Настоящее индустриального советского общества

А) Советские ценности

Детские писатели последовательно проводили мысль о воспитании государством, семьей и школой системы основополагающих качеств личности и ценностей у молодежи. Ценности отразились в послевоенных произведениях: пьесе «Красный галстук» Михалкова и романе «Алые погоны» Изюмского[757]. На первом месте, как правило, стоял патриотизм — «беззаветная преданность народу и партии». В обязательном порядке упоминалась честность и трудолюбие, а также ответственность: «перед товарищами, перед взрослыми, перед школой, пионерской организацией, комсомолом, партией, перед своей социалистической родиной, давшей советским ребятам счастливое детство». Формирование необходимых качеств, подчеркивали взрослые герои Изюмского, должно было привести к развитию «маленького человека со своими увлечениями, способностями, характером, но — коллективиста». Признаки коллективиста, обозначенные еще на Х Пленуме ЦК ВЛКСМ, включали товарищество (дружбу), скромность, выдержку, смелость и принципиальность, умение реалистически мечтать.

В романе Изюмского взаимосвязь фундаментальных качеств личности офицерам-педагогам разъяснял начальник политотдела: «Конечно, успех определится не тем, сколько раз вы произнесете «патриотизм», «любовь к Родине», а тем, как вы сумеете воспитать в ребятах товарищество, дружбу». Автор руководствовался конкретными указаниями Председателя Верховного Совета СССР М.И. Калинина, который в годы войны рекомендовал воспитывать любовь к Родине у детей и подростков через «приучение любить то, что их окружает»; обобщения же придут с возрастом.

Дружба — основа коллективизма, производственных успехов и всего советского образа жизни, особенно в кризисные моменты истории. «Вы ведете себя, как враги, — выговаривает подросткам взрослая героиня из «Малышка». — Как это не по-советски — такая вражда!… Нет, подумайте, разве мы могли бы воевать, если бы все жили врозь?… Сделай, чтобы… вместо глупой детской вражды была хорошая дружба… Сделай так, и ты увидишь, насколько лучше станет жизнь, как успешно пойдет работа». Дружба предполагала взыскательность, принципиальность по отношению к другу. Во второй половине 40-х годов детские писатели отошли от понимания дружеской принципиальности как морального избиения личности за любую мелочь. Резко вырос удельный вес «понимания» друга, стремления вникнуть в суть его проблем, помочь делом. Это характерно для героев Михалкова и Прилежаевой. Помощь друга излечивает от грубости Валерия из «Красного галстука». От индивидуалистических «замашек» избавляется герой «С тобой товарищи», который просто немного «ошибся»: «Что должен делать лучший друг?» — спросил нерешительно Костя. «Узнать! Расспросить! Помочь! Посоветовать! — гневно крикнула Юлька».

Писатели изображали только целомудренную любовь. Влюбленные в предвоенной повести Медынского «Девятый «А» провели ночь в сердечных разговорах, вызвав переполох в стане родителей и учителей, но даже не подумали о сексе. Этому в немалой степени способствовали ханжеские нравы среды: матери не забывали попрекать девушек и запугивать возможностью появления «люльки». Литературные факты подтверждаются дневниковыми записями и письмами девушек. «Эх, и не люблю, когда ко мне приходят мальчики! В квартире потом все на меня так глядят, что…Да ну их!», — пишет москвичка восьмиклассница Нина Костерина в 1936 году[758]. «Придет девочка домой, — жаловались ученицы 9 класса из Чкаловска в 1956 году, — и ее начинают донимать, упрекать: «Ну, нагулялась», или еще «лучше» скажут: «С мальчиками дружишь? Это с 16-то лет! И не стыдно?»[759]. Молодые люди были вынуждены скрывать свои отношения от родителей, друзей.

В мае 1941 года в постановлении ЦК ВКП (б) увлечение изображением юношеской любви и дружбы было осуждено, а на первый план были выдвинуты вопросы трудового и военного воспитания. Потребовалось несколько военных лет, чтобы писатели осмелились вернуться к проблеме. Первым это сделал Фадеев в «Молодой гвардии». Слабость к противоположному полу была допущена как милый недостаток в рамках идеологического единомыслия героев: «Жора Арутюнянц считал, что гораздо полезнее читать газеты и книги, чем гонять по парку за девочками, а Ваня Земнухов сказал, что он лично все-таки гонял бы, если бы не был так близорук».

