Стихотворения, не включенные в основное собрание

 

(Первые опыты)

 

1909-1913

 

379

 

Сумерки... словно оруженосцы роз,

На которых – их копья и шарфы.

Или сумерки – их менестрель, что врос

С плечами в печаль свою – в арфу.

 

Сумерки – оруженосцы роз –

Повторят путей их извивы

И, чуть опоздав, отклонят откос

За рыцарскою альмавивой.

 

Двух иноходцев сменный черед,

На одном только вечер рьяней.

Тот и другой. Их соберет

Ночь в свои тусклые ткани.

 

Тот и другой. Топчут полынь

Вспышки копыт порыжелых.

Глубже во мглу. Тушит полынь

Сердцебиение тел их.

1909

 

380

 

Я в мысль глухую о себе

Ложусь, как в гипсовую маску.

И это – смерть: застыть в судьбе,

В судьбе – формовщика повязке.

 

Вот слепок. Горько разрешен

Я этой думою о жизни.

Мысль о себе – как капюшон,

Чернеет на весне капризной.

 

1910

 

381

 

Рванувшейся земли педаль,

Твоей лишившаяся тайны,

Как мельниц машущая даль

В зловещий год неурожайный.

 

[Как этих мельниц взлет бесцельный,

И смысл предания забыт

О крысолове из Гамельна]

 

1910

 

382

 

Гримасничающий закат

Глумится над землей голодной.

О, как хохочет вешний чад

Над участью моей безродной.

 

1910

 

383

 

Опять весна в висках стучится,

Снега землею прожжены,

Пустынный вечер, стертый птицей,

Затишьем каплет с вышины.

 

Опять одною полой, плоской,

Пустою каплей звонят пост,

Опять березовые слезки

Над далью озимых борозд.

 

Всё тишь! Пока лишь чье-то сердце

Безлюдия не полоснет,

Пока заплакавшие дверцы

Не свергнут запустении гнет.

 

1910

 

384

 

Безумный, жадный от бессонниц,

Как пересохшая гортань,

Зрачок приник к земле оконниц,

В порыве изломав герань.

 

Холодным городом оконце

Забило: захлебнулся зев.

Нет ночи: жгла она, как солнце,

Наведенное на посев.

 

1910

 

Бетховен мостовых

 

Какой речистою зарей

В проталинах пылает камень!

Но кто-то в улице – второй

Каменьев задувает пламень.

 

Так движет иногда полы

Сосед, донесшись из-под бревен,

И вдруг... сонаты кандалы

Повлек по площади Бетховен.

 

Окно закрыли. Смыт побег.

Одна весна лишь над висками.

Кресты и клики пересек

Филармонический экзамен.

 

1910

 

386

 

Что, если Бог – сорвавшийся кистень,

А быль – изломанной души повязка,

А ты, любовь, распарывая день,

Ослабишь быль и не услышишь хряска.

 

Иль с отречением, ты думаешь, что крепок,

Что властен день и груб и чужд легенд.

Но ты не знаешь: тело – только слепок

Богов, или боготворимых щепок,

Или из Библии исполненный фрагмент.

И помню я, как вечера сличали

С отрытым небом стан твоих одежд.

С тем небом, что откапывают греки.

О, как глумились небеса-калеки

Над тем, что я – один из тех невежд,

Что свергли плоть, что царственней печали.

[Но уж давно, и там, уже вначале,

В начале дней моих]

 

1911?

 

387

 

И был ребенком я. Когда закат

Равнял единокровные предметы,

Пололок голени ступали в ряд,

Царя в лучах сощуренного света.

Они, как копья рыцарей, царили,

Они от смирной православной пыли

Бессмертье танца шли освобождать.

Ах, я умел так странно сострадать

Ступням скрещенным девушек в цистерне.

 

1911?

 

Весна

 

В померкших коридорах корь.

Прохожих лица – зерна снега.

И адский пламень карих зорь

Занялся над кобылой пегой.

 

Колючий город – ясный ключ

В истоках ключевого неба,

В (турнирах) траурный сургуч.

