Из записок Спекторского

 

1

 

Все стремятся на юг Кисловодским этапом,

Им числа нет. Но на море тянет не всех.

Я оброс, обносился, кажусь сиволапым,

Много занят, понятно, не чинкой прорех.

 

Удивительно, как я держусь с раболепством

Перед теми, к кому отношусь свысока.

Совершенно робею пред умственным плебсом.

Эти попросту видят во мне босяка.

 

Между прочим, Наташа... но это же порох!

Спорить с ней невозможно, не спорить нельзя.

Больше месяца было потрачено в ссорах,

Тем не мене расстались мы с ней как друзья.

 

Душно. Парит. Врывается ветер и с сапом

Осыпает поднос и записки песком.

Под Москвой тот же вихрь по соломенным шляпам

Веет чем подушистей, чем тут на Тверском.

 

Мокнут кофты. Изогнутой черной подковой

Над рекою висит, холодея, гроза.

Как утопленница, кувырком, бестолково

Проплывает, сквозная как газ, стрекоза.

 

На лужайке жуют, заливают за галстук.

Заливая плоты, бьет вода о борта.

Ты ж как дух, у приятелей числишься в Фаустах.

И отлично. И дверь ото всех заперта.

 

Я Наташе пишу, что секрет чернокнижья

Грезить тем, что вне вымысла делают все.

Например, я глаза закрываю и вижу

Не обсиженный стол, а прибой в Туапсе.

 

Я проснулся чем свет и сейчас за записки.

Умываясь, я лез на обрывистый мыс.

Этот призрак на месте зовется Каспийским.

Группа дачниц, разлегшись, тянула кумыс.

 

На житейской арене последний мерзавец

Покоряет меня, и не зря я живу

За сто лет от себя, за сто верст от красавиц,

Посещающих сердце мое наяву.

 

Живость глаза у всех вырождается в зависть.

Если б только не муки звериной любви,

Я б за счастье почел любоваться, не нравясь,

Ничего не поделаешь, это в крови.

 

Вот и ночь. Никогда не познаю оваций.

Ведь за славой не стану ж я на стену лезть.

Что-то ждет меня? В августе мне призываться.

А покамест два месяца времени есть.

........

Руки врозь, окна настежь и голову вон!

Перевесившись, слушать в волненьи, какую

Меру дней прокукует мне уличный шум,

Удаляясь, таясь, приближаясь, ликуя.

 

Словно в этом есть толк, словно это мой долг,

Ограждаясь от счастья за ярусом ярус,

Без опаски чтоб город когда-нибудь смолк,

Слушать нежность и ярость, и юность и старость.

 

2

 

После поля у города свой аромат.

Свой букет после кашки у пива и пыли.

В оскопленном пространстве скопленья громад

По приезде нам кажутся ниже, чем были.

 

Никаких небоскребов, а наоборот,

Снизу доверху выщербленные пещеры.

Освещенные окна у Красных Ворот

Режут глаз желтизною клеенки и серы.

 

Было поздно, и дом, обведенный сурьмой,

Был овеян дремой, и молчала, отцокав,

Мостовая, когда я вернулся домой,

Насидясь в поездной толкотне до отеков.

 

Брезжил день. Пред отъездом в деревню вдова

Поручила мне сдачу гостиной и зала.

Но, доверив дверные ключи и права,

Одного мне хозяйка на грех не сказала.

 

Что б прибавить? «Да спите ночами, как все.

Полунощничать – таять. Работайте в меру».

Вышло ж так, что в нашедшей тогда полосе

Отпирал я зарницам, а не инженерам.

 

Провожал до сеней не врачей – вечера,

Вопреки объявленью готовый к услугам

Только в белые ночи, когда до утра

Размышлял, и вокзалы ревели белугой.

 

Белой ночью не ищут квартир. Белым днем

Отсыпался я либо ходил по урокам.

Зал проветривался и сдавался внаем,

В нем дышалось ночами, как в море широком.

 

Бормоча, как пророк, приценялся Илья

К помещенью. Лило. Появлялся Бетховен.

И тогда с мезонина спускался и я,

Точно лоцман по лунному морю диковин.

