Муза девятьсот девятого

 

Слывшая младшею дочерью

Гроз, из фамилии ливней,

Ты, опыленная дочерна

Громом, как крылья крапивниц!

 

Молния былей пролившихся,

Мглистость молившихся мыслей,

Давность, ты взрыта излишеством,

Ржавчиной блеск твой окислен!

 

Башни, сшибаясь, набатили,

Вены вздымались в галопе.

Небо купалося в кратере,

Полдень стоял на подкопе.

 

Луч оловел на посудинах.

И, как пески на самуме,

Клубы догадок полуденных

Рот задыхали безумьем.

 

Твой же глагол их осиливал,

Но от всемирных песчинок

Хруст на зубах, как от пылева,

Напоминал поединок.

 

1916

 

Марбург

 

День был резкий, и тон был резкий,

Резки были день и тон –

Ну, так извиняюсь. Были занавески

Желты. Пеньюар был тонок, как хитон.

 

Ласка июля плескалась в тюле,

Тюль, подымаясь, бил в потолок,

Над головой были руки и стулья,

Под головой подушка для ног.

 

Вы поздно вставали. Носили лишь модное,

И, к вам постучавшись, входил я в танцкласс,

Где страсть, словно балку, кидала мне под ноги

Линолеум в клетку, пустившийся в пляс.

 

Что сделали вы? Или это по-дружески,

Вы в кружеве вьюжитесь, мой друг в матинэ?

К чему же дивитесь вы, если по-мужески –

мне больно, довольно, есть мера длине,

тяни, но не слишком, не рваться ж струне,

мне больно, довольно –

стенает во мне

Назревшее сердце, мой друг в матинэ?

– –

Вчера я родился. Себя я не чту

Никем, и еще непривычна мне поступь,

Сейчас, вспоминаю, стоял на мосту

И видел, что видят немногие с мосту.

 

Инстинкт сохраненья, старик подхалим,

Шел рядом, шел следом, бок о бок, особо,

И думал: «Он стоит того, чтоб за ним

Во дни эти злые присматривать в оба».

 

Шагни, и еще раз,– твердил мне инстинкт

И вел меня мудро, как старый схоластик,

Чрез путаный, древний, сырой лабиринт

Нагретых деревьев, сирени и страсти.

 

Плитняк раскалялся. И улицы лоб

Был смугл. И на небо глядел исподлобья

Булыжник. И ветер, как лодочник, греб

По липам. И сыпало пылью и дробью.

 

Лиловою медью блистала плита,

А в зарослях парковых очи хоть выколи,

И лишь насекомые к солнцу с куста

Слетают, как часики спящего тикая.

 

О, в день тот, как демон, глядела земля,

Грозу пожирая, из трав и кустарника,

И небо, как кровь, затворялось, спалясь

О взгляд тот, тяжелый и желтый, как арника.

 

В тот день всю тебя от гребенок до ног,

Как трагик в провинции драму Шекспирову,

Носил я с собою и знал назубок,

Шатался по городу и репетировал.

 

Достаточно тягостно солнце мне днем,

Что стынет, как сало в тарелке из олова,

Но ночь занимает весь дом соловьем

И дом превращается в арфу Эолову.

 

По стенам испуганно мечется бой

Часов и несется оседланный маятник,

В саду – ты глядишь с побелевшей губой –

С земли отделяется каменный памятник.

 

Тот памятник – тополь. И каменный гость

Тот тополь: луна повсеместна и целостна.

И в комнате будут и белая кость

Березы, и прочие окаменелости.

 

Повсюду портпледы разложит туман,

И в каждую комнату всунут по месяцу.

Приезжие мне предоставят чулан,

Версту коридора да черную лестницу.

 

По лестнице черной легко босиком

Свершить замечательнейшую экскурсию.

Лишь ужасом белым оплавится дом

Да ужасом черным – трава и настурции.

 

В экскурсию эту с свечою идут,

Чтоб видели очи фиалок и крокусов,

Как сомкнуты веки бредущего. Тут

Вся соль – в освещеньи безокого фокуса.

– –

Чего мне бояться? Я тверже грамматики

Бессонницу знаю. И мне не брести

По голой плите босоногим лунатиком

Средь лип и берез из слоновой кости.

 

Ведь ночи играть садятся в шахматы

Со мной на лунном паркетном полу.

Акацией пахнет, и окна распахнуты,

И страсть, как свидетель, седеет в углу.

 

И тополь – король. Королева – бессонница.

И ферзь – соловей. Я тянусь к соловью.

И ночь побеждает, фигуры сторонятся,

Я белое утро в лицо узнаю.

 

1916

 

Стихи для детей

 

 

Карусель

 

Листья кленов шелестели,

Был чудесный летний день.

Летним утром из постели

Никому вставать не лень.

 

Бутербродов насовали,

Яблок, хлеба каравай.

Только станцию назвали,

Сразу тронулся трамвай.

 

У заставы пересели

Всей ватагой на другой.

В отдаленьи карусели

Забелели над рекой.

 

И душистой повиликой,

Выше пояса в коврах,

Все от мала до велика

Сыпем кубарем в овраг.

 

За оврагом на площадке

Флаги, игры для ребят,

Деревянные лошадки

Скачут, пыли не клубят.

 

Черногривых, длиннохвостых

Челки, гривы и хвосты

С полу подняло на воздух,

Опускает с высоты.

 

С каждым кругом тише, тише,

Тише, тише, тише, стоп.

Эти вихри скрыты в крыше,

Посредине крыши – столб.

 

Круг из прутьев растопыря,

Гнется карусель от гирь.

Карусели в тягость гири,

Парусину тянет вширь.

