Классическая греческая философия

Идеализм Платона

Платон, пожалуй, самый известный ученик Сократа. Он изложил свое учение от имени учителя в диалогах, ранние из которых посвящены привычной сократической тематике – поиску общих понятий справедливости, мужества или красоты. Платон, как и Сократ, озабочен опровержением софистов. Не боясь упростить дело, можно сказать, что Платон доказывает, что истина может быть только одна. Так же как учитель, Платон убежден, что достичь истины можно только обратившись у собственной душе, или даже лучшей ее части, к уму. Главное препятствие на пути познания – это порабощенность души чувствами, восприятими. Платон и Сократ вынуждены согласиться с софистами в том, что если единственным источником знания признать ощущения, то знания, которое заслуживало бы называться знанием, достичь невозможно. Чувства переменчивы и индивидуальны и свидетельствуют только о состоянии нашего тела. Даже если чувства показывали бы нам вещи такими, как они есть, то и в этом случае вещи оказались бы настолько неискоренимо непостоянными, что противоречие было бы единственным возможным способом описать их. Как и поступал, по всей видимости, Гераклит, описывая вещи только в переходе от одного состояния к противоположному: «Одно и то же в нас – живое и мертвое, бодрствующее и спящее, молодое и старое. Ведь это, изменившись, есть то, и обратно, то, изменившись, есть это» (обратите внимание, не попеременно а именно одновременно!)

Знание, как Сократ выявляет в диалоге с Теэтетом, не может происходить только из чувственного восприятия. На то есть две причины, которые, по существу, одна и та же причина. Во-первых вещи все время текут и изменяются, а во-вторых, наши чувства тоже меняются и скорее свидетельствуют о состоянии нашего тела, но не окружающего мира. Как поэтично выражается Платон: «что всегда бывает, но никогда ни есть», – заполняет мир нашего чувственного опыта и делает нашу жизнь сплошным переживанием несуществования. Все, что происходит из чувственного восприятия, то есть то, с чем знакомы обыкновенные люди, не математики и философы, Платон называет «миром мнения». Предметом подлинного знания, или скажем так, элементом «мира знания» могут быть только те представления, которые происходят не из чувств, а из разума, который способен отразить постоянную и неизменную сущность вещей. Сущность – это набор общих свойств, которые характеризуют предмет как таковой, то есть как принадлежащий к предметам данного вида или рода. Для кресла сущностью будет иметь ручки, тогда как для стула невозможно не иметь спинки, не превращаясь в табурет.

Для человека дело обстоит сложнее.Платону острословы приписали определение человека как двуногого существа, лишенного перьев. Диоген Лаэртский (VI, 40) передает эту историю так: «Когда Платон дал определение, имевшее большой успех: «Человек есть двуногое животное, лишенное перьев», Диоген (Синопский) ощипал петуха и принес к нему в школу, объявив: «Вот платоновский человек!». После этого к определению было добавлено: «И с широкими ногтями».

Сущности вещей, согласно Платону, должны быть неизменными и неподвижными в противоположность самим вещам. Платон называет такие неподвижные сущности «идеями». В нашем повседневном языке идеями называют обычные представления в наших индивидуальных сознаниях, Платон имеет в виду как раз объективные идеи, если так можно выразиться. Чтобы избежать этого смешения я буду пользоваться собственно платоновским термином «ейдос». Каждая вещь есть некоторое подражание идеалу, существующему помимо этой вещи в дополнительном, как выражаются, идеальном мире. Как правило, говорят о том, что в этом идеальном мире обитают идея стола вообще или того же кресла вообще, или даже человечности как таковой. Платон и в самом деле дает понять, что в этом втором, логическом мире, должны обитать идеи всех вещей, кроватей и деревьев, людей и печных горшков.