 

Было поздно, когда я вернулся домой.

Вот окно, и табак, и рояль. Всё в порядке.

Пять прямых параллелей короче прямой,

Доказательство – записи в нотной тетрадке.

 

На часа полтора затянулся привал.

За работу тянуло. Я знал – я в ударе.

Но загадочный запах не ослабевал.

В доме пахло какой-то слащавою гарью.

 

Под вдовой проживал многодетный портной.

Ну да к черту портных и игру обонянья.

Но загадочный смрад разливался волной.

В доме пахло какой-то упорною дрянью.

 

Рассветало, и зал отдавался внаем.

Я с парадного ринулся к черному ходу.

О, как мы молодеем, когда узнаем,

Что – горим... (Не хватает конца эпизода.)

 

1925

 

454

 

Не оперные поселяне,

Марина, куда мы зашли?

Общественное гулянье

С претензиями земли.

 

Ну как тут отдаться занятью,

Когда по различью путей,

Как лошади в Римском Сенате,

Мы дики средь этих детей!

 

Походим меж тем по поляне.

Разбито с десяток эстрад.

С одних говорят пожеланья,

С других – по желанью острят.

 

Послушай, стихи с того света

Им будем читать только мы,

Как авторы Вед и Заветов

И Пира во время чумы.

 

Но только не лезь на котурны,

Ни на паровую трубу.

Исход ли из гущи мишурной?

Ты их не напишешь в гробу.

 

Ты всё еще край непочатый,

А смерть это твой псевдоним.

Сдаваться нельзя. Не печатай

И не издавайся под ним.

 

11 апреля 1926

 

455

 

Событье на Темзе, столбом отрубей

Из гомозни претензий по вытяжной трубе!

О будущность! О бьющийся об устье вьюшки дух!

Волнуйся сам, но не волнуй, будь сух!

 

Ревущая отдушина! О тяга из тяг!

Ты комкаешь кусок газетного листа,

Вбираешь и выносишь, и выплевываешь вон,

На улицу, на произвол времен.

 

Сегодня воскресенье, и отдыхает штамп,

И не с кого списать мне дифирамб.

Кольцов помог бы втиснуть тебя в тиски анкет,

Но в праздник нет торговли в «Огоньке».

И вот, прибой бушующий, не по моей вине

Сегодня мы с тобой наедине.

 

Асфальтов блеск и дробь подков, и гонка облаков.

В потоке дышл и лошадей поток и бег веков,

Всё мчит, дыша, как кашалот, и где-то блещет

цель,

И дни ложатся днями на панель.

 

По полке вверх взбегает плеск нетерпеливых рук.

Конаясь, дни пластают век, кому начать игру.

Лицо времен, вот образ твой, ты не живой ручей,

Но столб вручную взмывших обручей.

– –

Событье на Темзе, ты – вензель в коре

Влюбленных гор, ты – ледником прорытое тире.

Ты зиждешь столб, история, и в передвижке дней

Я свижусь с днем, в который свижусь с ней.

 

19 мая 1926

 

456

 

Когда смертельный треск сосны скрипучей

Всей рощей погребает перегной,

История, нерубленою пущей

Иных дерев встаешь ты предо мной!

 

Веками спит плетенье мелких нервов,

Но раз в столетье или два и тут

Стреляют дичь и ловят браконьеров,

И с топором порубщика ведут.

 

Тогда, возней лозин глуша окрестность,

Над чащей начинает возникать

Служилая и страшная телесность,

Медаль и деревяшка лесника.

 

Трещат шаги комплекции солидной,

И озаренный лес встает от дрём,

Над ним плывет улыбка инвалида

Мясистых щек китайским фонарем.

 

Не радоваться нам, кричать бы на крик.

Мы заревом любуемся, а он,

Он просто краской хвачен, как подагрик,

И ярок тем, что мертв, как лампион.

 

1927

 

Мороз

 

Над банями дымятся трубы,

И дыма белые бока

У выхода в платки и шубы

Запахивают облака.

 

Весь жар души дворы вложили

В сугробы, тропки и следки,

И рвутся стужи сухожилья,

И виснут визга языки.

