ЧАСТЬ III. НА ЧУЖИХ БЕРЕГАХ

Изгнанники

Не верю я, что нет другой Руси

Ведь что-то выжить помогает

И вновь молю: «Помилуй и спаси»

Пока душе еще страдает

Н. Белоконева

 

Апрель 1920 года, Константинополь, русское посольство… Антон Иванович Деникин, теперь уже бывший Главком ВСЮР, бывший диктатор, находится в состоянии, близком к душевному срыву. Русским офицером (членом ультраправой организации Харузиным) убит его лучший друг, последний, за исключением жены и дочери, близкий ему человек Иван Павлович Романовский…

— За что? — казнился генерал. Понятно, что целились в меня! Эх, Иван Павлович, мой верный и последний соратник. Миновали тебя совдеповские пули в степях Кубани, так достала пуля подлеца, да еще, с позволения сказать, офицера на чужбине! Какое же ты мне испытания посылаешь, Господи! Дай силы выдержать это!

Надо жить, ради Марины, Ксении! Я должен написать обо всем, что видел, что знаю, что было. Ведь сколько думал об этом бессонными ночами! Надо увековечить память белых воинов, сказать правду о белом деле…

Борьба? Устал…

Сколько подлости, предательства вокруг. Иван Павловича убили, какие скоты!

Не идет из головы…

Англия… Что дальше?…

…Ясным весенним днем в апреле 1920 года на константинопольский рейде поднял якорь английский дредноут « Мальборо», взявший курс на запад. На его борту находился бывший главнокомандующий Вооруженными Силами Юга России генерал-лейтенант Антон Иванович Деникин. Два дня назад прибывший сюда на английском миноносце из Феодосии он в последний раз смотрел в ту сторону, где плескались волны Черного моря, за которыми лежала Россия. Со своей семьей и детьми генерала Л.Г. Корнилова он с каждой минутой отдалялся от родных пределов. Отдалялся навсегда…

Осталась позади целая эпоха истории России, в которой ему довелось сыграть одну из ведущих ролей в политическом театре контрреволюции и белого движения.

Остались позади три года борьбы с революцией, борьбы, которая сделала его имя известным всему миру, но закончилась полным разгромом.

Осталось позади время, когда он обладал практически неограниченными диктаторскими полномочиями на огромной территории с десятками миллионов, если не верно-, то все же подданных, время, когда казалось, он был на грани победы, принесшей бы ему власть над всей страной.

Осталось позади время страшного братоубийства, когда, ты, хотя и сам не отдавал преступных приказов, не стрелял в осужденных и просто бессудно казнимых, но вольно или невольно, обогревал свои руки кровью невинных жертв безумной гражданской войны.

Впереди — другая жизнь, чужие границы, время полной неизвестности…

Антон Иванович Деникин влился в многомиллионный легион изгнанных революцией русских людей — белых эмигрантов.

Белая эмиграция — родное, но не любимое дитя революции и гражданской войны в России (1917 — 1920 гг.)...

«… На третий день Пасхи он умер в вагоне метро — читая газету, вдруг откинул к спинке сиденья голову, завел глаза…

Когда она в трауре, возвращалась с кладбища, был мирный весенний день кое-где плыли в парижском небе весенние облака, и все говорило о жизни юной, вечной — и о ее конечной.

Дома она стала убирать квартиру, В коридоре увидала его давнюю летнюю шинель, серую, на красной подкладке. Она сняла ее с вешалки, прижала к лицу, и, прижимая, села на пол, вся дергаясь от рыданий и вскрикивания, моля кого-то о пощаде…»

Печальную сцену нарисовал Иван Бунин… Писатель, изгнанный революцией за рубежи Отчизны, воочию наблюдал рок судьбы, безжалостно обрушившийся на так называемых «бывших»...

Изгнанники… Какой скорбью наполняется это слово, когда речь заходит о белой эмиграции!

Рас-стояния: версты, мили…

Нас рас-ставили, рас-садили,

Чтобы тихо себя вели

По двум разным концам земли.

