И чем жёстче, тем луче

Как-то во время одного из «круглых сто­лов» с участием ведущих политологов, на обсуждении оказался вопрос: «А ка­кая, собственно, форма существования была бы наиболее приемлема для России»? Причем ответ требовался краткий, буквально в двух-трех словах, что называется, в режиме блица. Когда очередь дошла до меня, я сказал «Борьба с самодержави­ем». Коллеги дружно хмыкнули, поощряя за остро­умие, но сказанное всерьез явно не приняли. А зря.

По сути дела в предложенной формуле была – надо сказать, достаточно прозрачно – закодирова­на мысль, что в России может быть эффективной лишь такая политическая модель, в которой орга­нически сочетаются два обязательных компонента: с одной стороны, стремление к концентрации влас­ти, определяемой в России как самодержавие, неза­висимо от того находится власть в одних руках, при­надлежит какой-либо партии или даже группе партий, а с другой – противостоящая самодержавию широкая народная оппозиция, смысл которой состо­ит в том, чтобы бороться не за власть, а с властью.

Причем бороться не от случая к случаю, не от повода к поводу, не от одной избирательной кам­пании к другой. Всплески такой борьбы приносят только эпизодические успехи, хотя бывает, что и весьма значительные – массовые уличные выступ­ления пенсионеров в начале 2005 года конкретное тому подтверждение, – а постоянно, в режиме «поп stop», не ставя перед собой никаких иных целей, кроме самой борьбы, способной оказывать стиму­лирующее давление на уже существующую власть. Смысл такой борьбы состоит в качественном совер­шенствовании самой системы власти, а не только ее персонально-кадрового состава.

В принципе считается, что процесс такого совер­шенствования в условиях демократии происходит за счет функционирования состязательной партийно-политической системы, открывающей возмож­ность чередования у кормила государственного корабля власти и оппозиции. Исторический опыт западных демократий, где власть и общество при­спосабливались друг к другу на протяжении мно­гих веков, этот демократический механизм действо­вал и действует вполне надежно и эффективно.

Этому в значительной, если не в решающей мере способствовало то обстоятельство, что в западных странах процесс формирования социальных слоев общества шел равномерно. Между условиями жиз­ни и интересами различных категорий населения не возникало непреодолимых барьеров или провалов, не создавалось катастрофического разрыва в дохо­дах, что неизбежно ведет к возникновению не со­стязательной, а конфронтационной модели государ­ственного устройства.

Россия в этом смысле представляет собой хрес­томатийный пример именно конфронтационной модели. Опыт чередования власти и оппозиции у нас отсутствует как таковой. Люди или партии, ка­кими бы на первый взгляд замечательными каче­ствами и политическими устремлениями ни обла­дали, очень скоро скатываются к самодержавию, как если бы никаких иных методов управления и поведения не существовало. К этому их влечет не злая воля или жестокий нрав, а объективные зап­росы обстоятельств и времени.

Однако не надо думать, что конфронтационная модель – это всегда плохо, что она не имеет никакого отношения к демократии. Эффективность той или иной демократической модели оценивается по ее результа­там, по способности удовлетворять объективные кон­кретно-исторические потребности страны и общества.

Для тех, кто относится к конфронтационной модели государственного устройства предвзято, напомню, что строя свою политику именно на ос­нове такой модели Россия вошла в число мировых держав, не раз вырывалась на передовые истори­ческие рубежи, удивляла мир своими достижения­ми, победами и взлетами.

Не особенно вдаваясь в подробности и детали, перечислю лишь те периоды истории страны, кото­рые принято считать наиболее успешными, даже звездными. Это время Ивана Грозного, эпоха Пет­ра Первого, царствования Екатерины Великой и императора Александра II. И, наконец, самый мощ­ный рывок, пришедшийся на начало XX века, ко­торый обычно связывают с именем реформатора Петра Столыпина, как и все вышеперечисленные, произошел на фоне мощных народных протестных движений, бунтов, восстаний и даже революций. Все это невольно наводит на мысль, что российская власть только тогда начинает, что называется, «чесаться», когда ее «припекает» снизу, как если бы она сидела на раскаленной сковороде.