Блеснет краями кожа кэба.

 

Между 1910 и 1912.

 

389

 

Пощады! Горестным курьезом

За детством наш приправлен роздых,

И мы как тот притихший воздух,

Приговоренный к рослым грозам.

 

Что может быть несообразней

И что безумнее причуды

Самоубийц подвергнуть казни,

Зарыть живьем, вернув оттуда.

 

Между 1910 и 1912

 

390

 

Я в тоске об утерянном зле,

О покаянной и о санной,

Об утраченной брачной земле

И об оттепели окаянной.

 

И о днях, о двоящихся днях,

Об оградах, подкошенных песней,

И о том, сколько муки монах

Претерпел, чтоб ступить бестелесней.

 

И о том, как стоят купола

И охрипло пропетые кровли

С твоим кровом певучим. И мгла...

 

Между 1910 и 1912

 

391. [Обозный город]

 

Но город, как обоз, просмолен,

И в небе гряды сонной одури,

Над ней предплечья колоколен

Сравнялись в росте, как поводыри.

 

Между 1910 и 1912

 

392

 

Шарманка ль, петух, или окрик татар,

Или хрипы хронических гриппов,

 

Но ясны клики: «Готовься, готовься»,

И ясно: земля снаряжённая – в дегте,

И ясно: пора – и не знаю вовсе,

Зачем, пред чем ты засучишь локти.

 

И женщина: Правда, так чисты друзья,

Как атлас в поэме Кристабель.

Вокруг арестантов сверкают края

Застуженных прорубей – сабель.

 

Между 1910 и 1912

 

393

 

За ними пять слепых застав,

Друг с другом сросшися, повисли,

Как шаг слепых на коромысле,

Что жмет вожатого сустав.

 

Слепцы без далей и сторон,

Как ночь трабантов над ключиц<ей>.

Не таковы ль труды бойницы

В венце созвездий и ворон.

 

Между 1910 и 1912

 

394

 

Так страшно плыть с его душой

И с нею же терпеть крушенье,

Как страшно, будучи левшой,

Поверенного взять в лишеньи.

 

Напрягшись – различала снасть

Муть звезд от мути океана,

Такою же межою страсть

Вступает в хаос окаянный.

 

Как страшно – вспоминать со дна,

Со дна, где всё навеки жалко,

Там в поднебесий видна

Твоя нетонущая палка.

 

Но он узнал. Немая твердь

Безбрежности не знает жалоб.

И люто льющуюся смерть

Он подал ей на плитах палуб.

 

Над морем часто кто-то греб,

А он – в сто первый раз за сотым

Свой грустный говорливый гроб

Вновь пересказывал высотам.

 

Между 1910 и 1912

 

395

 

И мимо непробудного трюмо

Снега скользят и достигают детской,

Быть может, им послушно и само

Дрожанье в елке позолоты грецкой.

 

О, этот шелестящий коленкор

Повешенных в парче своей орешин,

И как нездешний шорох этот смешан

С молчаньем ангела и звоном бус и шпор.

 

О, как отдастся первою гирляндой

Свечам и вальсу россыпь синих бус,

И так же глухо мальчик в шапке гранда,

И так же глухо...

 

Между 1910 и 1912

 

396

 

Пусть над тобою, друг,

Венцы, и тучи, и безбольный,

Светающий домов испуг

Сойдутся стоном семиствольным.

 

Между 1910 и 1912

 

397

 

Пусты объятья башенных

Раскинутых часов,

Сыпучий снег – некрашеный

И взломленный засов.

 

Пусты объятья до восьми,

Осыпанные вслух

Бесснежьем прежним и людьми,

Лишившимися вьюг.

Пусты. О, все ль разлучены

И посетят снега...

 

Между 1910 и 1912

 

398

 

[Плоскою] грудь[ю] подростка,

Небо ночное весной.

Я и земля – как мы жестки

Супротив близи ночной.

 

Мы с перекрестком – одни,

Верь же мне, небо – ребенок,

Палевой ночи сродни

Звонкий закон амазонок.