В траурной музыке четверостишия, и спустя почти 80 лет с того момента, когда Марина Цветаева его написала, чувствуешь всеми фибрами души ту нечеловеческую боль наших соотечественников, потерявших Россию. Навсегда…

А было их, насильно лишенных Отчизны, тех, кто прошел свой тяжкий путь из ниоткуда в никуда, по разным оценкам, от 1,5 до 2 млн. человек! Для сравнения: в результате, например, Великой Французской революции лишилось Отечества 150 тыс. человек. Разумеется, это была людская масса, исключительно пестрая по своему социальному составу. Вспоминает великий князь Александр Михайлович:

«Адвокаты и врачи, художники и писатели, банкиры и купцы, политики и предприниматели, крестьяне и домовладельцы — все сословия российского населения (курсив мой — Г.И.) были представлены в квартале Пасси, облюбованном беженцами без видимых причин, если не считать того, что это был самый дорогой и престижный район Парижа. Им пришлось покинуть Россию отчасти из страха быть расстрелянными, отчасти потому, что понимали, что в государстве, управляемом Советами, им места не будет…».

Главная специфическая особенность белой эмиграции — наличие ядра, в лице контингента разбитых белых армий. За 5 дней ноября 1920 года, после разгрома врангелевских войск, из Крыма на константинопольский рейд прибыло примерно 150 тыс. человек, из них более 70 тыс. личного состава Русской армии барона Врангеля, то есть, более 46%. В литературе русского зарубежья в различное время проводились подсчеты, свидетельствующие, что белое воинство составляло почти половину изгнанников1.

Думается, с этим можно согласиться.

Военное ядро белой эмиграции существенным образом влияло на все стороны бытия эмигрантского социума, и, прежде всего, через воссозданную сеть военно-учебных заведений: Зарубежные военные курсы генерала Головина, более 55 кружков военного самообразования, более 10 военных училищ, средних школ и курсов, 3 кадетских корпуса. Идеологическое и психологическое воздействие на умы и сердца эмигрантов оказывали более 100 (!) военных периодических изданий различной ориентации и направленности.

«Нищие в массе своей, — писал военный эмигрантский деятель Б. Штейфон, — мы создали такую военную прессу, какой не имеют многие государства».

Белая эмиграция — составная часть более широкой общности — Российского зарубежья. Активное социально-политическое функционирование именно белой эмиграции, причем,по нисходящей, занимает период с 1920 по 1945 годы. После второй мировой войны и примерно до начала 60-х годов минувшего века, происходила довольно быстрая потеря специфических черт белоэмигрантской общности. Она перестала быть отдельной ведущей прослойкой Российского зарубежья2.

Жизнь эмигрантской массы была полна глубокого драматизма. Без преувеличения можно сказать, что многие белоэмигранты были вынуждены фактически вести непрерывную, изматывающую борьбу за выживание. Главная проблема — необходимость приспособиться к новым социальным реалиям в условиях хронической безработицы, полной неуверенности в завтрашнем дне, психологического дискомфорта. Причем, это справедливо для всех белоэмигрантов, вне зависимости регионов их проживания и социального статуса. В двадцати семи странах Европы и Азии в 1925 году, по далеко неполным данным, в помощи нуждалось около 500 тысяч эмигрантов.

Еще более усугубил материальное положение эмигрантов мировой кризис 1929 – 1933 годов, разразившийся во всех странах их проживания. В это время, например, во Франции прекратилась вербовка рабочих на предприятия. Тысячи людей оказались без работы.

Конечно, имелась в белой эмиграции и социально-имущественная дифференциация. Людьми со средствами, по крайней мере, в первое время, являлись всякого рода спекулянты, разбогатевшие в годы Первой мировой войны, генералы и офицеры разгромленных белых армий, разными путями присвоившие казенные деньги. Здесь небезынтересно свидетельство бывшего военного атташе царской России генерала Игнатьева, перешедшего на сторону советской власти. Он писал: в белой эмиграции люди расценивались, прежде всего, по имевшимся в их распоряжении деньгам.

«Не все ли было равно, откуда эти деньги происходили».

Кое-кто разбогател за счет афер уже в эмиграции. В 1923 году получила широкую известность афера некоего Троицкого. Он предлагал в Берлине услуги по помещению капиталов, обещая платить до 15% в месяц. Построенная финансовая пирамида просуществовала год, а затем рухнула. Троицкий сбежал с деньгами доверчивых вкладчиков. Невольно напрашивается на ум аналогия с печально известной аферой — финансовой пирамидой «МММ», что организовал преступник Мавроди, процветавший в России в начале 90-х годов прошлого века в условиях, выражаясь языком Маркса «первоначального накопления капитала»…

Правда, в европейском ареале белой эмиграции имелось большое количество благотворительных организаций, занимавшихся помощью белоэмигрантам. Только в Берлине их насчитывалось до 60 (многие из них быстро прекратили свое существование из-за отсутствия достаточного количества средств). Особенно следует отметить работу созданного 17 марта 1921 года в Праге Объединения российских земских и городских деятелей (Земгор). Ему активно помогало правительство Чехословакии. Например, 21 декабря 1921 года Комитет пражского Земгора получил от правительства Бенеша единовременно, без каких-либо условий, 80 тыс. крон. Активно работали организации Красного Креста, комиссар Лиги Наций по делам беженцев знаменитый полярник Ф. Нансен.