В произведениях Дубова, Атарова любовь, в духе Макаренко, преподносилась как естественное продолжение лучших человеческих чувств. «Глубоко в нем было заложено естественное человеческое стремление к чистоте, неистребимое, как любовь к сестре или матери. Но из ложной стыдливости он ни за что не признался бы товарищам, что убежден: целомудрие для юноши не меньшая ценность, чем для девушки, и надо оберегать свой внутренний мир», — передавал размышления своего героя Изюмский. Писателям было трудно придумать что-то иное: детская литература по своей сущности должна осторожно подходить к изображению пикантных явлений. Но писатели явно перегибали с сентиментальностью. Получалось, что молодые люди оставались без примеров выхода из трудных житейских ситуаций, возникающих и по поводу любви.

Советский вариант понимания дружбы и любви был невозможен без утверждения честности и установки «жизнь во имя людей». Для иллюстрации этой мысли подходили литературные эпизоды из фронтовой жизни. Бывший сын полка Егор из «Разведчиков зеленой страны» в мирной жизни все время проводит аналогии с фронтовыми ситуациями. Выполняя опасное действие во время похода натуралистов, он вспоминает о мотивах, которыми руководствовался, восстанавливая во время боя прерванную связь: «Он лез, стараясь изо всех сил, потому что хорошо знал, что успех боя зависел от него». В его заповеди, сформированные приемным отцом — офицером, входило признание ошибок и их исправление. Для иллюстрации идеи: «честного человека не испортит никакая должность», автор «Пленники Барсова ущелья» вводит легенду о комиссаре, который устоял против всех соблазнов, связанных высокой должностью, и остался образцом служения людям. Жизнь во имя людей логично порождала идею о том, что даже простому гражданину с детского возраста «до всего есть дело», он должен активно вмешиваться в жизнь и менять ее в лучшую сторону. «Ты как бы поставил своей задачей вмешаться в историю и исправить ее по-своему. Это правильно. На то мы и большевики-революционеры», — говорит судья Сковородников Григорьеву из романа «Два капитана».

Жизнь для других по правилам общества является основой счастья, она будет вознаграждена — главная мысль Кассиля в повести «Ранний рассвет»: «Быть хорошим у нас и значит быть счастливым. Не в царстве небесном, а здесь, на земле, в нашей жизни, за все хорошее по заслугам воздается. — А жулики? — решил вдруг спросить Коля. — Гм…жулики! — хмыкнул Гайбуров. — Мало ли погани еще на свете! Только у нас им не жизнь…Рот только не разевать надо». Этот вариант счастья в духе теории Парсонса дополнялся специфически советским моментом: счастье должно быть «трудным». Автор «Алых погон» опирается в этом вопросе на мнение лауреата Сталинской премии из «взрослой» литературы: «Я сегодня дочитал книгу Павленко «Счастье» — сказал задумчиво Володя. — Мне кажется, что полковник Воропаев — это выросший Павел Корчагин… Это все мы в будущем… В общем все это нелегко, но ведь легкой жизни и не хочется! Чем труднее, тем интереснее, тем лучше, потому что выше станешь как человек, преодолев это трудное…». Уместно добавить, что герои повести П.А. Павленко разместились в домах репрессированных властями крымских татар или погибших во время войны людей и размышляют об историческом значении деятельности «простых» граждан и вождей.

Непременным условием коллективизма и «счастья» является скромность гражданина. Ее проявляют все положительные герои. «Малышок» отказывается от дополнительного питания в военное время: хочет быть «как все». Марина из «Красного галстука» не принимает предложение пошить ей новое платье на маминой фабрике: «Марина (вспыхнув)… Что я буду как белая ворона, — разоденусь лучше всех? Надежда Ивановна. Смотри, как разошлась… В кого ты у меня уродилась такая скромница? Марина (быстро). В тебя и в папу. Нет, правда, мама, ты же мне сама говорила, что нужно быть одетой просто, скромно и опрятно. И это самое главное». Однако брат девочки, оказывается, в свои юные годы «форсить любит»; не случайно он выведен неблагополучным персонажем. Неразвитость потребностей, которая формировалась литературой, была в годы холодной войны выгодна правительству: позволяла выделять меньше средств из бюджета на финансирование социальных вопросов, повышение заработной платы.

Еще одна линия пропаганды — формирование дисциплинированности, без которой не может функционировать механизм управления и производства. «Чувство дисциплины, которым так гордятся советские моряки, взяло верх…» в одном из эпизодов романа «Тайна двух океанов», что и помогло морякам с честью выйти из трудной ситуации. Борьбой за дисциплину озабочены учителя и пионервожатые из «Васька Трубачева…». При поддержке товарищей, с помощью критики в стенной печати герои изживают недостатки.

