ОБРАЗЫ МОРЯ И КОРАБЛЯ В ПОЭЗИИ Д.Г. БАЙРОНА                               И А.С. ПУШКИНА

Орлова Д.С.

студент Высшей школы социально-гуманитарных наук и международной коммуникации, [email protected]

Научные руководители: Елепова М.Ю., д. филол. н., профессор, заведующий кафедрой литературы ВШСГНиМК; Захарова Н.Н., к. филол. н., доцент кафедры литературы ВШСГНиМК

Джордж Гордон Байрон – один из самых прославленных поэтов XIX, властитель дум многих поколений, им восхищались, ему подражали. О силе воздействия его поэзии говорил Ф.М. Достоевский в «Дневнике писателя»: «В его звуках звучала тогдашняя тоска человечества и мрачное разочарование его в своём назначении и в обманувших его идеалах. Это была новая и неслыханная ещё тогда муза мести и печали, проклятия и отчаяния. Дух байронизма вдруг пронёсся как бы по всему человечеству, всё оно откликнулось ему» [2, с. 394]. Александр Сергеевич Пушкин впервые серьёзно увлёкся творчеством Байрона в период южной ссылки, по собственному его выражению, «с ума сходил» [4, с. 28] от чтения Байрона. Интерес к творчеству английского поэта он пронес через всю жизнь.

Особое место в лирике Пушкина, как и в поэзии Байрона, занимают образы моря и корабля. Для Англии, морской державы, и для ее поэтов, море это не фон, а живой и вечно меняющийся образ. Байрон чувствовал море как часть своего собственного «я». По-видимому, не случайно и Пушкин, и Бестужев-Марлинский сравнивали Байрона с морской стихией. Например, у Пушкина читаем: «Твой образ был на нём означен, / Он духом создан был твоим: / Как ты, могущ, глубок и мрачен, / Как ты, ничем неукротим» [7, т. 2. с. 295.]. Образ моря является и наиболее точным выражением байронизма, с характерной для него стихией бунта. Выразительны сравнения и метафоры Байрона: «Кровь наций яростно струя / В убийств бескрайние моря» [1, с. 105], «Но в мудрости отливы есть, как в море. / Боюсь, прилив зальёт глаза мне вскоре…» [1, с. 125].

Море – это символ прекрасного прошлого поэта: «Хочу я быть ребёнком вольным / И снова жить в родных горах, / Скитаться по лесам раздольным, / Качаться на морских волнах» [1, с. 47]; его настоящее и его будущее – в памяти потомков он остался певцом свободы, а значит и певцом свободной морской стихии. 

Наиболее яркое воплощение образ моря нашёл в поэме «Паломничество Чайльд-Гарольда» (1812 – 1818). Как и во всём творчестве Байрона, море здесь – всецело романтический образ: одинокий никем не понятый герой бежит от общества на просторы моря, пытаясь обрести себя, своё место в мире. Путь его по водному простору – это некий переходный этап жизни: он уже покинул свой дом, отказался от прежнего положения в обществе, но ещё не обрёл нового. Подобный образ есть и в стихотворениях Пушкина «Погасло дневное светило» (1820): «Я вас бежал, отечески края» [7, т. 2, с. 135] – лирический герой так же расстается с прошлым и отправляется в путь по морю, словно перечёркивая все, что было раньше и, надеясь в волнении угрюмом океана, обрести покой, разобраться в себе и понять собственное предназначение.