 

Лучи стругают, вихри сверлят,

И воздух, как пила, остер,

И, как мороженая стерлядь,

Пылка дорога, бел простор.

 

Коньки, поленья, елки, миги,

Огни, волненья, времена,

И в вышине струной вязиги

Загнувшаяся тишина.

 

1927

 

Ремесло

 

Когда я, кончив, кресло отодвину,

Страница вскрикнет, сон свой победя.

Она в бреду и спит наполовину

Под властью ожиданья и дождя.

 

Такой не наплетешь про арлекинов.

На то поэт, чтоб сделать ей теплей.

Она забылась, корпус запрокинув,

Всей тяжестью сожженных кораблей.

 

Я ей внушил в часы, за жуть которых

Ручается фантазия, когда

Зима зажжет за окнами конторок

Зеленый визг заждавшегося льда.

 

И циферблаты банков и присутствий,

Впивая снег и уличную темь,

Зайдутся боем, вскочат, потрясутся.

Подымут стрелки и покажут семь.

 

В такой-то, темной памяти событий

Глубокий час, внушил странице я

Опомниться, надеть башлык и выйти

К другим, к потомкам, как из забытья.

 

1928 или 1929

 

459

 

Мгновенный снег, когда булыжник узрен,

Апрельский снег, оплошливый снежок!

Резвись и тай – земля как пончик в пудре,

И рой огней – как лакомки ожог.

 

Несись с небес, лишай деревья весу,

Ерошь березы, швабрами шурша.

Ценители не смыслят ни бельмеса,

Враги уйдут, не взявши ни шиша.

 

Ежеминутно можно глупость ляпнуть,

Тогда прощай охулка и хвала!

А ты, а ты, бессмертная внезапность,

Еще какого выхода ждала?

 

Ведь вот и в этом диком снеге летом

Опять поэта оторопь и стать –

И не всего ли подлиннее в этом?

.......– как знать?

 

1929

 

460

 

Жизни ль мне хотелось слаще?

Нет, нисколько; я хотел

Только вырваться из чащи

Полуснов и полудел.

Но откуда б взял я силы.

Если б ночью сборов мне

Целой жизни не вместило

Сновиденье в Ирпене?

 

 

Никого не будет в доме,

Кроме сумерек. Один

Серый день в сквозном проеме

Незадернутых гардин.

Хлопья лягут и увидят:

Синь и солнце, тишь и гладь.

Так и нам прощенье выйдет,

Будем верить, жить и ждать.

 

1931

 

461

 

Будущее! Облака встрепанный бок!

Шапка седая! Гроза молодая!

Райское яблоко года, когда я

Буду как бог.

Я уже пережил это. Я предал.

Я это знаю. Я это отведал.

Зоркое лето. Безоблачный зной.

Жаркие папоротники. Ни звука.

Муха не сядет. И зверь не сягнет.

Птица не порхнет – палящее лето.

Лист не шелохнет – и пальмы стеной.

Папоротники и пальмы, и это

Дерево. Это, корзиной ранета,

Раненой тенью вонзенное в зной,

Дерево девы и древо запрета.

Это и пальмы стеною, и «Ну-ка,

Что там, была не была, подойду-ка».

Пальмы стеною и кто-то иной,

Кто-то как сила, и жажда, и мука,

Кто-то как хохот и холод сквозной,–

По лбу и в волосы всей пятерней,–

И утюгом по лужайке – гадюка.

Синие линии пиний. Ни звука.

Папоротники и пальмы стеной.

 

1931

 

На смерть Полонского

 

Ты был обречен. Твой упрек

Сразил меня смыслом сугубым.

Я видел – и не уберег.

Узнал – и прошел душегубом.

 

Ты дрался – я жил под шумок,

Ты бурно взывал из дежурной

На помощь, и я не помог.

Но урной и я буду, урна!

 

И речь моя рвется вперед

Не с тем, чтоб греметь в правнучатах,

А только торопит черед,

Чтоб не горевать в провожатых.

 

Есть будущее. И туда

Мое за тебя «Благодарствуй».

Там памятливей города,

Признательнее государства.

 

В ту область открытых сердец

И шлю я, былого подонок,

«Прости» свое, смелый борец

И неосторожный ребенок.

