С коммуникативно-прагматической точки зрения

Первоначально построения с логическим выделением отдельных синтагм в целях усиления, актуализации или уточнения ремы оформлялись в рамках одного предложения. Такой прием был характерен, в частности, для художественной прозы Ф. М. Достоевского [22, с. 258].

В художественной и публицистической речи ХХ столетия актуализированная информация часто выражается с помощью парцеллята. Например, у Достоевского это происходит так:

Петербуржец, среди дня или к вечеру, становится менее общителен;Так прошла вся зима, в каком-то ожидании чего-то.

«Осовременивание» речи Достоевского, произведённое путём простой трансформации синтаксических конструкций выявляет чужеродность сегментированных структур для языка писателя: Петербуржец становится менее общителен. Среди дня или к вечеру; Так прошла вся зима. В каком-то ожидании чего-то.

Однако тенденция к употреблению сегментированных построений в художественной и публицистической речи Х!Х столетия становится все более отчётливой, особенно в художественной прозе, у истоков которой стоял великий Пушкин. В прозаических шедеврах поэта не только реализовались потенциальные возможности русского языка, но нашли выражение и некоторые важнейшие тенденции развития речи художественной литературы. Одна из таких тенденций – усиление влияния разговорной речи на письменную. В 1825 г. Пушкин в статье ”О предисловии г-на Лемонте к переводу басен И.А. Крылова“ пишет о проникновении в речь русской поэзии разговорных элементов как о закономерном процессе. Это явление ещё в большей степени свойственно прозе. Пушкин приветствует усиливающуюся тенденцию, отмечая: ”…такова стихия, данная нам для сообщения наших мыслей“.

В художественной речи А.С. Пушкина сегментированных построений немного: время для их активности ещё не пришло. Однако синтаксические конструкции в пушкинском идиостиле чрезвычайно разнообразны, и сегментированное присоединение, участвуя в решении определённой коммуникативной задачи, занимает среди них своё место как иллюстрация к воспринятой автором тенденции развития языка, которая оказалась сильной и плодотворной. Присоединительные конструкции в прозаических рассказах Пушкина выполняют прежде всего свою основную функцию: содержат добавочное сообщение, уточняющее, поясняющее и развивающее основное высказывание. Например: Било 11, и никто не думал о сне. Наконец Кирила Петрович сказал сердито исправнику:

– Ну что? Ведь не до свету же тебе здесь оставаться…Отправляйся-ка восвояси да вперед будь расторопнее. Да и вам пора домой, – продолжал он, обратясь к гостям («Дубровский»). Здесь присоединение легко распознаётся по функции (содержит добавочную информацию, развивающую тему и рему базовой структуры) и типизированному средству – союзу да и.

Будучи твёрдо убеждён в необходимости упрочить свою независимость, Германн не касался и процентов, жил одним жалованьем, не позволял себе малейшей прихоти. Впрочем, он был скрытен и честолюбив, и товарищи его редко имели случай посмеяться над его излишней бережливостью.Он имел сильные страсти и огненное воображение, но твёрдость спасла его от обыкновенных заблуждений молодости.Так, например, будучи в душе игрок, никогда не брал он карты в руки, ибо рассчитал, что его состояние не позволяло ему (как сказывал он) жертвовать необходимым в надежде приобрести излишнее, – а между тем целые ночи просиживал за карточными столами и следовал с лихорадочным трепетом за различными оборотами игры («Пиковая дама»). В приведённом тексте слово впрочем, выступая в качестве союза, присоединяющего предложение, которое ограничивает высказанную мысль, способствует реализации не только присоединительных, но и противительно-уступительных отношений. Однако ещё более важной оказывается коммуникативная функция присоединения. Поставленный в сильную позициюконца конструкции, сегмент реализует весьма существенную часть ремы: по сути, здесь автор называет те черты Германна, которые окажутся едва ли не причиной разыгравшейся драмы, – скрытность и честолюбие. В последнем предложении назван ключевой концепт произведения – будучи в душеигрок. Это авторское утверждение получает доказательность в присоединительной несегментированной конструкции, связанной с основной частью рассматриваемого сложного предложения присоединительной скрепой а между тем.