Всё это дает основания рассматривать это качество российской власти как генетически обусловленное, без учёта которого построить эффективную модель управления обществом представляется затруднитель­ным. Для того чтобы такая модель возникла, наверху должна быть крепкая самодержавная власть, внизу – мощный потенциал протеста, широкая народная оп­позиция, которая не разменивается на депутатские мандаты и министерские кресла, а держит «верхи» в постоянном страхе, что их полномочия и благополу­чие всецело зависят от настроения людей, от того, насколько они удовлетворены действиями властей. В концептуальном плане такая модель должна сосредо­точивать на одном полюсе силу совокупной власти, с учетом всех партий, которые борются за властные полномочия на основе согласованных «правил игры» а на другом – организационно оформившийся Объе­диненный фронт народного протеста.

Особую актуальность вопросу о выборе эффек­тивной модели управления придает то обстоятель­ство, что сегодня Россия оказалась перед лицом не­обходимости решать задачу строительства Гражданского общества. Западные образцы здесь, к сожалению, не срабатывают. Формально мы уже дав­но все построили у себя так, как «у них», но желае­мого результата не добились. В России существуют различные партии, в том числе вроде бы и оппози­ционные, создано множество общественных органи­заций, ассоциаций, союзов; обеспечивается «свобо­да слова»; соблюдаются все другие требования де­мократии. Иными словами, все признаки Гражданского общества вроде бы налицо, а самого Гражданского общества как не было, так и нет.

Следовательно, причину происходящего надо не искать не в соответствии или несоответствии российских условий западным образцам, а в недопонимании того факта, что в разных странах, в различных конкретно-исторических обстоятельствах одни и те же задачи и проблемы решаются по-своему, с учетом общественно-политической генетики страны, национально-психологических, духовно-нравственных особенностей ее народа.

Аналитики и политконсультанты, утверждающие, что Гражданское общество строится на взаимодей­ствии с властью, на укреплений доверия к ней, либо заблуждаются, либо намеренно искажают суть про­блемы. Взаимодействию с властью и упрочению до­верия к ней должна служить политическая система, участвующие в борьбе за власть партии и организа­ции. В конечном итоге именно на этой базе форми­руется государство. У Гражданского общества иное функциональное предназначение – оно прежде все­го должно быть ориентировано на консолидацию протестных настроений, на создание благоприятных условий для продуктивных действий не столько по­литической, сколько широкой народной оппозиции.

Не надо думать, что демократия как форма эффек­тивного управления обществом всегда стремится к минимизации, а то и вообще устранению обществен­но-политической конфронтации. Вовсе нет. Предста­вить дело таким образом хотела бы только власть и те, кто непосредственно обслуживает ее интересы. Но общество в целом вовсе не обязано заботиться о со­здании комфортных условий существования власти.

Начиная со времен Аристотеля считается абсо­лютной истиной, которую никто не берется оспа­ривать: власть – это всегда насилие, а в ее основе лежит страх. Демократия, пришедшая на смену дес­потическим формам правления, не изменила, а лишь модифицировала природу власти. На смену наси­лию по произволу пришло узаконенное насилие. Закон до сих пор остается одной из форм принуж­дения. «Страх» как был, так и остался основой власти. Изменилось лишь его предназначение.

Если прежде эффективность управления держалась на страхе народа перед властью, при демократии – на страхе власти перед народом. В этом состоит её, де­мократии, историческая заслуга перед человечеством. Если такой страх присутствует, власть действует эф­фективно, если нет – она начинает работать только на себя, напрочь забывая о своем функциональном пред­назначении служить интересам страны и народа.

По сути дела управленческий механизм демокра­тии, все ее формы, нормы, институты и принципы настроены именно на то, чтобы достаточно регуляр­но напоминать власти, что истинным хозяином стра­ны является народ. Но в разных странах этот меха­низм действует по-разному.

Если сегодня говорить о коренных различиях меж­ду западными демократиями и ее российским анало­гом, то одно из них как раз сводится к тому, что в Рос­сии общественное мнение в качестве фактора реаль­ного критического воздействия на власть отсутствует. У нас можно говорить, писать и показывать по теле­визору практически все, что угодно, демонстрировать любые злоупотребления, вносить какие угодно пред­ложения, но все это ни к чему не приводит.