Однако радикально решить проблему трудоустройства и адаптации белоэмигрантов не представлялось возможным. Тем более что отношение правительств стран проживания белоэмигрантов к их проблемам было неоднозначным. В конечном итоге, мягко говоря, прохладным. В Германии 2 февраля 1926 года приняли закон, согласно которому иностранные рабочие могли получить работу лишь в том случае, если работодатель имел на это особое разрешение.

Небезынтересно и то, что, судя по воспоминаниям дочери Нансена Лив Нансен-Хайер, ее отцу в качестве комиссара Лиги Наций по делам беженцев часто приходилось действовать почти в одиночку, вопреки сопротивлению Лиги Наций и многих политиков.

Тяжелее всех пришлось белым офицерам. Они не имели гражданских специальностей и вынуждены были браться за любую работу в любой точке света. Вот как писал князь Касаткин-Ростовский:

Мы грузчики, мы разгружаем вагоны,

Мы носим мешки на усталой спине,

Мы те, что носили недавно погоны

И кровь проливали за Русь на войне

Лишили нас чина, средств жизни и званья,

Лишили мундир наш былой красоты,

Но кто из груди нашей вырвет сознанье,

Что мы перед Родиной нашей чисты?!

…В архивах сохранились уникальные документы, свидетельствующие о бедственном положении бывших белых офицеров. Так, неизвестный поручик (подпись неразборчива) в заявлении в Русский комитет по делам беженцев (Мюнхен) от 3 июля 1932 года, в котором дает соглашение на неквалифицированную работу в бельгийском Конго, пишет следующее:

«Давно уже без работы. Голодаю… Просить не умею. Скоро буду буквально на улице. При создавшемся тяжелом положении в Европе (на скорое улучшение которого надежд нет) жизнь диктует искать экзистенцию вне Европы»3.

Не приносили особого эффекта в улучшение материального положения бывших белых офицеров попытки многих из них служить в известном французском Иностранном легионе. Власти буквально шли на прямой обман, вербуя бывших белых офицеров на тяжелую службу в рядах иностранного легиона в заморских владениях Франции. Обещая 160 франков месяц и единовременное пособие по окончании службы в размере 4 тысяч. На самом деле, русские легионеры получали не более 75 сантимов в день, что с трудом могло обеспечить полуголодное существование. Это притом, что, по оценкам, французского командования, русские волонтеры являлись самой боеспособной частью Иностранного легиона.

Неудивительно, что именно среди бывших белых офицеров были наиболее рельефно выражены антибольшевистские настроения, стремление к реваншу, восстановлению дореволюционного статус-кво России.

Основная масса белых эмигрантов постоянно находила в угнетенном морально-психологическом состоянии. Кроме горечи сокрушительного поражения, следствием которого стала потеря Отечества, эмигрантов угнетало, что они на чужбине, в общем-то, никому не нужны.

Писатель Алексей Толстой, сам некоторое время бывший в эмиграции, очень тонко подметил важную психологическую особенность белоэмигрантов:

«Их (эмигрантов – Г.И.) распирала сложность собственной личности. Поставленные вне закона, они примирились бы даже с имущественными потерями, но никак не с тем, что из жизни может быть вывернуто его “я”».

Это порождало постоянные мечтания, веру в оптимистические фантазии, сопровождаемые часто крайней депрессией, потерей чувства времени. Крушение иллюзий проходило ежедневно и влекло за собой большие человеческие трагедии. Все это обостряло ностальгию, присущую русскому человеку вообще в особо крупных размерах, — с одной стороны, и мечтание о возращении на Родину, становившимися все более утопичными, в силу исторических реалий, — с другой стороны.

Когда мы в Россию вернемся… о, Гамлет восточный когда?

***

Когда мы в Россию вернемся…но снегом ее замело.

Пора собираться. Светает. Пора бы и двигаться в путь.

Две медных монеты на веки. Скрещенные руки на грудь...