Уместно сослаться на исследователя П. В. Кобзева [23], который констатирует высокую частотность присоединительных конструкций в составе сложных предложений в художественных, публицистических, официально-деловых и научных текстах ХVIII в., приводя доминирующие скрепы, среди которых и сочетание а между тем.Учёный отмечает, что ХVIII в. знал и сегментацию, хотя она не была еще широко распространённым явлением: Говорят, что Французы, оставив Кассель в стороне, намерены прямо идти в Галберштед. Между тем ежечасно ожидают баталии («Московские ведомости»,1760, № 62).

В структурировании прозаического произведения большую роль, чем в поэзии, играют разного рода текстообразующие языковые элементы и приемы. Среди них сегментация занимает далеко не последнее место. Поэтому сегментированные отрезки встречаются в любой хорошо организованной языковой структуре. С их помощью автор может показать общую логику развития мысли. В прозе Пушкина встречаются блестящие образцы именно такого структурирования текста. Например: Он был добрый малый, но ветрен и беспутен до крайности. Главною его слабостию была страсть к прекрасному полу; нередко за свои нежности получал он толчки, от которых охал по целым суткам. К тому же не был он (по его выражению) и врагом бутылки, т.е. (говоря по-русски) любил хлебнуть лишнее(«Капитанская дочка»). Было бы неверным отнести сегментированное присоединение в этом отрывке только к предыдущему предложению, хотя специализированное средство связи к тому же фиксирует, несомненно, семантику добавочности. Но по логике текста выделенная конструкция связана с предыдущей необязательными перечислительными отношениями, а с первым предложением абзаца – более тесно, отношениями пояснения и уточнения, которые структурируют текст-рассуждение, содержащий тезис и доказательства.

Ощущая направления развития языка художественной литературы, его основные закономерности, Пушкин, гениально использовав предоставленную ему языковую ”стихию“, одним из первых обратился к разговорным конструкциям, в частности к несегментированным и сегментированным присоединительным построениям, выявил их эмоциональность и непринужденность, экспрессивную силу и повышенную динамику в передаче информации.

С «лёгкой руки» Пушкина отдельные употребления СК встречаются даже в такой классической, «спокойной» речи, как художественная речь И.С. Тургенева. Например: Берсенев закурил трубку.

– Вот я, – продолжал он, – нанял себе домик возле Кунцева. Очень дёшево и очень удобно. Так что даже лишняя есть комната наверху.

Инсаров опять ничего не отвечал. («Накануне»)

Сегментация рассматриваемой конструкции воспринимается не только как способ передачи устной речи на письме, но данная структура выполняет и существенную коммуникативную задачу: Берсенев как бы между прочим сообщает о том, что у него есть лишняя комната, не решаясь прямо предложить гордому Инсарову жильё. Следовательно, в сегментированную придаточную часть перенесена главная часть ремы приведённого микроконтекста.

Весьма важно, что почти все случаи сегментации в идиостиле писателя относятся к речи персонажей и являются частями реплик, то есть принадлежат непреднамеренной, живой разговорной речи.