 

[Что ж этот выжженный тельник,

Коль не любви был клич,–

Неумолимый мельник

Ожил из былей и притч]

 

Между 1910 и 1912

 

399

 

Пространства туч – декабрьская руда

Обременяет скошенные зданья.

По санной грусти водит, как всегда,

Фонарь смычком из машущих мерцаний.

 

И как всегда, наигрывает мглу

Бессонным и юродивым тапером,

И как и ране, сумерек золу

Зима ссыпает дующим напором,

 

И как и ране, дождик конских морд

Накрапывает снежною решеткой,

И как всегда, (заплаканно) и кротко

В обмылках вьюги фосфор улиц стерт,

 

И как всегда, сошлися нараспев

Картавящие газом перекрестки,

Как раньше, тень бессонного подростка

Вдевает в стены колющий рельеф.

(Ах, как старьевщица сшивает стены тени.)

 

И как всегда, из-под громадных шуб

Глядят подведенные газом лица,

Рябое небо, видно, сносят птицы

И выкорчевывают древний дуб

Ветвистых благовестов, всё как всегда.

 

И вот ползет разрыхленно и гулко

Бессвязных туч гудящая руда,

И вот кормилицей к грудному переулку

Престольная нагнулась, как всегда.

 

И вдруг настал чудовищный обмен,

Когда, беззвучней уличных испарин,

Пропало небо и когда вдоль стен,

Как благовест, всползал громадный барин.

 

И как обычай, знает каждый зрячий:

Что сумерки без гула и отдачи

Взломают душу, словно полый зал.

 

Душа же – плошка с плещущим глазком,

Которую лакает ураган.

О нет! Душа – воркующий причал

С заступнической жалобой о том,

Как загнан с ним гостящий океан.

 

Между 1910 и 1912

 

400

 

С кем в стихе назначено свиданье?

Изгородью строк ведет тропа.

В чаще – всё то же ожиданье,

Но неслышна тайная стопа.

 

Землистый и пчелиный лик,

Как хищник, копит позолоту...

 

Между 1910 и 1912

 

401

 

Немотно! Насильственно заперт

Дар детства – и годы прошли.

Уродам, заполнившим паперть,

Поклонимся, брат, до земли.

 

Поклонимся пьяным калекам,

За шуткой поднявшим ладонь,

Ведь если каким человеком,

То ими зажжен наш огонь.

 

Своей пестротою накожной

Сгоняют несбывшийся бред,

И видны в подачке тревожной

Следы оживающих лет.

 

Шесть черных и белых шесть пешек

Завяжут и нашу игру.

Поклонимся из-за насмешек

И нищему духом нутру.

 

Между 1910 и 1912

 

402

 

И если бы любовь взяла

Со мной, со мною долю были,

У дребезжащего стекла

Мои б черты с тобой застыли.

 

Играй же мною, утро крыш,

Играй, богини изголовье,

Как шевелящийся камыш,

Заглохший город над любовью.

 

И для кого фитиль потух,

Рассветным небом запыленный,

О пустырях своих петух

Закличет, далью опаленный.

 

Между 1910 и 1912

 

403

 

Бесцветный дождь... как гибнущий патриций,

Чье сердце смерклось в дар повествований...

Да солнце... песнью капель без названья

И плачем плит заплачено сторицей.

 

Ах, дождь и солнце... странные собратья!

Один на месте, а другой без места...

Один с землею в пылкости объятья,

А где другого спетая невеста?

 

И дождь стоит, и думает без шапки,

С грустящей степью, степью за плечами.

А солнце ставит дни, как ставят бабки,

Чтобы сбивать их грязными лучами.

 

1912

 

404

 

Он слышал жалобу бруска

О лезвие косы.

Он слышал... падала плюска...

И шли часы.

О нет, не шли они... Как кол

Колодезной бадьи,

Над севером слезливых сел,

Что в забытьи,

Так время, радуясь как шест,

Стонало на ветру

И зыбью обмелевших звезд

Несло к утру.

Распутывали пастухи

Сырых свирелей стон,

И где-то клали петухи

Земной поклон.