Красиво сказал Георгий Адамович …

Оригинальные психологические наблюдения имеются в данной связи в воспоминаниях великого князя Александра Михайловича:

«Знай они (эмигранты — Г.И.), что им уже никогда не вернуться, то, возможно, предпочли бы пули и продовольственные карточки. Пока же они ожидали, что в скором времени поменяются с Лениным местами, у них развивалось то, что на языке эмигрантов в 1918 – 1923 гг. называлось «психологией нераспакованных чемоданов». Они жили одним днем, занимали друг у друга деньги и обещали своим домовладельцам и бакалейщикам, что с их счетами все будет улажено, как только «Россия вновь станет Россией». Заголовки их газет — в Париже в ту пору издавались три русские газеты — каждое утро убеждали их, что Красная армия вот-вот взбунтуется и что в Москве в постоянной готовности держится специальный поезд для перепуганных насмерть главарей Советов. Это звучало обнадеживающе. После перепечатки во французской прессе эти вести помогли преодолеть сопротивление мясников и владельцев гостиниц. Видимых причин искать работу или как-то обустраиваться тоже не было, ведь через месяц-другой порядок в России будет восстановлен. Вот они и сидели себе на террасах кафе или вокруг зеленых столов в клубах, гадая, в каком состоянии найдут они свое имущество и пытая удачу в «баккара» или «железке» (азартные игры — Г. И.)»

Увы, мечты, мечты, где ваша сладость?!..

Однако белоэмигрантский социум, несмотря на все трудности, стал своего рода особым состоянием духа россиян, вольно или невольно потерявших Отечество в результате революционных потрясений.

Белая эмиграция сохранила ценности и традиции русской культуры. Более того, они были продолжены. Через новую творческую жизнь ради духовного прогресса, независимо от того, суждено ли было белоэмигрантам вернуться в Россию или умереть на чужбине.

В белой эмиграции, по сравнению со средними показателями царской России, имелся высокий образовательный уровень. Примерно две трети взрослых эмигрантов имели среднее образование, почти все начальное, каждый седьмой — университетский диплом. Не случайно, особое внимание уделялось постановке образования детей эмигрантов. В 1924 году под эгидой Земгора работало 90 школ, где учились 8835 приходящих учеников и 4954 ученика — на полном пансионе.

Эмигранты стремились сохранить у детей знание традиционной русской культуры и привить навыки, которые помогли бы играть созидательную роль в будущей освобожденной от большевиков России. На первое место в образовательном процессе ставилось воспитание любви к России образца до 1917 года. Именно поэтому в эмигрантских школах преподавался специальный предмет — «Отечествоведение». Я располагаю интересным документом. Деникин в письме своей жене от 17 февраля 1929 года*, сообщает, что их дочери Марине на уроках по отечествоведению бывает иногда скучно, так как она по этому предмету много знает.

Была создана и сеть высших учебных заведений. В Париже открылся в 1925 г. Франко-русский институт. Весной 1926 года в нем числилось 153 студента. Совет профессоров возглавлял Милюков. Было объявлено, что цель подготовки молодых кадров — их использование «для общественной деятельности на родине». Благодаря помощи правительства Чехословакии в 1920-е годы удалось организовать целый ряд русских вузов. Высшая школа России в изгнании возрождалась.

Белая эмиграция внесла вклад и в развитие всех отраслей науки, как фундаментальной, так и прикладной. В 1922 году, когда из советской России выслали в соответствии с решением высшего политического руководства страны более 100 представителей научной и творческой интеллигенции, в эмиграции, по некоторым оценкам, находилось около 500 ученых. В 20 – 30-е годы минувшего века увидело свет 7 038 научных трудов, из них почти две трети — работы по богословию, праву, историографии. В 1921– 1924 годах в эмиграции было издано 3 775 названий книг, от русской классики, детской литературы до естествознания. С 1921 по 1930 годы учеными русского зарубежья было проведено 5 съездов “академических организаций”, где тон задавали бывшие профессора и доценты бывших русских университетов.

Особенно развивалась историческая наука. На чужих берегах оказалось более 90 историков — специалистов по российской истории, медиевистике, византиеведению, славистике и т.д. В их числе — ученые, получившие мировое признание: Н.П. Кондаков, П.Н. Милюков, А.А. Кизиветтер, П.Б.Струве, Е.Ф.Шмурло, Г.В. Вернадский, М.М. Карпович.

