Анастасии Платоновне Зуевой

 

Прошу простить. Я сожалею.

Я не смогу. Я не приду.

Но мысленно – на юбилее,

В оставленном седьмом ряду.

 

Стою и радуюсь, и плачу,

И подходящих слов ищу,

Кричу любые наудачу,

И без конца рукоплещу.

 

Смягчается времен суровость,

Теряют новизну слова.

Талант – единственная новость,

Которая всегда нова.

 

Меняются репертуары,

Стареет жизни ералаш.

Нельзя привыкнуть только к дару,

Когда он так велик, как Ваш.

 

Он опрокинул все расчеты

И молодеет с каждым днем,

Есть сверхъестественное что-то

И что-то колдовское в нем.

 

Для Вас в мечтах писал Островский

И Вас предвосхищал в ролях,

Для Вас воздвиг свой мир московский

Доносчиц, приживалок, свах.

 

Движеньем кисти и предплечья,

Ужимкой, речью нараспев

Воскрешено Замоскворечье

Святых и грешниц, старых дев.

 

Вы – подлинность, Вы – обаянье,

Вы вдохновение само.

Об этом всём на расстояньи

Пусть скажет Вам мое письмо.

 

22 февраля 1957

 

478

 

Деревья, только ради вас

И ваших глаз прекрасных ради.

Живу я в мире в первый раз,

На вас и вашу прелесть глядя.

 

Мне часто думается – Бог

Свою живую краску кистью

Из сердца моего извлек

И перенес на ваши листья.

 

И если мне близка, как вы,

Какая-то на свете личность,

В ней тоже простота травы,

Листвы и выси непривычность.

 

1957

 

Чувство жизни

 

Существовать не тяжело.

Жить – самое простое дело.

Зарделось солнце и взошло

И теплотой пошло по телу.

 

Со мной сегодня вечность вся.

Вся даль веков без покрывала.

Мир божий только начался.

Его в помине не бывало.

 

Жизнь и бессмертие – одно.

Будь благодарен высшим силам

За приворотное вино,

Бегущее огнем по жилам.

 

1957

 

480

 

В разгаре хлебная уборка,

А урожай – как никогда.

Гласит недаром поговорка:

Берут навалом города.

 

Как в океане небывалом,

В загаре и пыли до лба,

Штурвалыцица крутым увалом

Уходит на версты в хлеба.

 

Людей и при царе Горохе,

Когда владычествовал цеп,

Везде, всегда, во все эпохи

К авралу звал поспевший хлеб.

 

Толпились в поле и соломе,

Тонули в гаме голоса.

Локомобили экономии

Плевались дымом в небеса.

 

Без слов, без шуток, без ухмылок,

Батрачкам наперегонки,

Снопы к отверстьям молотилок

Подбрасывали батраки.

 

Всех вместе сталкивала спешка,

Но и в разгаре молотьбы

Мужчина оставался пешкой,

А женщина – рабой судьбы.

 

Теперь такая же горячка –

Цена ее не такова,

И та, что встарь была батрачкой,

Себе и делу голова.

 

Не может скрыть сердечной тайны

Душа штурвальщицы такой.

Ее мечтанья стук комбайна

Выбалтывает за рекой.

 

И суть не в красноречьи чисел,

А в том, что человек окреп.

Тот, кто от хлеба так зависел,

Стал сам царем своих судеб.

 

Везде, повсюду, в Брянске, в Канске,

В степях, в копях, в домах, в умах,–

Какой во всем простор гигантский!

Какая ширь! Какой размах!

 

1957

 

481

 

Когда я с честью пронесу

Несчастий бремя,

Означится, как свет в лесу,

Иное время.

 

Я вспомню, как когда-то встарь

Здесь путь был начат

К той цели, где теперь фонарь

Вдали маячит.

 

И я по множеству примет

Свой дом узнаю.

Вот верх и дверь в мой кабинет,

Вторая с краю.

 

Вот спуск, вот лестничный настил,

Подъем, перила,

Где я так много мыслей скрыл

В тот век бескрылый.

 

Март 1958

 

482

 

Перед красой земли в апреле

Опять как вкопанный стою.

Но север держит в черном теле

Тебя, родимую мою.

 

Зачем отмерены так куцо

Дерзанья наши и мечты

И мы не смеем развернуться

От сил и сердца полноты.

 

Мне мир открыт, я миру ведом.

Зачем мне даром пропадать

И за общественным обедом

Из хлеба шарики катать.

 

Зачем отмалчиваться робко,

Свое заветное тая,

Зачем расхлебывать похлебку,

Которую варил не я.

