перешли на сторону Красной армии. Дезертировали даже из Корниловского ударного полка и артиллерии, бывшими значительно более крепкими в морально-психологическом отношении.

Бежали даже из армейских штатов, где вроде бы пули над головами не свистели. Об этом, в частности, записал в своем дневнике в ноябре 1919 г. А.А. фон Лампе:

«..из управления генерал-квартирмейстера войск Новороссийской области бежали все писаря».

Налицо имелось явное нежелание воевать. Из каждых 100 мобилизованных 2-3 человека расстреливались «за большевистскую агитацию». Однако побеги не прекращались даже в период наибольших военных успехов Главкома в августе-сентябре 1919 года106.

И никакие жесткие меры не помогали. Были учреждены военно-полевые суды, коим предписывалось в случае обнаружения преступления без задержки придавать виновных смертной казни. В мае 1919 года вводится наказание в виде каторжных работ сроком до двух лет за укрывательство. Генерал угрожает начальникам карой, вплоть до смертной казни, если они не смогут дезертиров поставить в строй.

Деникин приказал мобилизовать штаб-офицеров в возрасте до 50 лет, а обер-офицеров — до 43 лет (кто не соглашался, был обязан в течение семи дней покинуть территорию ВСЮР). Но морально-психологическое состояние офицеров резко ухудшалось. Данными об этом располагала разведка Южного фронта.

Падение нравов коснулось и высших военных эшелонов. В частном письме генерал К.К. Мамонтов сокрушался, что начальники ведут разгульный образ жизни, не интересуются судьбами России. Аналогичные мысли звучат и в письме командующего Донской армией генерала В.И. Сидорина генералу К.К.Мамонтову от 11 июня 1919 года.

Командующий делает поразительное по откровенности обобщение: в армии налицо «необычайное падение нравственных устоев нашего командного состава, влекущее за собой ряд преступных деяний».

Небезынтересно то, что к одному из главных пороков начальников он относит «непомерное употребление спиртных напитков». Это притом, что Главкому докладывали: сам Сидорин и его начальник штаба Кельчевский «часто пьянствуют». Один из современников вспоминал:

«Его поезд (Сидорина — Г.И.) скорее напоминал кочующий ресторан, чем штаб. Все были пьяны: и сам Сидорин, и Кельчевский (начальник штаба Донской армии — Г. И.) и младшие чины».

Поразителен и другой факт, приводимый в вышеупомянутом письме:

некоторые командиры в Донской армии «произвели для себя посевы, широко используя для этого труд военнопленных, кое-кто закупает ценности, путем давления и запугивания населения, и имущество, отбиваемое у красных...».

Не лучше дело обстояло и в Добровольческой армии. В октябре 1919 года командующий Добровольческой армией генерал Май-Маевский в специальном приказе отмечал:

«Опьянение доходит иногда до такого состояния, что воинские чины не отдают себе отчета в своих поступках и открывают стрельбу из револьверов, врываются в кафе с браными словами, оскорбляют публику, катаются по городу на извозчиках в непристойных позах с пением песен и вообще ведут себя не соответственно своему званию. Пора положить конец этой разнузданности».

Приказ-то Май-Маевский подписал. Только не имел он морального права требовать со своих подчиненных его выполнения. Сам слыл горьким пьяницей. Рассказывали, что когда в конце 1919 года белые оставляли Харьков, пьяного до бесчувствия командующего пришлось нести в вагон на руках. Да и известный уже читателю советский разведчик Макаров — «адъютант его превосходительства» признавался в своих воспоминаниях в том, что занимался спаиванием Май-Маевского.

На общем неблагоприятном фоне усилилась и дифференциация офицеров, которые, по оценке политотдела Южного фронта разделились на три группы: строевые, мобилизованные и штабные. Но советской разведке была неизвестна еще одна важная деталь.

Среди офицеров ВСЮР все больше стало ощущаться расслоение по значимости вклада в белую борьбу. В связи с этим белогвардейский журналист Г.Раковский образно отмечал, что армия разделилась «на князей, княжат и прочую сволочь». Под князьями им подразумевались «быховские узники», под «княжатами» — участники легендарного Ледяного. «Княжата» считали мобилизованных офицеров подневольниками, которые при большевиках «прятались в подвалах», и не любили их, точно так же, как мобилизованные — первопоходников.

Об этом ОСВАГ регулярно докладывал Главкому, но тот эффективных мер для снятия напряжения среди офицеров не принимал. Это было серьезной ошибкой. Не удивительно, что ОСВАГ стал докладывать диктатору об участившихся случаях хулиганства и пьянства среди офицеров. Более того, наметилась негативная тенденция уклонения от службы. Так, в Константинополе офицеры Особой Русской армии, по данным французского командования, просто разбежались, чтобы не быть зачисленными в Добровольческую армию.