В Праге работал исторический семинар под руководством Н.П. Кондакова — академика Петербургской академии наук, крупного ученого, специалиста в области истории искусств и византиноведения. Он умер в 1925 году, но семинар продолжал свою деятельность еще несколько лет. Всего за 1926 – 1939 годы вышло 11 сборников, подготовленных в семинаре, преобразованном в Институт им. Н. П. Кондакова.

Однако темой номер один в белоэмигрантской историографии стала революция и гражданская война в России. Не случайно, в библиографическом указателе русских изданий, вышедших за границей в 1918 – 1924 годах, в отделе истории революции и гражданской войны, в различных рубриках, насчитывается 2 024 названия.

Функционировало и большое количество издательств. Только в Берлине с 1918-го по 1928 годы имелось 188 эмигрантских изданий различного профиля. В 1925 году в разных странах было зарегистрировано 364 периодических издания на русском языке. По другим подсчетам, за период с 1918-го по 1932 годы увидели свет 1005 русских эмигрантских журналов. О размахе периодики русского зарубежья говорит следующий факт: Гуверовский институт войны, революции и мира (Стенфорд, Калифорния) к середине 1984 г. собрал коллекцию более 400 томов книг и брошюр, приблизительно 7000 статей, очерков периодики и свыше 2000 газет и журналов. В этом огромном массиве изданий печатались, в том числе и произведения крупных российских писателей, творчество которых оставило неизгладимый след в русской литературе — И. А. Бунина, А.И. Куприна, М.И.Цветаевой Д.С. Мережковского, З.И. Гиппиус, А.Т. Аверченко, Н.А. Теффи, В.Ф. Ходасевича и. др.

В такой сложный конгломерат и влился Деникин. Он жил среди людей, которые еще вчера воевали. Их души, выжженные кровавой войной и вынужденной навечно разлукой с родимой землей, казалось, подернулись пеплом. Но в них пылал огонь ненависти. Ярая ненависть к Советской России, большевизму обжигала их сердца много лет, по крайней мере, до начала Великой Отечественной.

В данной связи Н. Бердяев сделал одно тонкое замечание:

«На меня мучительно действовала злобность настроений эмиграции, — писал он. Было что-то маниакальное в этой неспособности типичного эмигранта говорить о чем-либо, кроме большевизма».

Жгучая ненависть — мощная сила. И не случайно Ленину, о ненависти к большевизму, перемешанной со склоками и дрязгами в белой эмиграции, систематически докладывали, как явствует из архивных документов, отложившихся в РГАСПИ, аналитики Коминтерна уже в 1920 – 1921 годах4.

Казалось, что ненависть к большевизму должна была стать мощным консолидирующим началом для белой эмиграции. Но этого не случилось.

Главная причина — социально-политическая разобщенность белоэмигрантского социума. Она приводила зачастую к курьезам. Великий князь Александр Михайлович как-то раз наблюдал картину, которую, по моему суждению, можно расценивать как знаковую для политической деятельности белой эмиграции.

Двое мужчин в кафе обменивались взглядами, «исполненными нескрываемой ненависти». Бывший крупный сановник бывшей Российской империи узнал их — Савинков и Керенский. Александр Михайлович подозвал официанта и спросил:

— Я не ошибся? Вон тот господин, это Керенский?

— Прошу прощения, мсье, — последовал смущенный ответ, — но у нас общественное заведение. К сожалению, мы обязаны впускать каждого, у кого наберется денег на чашку кофе.

«Он (официант — Г. И.) не мог понять моего истеричного смеха, — писал мемуарист. Мало кто из французов смог бы осознать пикантность той сцены. Нужно быть русским и прожить двадцать лет покушений и восстаний, чтобы оценить эту тонкую иронию судьбы. Савинков, Керенский и великий князь — все трое на террасе одного и того же третьесортного кафе в Париже, все трое в совершенно одинаковом положении, задыхающиеся от бессильной злобы, не знающие, позволят ли им остаться во Франции и наберется ли у них завтра денег на чашку кофе. Это было нечто совершенно новое, нечто не разу не испытанное ни французскими изгнанниками 1790-х, ни несгибаемыми Стюартами. Не один Робеспьер не сиживал с герцогом Орлеанским в его неоплаченном номере в вонючей Грошевой гостинце в Филадельфии, и один Кромвель не скакал бок о бок с Карлом II по роскошным полям Бургундии в поисках снеди и пяти фунтов взаймы»…

Но была еще одна существенная причина, которую я условно назвал бы «синдром поиска ответов на извечные вопросы русской интеллигенции вопросы: «Кто виноват? и Что делать?».