Для многонациональной страны было логично, что в детской литературе действуют персонажи разных национальностей. В экипаже подлодки из романа Адамова служат русские, украинцы, грузины, корейцы. Сима Крупицина из повести Кассиля подружилась с туркменом, а Гуля Королева из «Четвертой высоты» — дочь чиновницы из МОПРа — с афроамериканцами, китайцами, испанцами. Армяне, русские, курды взаимодействуют в повестях Ананяна. Интернационализм мальчишек распространялся и на далекие страны. В «Разведчиках зеленой страны» герои желают отправиться в Индонезию для оказания помощи в борьбе против колонизаторов.

Враждебный СССР мир либеральных государств и их сателлитов постоянно представал источником опасности. Детская литература призывала к бдительности, выявлению шпионов. Но власть, фабрикуя «заговоры» и изображая невинных людей врагами, формировала не просто бдительность, но гипертрофированную бдительность, которая имела еще и функцию сплочения народа вокруг эксплуатирующей его номенклатуры и отвлечению внимания от недостатков государственного строя, от нищеты. Советский мальчик кореец Ти-Суеви из повести Фраермана «Шпион» (1937), его русская подруга Натка и пограничники на Дальнем Востоке, выявляют и арестовывают японского диверсанта «майора Исикаву Санджи-Маленького». После прекращения массовых репрессий в конце 1938 года начинается спад шпиономании и в детской литературе. Процесс начался с публикации в начале 1939 года журналом «Литературный критик» статьи «О ложной бдительности»[760]. «Склонность к подглядыванию и подслушиванию за самыми близкими людьми, да еще с наслаждением, с искрящимися от удовольствия глазами, — утверждал анонимный критик, — вот что пытается развить в советских детях Л. Зильвер, вот что он считает «бдительностью». Можно ли позволять ему так развращать детей? Нельзя, товарищи из Детиздата». Здравомыслящие писатели ухватились за возможность отойти от дискредитирующей СССР темы про «Павлика Морозова». Если верить Гайдару, в гипертрофированной бдительности были виноваты только некоторые полусумасшедшие старые партизаны. Взрослый герой из «Тимура и его команды» иронизирует: «Я играю старика инвалида,… Он бывший партизан, и он немного… не в себе. Он живет близ границы, и ему все кажется, что враги нас перехитрят и обманут». Героиня «Великого противостояния» Сима, наслушавшись в школе историй про шпионов, видит таковых в помощниках режиссера, которые приметили ее на улице и имели намерение пригласить на кинопробы. Посмеивается над своими героями Сотник: мальчишки из повести «Про наши дела», действие которой протекает в разгар войны, выслеживали «шпиона», который на деле оказался их соседом.

Новая волна шпиономании накатывает в период холодной войны. В «Разведчиках зеленой страны» изображен американский журналист-шпион, который пытается совершить диверсию и украсть секретные достижения советских биологов. Ему помогает продажный колхозный лавочник. Мальчишки из «Пленников Барсова ущелья», с точки зрения автора повести, должны издеваться над американским генералом Риджуэем: «Ребята! — воодушевился Гагик. — Мы стоим в таком месте, что и из рогатки можем бить по капитализму! …А тот вон, слева, — сам генерал Риджуэй! Погляди, с какой тоской он смотрит в бинокль на нас, на мир социализма, — шутил Гагик, вспоминая недавно насмешившее всех сообщение газет». Понадобилась специальная сноска, чтобы разъяснить читателю, что «главнокомандующий американскими оккупационными войсками в Европе генерал Риджуэй, стоя на склонах Арарата, рассматривал в бинокль левый берег Аракса, по которому проходит граница СССР с Турцией».

Преодолевать все препятствия должен был оптимизм. Размышления героя Каверина о его частной и профессиональной жизни в 1929 году — в «год великого перелома» — полны социально-политического оптимизма: «Он был труден, потому что мы работали через силу и получали 46 рублей стипендии в месяц и обедали где придется или совсем не обедали…Но это был прекрасный год, потому что это был год мечтаний, который как бы пунктирной линией наметил мою будущую жизнь, год, когда я почувствовал, что в силах сделать ее такой, какой я хочу ее видеть». Советские люди могли делать жизнь по ими же начертанному плану — генеральная идея всех произведений детской литературы. «Все будет чудно. У нас впереди замечательная жизнь. Недаром мы родились в такое время и в такой стране», — заявляет Гуля Королева еврейке Мирре Гарбель в повести «Четвертая высота». Очередное издание книги вышло в 1949 году, в разгар гонений на «космополитов» и бытового антисемитизма.