Разложение армии нашло наиболее рельефное выражение в провале мобилизаций.

По данным штаба Южного фронта, Деникин получили от мобилизации по Харьковской, Курской, Воронежской губернии 20 000 человек107. Этого было, конечно, недостаточно. Но советской разведке не было доподлинно известно, что было известно командованию ВСЮР: положение с мобилизацией было катастрофическим.

В начале 1919 года командующий Крымско-Азовской Добровольческой армией доложил генералу Деникину: объявленное мероприятие (мобилизация) дало только 7 (!) человек. Количество уклонившихся от призыва в Крыму составило около 75-80%, по Северному Кавказу — 20-30%. ОСВАГ докладывал о том, что население Кубани систематически укрывается от фронта. Призыв проходит вяло и не встречает сочувствия у населения. Частыми стали случаи открытого невыполнения на местах приказов о мобилизации.

Я думаю, Н.А. Фиронов, утверждая в своей кандидатской кандидатской диссертации, защищенной в 1954 году, что Деникин якобы мобилизовал в ряды армии 600 000 человек (?!) ошибся108. И не стоит удивляться. Посмотрите, в каком году защищена диссертация (1954), и все станет ясно: политизированная фантастика мрачных времен культа личности Сталина…

Деникин пытался поправить катастрофическое положение дел: дал четкие ориентировки ОСВАГ на организацию идеологической борьбы с дезертирством, создал чрезвычайную комиссию по призыву лиц, уклонившихся от фронта. Но эти меры оказались малоэффективными. Тогда генерал перешел к репрессиям, начало которым положил его приказ №500 от 18 (31) марта 1919 года. За дезертирство предусматривалась смертная казнь:

«Дальше этого терпеть нельзя: города, деревни и станицы переполнены дезертирами и уклоняющимися от воинской повинности в то время как армии истекают кровью в последней, может быть борьбе. Коменданту главной квартиры и начальникам гарнизонов организовать проверку документов с целью истребить эту плесень. Одновременно организовать полевые суды, чтобы разобрать дело и в случае обнаружения преступления, без задержки предавать виновных смертной казни»109.

Судя по документам, отложившимся в ГАРФ110, репрессии определенный эффект принесли. Но он не стал долговременным.

Генерал вспоминал:

«…Чувство долга в отношении исполнения государственных повинностей проявлялось очень слабо. В частности, дезертирство приняло широкое, повальное распространение… Борьба с ним не имело успеха. Я приказал одно время принять исключительные меры в пункте квартирования ставки (Екатеринодар) и давать мне на конфирмацию* все приговоры полевых судов… Прошло два-три месяца; регулярно поступали смертные приговоры, вынесенные каким-нибудь заброшенным в Екатеринодар ярославским, тамбовским крестьянам, которым я неизменно смягчал наказание; но, несмотря на грозные приказы о равенстве классов в несении государственных тягот, несмотря на смену комендантов, ни одно лицо интеллигентно-буржуазной среды под суд не попало…».

Зато в Донбассе генерал Шкуро расстреливал не только тех рабочих, кто уклонялся от мобилизаций, но и тех, кто, так или иначе, высказывался против них.

Мобилизационные акции часто нарывались на быстро меняющуюся обстановку на местах. В Мелитополе генерал Тилло разослал приказ о немедленной явке призванных на сборные пункты. В то время власть от волостных комитетов в некоторых местностях перешла к ревкомам, которые, естественно, не спешили выполнять приказ. Из одного такого ревкома Тилло пришел ответ, в котором крестьяне сообщали, что мобилизованных к генералу они, к сожалению, доставить не могут. Взбешенный генерал послал ругательное письмо, в котором обещал повесить всех членов ревкома и объявил за каждую голову большевика награду по 1 000 рублей. Ревком немедленно ответил благодарностью за столь высокую оценку большевистской головы, приписав, что за голову генерала ревком, к сожалению, более 3 рублей 57 копеек дать не может, «включая в эту сумму и цену веревки для почтенного золотопогонника».

Не было у диктатора для проведения мобилизаций сильного административного аппарата на местах. Да и с решительными мерами по обеспечению мобилизаций Главком запоздал, в чем его упрекали некоторые командиры и начальники частей ВСЮР. И как итог — в начале 1920 г. ни одна мобилизация Главкомом ВСЮР не была проведена.

Между разложением войск и тыла ВСЮР имелась тесная диалектическая связь.

Деникин далеко не голословно заявил: из-за отсутствия спаянности тыл производит тягостное впечатление. Боле всего его волновало то, что местнические интересы шли в разрыв с решением «единственного вопроса о России».