Вопросы эти оказались неразрешимыми, что привело к психологическому неприятию оппонентов, конфронтации и поляризации белоэмигрантского общества. В.А. Маклаков, в письме историку А. Кизиверту от 7 сентября 1923 года отмечал:

«…избавление России от теперешнего кошмара совершится путем какого-то внутреннего оздоровления... Тогда можно в эмиграции «от нечего делать разделиться на партии в ожидании лучших времен, делить шкуру неубитого медведя и радоваться как большому успеху, если мы в чем-нибудь подловим наших противников. Это, по-видимому, и есть специальная психология всякой эмиграции еще с начала прошлого века».

Небезынтересно, что то, о чем пишет Маклаков, заметил еще в свое время Энгельс, характеризуя поведение, настроения, деятельность разного рода эмигрантов, бежавших за границу в результате революции.

«Создаются партийные группировки различных оттенков, — писал он, — каждая из которых упрекает остальных в том, что они завели коня в трясину, и обвиняет их в предательстве и во всевозможных грехах. При этом... ведут конспиративную работу и печатают листовки и газеты, клянутся, что через четыре часа опять «начнется», что победа обеспечена, и в преддверии этого уже заранее распределяют правительственные посты. Разумеется, разочарование следует за разочарованием, а так как это не ставят в связь с неизбежными историческими условиями, которых не желают понять, а приписывают случайным ошибкам отдельных лиц (подчеркнуто мной — Г.И.), то нагромождаются взаимные обвинения, и дело кончается всеобщей склокой. Такова история всех эмиграций..., а кто из эмигрантов сохраняет рассудок и благоразумие, тот старается отойти подальше от бесплодных дрязг, как только представляется возможность сделать это в тактичной форме, и принимается за что-нибудь полезное».

Интересная деталь: старые русские политические партии возобновляли свою политическую деятельность в эмиграции совершенно в других условиях, продолжая существовать, хотя для этого не было никаких разумных оснований. Характеризуя сложившийся политический спектр белой эмиграции, ставший одним из ее видных деятелей Струве, писал:

«С одной стороны стоят доктринеры-монархисты, именующими себя легитимистами, стоящие за реставрацию и считающие законным наследником императорского трона великого князя Кирилла; на другом конце находятся доктринеры-республиканцы, видящие необходимость установления в России республиканского строя; эта группа делится в свою очередь на две: буржуазную с П.Н. Милюковым во главе и социалистическую во главе с А.Ф. Керенским».

Конечно, Струве не дал здесь всех оттенков. Тем не менее, ясно, что политические силы белой эмиграции разделились на два больших лагеря: монархисты и республиканцы.

Монархический лагерь являлся более однородным, по сравнению с лагерем республиканцев. Этому способствовало то, что монархистам было присуще более четкое понимание цели и задач, на что указывал еще в 1923 году историк белой эмиграции В. Белов, писавший, что монархисты были единственной политической силой, твердо знавшей, чего она хочет и к чему стремится, «откровенно и четко об этом заявляя». В 1923 году Гучков писал:

«Я не могу мыслить себе Россию успокоенной, возрожденной, вернувшейся к труду под иной сенью, как под сенью монархии».

Но и у монархистов были свои серьезные противоречия. Монархисты отчаянно спорили о том, кто будет на престоле после реставрации монархии в России. Появились две группы: кирилловцы и николаевцы (сторонники великих князей Кирилла Николаевича и Николая Николаевича). Их противоборство имело место в виде глухой, но достаточно жесткой вражды. Она стала, правда постепенно затихать после смерти в 1929 году великого князя Николая Николаевича.

Лагерь республиканцев, в отличие от монархического, являл собой более пестрое в идеологическом отношении и более организационно разобщенное новообразование. Основную политическую силу составляли «милюковцы».

В эмиграции Милюков двадцать лет редактировал газету «Последние новости», был автором большей части передовых статей, где получили отражение его идейные, программные и тактические установки. Он первым выдвинул тезис о необходимости перемены тактики. Хотя цели борьбы не меняются, доказывал он, «продолжать борьбу в старой форме невозможно». Крупный историк и экс-министр Временного правительства выдвинул лозунг «преодоления большевизма изнутри». Ставка была сделана на внутреннюю нестабильность в Советской России. В итоге, партия кадетов раскололась на правых и левых.