Писатели под влиянием аппарата пропаганды имели свойство отрываться от практики — функционирования политического режима и социальной структуры — и выдавать желаемое за действительное. Рядовые граждане замечали издержки их работы, в частности, нетипичность образов, которые олицетворяли советские ценности. Если школьники восторженно отзывались об образе Гули Королевой в «Пионерской правде» в марте 1948 года: это идеал человека, то у учителей, ведущих воспитательную работу с помощью повести, были проблемы. Гуля была не из типичной семьи, а из номенклатурной. Московская учительница Богословская деликатно отмечала в письме, что героиня «живет в хорошо обеспеченной интеллигентной семье, у девочки есть няня, Гуля не знает домашних обязанностей… Она исключительный ребенок, с большими задатками. Ей все удается». В обычных семьях вопросы решались по-другому, а потому учителя не могли сказать детям: «вот образец вашей жизни, берите его и подражайте»[761]. Таким же ребенком представал перед взрослым читателем и Петя Бачей, герой романа «За власть советов!». Во время обсуждения романа в ССП (октябрь 1949 г.) Е.И. Ковальчик специально отметила: «Я бы сказала, что тут идет разговор не о ребенке широких масс простых людей, населяющих нашу страну, не о ребенке, каким является Сергей Тюленин, а о ребенке исключительном, поставленном в особые условия жизни». Упоминание Тюленина, образа из раскритикованного романа Фадеева «Молодая гвардия», который «рос как трава», не добавило веса аргументам Ковальчик. Образ благополучного ребенка из номенклатурной семьи был составной частью социологической пропаганды, и у него немедленно нашлись заступники. Михалков не постеснялся указать на корни критики: на социальные различия, порождающие зависть и конфликты: «Может быть, что Ковальчик живет в очень маленькой плохой квартире, а Пете Бачей посчастливилось — его отец получил в Министерстве юстиции квартиру из четырех комнат. Ну, что же, это очень хорошо»[762].

Освоение ценностей вело молодого человека к взрослости. Теоретически писатели верно изображали ее сущностные черты: «На душе было легко и хорошо. Он нашел свое место в этой борьбе, и его желание казаться взрослым осуществилось. Не оттого, что он важно курил и давился дымом или, как попугай, ругался, а оттого, что, как взрослый, помогал общему делу и с ним считались, его уважали, и он был нужен» («Зеленые цепочки»). Что касается организации среды, которая должна была формировать взрослость у миллионов детей, то до нее у номенклатуры руки не доходили.

Б) Изображение власти

ЦК ВКП (б), Верховные Советы СССР и РСФСР, ЦК ВЛКСМ и Всесоюзная пионерская организация имени В. И. Ленина составляли вертикаль власти, которая определяла судьбы подрастающего поколения. Официальные названия государственных и партийных органов в книгах не упоминались, власть представала перед юным читателем через образы начальников.

Единственным, пожалуй, писателем, который достаточно полно отразил в своем творчестве иерархию местной власти, был Кассиль. «День начался правильно. Все идет, как намечено, — писал он в повести «Дорогие мои мальчишки». — Проехала длинная машина «ЗИС» — за товарищем Плотниковым, секретарем горкома. Разбрызгивая лужи, мелькнула за углом черная «эмка» с начальником Затона. Промчался военный комендант на зеленом «газике». Затарахтел по мостовой тарантас — это поехал директор Судоремонтного завода. Посыльный проскакал верхом. Бухгалтер из заводской конторы, степенно объезжая лужи, прокатил на своем велосипеде, держа портфель у руля…. И только Капка шел совсем пешком». Отец одного из подростков, прочитав книгу Кассиля, небезосновательно увидел в эпизоде «злую иронию»[763]. В сельскохозяйственном районе, куда занесла судьба юного героя «Степного солнца», даже дети имели, по выражению пионерки, «понятия»: председатель колхоза не будет «срамиться» на велосипеде, средстве передвижения для комсомольского работника, он ездит на двуколке.

Писатели столкнулись с серьезными трудностями в создании образов государственных деятелей. Например, Катаев руководствовался требованиями партийного аппарата: пытался изображать типичных людей в типичных обстоятельствах с позиций социалистического реализма. Он продолжил традицию «Белеет парус одинокий», литературные герои которой, став взрослыми людьми, вновь ведут борьбу за свободу в романе «За власть советов!». Однако художественный реализм стал опасным явлением для писателя.