 

17 марта 1932

 

463

 

Я понял: всё живо.

Векам не пропасть,

И жизнь без наживы –

Завидная часть.

 

Спасибо, спасибо

Трем тысячам лет,

В трудах без разгиба

Оставившим свет.

 

Спасибо предтечам,

Спасибо вождям.

Не тем же, так нечем

Отплачивать нам.

 

И мы по жилищам

Пройдем с фонарем,

И тоже поищем,

И тоже умрем.

 

И новые годы,

Покинув ангар,

Рванутся под своды

Январских фанфар.

 

И вечно, обвалом

Врываясь извне,

Великое в малом

Отдастся во мне.

 

И смех у завалин,

И мысль от сохи,

И Ленин, и Сталин,

И эти стихи.

 

Железо и порох

Заглядов вперед

И звезды, которых

Износ не берет.

 

1935

 

464

 

Все наклоненья и залоги

Изжеваны до одного.

Хватить бы соды от изжоги!

Так вот итог твой, мастерство?

 

На днях я вышел книгой в Праге.

Она меня перенесла

В те дни, когда с заказом на дом

От зарев, догоравших рядом,

Я верил на слово бумаге,

Облитой лампой ремесла.

 

Бывало, снег несет вкрутую,

Что только в голову придет.

Я сумраком его грунтую

Свой дом, и холст, и обиход.

 

Всюзиму пишет он этюды,

И у прохожих на виду

Я их переношу оттуда,

Таю, копирую, краду.

 

Казалось альфой и омегой –

Мы с жизнью на один покрой;

И круглый год, в снегу, без снега,

Она жила, как alter ego, [18]

И я назвал ее сестрой.

 

Землею был так полон взор мой,

Что зацветал, как курослеп

С сурепкой мелкой неврасцеп,

И пил корнями жженый, черный

Цикорный сок густого дерна,

И только это было формой,

И это – лепкою судеб.

 

Как вдруг – издание из Праги.

Как будто реки и овраги

Задумали на полчаса

Наведаться из грек в варяги,

В свои былые адреса.

 

С тех пор всё изменилось в корне.

Мир стал невиданно широк.

Так революции ль порок,

Что я, с годами всё покорней,

Твержу, не знаю чей, урок?

 

Откуда это? Что за притча,

Что пепел рухнувших планет

Родит скрипичные капричьо?

Талантов много, духу нет.

– –

Поэт, не принимай на веру

Примеров Дантов и Торкват.

Искусство – дерзость глазомера,

Влеченье, сила и захват.

 

 

Тебя пилили на поленья

В года, когда в огне невзгод

В золе народонаселенья

Оплавилось ядро: народ.

 

Он для тебя вода и воздух,

Он – прежний лютик луговой,

Копной черемух белогроздых

До облак взмывший головой.

 

Не выставляй ему отметок.

Растроганности грош цена.

Грозой пади в объятья веток,

Дождем обдай его до дна.

 

Не умиляйся – не подтянем.

Сгинь без вести, вернись без сил,

И по репьям, и по плутаньям

Поймем, кого ты посетил.

 

Твое творение не орден:

Награды назначает власть.

А ты – тоски пеньковой гордень,

Паренья парусная снасть.

 

1936

 

Присяга

 

Толпой облеплены ограды,

В ушах печатный шаг с утра,

Трещат пропеллеры парада,

Орут упорно рупора.

 

Три дня проходят как в угаре,

В гостях, в театре, у витрин,

На выставке, на тротуаре,

Три дня сливаются в один.

 

Всё умолкает на четвертый.

Никто не открывает рта.

В окрестностях аэропорта

Усталость, отдых, глухота.

 

Наутро отпускным курсантом

Полкомнаты заслонено.

В рубашке с первомайским бантом

Он свешивается в окно.

 

Всё существо его во власти

Надвинувшейся новизны,

Коротким сном огня и счастья

Все чувства преображены.

 

С души дремавшей снят наглазник.

Он за ночь вырос раза в два.

К его годам прибавлен праздник.

Он отстоит свои права.

 

На дне дворового колодца

Оттаивает снега пласт.