Другое отличие состоит в том, что у нас по сути дела проводятся выборы без выбора. Какая бы партия ни приходила к власти, она оказывается под воздей­ствием самодержавной парадигмы. Заполучив в своё распоряжение президентские, министерские, депутат­ские кресла, начинает работать только на себя.

На Западе, прежде всего в таких странах как США, Великобритания, Франция, Германия, политическое лидерство находится в иной зависимости. Здесь сменяют друг друга партии право-консервативной и социально-демократической ориентации. Такое чередование обеспечивает необходимый об­щественно-политический и социально-экономичес­кий баланс, удерживает страны от потрясений и резких шараханий из стороны в сторону.

Если эти коренные различия принять к сведе­нию, то становится очевидным, российская демок­ратическая модель управления обществом, если мы хотим, чтобы она работала эффективно, должна быть нацелена, как это ни парадоксально звучит, не на сглаживание возникающих конфликтов и противоречий, а на их конструктивное обострение. Подчеркиваю, конструктивное. Ни в коем случае не ведущее к обязательному свержению самодер­жавной власти.

Что за смысл ее свергать, если она всякий раз воз­рождается в своем исконном самодержавном каче­стве. В этом смысле наш государственный герб, по­вторяю, скорее легендарная птица Феникс, чем дву­главый орел. Российскую власть нужно постоянно держать в напряжении, если хотите, в страхе перед тем, что ниспровержение возможно, но отнюдь не предрешено. Это ощущение помогает российской власти поддерживать себя в дееспособной «форме». Что от нее, собственно, только и требуется.

Но тогда все упирается в вопрос: каким должен быть механизм демократического устрашения влас­ти? В прежние времена достижению этой цели слу­жили стихийные народные бунты, дворцовые пере­вороты, заговоры, интеллектуальный протест рос­сийской интеллигенции против власть имущих. В нынешних условиях демократический механизм ус­трашения власти воплотился в России в норму голо­сования «против всех».

За весьма короткие сроки, всего за три парла­ментско-президентские избирательные кампании, голосование «против всех» обрело все необходи­мые количественные и качественные признаки вполне самостоятельного сектора российского общественного мнения и политического поведе­ния граждан. Я нахожу этому феномену только одно объяснение: голосование «против всех» как нельзя лучше соответствует задачам формирова­ния в России широкой народной оппозиции, спо­собной бороться не за власть, а с властью с це­лью повышения ее эффективности.

Любое жизнеспособное общественно-политичес­кое движение обязательно проходит три этапа ста­новления и развития. Это – самоидентификация, са­моорганизация и самореализация. Сегодня мы име­ем право говорить только о том, что с помощью конституционной нормы голосования «против всех» десятая часть избирателей России пришла к выводу: чтобы заставить российскую власть дей­ствовать эффективно, над ее головой обязательно должен нависать «Дамоклов меч» неизбежного воз­мездия. В этом смысле, самоидентификация «противвсешного» движения состоялась. Теперь на по­литической повестке дня решение второй ключевой задачи – самоорганизация.

Достаточно часто приходится слышать, в том числе и от представителей властных структур, от лидеров политических партий и общественных дви­жений, что массовые движения только тогда быва­ют прочными и устойчивыми, когда стремление к объединению приходит «снизу», когда сами люди тянутся к организации. Но вот парадокс: на словах все будто бы за самоорганизацию, но стоит такой тенденции обозначиться, как на противодействие ей поднимаются достаточно мощные силы.

Скандально стремительная смена политических режимов в Грузии, Украине, Киргизии, где вопрос о власти решался не в нормативно-штатном и правовом режиме, а непосредственно на улицах и площадях, что и привело к употреблению в оценках слу­чившегося революционной терминологии, не оставляет сомнений: в основе происходящего лежит по стечение случайных обстоятельств, а некие глубинные закономерные причины, смысл и значение ко­торых далеко выходят за пределы перечисленных стран и охватывают судя по всему все постсоветс­кое пространство.

Не секрет, симптомы надвигающейся революци­онной лихорадки давно дают о себе знать и в Мол­дове, и в Беларуси, и в Узбекистане. Даже в Туркме­нии. Не говоря уж о России, где перспектива рево­люционной смены власти, не дожидаясь очередных парламентских и президентских выборов, стала предметом широкой общественной дискуссии. Эту тему сегодня обсуждают всюду, начиная с городс­кого транспорта и парикмахерских салонов, вплоть до президентских, правительственных и депутатских коридоров власти.