Образ Гаврика Черноиваненко, партийного работника районного масштаба, вобрал в себя черты мелкобуржуазных коммунистов, на долю которых выпала нелегкая ноша: защита революции в годы гражданской войны, индустриализация и коллективизация, репрессии 30-х годов, Великая Отечественная война. Писатель не случайно отмечает, что Черноиваненко «обижен на старый мир». Он сформировался как личность в предреволюционный период и закалился в борьбе с многочисленными врагами: «Они, эти враги, были всякие — и мелкие, и крупные, — но всем им была свойственна одна общая черта — полное отсутствие нравственного начала». Революционеры небезосновательно считали царя Николая II «бездарным тираном, губившим Россию». Они помнили миллионы загубленных жизней во время «маленьких победоносных» и мировых войн, национальное унижение во время поражений, нищету народа, «столыпинские галстуки» — виселицы для крестьян, беспризорничество детей. Патриотически настроенные «черноиваненковы» ненавидели Белое движение, опиравшееся на «тех королей, президентов и министров четырнадцати держав, которые хотели задушить молодую Советскую республику». Российское общество породило революционеров в ответ на политику царизма, и они не колебались, когда в критической ситуации надо было уничтожить царя и всю его семью. Канонизацию Николая II Зарубежной русской православной церковью революционеры могли воспринять как еще одно подтверждение безнравственности врагов, которые убивали детей на Дворцовой площади в январе 1905 года.

Схватка с врагами революции и республики Советов закончилась, началась борьба за выполнение хозяйственных планов. Трудовой героизм руководимых Сталиным «укомщиков и райкомщиков» восславил Фадеев в «Молодой гвардии» в сцене беседы Валько и Шульги перед казнью: «Да, коли б вин (он — Сталин. — А.Ф.) тогда не повернул круто всю страну на индустриализацию та на колхозы, хороши б мы были сейчас в войне, — хуже Китая»; «Я план по углю выполнил, по хлебу перевыполнил, зябь поднял, мясо сдал, шерсть сдал, приветствие секретарю обкома послал». Успехи внушали самоуважение, порождали великодержавную идеологию номенклатуры: «А наши шахты? Какая-нибудь Англия — ну что она в угольной промышленности понимает? Отсталость, дикость!».

В 1930-е — 50-е годы чиновники не могли осмыслить сущность государства. Сказывались десятилетия хозяйственной гонки, постоянные опасения подвергнуться новой интервенции, помноженные на низкий уровень культуры и грамотности. Гаврик, например, изъяснялся на гремучей смеси русского языка, украинской «мовы» и блатного одесского жаргона. Представители номенклатуры, которая превратилась в коллективного эксплуататора граждан и владельца собственности, в личном плане довольствовались иллюзией, что в СССР «не было богатых и бедных, рабов и господ, не было униженных и оскорбленных, а единственной мерой человека и его значения в обществе были… его талант и воля к труду» («За власть советов!»). Развитию иной точки зрения препятствовала и политика диктатора Сталина. Руководствуясь грубо-коммунистической идеологией, вождь не давал возможности номенклатуре сплотиться, превратиться в класс, который мог бы сознательно эксплуатировать сограждан и выступать против ЦК партии. С этой целью высшие руководители вносили в ряды номенклатуры раздоры при помощи системы доносов, проводили «чистки». Не случайно, видимо, Катаев отмечает, что время научило Черноиваненко быть недоверчивым, скептичным, ничего не брать на веру, смотреть на вещи трезво, скорее «в десять раз преувеличить опасность, чем преуменьшить ее».

Катаев не мог заявить: Черноиваненко — образ выжившего в горниле репрессий местного государственного деятеля, одного из последних представителей революционного поколения, которое, при всех его недостатках, еще несло в себе колоссальную энергию революционного взрыва, народной самодеятельности и вызванных ими надежд. Его друзья и соратники были уже другими: Гаврик отмечает, что они превратились в заурядных чиновников, духовно угасли. Катаев не мог прямо объяснить молодому поколению причины их деградации: сталинский режим, репрессии, и попытался реанимировать ценности задушенного номенклатурой и Сталиным большевизма в новую эпоху в романе об Отечественной войне с революционно-романтическим названием «За власть Советов!».