Защищая новую тактику от нападок Шульгина, других видных правых деятелей, Милюков в поисках надежных союзников создал в 1924 году «Республиканское демократическое объединение» (РДО). По утверждению участников РДО, оно не было ни партией, ни коалицией партий, а сговором «лиц от левых кадетов до правых социалистов». Милюков выработал принципы новой тактики РДО: ведение борьбы с советской властью во всех формах; установление в России «подлинного народоправства»; действия в рамках «демократического миросозерцания»; закрепление земли на правах собственников за крестьянами; отказ «от коммунистической системы хозяйства».

С середины 20-х годов ушедшего столетия РДО окончательно заняло «среднюю линию»: отрицая всякую возможность примирения с советской властью, РДО не признавало старой «белой идеологии» и монархистских установок. К руководству был принят тезис Милюкова об эволюции коммунистической системы изнутри и отсутствия в России условий для термидора. В преддверии второй мировой войны Милюков занял патриотическую позицию. В одном из своих докладов на собрании РДО он заявил, что помочь свержению большевиков эмиграция может очень мало, а «способствовать расчленению России может очень много».

После нападения Гитлера на СССР Павел Николаевич заявил о гигантской катастрофе и осудил фашизм, посягнувший на его Родину. В 1943 году, незадолго до смерти, будучи на юге Франции, он написал статью, разошедшуюся во многих ротаторных и машинописных экземплярах, где отмечал, что победы Красной армии обязывают пересмотреть прежние оценки:

«Когда видно достигнутую цель, лучше понимаешь и значение средств, которые привели к ней. Ведь иначе пришлось бы беспощадно осудить поведение нашего Петра Великого».

Среди социалистических партий наиболее агрессивно вели себя «савинковцы». Савинков летом 1921 года попытался возродить антисоветский «Народный союз защиты Родины и свободы» образца 1918 года. Ставка, по-прежнему — террор. Причем, была взята линия на тесный контакт с правящими кругами Франции и Польши и отмежевание от Врангеля. Амбициозный по природе и авантюрист по призванию Савинков призвал всю эмиграцию сплотиться вокруг него под лозунгом: «За третью, новую Россию». Но конец бурной деятельности лидера НСЗРиС известен: в результате операции ОГПУ он был арестован, передан суду, где вскрылась вся безнадежность борьбы «Народного союза защиты Родины и свободы». Осталось Савинкову только спикировать в тюремное окно, беспечно незакрытое надзирателями…

А может не беспечно?!..

Группировка правых эсеров не принимала участия в савинковском терроре. Она занималась, в основном, разработкой утопической концепции, суть которой — «назад, в капитализм». Примерно такую же позицию занимали и остатки меньшевистских групп. Их лидеры уповали на скорую эволюцию советской власти, ее демократизацию. В организационном отношении и эсеры, и меньшевики быстро ослабели, постепенно растворяясь в политической жизни: закрывались их периодические издания («Воля России» и «Дни»); притока новых членов партии не ощущалось; эмигрантская общественность в них разуверилась, выступления в печати лидеров агонизирующих партий встречались прохладно.

Не удались попытки объединения антисоветских эмигрантских сил, хотя и инициировались (Зарубежный съезд 1926 года).

Но самой мощной силой в белой эмиграции было суждено стать «Русскому Обще-Воинскому Союзу» (РОВС). Он оставил самый заметных след в политической жизни русской эмиграции в 20-30 годах прошлого столетия. Ни одна из эмигрантских организаций не имела в своем составе таких известных военачальников, которые сосредоточились в РОВСе и, наконец, не понесла таких значительных потерь.

Его создатель — генерал Врангель, подписавший 1 сентября 1924 года приказ №35 по Русской армии5. Это стало начальной точкой отсчета истории уникальной организации белого офицерства в изгнании.

11 сентября Врангель дал секретные указания должностным лицам о главном предназначении РОВС — сохранение Русской армии в новом виде, в связи с изменившейся конкретно-исторической обстановкой (см. прил.26).

Предтеча РОВС — организационная работа Врангеля и его соратников по сохранению остатков белых армий в эмиграции. Аналитики Коминтерна сообщали в секретариат Ленина, что Врангель выразил твердую уверенность: при помощи союзников он рассчитывает сохранить почти семидесятитысячную армию, и до 1 мая 1921 года высадиться в одном из пунктов Черноморского побережья Советской России6.

Остатки Русской армии были сведены в три корпуса и размещены в лагерях на Галлипольском полуострове (1 Армейский корпус), на о. Лемнос и в районе Чалтаджи, в 50 км. от Константинополя (Донской и Кубанский казачьи корпуса). В счет их содержания были переданы французским властям русские корабли, задействованные в эвакуации белых. Среди них 2 линкора, 2 крейсера, 10 миноносцев, 4 субмарины, 12 других кораблей. В 1932 году многие из них были проданы на слом.