Как к этому относиться? Полагаю, серьезно и ответственно. Дело в том, что в обсуждении возмож­ностей и перспектив новой народно-демократичес­кой революции в России столкнулись два диамет­рально противоположных подхода, от которых, на мой взгляд, напрямую зависит, по какому сценарию будут развиваться политические события не только в России, но и в сопредельных государствах-партнёрах по СНГ в ближайшие полтора-два года.

Первый из них я бы назвал консервативно-ма­нипуляционным. Его придерживаются представи­тели власти, политических элит, их экспертно-аналитическая и информационно-пропагандистская обслуга. Вся забота этой властно-президентской рати сводится к стремлению сохранить развитие общественно-политической ситуации под собствен­ным контролем, к желанию не выпустить из рук бразды правления, не позволять нарастающим протестным настроениям консолидироваться ни орга­низационно, ни политически. Здесь главная ставка сделана на использование административного ре­сурса и современные политтехнологии, изощренные приемы которых позволяют оказывать эффектив­ное воздействие на общественное мнение и поли­тическое поведение граждан.

Второй подход, противостоящий первому, кад­рово-персональным представительством, тем более политическим лидерством, еще не обзавелся (он самоидентифицировался, но не самоорганизовал­ся), в смысле воздействия на настроения людей тоже проявляет себя весьма активно. Это находит отра­жение, в частности, в стремительно растущем от выборов к выборам голосовании «против всех», свидетельствующем по мнению председателя Центр­избиркома А. Вешнякова и его коллег о «недоволь­стве населения не столько кандидатами в депутаты и участвующими в выборах политическими парти­ями, сколько самой системой власти и управления, деятельностью государства в целом».

Думаю, есть все основания считать российских «противвсешников» массовым идейно-политическим авангардом исподволь накапливающей силы народно-революционной оппозиции «нового типа», активно проявившей себя в Грузии, Украине, Кир­гизии. Ведь ясно же, дистанция от решения пойти на избирательные участки и проголосовать «про­тив всех» до готовности выйти на улицы и площа­ди под лозунгом «долой» ничтожна.

Причём двухполюсный расклад политических сил в том виде, как он сформулировался в России, не является её отличительным геополитическим признаком. Он один к одному повторяет схему, ко­торая на предреволюционных этапах сложилась и в Грузии, и в Украине, и в Киргизии. То же самое можно сказать о Беларуси, Молдове, других быв­ших братско-советских республиках.

Если в этом контексте вести речь о причинах по­ражения официальных властей и победах бархат­ных цветочно-фруктовых революций, то главная из них, на мой взгляд, состоит именно в том, что грузинско-украинско-киргизские власти испыты­вали генетическое отвращение к не воплотившей­ся в политические партии улично-площадной оп­позиции, заведомо исключали возможность хоть какого-то диалога с ней, не говоря уж о достиже­нии каких-то договоренностей, содержащих уступ­ки или шаги навстречу.

По всей видимости, у государственных руково­дителей, вышедших из советской партийно-аппаратной среды, инстинкт самосохранения давно ат­рофировался. Им до самой последней минуты ка­залось, что их властные политические позиции непоколебимы, а все желаемое, собственно, и есть действительность, от которой они танцевали. Эту генетическую особенность очень точно подметил один из телевизионных комментаторов: «События в Грузии, Украине и Киргизии наглядно продемон­стрировали: распад Советского Союза происходит как бы во второй раз. Теперь психологический. Трудно поверить, что этот процесс минует Россию».

Ни Шеварднадзе в Грузии, ни Кучма в Украине, ни Акаев в Киргизии так и не поняли, что настоящая большая политика в конечном итоге не дело сотни или даже тысячи-другой уполномоченных политиков – президентов, министров, депутатов, – а сотен тысяч и миллионов людей, обеспокоенных собственной судьбой, желающих, чтобы их интересы и нужды как можно теснее сочеталась с интересами страны и нуж­дами государства. В этом желании, ничего необыч­ного нет. В любой конституции любой демократичес­кой страны черным по белому, а то и золотом по са­фьяну, написано – «суверенным носителем высшей государственной власти является народ».