Позже, уже в эмиграции Антон Иванович напишет:

«Развал так называемого тыла — понятие, обнимающее, в сущности, народ, общество, все невоюющее население, — становился поистине грозным. Слишком узко и элементарно было бы приписывать «грехам системы» все те явления, которые, вытекая их исконных черт нации, из войны, революции, безначалия, большевизма, составляли непроницаемую преграду, о которую не раз разбивалась «система».

На территориях, подконтрольных ВСЮР, если сказать об экономике, что она была в упадке, значит, ничего не сказать. Экономика была в полном развале. Падала производительности труда. Особенно губительными для фронта были перебои со снабжением углем. А к 1 октября 1919 года добыча угля на территории, подконтрольной ВСЮР, упала на 80%. Бедственное положение сложилось с паровозным парком. В Керчи из 59 паровозов — исправны только 15.

В расстройстве и кредитно-финансовые отношения. Война требовала все больших затрат. К концу 1918 – началу 1919 года армия ежедневно требовала 15 тыс. пудов зерна, от 450 до 500 голов крупного рогатого скота, 15 тыс. пудов зернофуража, столько же сена. Но в сентябре 1919 года месячная потребность армии составляла уже 630 пудов зерна, плюс к этому для гражданского населения — 1 млн пудов. Кризис, как видно, жестокий.

Но Главком ВСЮР не смог в своих попытках исправить кризисное состояние экономики, использовать нормальные механизмы, присущие рыночной экономике, которая имела место на белом Юге России до 1917 года. Перманентная нехватка наличности, при баснословно увеличивающихся затратах на армию, компенсировалась, в основном, за счет введения в оборот все большего количества вновь напечатанных денежных знаков. К марту 1920 года Доном и Добровольческой армией было пущено в оборот, по данным Деникина, около 30 миллиардов рублей (!). А это стимулировало инфляцию.

У Деникина не было ничего. На подчиненных ему терри­ториях находились в обращении старые царские рубли, керен­ки, большевистские рубли, рубли, выпущенные правительст­вом Дона... Главком был вынужден чеканить свою монету, но эти деньги не имели никакого обес­печения. Если в 1900 году рубль стоил 2,70 франка, то в нача­ле 1920 года 150 деникинских рублей обменивались на один французский франк.

Отчаянной попыткой поправить положение дел, стали мероприятия Деникина по обузданию инфляции за счет изъятия из обращения советских денежных знаков. В феврале 1919 года начался их обмен по конфискационному принципу. Разрешалось обменивать только 5 000 рублей на 20 % их стоимости.

Когда французское командование интервенционистских сил обратилось к Главкому с просьбой увеличить количество обмениваемых денежных знаков для иностранных подданных, он ответил категорично:

«Большевистские знаки, выпущенные любым каторжником-комиссаром, не имеют никакой цены. И только, чтобы выручить население, допущен прием некоторых знаков по уменьшенной цене. Никаких исключений из этого правила быть не может».

Но изъять советские дензнаки на практике было довольно трудно, так как в большевистской России эмиссия шла полным ходом, и советские рубли попадали на территорию, подконтрольную ВСЮР, в большом количестве. Здесь, кроме того, ходили всякие денежные суррогаты. Даже Шкуро пытался выпустить свои деньги для расчетов с населением.

Деникин пытается улучшить материальное положение офицеров, чтобы те не смогли оправдать грабежи бедственным положением, но обеспечить офицерам достойного денежного содержания, конечно, не смог (см. прил.24.).

Ни чего удивительного нет в том, что жалование военных и оклад служащих казались им мизерными.

«Мы жили под знаком драконовской экономики, — вспо­минал профессор Соколов, — Дени­кин, культивируя добровольную бедность, требовал этого под­вига и от своих подчиненных. Служащий низшего ранга получал в ноябре 1918 года 300 рублей в месяц, министры — 666 рублей. В декабре все оклады были повышены на 50%. Без тени преуве­личения я могу сказать, что мелкие служащие, солдаты и млад­шие офицеры были обречены на выбор между голодом и взят­кой. Они невольно сравнивали свое жалование с тем, что полу­чали равные им по званию советские военные и служащие...»

В июне 1919 года Деникин был вынужден в очередной раз повысить жалование. Он писал Ксении Васильевне:

«Я существенно увеличил все жалования и оклады. Особое совещание определило мне 12 600 рублей в месяц. Я согласился взять лишь половину, 6300 рублей. Надеюсь, что ты не будешь меня осуждать».

Это «существенное» увеличение на поверку оказалось со­вершенно недостаточным. Гражданское население тыла носи­ло одежду и костюмы, сшитые из униформы санитаров, кото­рую поставляли англичане. Постели, белье и медикаменты, посланные из Лондона в госпитали, «терялись» по дороге, но ими был наводнен черный рын