Сейчас он в комнату вернется

К той, за кого он жизнь отдаст.

 

Он смотрит вниз на эти комья.

Светает. Тушат фонари.

Всё ежится, как он, в истоме,

Просвечивая изнутри.

 

1941

 

Русскому гению

 

Не слушай сплетен о другом.

Чурайся старых своден.

Ни в чем не меряйся с врагом,

Его пример не годен.

 

Чем громче о тебе галдёж,

Тем умолкай надменней.

Не довершай чужую ложь

Позором объяснений.

 

Ни с кем соперничества нет.

У нас не поединок.

Полмиру затмевает свет

Несметный вихрь песчинок.

 

Пусть тучи пыли до небес,

Ты высишься над прахом.

Вся суть твоя – противовес

Коричневым рубахам.

 

Ты взял над всякой спесью верх

С того большого часа,

Как истуканов ниспроверг

И вечностью запасся.

 

Оставь врагу его болты,

И медь, и алюминий.

Твоей великой правоты

Нет у него в помине.

 

1941

 

467

 

Когда в своих воспоминаньях

Я к Чистополю подойду,

Я вспомню городок в геранях

И домик с лодками в саду.

 

Я вспомню отмели под сплавом,

И огоньки, и каланчу

И осенью пред рекоставом

Перенестись к Вам захочу.

 

Каким тогда я буду старым!

Как мне покажется далек

Ваш дом, нас обдававший жаром,

Как разожженный камелек.

 

Я вспомню длинный стол и залу,

Где в мягких креслах у конца

Таланты братьев завершала

Усмешка умного отца.

 

И дни Авдеевских салонов,

Где, лучшие среди живых,

Читали Федин и Леонов,

Тренев, Асеев, Петровых.

 

Забудьте наши перегибы,

И, чтоб полней загладить грех.

Мое живейшее спасибо

За весь тот год, за нас за всех.

 

1 июля 1942

 

468

 

Грядущее на всё изменит взгляд,

И странностям, на выдумки похожим.

Оглядываясь издали назад,

Когда-нибудь поверить мы не сможем.

 

Когда кривляться станет ни к чему

И даже правда будет позабыта,

Я подойду к могильному холму

И голос подниму в ее защиту.

 

И я припомню страшную войну,

Народу возвратившую оружье,

И старое перебирать начну,

И городок на Каме обнаружу.

 

Я с палубы увижу огоньки,

И даль в снегу, и отмели под сплавом,

И домики на берегу реки,

Задумавшейся перед рекоставом.

 

И в тот же вечер разыщу семью

Под каланчою в каменном подвале,

И на зиму свой труд обосную

В той комнате, где Вы потом бывали.

 

Когда же безутешно на дворе

И дни всего короче и печальней,

На общем выступленьи в ноябре

Ошанин познакомит нас в читальне...

 

24 сентября 1942

 

 

469. 1917-1942

 

Заколдованное число!

Ты со мной при любой перемене.

Ты свершило свой круг и пришло.

Я не верил в твое возвращенье.

 

Как тогда, четверть века назад,

На заре молодых вероятий,

Золотишь ты мой ранний закат

Светом тех же великих начатии.

 

Ты справляешь свое торжество,

И опять, двадцатипятилетье,

Для тебя мне не жаль ничего,

Как на памятном первом рассвете.

 

Мне не жалко незрелых работ,

И опять этим утром осенним

Я оцениваю твой приход

По готовности к свежим лишеньям.

 

Предо мною твоя правота.

Ты ни в чем предо мной не повинно,

И война с духом тьмы неспроста

Омрачает твою годовщину.

 

6 ноября 1942

 

Спешные строки

 

Помню в поездах мороку,

Толчею подвод,

Осень отводил к востоку

Сорок первый год.

 

Чувствовалась близость фронта.

Разговор «катюш»

Заносило с горизонта

В тыловую глушь.

 

И когда гряда позиций

Отошла к Орлу,

Всё задвигалось в столице

И ее тылу.

 

Я любил искус бомбежек,

Хриплый вой сирен,

Ощетинившийся ежик

Улиц, крыш и стен.

 

Тротуар под небоскребом

В страшной глубине

Мертвым островом за гробом

Представлялся мне.