Так стоит ли удивляться, когда граждане, ра­зочаровавшиеся в институтах и инструментах пред­ставительной демократии, выходят на улицы и пло­щади, дабы предъявить властям свои требования напрямую. Разве это запрещено демократией? Раз­ве она начиналась не с улиц и площадей, не с на­родного вече? В некоторых демократических стра­нах, на пример которых мы до сих пор ссылаемся как на образцовый, скажем, США и Франции, в конституциях до сих пор сохранено право народа не только на массовый уличный протест, но и на вооруженное свержение неугодной власти.

Другое дело, что ни американским, ни француз­ским, ни российским властям такое поведение граж­дан не нравится по определению. Ее представители не упускают случая, чтобы призвать протестующих манифестантов и пикетчиков к разрешению возни­кающих споров «цивилизованным путем». Без улич­ной митинговщины и площадной брани. Тем более кровавых стычек и хулигански-мародерских выхо­док. Они, эти призывы, продиктованы совершенно естественным желанием властей обеспечивать себе комфортные условия существования, избежать уличных эксцессов. Но это вовсе не значит, что тем же самым должно быть озабочено и общество.

Опыт, не только российский, но и мировой, сви­детельствует: все действительно насущные пробле­мы, когда под их воздействием оказывались сотни тысяч, а то и миллионы людей, чаще всего разре­шались именно на улицах. За счет прямого волеизъ­явления людей. В такой стране, как Россия, учиты­вая ее историю и особенности национального ха­рактера, надеяться на укрощение мятежного духа вообще не приходится. Прокатившиеся в начале 2005 года по всей стране протестные выступления пенсионеров это наглядно подтвердили.

Поэтому суть проблемы, которую сегодня при­ходится обсуждать, на мой взгляд, состоит вовсе не в том, возможны или нет в России события, подоб­ные тем, что произошли в Тбилиси, Киеве, Бишке­ке. Беда на самом деле в другом. Ни одна из побе­дивших народно-демократических революций не дала ответа на вопрос о коренных объективных причинах случившегося. А главное – о смысле и со­держании ознаменованной этими революциями но­вой эпохи. После революций-то что?

Ни от свергнутых и воцарившихся властей, ни со стороны уличных мятежников, которые явно заяви­ли о себе как об активной оппозиционной политичес­кой силе, до сих пор ничего вразумительного на этот счет не прозвучало. Дело ограничилось хрестоматий­но-дежурными констатациями того, что основными причинами серийных народно-демократических ре­волюций стали нужда, социально-экономические трудности и административная слабость властей.

От некоторых представителей политических, дело­вых и общественных кругов, подверженных охрани­тельным настроениям, в дополнение к этому звучат суждения о неких «происках» внутренних и внешних врагов, провоцирующих народные массы на протес­тные выступления. Быть может, подстрекатели дей­ствительно существуют. Но на самом деле суть про­блемы, конечно же, не в этом. Не будь реального внутреннего массового недовольства, некого было бы и на баррикады звать... Короче, никакой ясности ни в отношении выводов, ни в смысле намерений и целей на сегодняшний послереволюционный день ни в Грузии, ни в Украине, ни в Киргизии нет.

Наверное, это не случайно. По моему глубокому убеждению всё, что уже произошло в Грузии, Укра­ине, Киргизии, что проецируется на Россию и дру­гие бывшие союзные республики, имеет не конкрет­ные оперативно-адресные, а общие исторические и политические корни. Начало реформаторского пути, по крайней мере до августа 1991 года и распада Со­ветского Союза, все страны СНГ прошли вместе. Да и объективная логика общественно-политических и социально-экономических преобразований для боль­шинства из них, включая Россию, общая.

Если взглянуть на происходящее не под событий­ным углом, сосредоточиваясь не на вопросах «где? что? когда?», а на ответе на вопрос «почему?», ста­новится понятно, объективная логика политическо­го процесса, охватившего на рубеже тысячелетий постсоветское пространство, едина и неделима. Со­гласно этой логике процесс, начало которому поло­жила в 1985 году горбачевская «перестройка», совер­шенно четко распадается на три семилетних цикла. Два разрушительных, третий – имитационный.