     Но это слишком упрощенная модель гипотезы Платона. Главным образом он имеет в виду, что в этом идеальном мире обитают все возможные общие свойства и отношения вещей. Если вещи и в самом деле постоянно меняются, то свойства, которые они теряют, или отношения, меняющие свои значения, не могут исчезать совсем или появляться ниоткуда. Если снег перестает быть белым, или человек перестает быть молодым, а самые высокие в прошлом здания перестают быть высокими, потому что строятся еще более высокие, то сама белизна или молодость сама по себе, или высотность как общая характеристика сравнения зданий, не могут исчезнуть, даже если разом пропадут белые предметы, переведутся молодые люди или снесут все многоэтажные здания. Общее свойство молодости вообще, независимо от того, чья это молодость, человека или вселенной, существует как бы независимо от молодых людей и возраста вселенной. «Великость вообще» (выражение Платона) самостоятельна по отношению к тому, что мы называем великим, дом или галактику. Платон явно руководствуется математикой как образцом знания. Если вдруг исчезнут все пары во вселенной, то число два останется в составе арифметики, ничуть не уменьшая свое значение в числовом ряду. Если стереть все треугольники в учебниках и уничтожить все треугольные предметы, то треугольность как таковая ничуть не пострадает от такого странного геноцида. Математика для Платона – это образец знания, уклонение от которого делает знание незнанием, то есть переменчивым и случайным мнением. Если и можно что-то знать о мире, то достигнуть знания человеческая мысль может только по математическому образцу - постигая НЕИЗМЕННЫЕ сущности, которые, к нашему общему несчастью, мелькают в нашем мире только несовершенными и подверженными распаду копиями.

Но главное затруднение для познания нашего мира даже не в разрушимости вещей, изменчивости их характеристик. Белизна как таковая, или справедливость вообще, красота чего бы то ни было, явлена в этом мире не просто в процессе распада. Дело в том, что белизна перемешана с небелизной, справедливый поступок обременен, хотя бы отчасти, несправедливостью, а красота даже самой утонченной модели – это безобразие в известных всем отношениях. Здоровье самых прославленных атлетов слишком очевидно смешано с нездоровьем, и именно сочетание противоположностей заставляет Платона считать, что этот мир нереален, поскольку противоречив сплошь и рядом. Платон, по-видимому, повторяет Парменида, учившего о несуществовании движения и деления именно потому, что оно противоречиво. Гераклитовский мир неостановимого движения и противоречия и есть тот мир, который мы видим и слышим. Парменидовская неподвижность остается в силе только для другого, идеального, мира, который мы не видим, а лишь постигаем умом. Мир Гераклита Платон называет «миром мнения», а мир идеальных сущностей оказывается предметом «мира знания» в собственном смысле слова.

Понятно, что чувственное знание происходит от ощущения, которое зависит от нашего тела, а значит не может быть истинным для всех, коль скоро каждый чувствует по-своему. Но неясно, откуда может происходить рациональное мышление, представление общих понятий, ведь чувства не показывают нам совершенного тождества или абсолютной красоты. Платон считает, что общее понятие сходства вообще или красоты вообще мы уже знаем до всякого чувственного восприятия. Как нам никогда в опыте не встречалась прямая линия, так было бы абсурдным настаивать, что мы не знаем что такое прямое, раз мы не видели абсолютно прямого отрезка своими глазами. Прямое как таковое есть то, что не встречается среди объектов повседневного опыта, так же как красота любого предмета никогда не бывает абсолютной. Что же заставляет говорить о прямом и кривом, красивом и безобразном, справедливом и несправедливом? Гипотеза Платона очень проста – мы постигли абсолютную прямоту, совершенную красоту, несомненную справедливость, так же как любое математическое понятие. В опыте не встречается идеальных кругов, но мы мыслим «круг вообще» как идеальную фигуру благодаря тому, что мы видим ее умом, который не выдумывает этот идеальный круг или совершенную справедливость, а регистрирует присутствие этой идеи, одинаковой для всех, кто возьмется за геометрию.