В поэме о Чайльд-Гарольде есть описание спокойного ночного моря, навевающего воспоминания о прошлом, воспоминания, доставляющие герою душевную боль: «И в памяти встаёт за годом год, / И сердце в каждом что-нибудь найдёт, / Что было жизни для тебя дороже,..» [1, с. 191]. У Пушкина в стихотворении «Редеет облаков летучая гряда» (1820) «дремлющий залив» - так же вызывает размышления о прошлом, только думы эти ностальгические, приятные, наполненные сердечным теплом. В поэме Байрона лирический герой обращается к морю, как живому существу, говорит с ним: «Тебя любил я, море!» [1, с. 305] Нечто похожее есть и в стихотворении Пушкина «К морю» (1824), в котором море - живое существо, друг, прощание с которым причиняет невыносимую душевную боль лирическому герою. Подобно Чайльд-Гарольду лирический герой пушкинского стихотворения хотел по морским «хребтам … направить …поэтический побег». Знаменательна и история создания стихотворения «К морю», оно было написано через месяц после получения вести о гибели Байрона, и стало своего рода реквиемом английскому поэту.

В стихотворении Пушкина «К морю», как и в поэзии Байрона, звучит тема свободы и несвободы. Для Пушкина свобода воплощается в морском просторе («Прощай, свободная стихия!»), а Байрон для него – поэт свободы политической и духовной и певец свободной морской стихии («Исчез, оплаканный свободой, / Оставя миру свой венец. / Шуми, волнуйся непогодой: / Он был, о море, твой певец»). Несвободу в этом стихотворении символизирует Наполеон, заточённый в одиночестве на острове, со всех сторон окружённом водой, барьером, надёжно отделяющим его от остального мира. В своём исследовании Е.А. Маймин пишет о том, что берег и море уже сами по себе являют антитезу и их можно противопоставить как свободу и несвободу [6, с. 105]. С этой точки зрения строки из «Послания Августе» (1816) Байрона: «Рождён для бурь, пускай в иной стихии, / Я всё изведал: светской брани шквал, / Утёсы вероломства роковые / И клевету, что всех коварней скал» [1, с. 124] можно сравнить с пушкинскими из стихотворения «К морю», у обоих поэтов море – воплощение свободы, а остров, берег, утесы - символы несвободы.

Так и в «Оде к Наполеону Бонапарту» (1814) Байрона море – это знамение «неудержимых законов вечного движения жизни, против которых бессильны тираны, угнетающие человечество» [3, с. 126]: «сокрыв на Эльбу стыд и горе, / Следи с утёсов волн стада. / Ты не смутишь улыбкой море: / Им не владел ты никогда» [1, c. 90] - сколько бы ни пытался человек покорить себе вселенную, «…ногою / Моря не перешагнуть» [7, т. 1, с. 6], оно всегда останется вечным символом свободы, живущим по своим собственным, никем не продиктованным законам.

Сравнивая Наполеона с Прометеем: «О, если б ты, как сын Япета, / Бесстрашно встретил вихри гроз, / С ним разделив на крае света / Знакомый коршуну утёс» [1, с. 90], Байрон описывает утес, затерянный среди моря. У Пушкина в стихотворении «Наполеон на Эльбе» (1815) также есть образ «дикой скалы» посреди моря, могилы среди «пустынных волн» («Наполеон», 1821), «гробницы славы», затерянной в морской дали («К морю»). У русского поэта так же, как и у Байрона, есть отсылка к греческой мифологии. Исследователь Л.Г. Лейтон пишет, что образ утёса среди моря, а вместе с ним и образ Прометея появляются у поэтов потому, что и Наполеон, и Прометей, страдающие герои, лишенные физической свободы, но сохраняющие свободу духа и свободу мысли: «… парадокс его существования [Наполеона, как и Прометея] – чрезвычайно большая умственная энергия, подавленная насильственно вынужденной физической пассивностью…» [5, с. 193].