Образ Черноиваненко отражал черты лучших представителей мелкобуржуазного коммунизма индустриального времени в естественных для них условиях борьбы против реальных врагов. Его прототип был достаточно распространен. Например, из 50 начальников Каспийского района Астраханской области даже в 1951 году 14 не имели семилетнего образования: заведующий промышленным отделом райкома и редактор районной газеты окончили 6 классов, зав. рыбным отделом 5 классов, зав. торговым отделом райисполкома 3 класса[764]. Не лучше обстояли дела в районах 19 областей и автономных республик, обследованных комиссией. «Бойцы за советскую власть» в большинстве были плохими хозяйственниками и управленцами. Более того, началось их бюрократическое перерождение, столь раздражавшее Сталина, тратившего немало сил на борьбу с «местными князьками». Руководители партии были против отражения положения дел с кадрами в литературе. Образ Гаврика не соответствовал идеалу партийного работника 40-х годов.

Перерождение номенклатуры обнаружилось уже в годы войны. Фадеев в «Молодой гвардии», написанной в 1943-1945 годах, не мог обойти известный гражданам факт, что во время эвакуации часть чиновников проявила трусость и эгоизм. «Вы же власть наша, для простых людей, ведь я же помню, из каких вы людей, — таких же, как и мы, — говорит старая знакомая Шульге, — но неужто ж вы не видите, что вместе с вами, все побросав, бежит всякая сволочь, мебель с собой везет, целые грузовики барахла и нет им никакого дела до нас, простых людей… А потом вы удивляетесь, что и среди нас, простых людей, находятся такие люди, что обижаются». Ее озлобленность потрясла Шульгу, и, не имея контраргументов, он обвинил гражданку в коллаборационизме. Впоследствии, уже находясь в фашистской тюрьме, литературные герои Шульга и Валько констатировали, что чиновники не знали или игнорировали нужды простых людей, при подборе кадров руководствовались анкетными данными, а не жизненными наблюдениями.

Подобные утверждения в ставшем каноническим произведении не угрожали власти. Борьба с бюрократизмом отдельных «зарвавшихся» чиновников была элементом государственного популизма, сталинизма как идеологии мелкобуржуазного коммунизма.

Ограниченная десталинизация, развернувшаяся в годы войны, затронула и творчество приближенного к Сталину Фадеева. Духовная раскованность в рамках советского патриотизма давала неплохие творческие результаты у писателей, способствовала укреплению идеологической мощи государства в военное и послевоенное время.

В послевоенный период запросы агитпропа по созданию образа партсекретаря в произведении для детей в наибольше степени удовлетворил П.А. Павленко в повести «Степное солнце». Секретарь райкома партии обладал энциклопедическими знаниями, был экономистом и психологом, почти экстрасенсом: «Сергей побаивался его. Тужиков мог, чего доброго, и мысли узнавать». Подросток пришел к выводу, что «партийная работа — самая тяжелая и самая интересная, потому что она — все». Вывод, учитывая монопольное положение ВКП (б) в обществе, соответствовал истине.

В отличие от Павленко М.А. Никулин пошел по пути реализма, изобразив в повести «Жизнь впереди» партийного руководителя не без недостатков, как в романе Катаева, но, безусловно, человеком деловым и сердечным: среди множества дел секретарь не забывает покормить подростков. Однако критик А.А. Марголина немедленно обрушилась на повесть: «Злостной выдумкой кажется и тот паноптикум чудаков, долженствующих изображать советских людей, в число которых входит и секретарь райкома партии. Это бессмысленное «вот», повторяемое секретарем несчетное число раз, становится его основным опознавательным знаком. А в уста мальчиков, видящих секретаря райкома впервые, автор вкладывает такие слова по его адресу: «Сытый, вот и несознательный»[765]. В книге повестей и рассказов Никулина 1949 года издания этой фразы уже нет, первое неверное впечатление мальчиков о секретаре передано политкорректно: «А что ему: немцы тут нашкодили меньше, живут». Но цензура не усмотрела ничего плохого в «паноптикуме чудаков» — в череде образов приличных, но со своеобразной субкультурой, деревенских и городских жителей, которые встречаются подросткам по дороге. Видимо, для эстетического вкуса Марголиной были невыносимы картины разорения, нищеты и несовершенной, с точки зрения горожанки, культуры деревенских жителей: «Мы из-под Таганрога. Про Самбек слыхали? Война там жестокая была. Подчистую все смело. Живем, как кроты, в земле». «К нам-то, видать, за подмогой?»[766]. Однако идеи Никулина укладывались в партийные установки о трудной, но счастливой послевоенной жизни граждан, о труде подростков, о партийном руководстве восстановлением хозяйства, и цензура пропустила произведение. В конце повести повзрослевшие после выполнения ответственного задания — перегона выделенного райкомом партии скота в село — подростки идут в школу.