Понятия математики берутся не из чувств, поскольку чувства не имеют дело с идеальными объектами. Но они и не выдумываются математиками, потому что даже ребенок, открывший для себя что такое квадрат, способен признать, что квадрат, построенный на диагонали исходного квадрата окажется ровно в два раза большим по площади. Предположение напрашивается само собой – понятия квадрата или диагонали попросту врожденны нашему уму. Чтобы это не показалось слишком странным, допустите что врожденно не само понятие диагонали, а принципы построения чего-либо вообще, это будет то же самое. Так же как понятия справедливости или красоты, тождества и различия. Мы просто находим их у себя в душе как только начнем размышлять, откидывая противоречивые показания наших чувств. Платон формулирует первую теорию врожденных для нашего ума идей. Согласно Платону, наши души до нашего рождения, то есть до земной жизни, обитали в области логически совершенных форм, где кроме математических объектов мы познали справедливость и красоту как таковые. Как выражается Платон тогда, когда душа «сопутствовала Богу».

Что же именно находится в этом идеальном мире, о котором мы храним смутные воспоминания? Платон, по-видимому, допускает присутствие трех видов ейдосов в идеальном мире. В первую очередь это все математические сущности. Единица как неделимая не дана в опыте, поскольку любая вещь нашего мира делима, а значит не едина по-настоящему. Подобие или равенство тоже не встречаются в совершенном виде. Значит, математические понятия вложены в нашу душу заранее. В диалоге «Менон» Сократ просит Менона подозвать мальчика раба,который никогда не обучался геометрии. Сократ предлагает мальчику решить задачу удвоения квадрата, просит из квадрата в два фута стороной построить квадрат в два раза больший по площади. Мальчик хватается за первое же подвернувшееся предположение – удвоить сторону квадрата, но тут же с помощью Сократа обнаруживает, что квадрат в четыре фута стороной оказывается не в два, а в четыре раза больше (в восьмифутовом квадрате поместится четыре исходных, двухфутовых). Но и прибавление к стороне квадрата половины (то есть одного фута) оказывается чрезмерным, и оказывается ясно, что сторону нужно увеличивать меньше чем наполовину. Сократ показывает мальчику диагональ квадрата и указывает, что диагональ отсекает от квадрата ровно половину, хотя и треугольную по форме. Еще три таких половины и мальчик признает, что диагональ и есть сторона квадрата в два раза большего по площади. Сократ использует это как пример того, что душа содержит в себе все необходимые понятия, которые позволяют мальчику признать правильное решение, вопреки первоначальной допущенной ошибке.

Вторым важным классом эйдосов являются этические понятия. Софисты доказывали, что не существует общей для всех справедливости или добродетели. То, что выгодно сильным считается справедливым, а то что удобно большинству называется добродетелью. Сократ ожесточенно боролся именно с этой стороной учения софистов, очевидно полагая, что такой скептицизм разрушителен. Чтобы доказать, что не только истина, но и добродетель и справедливость, а также заодно мужество и красота, не являются просто вкусом толпы или прихоти властьимущих, Сократ допускает, что и эти понятия также врожденны человеческому уму. В беседе с Меноном Сократ выясняет вопрос можно ли научиться добродетели, или она что-то вроде врожденного свойства. Хорошему поведению, если перевести на современный язык слово добродетель, научиться можно только в том случае, если оно основано на знании что же такое хорошо.Сократ заставляет собеседника признать что знание – основа добродетели или хорошего поведения. Но можно ли научить знанию? На первый взгляд – да, но почему так сложно даже хорошим людям воспитать хороших сыновей? Сократ явно подводит к тому, чтобы признать, что добродетели нельзя научиться, потому что она что-то вроде божьего дара. Так же, как и знание об удвоении квадрата, базовые понятия добра или справедливости уже должны быть заложены в душе, и только в таком случае они могут помочь вести себя правильно или, как выражается Сократ, добродетельно , буквально – делая добро. Понятие общей справедливости, красоты, мужества и добродетели проникает в нас через воспоминание, так же как знания математических объектов.