Стихотворения Байрона «Ода к Наполеону Бонапарту» и «Наполеон на Эльбе» Пушкина имеют похожие сюжеты: изгнанник, заточённый на острове, вспоминает годы былого величия. Однако стихотворение Байрона пронизано обличительным пафосом, ненавистью и презрением к предателю свободы, ставшим тираном, проливавшим потоки крови во имя ничтожного тщеславия. Герой же стихотворения Пушкина – образ романтически возвышенный и облагороженный. Наполеон смотрит вдаль и думает о встрече с верными воинами, о грядущих военных победах, о покорении народов, о реванше, и мечты эти, выражены в трёх пятистишиях, которые окружены двумя одинаковыми строфами: «Вокруг меня всё мёртвым сном почило, / Легла в туман пучина бурных волн, / Не выплывет не утлый в море чёлн, / Ни гладный зверь не взвоет над могилой –/ Я здесь один, мятежной думы полн…» [7, т. 1, с. 88], точно так же, как и сам Наполеон томиться на острове, окружённом водой. В этом стихотворении Пушкина, как и у Байрона, море – символ вечного, неизменного, а жизнь человека конечна, суетные мечты Наполеона преходящи.

 Интересно, что у Байрона в качестве того, чего Наполеон никогда не смог бы подчинить себе, названо море, а у Пушкина (стихотворение «Наполеон на Эльбе») – Россия: «Но туча грозная нависла над Москвою, / И грянул мести гром!.. / Полнощи царь младой! – ты двинул ополченья, / И гибель вслед пошла кровавым знаменам, / Отозвалось могущего паденье, / И мир земле, и радость небесам, / А мне – позор и заточенье!» [7, т. 1, с. 89] Более отчетливо звучит эта мысль в стихотворении «Наполеон» (1821): «Надменный! Кто тебя подвигнул? / Кто обуял твой дивный ум? / Как сердца русских не постигнул / Ты с высоты отважных дум? / Великодушного пожара / Не предузнав, уж ты мечтал, / Что мира вновь мы ждём как дара; / Но поздно русских разгадал…» [7, т. 2, с. 193]. Интертекстуальные связи позволяют сделать вывод, что Пушкин сравнивает Россию с морем, со стихией мощной и сильной, свободной и неукротимой.

Сам по себе образ моря у русского и английского поэтов невероятно выразителен. Так, например, в стихотворении «Тьма» (1816) Байрон рисует образ абсолютно неподвижного, мёртвого моря: «Моря давно не ведали приливов; / Погибла их владычица луна; / Завяли ветры в воздухе немом; / Исчезли тучи…» [1, с. 121]. Картину вселенской катастрофы усиливают образы погибающих у берега кораблей, больше не режущих водные просторы: «Безлюдные лежали корабли / И гнили на недвижной, сонной влаге; / Без шума по частям валились мачты…» [там же].

 Корабли у Пушкина – полная противоположность апокалиптическому образу, созданному английским поэтом. Например, в стихотворении «Пир Петра Первого» (1835) суда изображены в совершенно ином эмоциональном регистре. Корабли с весёлыми матросами на борту, с развивающимися флагами и палящими пушками создают атмосферу искромётного веселья, полноты жизни: «Над Невою резво вьются / Флаги пёстрые судов; / Звучно с лодок раздаются / Песни дружные гребцов; <…> И Нева пальбой тяжёлой / Далеко потрясена» [7, т. 3, с. 408]. В другом стихотворении Пушкина («Кто знает край, где небо блещет…») образ моря помогает нарисовать идиллический пейзаж, полный покоя, умиротворения, такой, каким он был и во времена Торквато, и во времена Рафаэля, и во времена Байрона: «Кто знает край, где небо блещет / Неизъяснимой синевой, / Где море тёплою волной / Вокруг развалин тихо плещет…» [7, т. 3, с. 96].

Образ моря помогает полнее раскрыть характеры героев. В поэме Байрона «Корсар» (1814) герой впервые появляется на фоне моря: «На волны глядя там стоит один, / На меч в раздумье опершись…». Конрад, как море, силён и могуществен, как море переменчив: то жесток, то благороден, и чувства его к Медоре - «любовь тоже стихия» [6, с. 99], ее можно сравнить с бушующим океаном.

Если в поэме Пушкина «Кавказский пленник» (1821) образ пенящихся волны передает сложность и противоречивость чувств Пленника к Черкешенке, то в стихотворении «Ненастный день потух, ненастной ночи мгла…» (1824) море, движущееся «роскошной пеленой / Под голубыми небесами» [7, т. 2, с. 310] предстаёт как выражение спокойной красоты одинокой лирической героини, а шумящие волны передают её душевное состояние, состояние уныния и печали.