В отдельных произведениях («Повесть о первой любви») образ партийного секретаря мог стать абстрактным, появиться только в кульминационном эпизоде, из-за чего произведение только выигрывало. Сразу после ХХ съезда он мог быть заменен на образ прокурора, вещающего педагогические и юридические истины («Пусть не сошлось с ответом!»). Но тенденция не получила развития. В детской литературе изучаемого периода нет отрицательного образа партийного секретаря.

Образ комсомольского работника был чуть менее совершенной, учитывая возраст деятелей, копией партработника. Второй секретарь райкома комсомола из повести «С тобой товарищи» — фронтовик внимательно выслушивает юношу и способствует развитию его интересов. В разговоре с ним выпускник школы, который собирается поступать на физический факультет университета, высказывается по поводу советской ядерной программы: «Не знаю, может быть мы умеем уже использовать атомную энергию… Во всяком случае, должны уметь. Не для того, чтобы воевать, а для того, чтобы не воевать. Диаметрально противоположная «им» установка. Правильно?» Прилежаевой, книга которой была сдана в набор в середине ноября 1949 года, одной из первых в детской и «взрослой» литературе удалось облачить в художественную форму правительственный комментарий факта взрыва ядерной бомбы в августе того же года.

Изображение сцены вступления в комсомол должно было сопровождаться волнением героя, а его родители ностальгически вспоминали такой же эпизод из своей жизни («С тобой товарищи»). Комсомол изображался как социальный лифт, способствующий коренному изменению всей жизни человека в положительную сторону: «Я железную дорогу в первый раз увидел, когда мне двадцать лет было…Темный рос. Кое-как три класса кончил. В двадцать третьем году в комсомол записался…А через год в сельсовет избрали. Вскоре время подошло в армию идти. После нее в город попал, на завод, учился на рабфаке, потом в пединституте. Я иной раз сам удивляюсь: «Да неужто это ты, Лешка-лапотошник, капитаном Красной Армии стал?» («Алые погоны»). Путь «Лешки-лапотошника» типичен для эволюции миллионов выходцев из мелкобуржуазных слоев населения в «новый государственный кадр» (Вишневский).

Комсомол способствовал поддержанию установленной высшим руководством партии морали. Отчитываясь перед собранием или бюро за свое поведение, некоторые члены ВЛКСМ имели «бледный вид»: «Ты понимаешь, что такое ленинско-сталинский комсомол?…Ты понимаешь, перед кем сейчас стоишь? Я ему, товарищи, из Устава прочитаю, кто такой комсомолец….Ты в коммунистическом обществе думаешь жить или не думаешь? Прямо отвечай! Забыл, что мы решение приняли: кто нарушит дружбу — отвечает перед всеми!» («Алые погоны»).

В период «оттепели» агитпроп допускал изображение отрицательного героя из среды комсомольских работников низкого ранга: линия укладывалась в официально провозглашенную политику «борьбы с бюрократизмом». Таков образ Белкина, сыгравшего негативную роль в судьбе главных героев «Повести о первой любви». «Он считает своей первой обязанностью видеть жизнь не такой, какая она есть (чтобы, понимая ее несовершенство, изменять ее!), а какой хотелось бы, чтобы она была…. И он деспотичен на этот счет: чтобы все разделяли с ним его готовые представления…Встреча с таким человеком, да еще к тому же преуспевающим, — это подчас самое страшное открытие на пороге зрелой жизни», — комментировала ситуацию пионервожатая Веточка Рослова. В романе справедливость восторжествовала, и комсомол избавился от перестраховщика и ханжи.

В большинстве книг освещена и деятельность пионерской организации. Пропаганда провозглашала пионеров юными коммунистами и патриотами. «Красный галстук! Он же частица нашего красного знамени!», — восклицает героиня пьесы «Красный галстук». Самым удачным образом пионервожатого писатели, критики считали образ Натки из повести Гайдара «Военная тайна». Она обладала замечательными качествами педагога: искренностью, уважением к детям, умению учитывать их индивидуальные черты в воспитательном процессе, идейной стойкостью. В дальнейшем образ вожатого схематизируется: «Гаруна все пионеры любят и уважают, а его статей и фельетонов всякие нарушители, как огня, боятся. Это он поднял пионеров на сбор витаминов для госпиталей и на помощь колхозникам. Гарун даже в «Комсомольскую правду» пишет и в «Крокодил». Широкая пионерская помощь Зеленой лаборатории — тоже его идея. Райком его поддерживает» («Разведчики зеленой страны»).