 

И когда от бомбы в небо

Вскинуло труху,

Я и Анатолий Глебов

Были наверху.

 

Чем я вознесен сегодня

До седьмых небес,

Точно вновь из преисподней

Я на крышу влез?

 

Я спущусь в подвал к жилицам,

Объявлю отбой,

Проведу рукой по лицам,

Пьяный и слепой.

 

Я скажу: долой суровость!

Белую на стол!

Сногсшибательная новость:

Возвращен Орел.

 

Я великолепно помню

День, когда он сдан.

Было жарко, словно в домне,

И с утра туман.

 

И с утра пошло катиться.

Побежало вширь:

Отдан город, город-птица,

Город-богатырь.

 

Но тревога миновала,

Он освобожден.

Поднимайтесь из подвала,

Выходите вон.

 

Слава павшим. Слава строем

Проходящим вслед.

Слава вечная героям

И творцам побед!

 

7 августа 1943

 

Одесса

 

Земля смотрела именинницей

И всё ждала неделю эту,

Когда к ней избавитель кинется –

Под сумерки или к рассвету.

 

Прибой рычал свою невнятицу

У каменистого отвеса,

Как вдруг все слышат, сверху катится:

«Одесса занята, Одесса».

 

По улицам, давно не езженным,

Несется русский гул веселый.

Сапер занялся обезвреженьем

Подъездов и домов от тола.

 

Идет пехота, входит конница,

Гремят тачанки и телеги.

В беседах время к ночи клонится,

И нет конца им на ночлеге.

 

А рядом в яме череп скалится,

Раскинулся пустырь безмерный.

Здесь дикаря гуляла палица,

Прошелся человек пещерный.

 

Пустыми черепа глазницами

Глядят головки иммортелей

И населяют воздух лицами,

Расстрелянными в том апреле.

 

Зло будет отмщено, наказано,

А родственникам жертв и вдовам

Мы горе облегчить обязаны

Еще каким-то новым словом.

 

Клянемся им всем русским гением,

Что мученикам и героям

Победы одухотворением

Мы вечный памятник построим.

 

1944

 

Нежность

 

Ослепляя блеском,

Вечерело в семь.

С улиц к занавескам

Приникала темь.

 

Замирали звуки

Жизни в слободе.

И блуждали руки

Неизвестно где.

 

Люди – манекены.

Но слепая страсть

Тянется к вселенной

Ощупью припасть,

 

Чтобы под ладонью

Слушать, как поет

Бегство и погоня,

Трепет и полет.

 

Чувство на свободе –

Это налегке

Рвущая поводья

Лошадь в мундштуке.

 

1949

 

Бессонница

 

Который час? Темно. Наверно, третий.

Опять мне, видно, глаз сомкнуть не суждено.

Пастух в поселке щелкнет плетью на рассвете.

Потянет холодом в окно,

Которое во двор обращено.

А я один.

Неправда, ты

Всей белизны своей сквозной волной

Со мной.

 

1953

 

Под открытым небом

 

Вытянись вся в длину,

Во весь рост

На полевом стану

В обществе звезд.

 

Незыблем их порядок.

Извечен ход времен.

Да будет так же сладок

И нерушим твой сон.

 

Мирами правит жалость,

Любовью внушена

Вселенной небывалость

И жизни новизна.

 

У женщины в ладони,

У девушки в горсти

Рождений и агоний

Начала и пути.

 

1953

475

 

Культ личности забрызган грязью,

Но на сороковом году

Культ зла и культ однообразья

Еще по-прежнему в ходу.

 

И каждый день приносит тупо,

Так что и вправду невтерпеж,

Фотографические группы

Одних свиноподобных рож.

 

И культ злоречья и мещанства

Еще по-прежнему в чести,

Так что стреляются от пьянства,

Не в силах этого снести.

 

1956

 

476

 

Друзья, родные, милый хлам!

Вы времени пришлись по вкусу.

О, как я вас еще предам,

Лжецы, ничтожества и трусы!

 

Быть может, в этом божий перст,

Что нет для низости дороги,

Как у преддверья министерств

Покорно обивать пороги.

 

1957