В поэзии Байрона и Пушкина и сама любовь сравнивается с морем. В стихотворении «Стансы» (1816) английского поэта неземная красота, голос сладкий, «как музыка на море» [1, с. 107] смиряют и неукротимый океан, и душу лирического героя: «Море шумное смирилось, / Будто звукам покорилось, / Тихо лоно волн блестит, / Убаюкан ветер спит…». В стихотворении Пушкина «Буря» (1825) героиня сравнивается с бушующим морем, алая молния озаряет неистово перекатывающиеся волны и её, стоящую на скале, одежды её белоснежны, как морская пена, порывы ветра треплют и гребни волн, и покрывало на голове девушки, кажется, что она само море, стихия океана.

Понимание моря у Байрона двояко. Море – это поражающая воображение красота, отдых для души, надежда, дорога к лучшему: «Нет! Плакать я не дам о том, / Кто страждет на пути морском,..» [1, с. 60]. Тот, кто странствует по морю – счастливец, ведь он убегает от всего, что постыло и может надеяться на обретение счастья: «Пусть волна ревёт в пучине, / Я легко над ней пройду» («Томасу Муру»,1821) [1, с. 129]. Похожее настроение передано и в стихотворении Пушкина «Кораблю» (1824). Оно наполнено верой в то, что корабль пройдёт по морю тихо и спокойно. Лирический герой верит, что его возлюбленная мирно проплывет по жизненному океану. И путь этот может закончиться обретением тихого пристанища, образ которого есть в творчестве обоих поэтов: «Он гавань счастья, всё в нём так надёжно» [1, с. 123] – у Байрона и «Спокойной пристани давно ли ты достиг…» [7, т. 2, с. 260] – у Пушкина.

 С другой стороны, море для Байрона – это буря души, всёпоглощающая пучина и, в противоположность первому пониманию, конец любой надежде: «В наследство выжившим в пути оставил ураган / Лишь покаянья топкий ил да блуда океан. / И верным курсом кораблям вовеки не идти, / К обетованным островам им больше нет пути» («Стансы для музыки», 1815). [1, с. 99]. Строки этого стихотворения не осветит ни единый луч надежды. Лирический герой напрасно желает вернуть чистоту чувств, слёзы и чаяния безвозвратно ушедших лет молодости. Его душа, плывущая по равнодушному к своим пловцам морю жизни, исполнена абсолютной безысходности.

В творчестве Пушкина нет примеров, когда море было бы выражением совершенного пессимизма, абсолютного трагизма. Из произведений Байрона великий русский поэт, следуя романтической традиции, воспринял лишь восхищение силой, могуществом, поражающей воображение красотой моря, то спокойного и прекрасного, то ревущего и бушующего и в этот момент не менее восхитительного, он наполнил образ морской стихии жизнеутверждающим пафосом. Изображение моря в поэзии Пушкина получает совершенное художественное выражение.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Байрон, Д.Г. Избранные произведения. В 2-х т. Т. 1. – М.: Худож. лит., 1987. –  766 с.

2. Достоевский. Ф.М. Из «Дневника писателя» за 1877 г // Байрон Д.Г. На перепутьях бытия. – М.: Прогресс, 1989. –394 с.

3. Елистратова А.А. Байрон.  – М.: АН СССР, 1956. – 264 с.

4. Жирмунский В.М. Байрон и Пушкин. Пушкин и западные литературы. – Л.: Наука, 1978. – 423 с.

5. Лейтон, Л.Г. Утлый чёлн в бурном море русской романтической поэзии. – М.: Прометей, 2004. – 224 с.

6. Маймин, Е.А. О русском романтизме. – М.: Просвещение, 1975. –  240 с.

7. Пушкин, А.С. Полное собрание сочинений. В 19 т. – М.: Воскресенье, 1994- 1998.