 

1912

 

Элегия 3

 

Бывали дни: как выбитые кегли,

Ложились в снег двенадцатые дня.

Я видел, миги местничеств избегли,

Был каждый сумрак полднем вкруг меня.

 

И в пустырях нечаянных игралищ

Терялись вы, ваш целившийся глаз.

Теперь грядущего немой паралич

Расколыхал жестокий ваш отказ.

 

Прощайте. Пусть! Я посвящаюсь чуду.

Тасуйте дни, я за века зайду.

Прощайте. Пусть. Теперь начну оттуда

Святимых сроков сокрушать гряду.

 

19/2?

 

406

 

Там, в зеркале, они бессрочны,

Мои черты, судьбы черты,

Какой себе самой заочной

Я доношусь из пустоты!

 

Вокруг – изношены судьбою,

Оправленные в города,

Тобой повитые, тобою

Разбросаны мои года...

 

1912?

 

407

 

Пусть даже смешаны сердца,

Твоей границей я не стану,

И от тебя – как от крыльца

Отпрянувшая в ночь поляна.

 

О, жутко женщиной идти!

И знает этих шествий участь

Преображенная в пути

Земли последняя певучесть.

 

1912?

 

408

 

В пучинах собственного чада,

Как обращенный канделябр,

Горят и гаснут водопады

Под трепет траурных литавр.

 

И привиденьем Монгольфьера,

Принесшего с собой ладью,

Готард, являя призрак серый,

Унес долины в ночь свою.

 

1912?

 

409. Piazza S. Marco [13]

 

Я лежу с моей жизнью неслышною,

С облаками, которых не смять.

Море встало и вышло, как мать,

Колыбельная чья – уже лишняя.

 

Потому что водою вдовиц

Приоделися рифы и россыпи.

Говор дна – это скрип половиц

Под его похоронною поступью.

 

В серый месяц, как в старые латы,

Не вмещается лай собак,

Отекают туманом телята,

И уходит в степь рыбак.

 

О, какой он рослый в споре

С облаками. Как – он рослый?

Вскоре ты услышишь: море

Перевесят его весла.

 

1912?

 

410

 

Пускай рассвет полынный даже

С годами горше и бездонней,

Но мертвеннее зыбь адажий,

Полегших у твоих ладоней.

 

И мы живем уже для фрески,

Заказанной на Santo Campo... [14]

 

Между 1912 и 1913

 

411. Enseignement [15]

 

Л. В<ысоцкой>

 

Минувшее, как призрак друга,

Прижать к груди своей хотим.

 

Я научу тебя тому блаженству,

Которого не заменяет ласка.

Ты ж надо мной, как можешь, верховенствуй,

Во мне печаль послушного подпаска.

 

Когда ненастье выбившейся прядью

Благословит твое изнеможенье,

Будь воскресающею двугорядью

Любого опочившего движенья.

 

И, пробудясь, обманутое эхо,

Втори своей пригрезившейся грусти,

Скорбь отклика разнузданнее смеха –

Она – венцом на каждом златоусте.

 

Покинут миг минувший – ты в отъезде,

Он ждет тебя с покорностию пёсьей,

Но будь трабантом в дней своих созвездьи,

Вернись, вращайся с их певучей осью.

 

Я научу тебя тому восторгу,

Что каждую утолевает жажду,

Не покидай воздвигнутого морга,

Будь вечно с тем, что там легло однажды.

 

Между 1912 и 1913?

 

412

 

Resté dans ton étreinte. [16]

Новое, телегр. 1913

 

Я найден у истоков щек,

Я выброшен к истокам смеха.

Высоко надо мной висок

И свеч двоящееся эхо.

 

О, только б на песках меня

Не подобрал никто, не отнял,

И только об отнятьи дня

Под поцелуем пела отмель.

 

И я – как в Риме на ремне,

Увековеченный увечьем.

Шуми и ты же вечно мне,

О плещущее ты предплечье.

 

1913?