 

Точно вышли из токарни,

Под пинками детворы

Кони щелкают шикарней,

Чем крокетные шары.

 

За машиной на полянке

Лущит семечки толпа.

На мужчине при шарманке

Колокольчатый колпак.

 

Он трясет, как дождик банный,

Побрякушек бахромой,

Колотушкой барабанной,

Ручкой, ножкою хромой.

 

Как пойдет колодкой дергать,

Щиколоткою греметь,

Лопается от восторга,

Со смеху трясется медь.

 

Он, как лошадь на пристяжке,

Изогнувшись в три дуги,

Бьет в ладоши и костяшки,

Мнется на ногу с ноги.

 

Погружая в день бездонный

Кудри, гривы, кружева,

Тонут кони, и фестоны,

И колясок кузова.

 

И навстречу каруселям

Мчатся, на руки берут

Зараженные весельем

Слева роща, справа пруд.

 

С перепутья к этим прутьям

Поворот довольно крут,

Детям радость, встретим – крутим,

Слева – роща, справа – пруд.

 

Пропадут – и снова целы,

Пронесутся – снова тут,

То и дело, то и дело

Слева роща, справа пруд.

 

Эти вихри скрыты в крыше,

Посредине крыши – столб.

С каждым кругом тише, тише,

Тише, тише, тише, стоп!

 

1925

 

Зверинец

 

Зверинец расположен в парке.

Протягиваем контрамарки.

Входную арку окружа,

Стоят у кассы сторожа.

Но вот ворота в форме грота.

Показываясь с поворота

Из-за известняковых груд,

Под ветром серебрится пруд.

 

Он пробран весь насквозь особым

Неосязаемым ознобом.

Далекое рычанье пум

Сливается в нестройный шум.

Рычанье катится по парку,

И небу делается жарко,

Но нет ни облачка в виду

В Зоологическом саду.

 

Как добродушные соседи,

С детьми беседуют медведи,

И плиты гулкие глушат

Босые пятки медвежат.

 

Бегом по изразцовым сходням

Спускаются в одном исподнем

Медведи белые втроем

В один семейный водоем.

Они ревут, плещась и моясь.

Штанов в воде не держит пояс,

Но в стирке никакой отвар

Неймет косматых шаровар.

 

Пред тем как гадить, покосится

И пол обнюхает лисица.

На лязг и щелканье замков

Похоже лясканье волков.

Они от алчности поджары,

Глаза полны сухого жара,–

Волчицу злит, когда трунят

Над внешностью ее щенят.

 

Не останавливаясь, львица

Вымеривает половицу,

За поворотом поворот,

Взад и вперед, взад и вперед.

Прикосновенье прутьев к морде

Ее гоняет, как на корде;

За ней плывет взад и вперед

Стержней железных переплет.

 

И той же проводки мельканье

Гоняет барса на аркане,

И тот же брусяной барьер

Приводит в бешенство пантер.

Благовоспитаннее дамы

Подходит, приседая, лама,

Плюет в глаза и сгоряча

Дает нежданно стрекача.

На этот взрыв тупой гордыни

Грустя глядит корабль пустыни,–

«На старших сдуру не плюют»,–

Резонно думает верблюд.

Под ним, как гребни, ходят люди.

Он высится крутою грудью,

Вздымаясь лодкою гребной

Над человеческой волной.

 

Как бабьи сарафаны, ярок

Садок фазанов и цесарок.

Здесь осыпается сусаль

И блещут серебро и сталь.

Здесь, в переливах жаркой сажи,

В платке из черно-синей пряжи,

Павлин, загадочный, как ночь,

Подходит и отходит прочь.

Вот он погас за голубятней,

Вот вышел он, и необъятней

Ночного неба темный хвост

С фонтаном падающих звезд!

 

Корытце прочь отодвигая,

Закусывают попугаи

И с отвращеньем чистят клюв,

Едва скорлупку колупнув.

Недаром от острот отборных

И язычки, как кофе в зернах,

Обуглены у какаду

во В Зоологическом саду.

Они с персидскою сиренью

Соперничают в опереньи.

Чем в птичнике, иным скорей

Цвести среди оранжерей.

 

Но вот любимец краснозадый

Зоологического сада,

Безумьем тихим обуян,

Осклабившийся павиан.

То он канючит подаянья,

Как подобает обезьяне,

То утруждает кулачок

Почесываньем скул и щек,

То бегает кругом, как пудель,

То на него находит удаль,

И он, взлетев на всем скаку,

Гимнастом виснет на суку.

 

В лоханке с толстыми боками

Гниет рассольник с потрохами.

Нам говорят, что это – ил,

А в иле – нильский крокодил.

Не будь он совершенной крошкой,

Он был бы пострашней немножко.

Такой судьбе и сам не рад

Несовершеннолетний гад.

 

Кого-то по пути минуя,

К кому-то подходя вплотную,

Идем, встречая по стенам

Дощечки с надписью: «К слонам».

 

Как воз среди сенного склада,

по Стоит дремучая громада.

Клыки ушли под потолок.

На блоке вьется сена клок.

Взметнувши с полу вихрь мякины,

Повертывается махина

И подает чуть-чуть назад

Стропила, сено, блок и склад.

 

Подошву сжал тяжелый обод,

Грохочет цепь и ходит хобот,

Таскаясь с шарком по плите,

И пишет петли в высоте.

И что-то тешется средь суши:

Не то обшарпанные уши,

Как два каретных кожуха,

Не то соломы вороха.

 

Пора домой. Какая жалость!

А сколько див еще осталось!

Мы осмотрели разве треть.

Всего зараз не осмотреть.

В последний раз в орлиный клекот

Вливается трамвайный рокот,

В последний раз трамвайный шум

Сливается с рычаньем пум.

 

1925