 

Столом с посудой громко грохну,

Пускай и отобью кулак,

Но с общим стадом не заглохну

В толпе ничтожеств и кривляк.

 

В компании личин и кукол

Комедии я не ломал

И в тон начальству не сюсюкал

В толпе льстецов и прихлебал.

 

1958

 

Экспромты

 

1912–1957

 

483

 

Гляди – он доктор философии,

А быть ему – ее ветеринаром.

Растет от Гегеля и кофея

Титан пред каждым новым семинаром.

 

Мне милы все, кто духом нищие,

А с чем сравнится жеваный картофель?

Но отчего б хотелось этой пищею

Немецкий перемазать профиль?

 

1912

 

С. П. Боброву

 

(Надпись на книге «Близнец в тучах»)

 

Когда в руке твоей, фантаст,

Бледнеет солнце вспышкой трута,

Само предназначенье сдаст

Тебе тогда свои редуты...

 

20 декабря 1913

 

Качка в доме

(Буриме)

 

Последствий шаткости не чая,

Шалить ударилось стекло.

Плеща с клеенки и качая,

Приличье с блюдечек стекло.

Плывет газета.

Мокнет Роста.

Крещенный кипятком Талмуд

Глядит на это дело просто.

Он знал, что буриме доймут.

Талмуд в догадках, пол ли в доме

Вскочил в пролетку к лихачу,

Иной ли пол какой, а кроме

Кому еще – и хохочу.

А июнь грустит, что ветер – случай.

Что высь садов водораздел,

Где тополь ночь рукой колючей

Разденет, если не раздел.

 

1919

 

Л. Ю. Брик

(Надпись на рукописи книги «Сестра моя – жизнь»)

 

Пусть ритм безделицы октябрьской

Послужит ритмом

Полета из головотяпской

В страну, где Уитман.

 

И в час, как здесь заблещут каски

Цветногвардейцев,

Желаю Вам зарей чикагской

Зардеться.

 

1919

 

487

 

В расчете на благородство

Итога

Вольготничай и юродствуй –

И только.

 

Мы сдержанны, мы одержимы:

Вкусили

Тягот неземного зажима

По силе.

 

Пришли и уйдем с переклички

Столетий:

«Такое-то сердце».– «В начале».

– «Отметим».

 

1919

 

С. С. Адельсон

 

Есть странности, и смысл одних

Жесток, других неясен;

Есть странность в том, что этот стих

Без повода прекрасен;

 

Что, взявшийся невесть когда,

Неведомо откуда,

Он отгорает без вреда,

Зажженный не без чуда;

 

Что под карандашом отца,

Ночами на портрете,

Вы той же странностью лица

Горите на две трети.

 

Ноябрь 1921

Москва

 

А. Е. Крученых

 

Пока мне рифмы были в первоучину,

Я бил крюшон из них и пек драчёны.

Былой мучитель их и ныне мученик,

Скорблю о них: спина к спине прикрученных,

И не затем тащу их из рекрутчины,

Чтоб в рекруты сдавать тебе, Крученых!

 

Да и к чему? Негибкое и ломкое

Всему сибирское прозванье помхою. [19]

Допустим, я с десяток «чёнков» скомкаю,

Пущу «барчёнка», приплету «девчёнок»...

 

Нет, тут (а каковы-то были бронхии!)

Задохся б сам бессмертный «арапчёнок».

Притом не хитрость, мир зверей затронувши

Ручных, равно как и неприрученных,

Пройтись с тобой по линии детенышей.

Тогда, исчерпав скотники до донышек,

На «конюхе» ль сошлись бы мы, Крученых?

 

5 января 1928

 

Б. И. Корнееву

 

Пока Вы бились с Эриванью,

Мне изменяло дарованье.

И я, попав при всех впросак,

Потел над этим, как дурак.

 

20 августа 1931

 

В Чукоккалу

 

Юлил вокруг да около,

Теперь не отвертеться,

И вот мой вклад в Чукоккалу,

Родительский и детский.

 

Их, верно, надо б выделить,

А впрочем, всё едино,

Отца ли восхитителю

Или любимцу сына.

 

Питомице невянущей

Финляндских побережий,

Звезде Корней Иваныча

От встречного невежи.

 

Задору речи, ритменной,

Невыдуманно-свежей,

За Колю и за Whitman'a [20]

Мой комплимент медвежий.

 

25 февраля 1932, 12 ч. ночи

 

492. <В альбом Ниты Табидзе)

 

Пускай мне служат красной нитью

Среди закрытых мглою дней

Живые пожеланья Ните:

Ее родителям и ей.

 

24 ноября 1933

Тбилиси