Два разрушительных периода нанесли тяжёлый удар не только по материальному, но и морально­психологическому состоянию людей. Ощущение, что за рыночные преобразования было заплачено непомерно дорого, стало преобладающим. В мас­совом сознании начал складываться стереотип, что если кто и выгадал от либеральных реформ, так ис­ключительно власть.

Причем даже становление так называемого «большого бизнеса» по сути дела тоже оказалось в

восприятии граждан напрямую связано с полити­кой властей. Шутка о должностном «назначении» олигархов и миллионеров до сих пор гуляет в на­роде не только на просторах России, но и всего постсоветского пространства.

Говорю об этом столь подробно потому, что опи­санные настроения стали по сути дела содержатель­ной политической основой третьего семилетнего цик­ла, выпавшего на период 2000-2007 годов. Его функ­циональное предназначение как по субъективным, так и по объективным параметрам сводилось к необхо­димости полной смены политических элит. За преды­дущие пятнадцать лет люди от разрушительной по­литики и политиков-разрушителей просто устали, они у них уже не вызывали ни симпатий, ни доверия. Не избавившись от этого груза, перейти к созидатель­ной работе невозможно. Из двух бульдозеров одного подъёмного крана не соорудить.

Собственно, на этой социально-экономической и морально-психологической базе и возник «конфликт интересов» общества и власти. Властям во что бы то ни стало хотелось удержать свои позиции, наро­ду, наоборот, нетерпелось поскорее избавиться от опостылевших, намозоливших глаза деятелей, кото­рые стали вызывать отвращение одним своим видом.

Скорее всего, именно по этой причине процесс на­чавшихся на постсоветском пространстве народно-демократических революций обрел облик, характерный для неустойчивых эмоционально-психологических со­стояний. Вчера по отношению к властям – высочай­ший рейтинг политического доверия и симпатии, зав­тра – катастрофический провал, антагонизм, приво­дящий вчерашних кумиров практически к свержению. Так случилось с Шеварднадзе, Кучмой, Акаевым.

Кто следующий? Ведь Грузия, Украина, Киргизия населены не космическими пришельцам. Там живут такие же, как и мы, бывшие советские люди, у кото­рых и чувства во многом одинаковые, и мысли об­щие, и поступки схожие. Кто поручится, что, пройдя практически одинаковый путь, граждане России, Бе­ларуси, Молдовы поведут себя в аналогичных ситуа­циях не так, как это сделали наши бывшие грузинс­кие, украинские, киргизские сограждане?

Так что в смысле причин происходящего, пусть в общих чертах, можно считать, мы разобрались. Власти не сумели откликнуться на вызов времени о необходимости полной кадровой «зачистки» пост­советского пространства, политическое харакири оказалось им не под силу. Эту работу в итоге взяла на себя народная политическая самодеятельность.

Но дальше-то что? Первая эмоциональная волна схлынет, настанет пора заниматься конкретными делами. Нужно будет разгребать воз проблем, кото­рый накопился за предшествующие годы. Решать прежние проблемы как прежде, с той лишь разни­цей, что с новыми людьми, вряд ли получится.

Процесс начавшихся на постсоветском про­странстве народно-демократических революций поставил на повестку дня отнюдь не вопрос о ка­чественном кадровом совершенствовании власти, не о новом выборе между конкурирующими идей­но-политическими платформами партий, борю­щихся за депутатские мандаты, президентские, ми­нистерские и губернаторские кресла. Речь отныне идет по сути дела о необходимости создания со­вершенно новой управленческой модели, которая должна коренным образом изменить существовав­шую до сих пор практику отношений между вла­стью и народом. Прежняя модель вписывалась в концепцию парламентской, представительной де­мократии, суть которой определялась формулой «борьбы за власть».

В ходе событий в Тбилиси, Киеве и Бишкеке по­явились первые признаки того, что на политической повестке дня оказались уже не вопросы борьбы за власть, а борьбы с властью. Один из показанных в телевизионном репортаже из Бишкека участников уличной революции произнес такую фразу: «Мы за­воевали власть не для оппозиции, а для народа». Как это понимать? Попытаюсь объяснить.

В данном случае, как мне представляется, мы имеем дело уже не с парламентской, представитель­ской, а с прямой, непосредственной демократией, отказывающейся от услуг каких бы то ни было по­литических посредников. В результате открывает­ся перспектива формирования двухполюсной поли­тической модели управления, построенной по прин­ципу «власть и антивласть».