И, наконец, третий класс эйдосов, знание о которых тоже вроде должно было бы быть врожденным. Общие идеи вещей. Например, собака отличается от кошки по сущности, но мне трудно поверить, что человек несведущий в биологии сможет «припомнить» чем отличается идея «кошки вообще» от идеи «собаки вообще». Отряд кошачьих имеет втяжные когти, и это и есть общий признак, делающей вашу домашнюю кошку и пантеру кошками по существу, по природе. Человек вообще тоже имеет сущность, которую очень трудно определить, также и лошадь и автомобиль не обходятся без того, чтобы разделить с остальными членами своего вида общее для всего вида свойство. Как только у автомобиля ломается двигатель, он перестает быть самодвижущимся, а это и есть перевод с латыни слова автомобиль. Он лишается своей сущности, но не теряет сущности быть металлическим предметом. Если совсем буквально понимать Платона, то на небесах, в этой второй логической реальности должен обитать идеальный автомобиль, наряду с идеальной кроватью или столом. В отношении этой группы эйдосов Сократ колеблется, признавать ли их элементами идеального мира. И его затруднение легко понять. Можно показать врожденность математических понятий, или определенную предзаданность этических и эстетических канонов, но невозможно всерьез поверить в то, что идея автомобиля должна была быть известна всем нам, а также Сократу, до рождения. Поэтому я совсем не думаю, что Платон рассматривал всерьез возможное соседство математического понятия единства и этического понятия добра с понятием совершенного стола или лошади.

Очевидно одно – и этот вывод оказывается абсолютно непоколебимым вкладом Платона и Сократа в европейскую науку. Предметом подлинного знания может являться только ОБЩЕЕ ПОНЯТИЕ, но не вещи сами по себе. Предмет, который отражает это самое общее понятие, обязан быть по-своему вневременным, вечным. Например, общее понятие движения в динамике как раз и является таким общим понятием движения вообще, безотносительно к носителю движения – планеты на орбите или бегуна на дорожке. Если объекты движутся, то объект этого самого общего понятия движения вообще, который мы записываем формулой, не движется и никогда не изменится, даже если движение во вселенной прекратится. Этот логико-математический дубликат реального мира и представляет науку в том виде, в котором мы к ней привыкли, но которая, как вы видели, отнюдь не была самоочевидной, как показывает пример софистов.

Гипотеза Платона, если сформулировать ее совсем просто, заключается в том, что вещи управляются идеями, неподвижными образцами. Этот тип объяснения совсем непривычен современному человеку, но он может его понять, если прислушается к себе. Все вещи, если говорить просто, созданы для чего-то. Трава растет чтобы питать животных, те, в свою очередь, забиваются на корм людям и так далее. Если обобщить это нехитрое, да к тому же и неправильное, наблюдение, то может показаться, что трава растет с определенной целью. По земле удобно ходить ногами, поэтому может показаться, что земля сделана, чтобы было удобно ходить. Дело обстоит прямо наоборот – это не земля сподобилась быть твердой но гладкой, а наши ноги сформировались такими потому что земля по чистой случайности оказалась именно такой. Если мы застаем мир в готовом виде то не можем не удивится тому, что все вещи идеально пригнаны друг к другу, как будто выполняют чей-то замысел. Видимо поэтому идеализм, и Платон в частности, верят в разумную подоснову нашей вселенной. Но, точки зрения Платона, вещи как-то очень плохо справляются в деле стремления к идеалу-идее. Идеи совершенны, а вот вещи – никогда. Сплошь и рядом красивое оказывается в чем-то безобразным, здоровье смешано с болезнью. Причем вещи постоянно теряют свои свойства, обращаясь в противоположности. Живое умирает и перемещается в подчинение идее неживого вообще и так далее. Поэтому Платон считает наш противоречивый мир существующим только зависимым образом, как тень существует только благодаря вещи, которая эту тень отбрасывает. Трудно спорить, что тень существует в меньшей степени, чем вещь, потому что она менее постоянна и зависима. По аналогии Платон видит что вещи тоже не существуют в подлинное смысле слова, поскольку они сами суть тени неподвижных и постоянных образцов – эйдосов.