 

413

 

Быть полем для себя; сперва как озимь,

Неузнаваемая озимь. И сквозь сон

Услышать, как разбился скорбно оземь

Запекшихся ржаных пространств разгон.

Быть полем для себя; всё ежедневней

Идти событья душного межой

И знать, что поздно...

 

1913?

 

414

 

С каждым шагом хватаюсь за голову –

Ты везде, везде, везде.

И у ног моих – осени олово

Не дает грохотать езде.

 

Ты – сереющий сумрак за астрами,

Пустынь дач в крапленом песке,

Ты взвивающимися пилястрами

Не даешь опадать тоске.

 

Я напутствую галкам за форточкой,

Тотчас их забыв струю,

Остановлен лазурного черточкой,

Вновь тебя в ней узнаю.

 

1913?

 

415

 

Облака были осенью набело

В заскорузлые мхи перенесены.

На дорогах безвременье грабило

Прошлой ночи отъезжие сны.

 

И семьей постригаемых падчериц

Зачернели порывы елей,

Перебегами палевых ящериц

Были судороги полей.

 

О, подветренных вересков вретище!

О, просторов разнузданных ветр,

Полнокровными гребнями метящий

Побережье березовых недр.

 

1913?

 

416

 

Грозя измереньем четвертым

И смерти предрекши погибель,

Душа шла на прибыль, на прибыль,

И сердце излилось за бортом.

 

Я думал об этом наплыве,

Об этом извергнутом счастьи,

Я думал о том, что счастливей

Цветы, оттесняя ненастья.

 

В тот день, когда венчик двугубый

Безвестному вверит влеченье,

И скажут цветные раструбы

О страсти его измещеньи.

 

Я чуял над собственным бредом

Всплеск тайного многолепестья,

Мой венчик, незрим и неведом,

Шумел в запредельное вестью.

 

1913?

 

Передышка

 

Прочь от стиха! И выйди убедиться,

По-прежнему ли воздан небосклон

Суровых стен блеснувшею водицей,

И всё ль, как встарь, землей он обрамлен?

 

Как век назад, есть еще твердь на свете

И вытянулись лагерем дожди.

Как век назад, грозятся взмахом плети

Флагштокам праздным ветры площади.

 

И коль как встарь, с окраиной подпалин

Границы нет вечернему свинцу,

Не ново ль то, как вечер опечален,

Что век стиха пришел сейчас к концу.

 

1913?

 

418

 

[Быть может, над городом нынче

Зажглось в поднебесьях окно,

Под ним он не так половинчат,

И городу сердцем оно]

 

1913?

 

419

 

Сегодня пригород прискорбии

Сказался рядом, в двух шагах,

Во встречном, с ношею двугорбий,

И облачных его глазах.

 

Из саду под рассадой ветра

Погнало водяной валун,

Но бражно брезжущему центру

Простил и этот гнет горбун.

 

Не дерном вод своих убрала

Даль поднебесий бледный лик,

Но сам горбун кустом коралла

К безлистым небесам поник.

 

О, торса странная подушка

С усекновенной головой

Поддерживает, будто служка,

Лик Иоанна вековой.

 

1913?

 

420

 

Я не ваш, я беспечной черни

Беззаботный и смелый брат.

И досуги народной вечерни –

Ключари мне постылых врат,

 

Где, отрекшись от самоуправства,

Я в рабыни продал тоску.

Полумрак их подменного графства

Над душою моей начеку.

 

Но открытой отдушины дырочка,

Осчастливив столицей извне,

До последней отсчитанной выручки –

Утешеньем единственным мне.

 

1913?

 

421

 

На волю, на волю, на волю!

Захлопнулся тяжкий затвор.

Ах, снова себе я позволю

Стать скорбью, грустить до тех пор.

 

Покамест подменного принца

Не сменится озором сон,

Не встретит (?) любимца

Мать, тип возрожденных матрон.

 

И купленная улыбка

С лица моего не сойдет,

Но шибко, хоть сдержанно, шибко

Зарю свою сердце забьет.

 

1913?

 

<Стихотворения 1914-1958 гг.>