Армия находилась в неимоверно трудных условиях, о чем сохранились воспоминания очевидцев-участников «галлиполийского сидения»7. Однако Врангелю удалось (правда, не до конца и не с тем качеством, как хотелось бы) решить главную задачу: создать в Галлиполийских лагерях «надежный и вполне подготовленный кадр будущей армии».

В 1921 году личный состав 1 армейского корпуса составлял: офицеров — 9 540; «нижних чинов» — 15 617; чиновников — 569; врачей — 142; Всего — 20455 человек. В период пребывания корпуса в Галлиполи развернули деятельность 6 военных училищ, в которых к октябрю 1921 года насчитывалось 187 офицеров, 72 чиновника, 1482 юнкера и 184 солдата. В Галлиполи были произведены в офицеры 383 юнкера, а история русских военных вузов в изгнании продолжалась и после переезда армии на Балканы.

С воинским контингентом проводилась интенсивная боевая подготовка и соответствующая воспитательная работа, что позволяло командованию армии поддерживать, в основном, стабильное морально-психологическое состояние личного состава. Огромную рол сыграла здесь церковь. Она сделала центром воспитания воинов-изгнанников 7 полковых храмов. Символичным стало открытие и освящение 16 июля 1921 года особого памятника в честь в память усопших чинов корпуса, солдат и офицеров Императорской армии, умерших в союзническом плену 1854 – 1855 годов, и запорожцев, умерших ранее в турецком плену.

В Галлиполи состоялось 7 торжественных парадов в честь традиционного праздника Георгиевских кавалеров.

Для подъема морального духа войск врангелевское командование выпускало «Информационный листок», напечатанный на машинке. Он распространялся среди солдат и офицеров. И в каждом листке был обзор о положении в Советской России, «о восстаниях, о последних днях большевиков» и т.д.

Но не все было так хорошо во времена «галлиполийского сидения», как иногда это описывается в постсоветской историографии8.

Приходилось прибегать и к репрессиям. Только в 1 Армейском корпусе военно-полевому суду были преданы, по официальным данным, 75 солдат и офицеров, а 178 осуждены корпусными судами. Виновные приговаривались к смертной казни, к каторжным работам и арестантским отделениям, около 40 солдат и офицеров были разжалованы в рядовые.

Неимоверно трудные материально-бытовые условия, оторванность от России, недопонимание, неясность целей дальнейшей борьбы, неуверенность в завтрашнем дне, тоска по Родине и стремление вернутся в Россию, или, по крайней мере, покинуть ряды армии, поразили многих военных эмигрантов.

В мае 1921 года в ходе переброски войск на Балканы, Врангель издал приказ. В нем, в частности, отмечалось:

«…те, кто в силу своего слабого здоровья или по каким бы то ни было другим причинам, чувствует себя не в состоянии больше оставаться в рядах армии, должны в трехдневный срок заявить об этом по команде — они будут переведены на беженское положение». Около 20% личного состава армии, воспользовавшись предоставленной возможностью покинули ее ряды и перешли в категорию беженцев».

Еще сложнее было морально-психологическое состояние казаков. На острове Лемнос разброда и шатаний было больше нежели в Галлиполийских лагерях. Из 40 тысяч строевых казаков в Советскую Россию вернулось более 7 100 человек.

Малоэффективными оказались и усилия Врангеля по сформированию своего рода правительства России в изгнании — «Русского Совета». Он официально был объявлен преемственным носителем законной власти, объединяющим силы, «борющиеся против большевиков». За такими усилиями барона-изгнанника внимательно следили, как явствует из архивных документов, аналитики Коминтерна.

В докладах в Москву особо подчеркивалось, что в Русском Совете нет единства. Но уже на первом заседании 5 апреля 1921 года в Константинополе, он пытался потребовать от западных правительств объявления ультиматума Советской власти. Русский Совет оказался аморфной организацией, с которой, по признанию Врангеля, никто особенно не считался. Попытка объединить вокруг него и армии «национальномыслящих людей» закончилась неудачей9.

Серьезно подтолкнуло Врангеля на создание РОВС и то, что союзники сорвали де-факто его попытки сохранить остатки армии. В апреле 1921 года Франция прекратила ему кредит. Как следствие, контингенты его войск <