Таким образом, в языке Тургенева обнаруживаются некоторые явления современной экспрессивной речи, которые, однако, не определяют специфику синтаксического строя его произведений. У писателя, если можно так выразиться, спокойный синтаксис, который структурируется классическими фразами. В тургеневских текстах преобладают большие предложения, в которых в пределах одного живописного полотна объединяются разные детали, порой отдаленные друг от друга события. Части таких конструкций разделены точкой с запятой и по сути представляют собой текст как цепь высказываний, каждое из которых выполняет определённую коммуникативную функцию: На тёмно-сером небе кое-где мигают звезды; влажный ветерок изредка набегает легкой волной; слышится сдержанный, неясный шёпот ночи; деревья слабо шумят, облитые тенью (Очерк «Лес и степь»).И формально, и в смысловом отношении это одно целое – одно предложение, одна картина, части которой объединены одним настроением и эффектом целостного эмоционально-экспрессивного воздействия. Эти параметры поразительно меняются, если заменить точку с запятой точкой: На тёмно-сером небе мигают звезды. Влажный ночи ветерок изредка набегает лёгкой волной. Слышится сдержанный, неясный шёпот. Деревья слабо шумят, облитые тенью. Не изменив ни единого слова, мы тем не менее создали, по сути, другой текст: образовали другую синтаксическую конструкцию, «разрезали» картину на части, значительно ослабив тем самым связи между её отдельными фрагментами, убрали ощущение состояния медитации лирического героя (автора), которое создавало единое настроение. То есть это уже не Тургенев. А если отвлечься от индивидуально-авторского фактора, то полученная пунктуационно-синтаксическая модификация гораздо более характерна для современных текстов, чем для текстов XIX в.

Проведённый лингвистический эксперимент может быть иллюстрацией к утверждениям А. Е. Супруна: «В процессе функционирования языка как план содержания, так и план выражения языковых знаков претерпевают значительные изменения… Потребность этих изменений в конечном счёте обусловливается для плана содержания стремлением к адекватной передаче познаваемого мира, а для плана выражения – стремлением к системной, экономной… структуре… [24, 47].

За последние полвека сегментация получила, по мнению многих исследователей, широкое развитие. Так, А.А. Андриевская считает подобные явления «все более часто наблюдаемыми в текстах современной художественной прозы» и называет их «сепаратизацией» или «крайним обособлением». Исследователь считает, что они обильно представлены в прозе, «отражающей спонтанные речевые планы (фамильярно-разговорную и внутреннюю речь)» [25, 77].

Тексты публицистики и художественной литературы передают или имитируют спонтанную речь. Так сегментированные кострукции попадают в книжные стили речи. Следует, однако, обратить особое внимание на тот факт, что рассматриваемые структуры весьма часто встречаются не только в речи персонажей, но и в речи авторов, реализующих новые возможности динамического синтаксиса. Например: Он шел вдоль стен, обтянутых серой мешковиной. Грубая, дешёвая материя выглядела в данном случае весьма неплохо. Что касается картин, развешанных на этой мешковине, у Лосева они не вызывали интереса. Лично он любил живопись историческую… Нравились ему и портреты маршалов, полководцев, известных деятелей искусства. Чтобы картина обогащала знаниями. Здесь же висели изображения обыкновенных стариков, подростков, разложенных овощей и фруктов с разными предметами, рисунки на бумаге, множество мелких картин в простых крашеных рамах.

Из контекста выясняется, что Лосев, главный герой романа Д. Гранина «Картина», зашеёл на выставку картин случайно, чтоб не мокнуть под дождем. В таком контексте сегментация выделенной конструкции, представление этой информации как самостоятельного высказывания при помощи графических знаков, равно как и запятая между неоднородными определениями во втором предложении, выступают как знаки глубинного смысла, рематического содержания: с едва уловимой предостерегающей иронией автор подчёркивает почти вошедшее в привычку нежелание героя углубляться в смысл окружающего, поверхностность суждений и обобщений. Но именно здесь, на этой грубой, дешёвой мешковине, Лосев и нашел ту картину, которая перевернула его жизнь. Вот как автор вводит эту тему: Неожиданно что-то словно дёрнуло Лосева. Как будто он на что-то наткнулся. Но что это было – он не понял.В парцеллированных конструкциях отражается стремление автора удвоением ремы (что-то дёрнуло Лосева..., …он на что-то наткнулся) акцентировать рему микротекста, обозначить завязку сюжета.

Сегментация, частотность которой в текстах современной художественной литературы нарастает, весьма заметно отражает изменения в способе структурирования информации и в плане содержания, и в плане выражения. В этом проявляется «способность языка к самоналадке, приспособлению к новым условиям» [24, 47].