На первом из этих полюсов должна быть сосре­доточена совокупная сила власти, объединяющая все политические и общественные структуры, уча­ствующие в борьбе за власть, на втором, противо­стоящем первому, должен, по всей видимости, организационно и политически сложиться Объе­диненный фронт народного протеста. Генераль­ным штабом такого фронта в России могла бы стать анонсированная президентом Общественная палата. Вот только принцип её комплектования в таком случае должен быть совершенно иным, чем пока планируется.

Перспективу возникновения двухполюсной конф­ронтационной политической модели, построенной по схеме «власть и антивласть», в принципе не следует воспринимать как политическую диверсию или эпатаж. Особенно для России. На противоборство друг с дру­гом российская власть и российский народ запрограм­мированы по сути дела генетически. Фразу «Любая власть для черни ненавистна. Она любить умеет только мертвых» А. Пушкин вложил в уста Бориса Году­нова вовсе не ради остро-красного словца.

Так Пушкиным была сформулирована одна из важнейших закономерностей исторического разви­тия России. В этих словах ключ к пониманию того, почему наша страна добивалась наивысших успе­хов именно в те периоды, когда отношения между властью и народом были весьма далеки от пасто­ральной идиллии, скорее наоборот, находились в состоянии жесточайшей конфронтации.

Урок январских протестных выступлений помог не только пенсионерам, а миллионам людей понять: общаться с собственной властью через разного рода посредников – депутатов, чиновников, обществен­ных и политических деятелей, вплоть до криминаль­ных авторитетов – дело хлопотное и неэффектив­ное. С постсоветскими властями нужно действовать напрямую.

Стоило народному протесту выплеснуться нару­жу, обрести массовый характер, как «проштрафив­шиеся» министры тут же оказались «на ковре» у пре­зидента. Со всех сторон посыпались заверения, что допущенные ошибки будут исправлены в кратчай­шие сроки. А главное – впредь ничего подобного не случится. В подведомственных вотчинах – в социаль­ной сфере, в деле медобслуживания, тепло- и элект­роснабжения, в системе ЖКХ, вообще в нынешней повседневной жизни будет наведен порядок.

Но все эти заверения и звучали неубедительно, и воспринимались вяло. Всем было ясно: отныне против власти будут работать не новые, свежеис­печенные, а именно старые ошибки. Наступил час расплаты за реформаторскую поспешность, за хро­ническое пренебрежение интересами миллионов людей. Январские массовые протестные выступле­ния поставили на повестку дня вопрос не столько исправления ошибок, сколько политической мате­риализации народной воли.

Специфика не только России, а опыт всего ближ­него зарубежья состоит в том, что здесь практичес­ки отсутствует полноценная оппозиция. Во всяком случае ее потенциал и практическая дееспособность крайне низки. Это происходит вследствие того, что все возникшие или возникающие на постсоветском пространстве политические партии или обществен­ные структуры воспринимают политический процесс исключительно как борьбу за власть. За депутатс­кие мандаты, президентские, губернаторские и ми­нистерские кресла. При таком положении дел пост­советская власть деградирует, загнивает, начинает обслуживать только себя. Народ это понял хотя и поздно, зато окончательно и, похоже, навсегда.

25 февраля выходящая на телеканале ТВЦ инфор­мационная программа «События. Время московс­кое» провела опрос на тему, чем, собственно, опре­деляется степень заботы власти о народе. Было пред­ложено три варианта ответа. Первый – конституцией и законами. Второй – совестью руководителей. Тре­тий – угрозами, возникающими для самой власти непосредственно в народной среде. Опрос продол­жался, что называется в самый «прайм-тайм», с 18 до 21 часа. Результат ошеломляющий. Число теле­зрителей, согласившихся с первыми двумя вариан­тами ответов, было крайне незначительным, едва перевалило за сотню. Зато с мнением, что власть на­чинает шевелиться, лишь ощутив угрозу собствен­ному положению со стороны самих граждан, согла­сились около 10 тысяч человек!