Пионерская и комсомольская организации способствуют росту сознательности и организованности подрастающего поколения — мысль, которую проводили через произведения все писатели. Она неплохо реализована в «Алтайской повести» Воронковой. В центре внимания писательницы находится духовное развитие алтайской девочки Чечек, проживающей в интернате. Чечек заслужила право стать пионеркой выполнением общественных поручений и хорошей учебой. Перед вступлением в пионеры она, как и другие литературные герои, волновалась, но все прошло хорошо. Девочка приобщилась к юннатству, познакомилась с русской культурой, стала нетерпимо относится к эксплуатации и религиозному одурманиванию ее народа в прошлом, а также прониклась чувством интернационализма. Финал, как всегда, оптимистичен: «Ты будешь учиться. Потом ты приедешь, будешь сады сажать. А я буду тебе помогать!… И пусть весь мой Алтай зацветет, как тот сад у Лисавенко!» Костя поглядел на нее: «Твой Алтай, Чечек?». Чечек несколько мгновений смотрела ему в глаза. И вдруг поняла. «Наш Алтай, Кенскин (Константин)! — улыбнулась она. — Наш Алтай!».

Как и комсомол, пионерская организация — институт социального контроля. В пьесе «Красный галстук» ссора двух друзей показана как «минус всей дружине», представители которой, в свою очередь, принимают все меры к замирению конфликтующих подростков. После исчерпания конфликта каждый из них получает свой социальный приз: первого выбирают председателем совета отряда, второго, ранее исключенного, вновь принимают в пионерскую организацию.

Часть литературных героев становится пионервожатыми на общественных началах, помогают учителям воспитывать младшеклассников в духе патриотизма. Самый яркий образец пропагандистской работы вожатых преподнесен Прилежаевой в повести «С тобой товарищи». Тщательная подготовка вожатыми пионерского сбора привела к формированию патриотизма при помощи образа американского врага. Рассказ о вымышленном восстании афроамериканцев против «мистеров» на плантациях в южных штатах США способствовал эмоциональному взрыву: «Пионеры двадцать первого отряда поднялись на защиту Сэма и Джо. Они не хотели дольше смотреть. Они повскакивали с мест, кулаки их стучали по столу, как пулеметная очередь». Это могло бы оказаться просто бурей в стакане, если бы вожатые не переключили эмоциональное возбуждение детей на пение гимна СССР: «И что-то большое, значительное объединило сейчас и связало всех… Это было строгое, сдержанное и счастливое чувство любви к своей Родине».

Чувство любви к Родине должно было выражаться в конкретных поступках. Пионеров воспитывали на лозунгах бережного отношения к государственной — ее называли социалистической — собственности. Васек Трубачев в повести Осеевой заступился за лошадь: возчики, перегрузив телегу, беспощадно хлестали животное. «Я в свое дело лезу! — сказал Васек, закидывая вверх голову. Шапка его съехала на затылок, глаза посинели от злобы. — Я пионер! Председатель совета отряда! Наша лошадь, государственная! Бить не дам!» Пионерам внушалось, что такой поступок одобрит любой гражданин: в толпе нашлось много литературных образов товарищей, которые помогают пионеру, составляют акт на возчиков. В повести «Про наши дела» горком комсомола способствует реализации патриотической инициативы пионеров, которые решили собственными усилиями восстановить разрушенную фашистами школу.

Любовь к Родине предусматривала борьбу с бюрократизмом и преодоление его. Герой из «Красного галстука» Шура Бадейкин выступает против бюрократов из жилищно-коммунального хозяйства: жалуется в горком партии и добивается починки крыши дома. «Бюрократы и волокитчики» не сделали инвалидную коляску бывшему рабочему — это должны сделать комсомольцы из ремесленного училища («Звездочка»).

Политически подготовленный пионер должен был уметь дать отпор врагу. Один из вариантов идейной схватки изобразил Кассиль в повести «Ранний восход». Враг — бывший преподаватель рисования петербургской гимназии, старик, который пытается внести смуту в душу ребенка: «Склонность имеете несомненную, вижу…Но мотивы, мотивы!… Реализм, так сказать

2018-07-06

342

Обсуждений (0)

Настоящее индустриального советского общества 0.00 из 5.00 0 оценок

Скачать документ