Все больше людей начинают понимать, что за удовлетворение своих требований надо выступать непосредственно, целеустремленно и организованно, объединяя усилия не только по признакам социальной или профессиональной принадлежности – сегод­ня пенсионеры, завтра транспортники, послезавтра студенты, – но и выдвигая более общие требования, касающиеся системных вопросов управления, конк­ретных направлений государственной политики.

В социологии есть закон: если статистически фик­сируемые настроения и состояния массового созна­ния достигают 12-15 процентов, то это неизбежно побуждает носителей этих настроений к самоорга­низации, сплочению, координации действий. Сегод­ня в России, как уже говорилось, уровень протестных настроений достигает 20 и более процентов. На этой базе скорее всего и сформируется революцион­ный полюс конфронтационной политической моде­ли. Его предназначение будет состоять в организа­ционном оформлении широкой народной оппозиции нового типа, которая в отличие от прежних партий­но-политических оппозиционеров-системщиков бу­дет видеть смысл и цель своего существования не в борьбе за власть, а в борьбе с властью.

Отсюда, от этого полюса должен будет постоянно исходить импульс атаки на любую власть, какой бы она ни была по персонально-качественному составу или идейно-политической ориентации. В случае воз­никновения и организационного оформления это­го полюса в России может возникнуть инструмент эффективного, не отягощенного конформизмом по­средников воздействия на власть. На то, как у нас говорят, и щука в реке, чтобы карась не дремал.

Чтобы эта «щука» действительно появилась, не­обходимо превратить уже достаточно явно заявив­шее о себе движение общественного протеста в дви­жение политическое. Для этого в него придется, как того требуют теория и практика, привнести идео­логию, которая коренным образом меняла бы по­становку вопроса о взаимоотношениях народа и власти. Заявка на такую идеологию, которая мог­ла бы стать политической платформой Объединен­ного фронта народного протеста, на мой взгляд, уже подана – это идея борьбы не за власть, а за её устрашение, без претензий на завоевание депутатс­ких мандатов и президентско-министерских кресел.

Кстати, все без исключения революции происхо­дили именно из-за того, что по какому-то трагичес­кому недомыслию находившиеся к этому моменту у власти люди воспринимали политический процесс только в одной из присущих ему, этому процессу, ипостасей, то есть исключительно как борьбу за власть. На самом деле политический процесс – ещё и борьба с властью. Если это обстоятельство не учитывать, не создавать вполне сознательно воз­можностей для снятия неизбежно возникающего на фронтах борьбы с властью напряжения, происхо­дят бунты, мятежи, революции.

Однако это, быть может, и не лишённая смысла, но всё-таки теория. А что делать конкретным влас­тям, в том числе российским, если они уже оказались или вот-вот окажутся в предреволюционной ситуа­ции? Сидеть сложа руки и дожидаться, пока не про­бьет роковой час?.. Вовсе не обязательно. Чтобы определиться с характером и содержанием собствен­ного политического поведения и действий, властям следует понять одну простую вещь: предотвратить революционные народные выступления вполне мож­но, чего нельзя, так это обратить вспять процесс, которым эти выступления вызваны к жизни.

Значит, необходимо в собственных интересах и интересах страны произвести тотальную кадровую зачистку политического пространства по собствен­ной инициативе, не дожидаясь, пока этого потре­бует улица. Я уже не раз писал, в том числе и в пре­дыдущих частях книги, что по целому ряду признаков Президент Российской Федерации В. Путин уже давно исподволь начал готовить акцию по делегитимизации нынешней российской власти. Не исклю­чено, что ее полное обновление, включая прави­тельство и парламент, может произойти гораздо раньше, чем это предусмотрено конституционным регламентом, то есть до 2007-2008 годов. Этого тре­бует не столько политическая, сколько психологи­ческая целесообразность.

В этом случае, вполне вероятно, России удастся избежать не только цветочно-фруктовых, но и кус­тарно-березовых революций. Но вслед за этим все равно придется ломать голову над модернизацией политической модели управления, приспосабливая ее не под хрестоматийные стандарты демократии, а под насущные потребности страны и народа.

Не только допускаю, но практически уверен: идея конфронтационной управленческой модели, построенной по схеме «власть и антивласть», от­нюдь не всюду и далеко не у всех как в России, так и в ближайшем зарубежье, а может, и дальнем, встретит одобрение. В ответ на вполне понятные возражения и даже претензии