Наброски к фантазии «Поэма о ближнем»

 

Во всё продолженье рассказа голос –

Был слушатель холост, рассказчик – женат,

Как шляпа бегущего берегом к молу,

Мелькал и мелькал,

И под треск камелька

Взвивался канат

У купален.

И прядало горе, и гребни вскипали –

Был слушатель холост, рассказчик – женат.

 

И часто рассказом – был слушатель холост,

Рассказчик женат; мелькающий голос,

Как шляпа бегущего молом, из глаз

Скрывался – сбивало – и в черные бреши

Летевших громад, гляделась помешанным

Осанна без края и пенилась, пела и жглась.

 

Как будто обили черным сукном

Соборные своды, и только в одном

Углу разметались могучей мечты

Бушующие светоносно листы.

 

Как будто на море, на бурный завет,

На Библию гибели пенистый свет

Свергался, и били псалмами листы,

И строки кипели, дышали киты.

 

И небо рыдало над морем, на той

Странице развернутой, где, за шестой

Печатью седьмую печать сломив,

Вся соль его славит, кипя, Суламифь.

 

И молом такого-то моря (прибой

Впотьмах городил баррикаду повстанца)

Бежал этот голос, ужасный, как бой

Часов на далекой спасательной станции.

 

Был слушатель холост, был голос – была

Вся бытность разрыта, вся вечность – рассеянный,

Осклабясь во всё лицо, как скала,

И мокрый от слез, как маска бассейная,

Он думал: «Мой Бог!

Где же был ране

Этот клубок

Нагнанных братом рыданий?

Разве и я

Горечи великолепий,

В чаши края

Сердцем впиваяся, не пил?

Как же без слез,

Как же без ропота, молча

Жжение снес

Ропота, слез я и желчи?

Или мой дух, как молитвенник,

Лютых не слыша ран,

К самому краю выдвинут

Черной доски лютеран,

Служит им скорбью настольной,

Справочником – и с тем

Жизнь засолила больно

Тело моих поэм?»

 

II

 

1

 

Я тоже любил. И за архипелаг

Жасминовых брызг, на брезгу, меж другими,

В поля, где, впотьмах еще, перепела

Пылали, как горла в ангине,

во Я ангела имя ночное врезал,

И в ландышей жар погружались глаза.

........

Как скряги рука

В волоса сундука,

В белокурые тысячи английских гиней.

 

2

 

Земля пробуждалась, как Ганг

........

........

........

........

........

........

........

........

 

3

........

........

........

Не я ли об этом же – о спящих песках,

Как о сном утомленных детях,

во Шептал каштанам, и стучало в висках,

И не знал я, куда мне деть их.

И сравнивал с мелью спокойствия хмель,

С песчаной косой, наглотавшейся чалений

И тины носившихся морем недель...

Часто казалось, ушей нет,

В мире такая затишь!

Затишь кораблекрушенья,–

Часто казалось, спятишь.

 

Тучи, как цирка развалины,

Нагреты. Размозжено

О гроты оглохшее дно.

И чавкают сыто скважины

Рубцами волны расквашенной.

 

Пастбищем миль умаленный,

Ты закрываешь глаза;

Как штиль плодоносен!

Как наливается тишь!

 

Гнется в плодах спелый залив,

Олово с солью!

Волны, как ветви. Жаркая осень.

Шелест налившихся слив.

Олово с солью!

Клонит ко сну чельные капли полудня.

Спится теплу.

Господи Боже мой! Где у Тебя, непробудный,

В этой юдоли

Можно уснуть?

– –

 

Площадь сенная,

Голуби, блуд,

по Красный цыган конокрад,

Смоль борода, у палатки

Давится алчным распадом

Заполыхавшего сена.

Без треска и шипу

Сено плоится.

Слова не молвя,

Сонная смотрит толпа,

Как заедает ржаною горбушкой,

Пальцы в солонку,

Пышный огонь он.

– Без треска

Корчится сено,–

Как с бороды отрясает

Крошки и тленье.

Тянутся низко лабазы.

Ваги и гири.

Пыль и мякина.

Лязга не слышно

Идущих мимо вагонов.

То полевою

Мышью потянет, то ветер

Из винокурни ударит

Жаркой изжогой,

То мостовая

Плоско запреет конюшней,

Краской, овсом и мочою.

 

– –

 

Ты открываешь глаза.

Тощ молочай.

Прыщет песчинками чибис.

но Ящерица, невзначай.

Пенно лущится крошево зыби

В грудках хряща.

Здесь так глубоко.

Так легко захлебнуться.

Плеск этот, плеск этот, плеск...

Словно лакает скала;

Словно – блюдце

Глубь с ободком.

Зыбь.

Жара.

Колосится зной,

Печет,

Течет в три ручья.

В топке

Индига

Солонеет огонь.

К дохлой

Пробке

Присохла

Вонь.

И, как в ушах водолаза,

В рослых водах – балласт

Грузимых гулов; фраза

Зыби: музыка, муза

Не даст. Не предаст. Не даст.

Тускнеет, трескаясь,

Рыбья икра.

День был резкий,

Марбург, жара,

По вечерам, как перья дрофе,

Городу шли озаренья кафе,

И низко, жар-птицей, пожар в погреба

Бросая, летела садами судьба,

Струей раскаленного никеля

Слепящий кофе стекал,

А в зарослях парковых глаз хоть выколи,

Но парк бокал озарял

Луной, леденевшей в бокале,

И клумбы в шарах умолкали.

........

 

Февраль 1917

Тихие Горы

 

433

 

Кому, когда не этим, в сумерки

Над хартиею мирозданья

Подготовлять, безбрежа рубрики,

Глухие замыслы восстанья.

 

И может быть, уже валандаясь

В сегодня ставших ближе эрах,

Они, туманной пропагандою,

Лесам виднее, чем эсэрам.

 

1917

 

Драматические отрывки

 

1

 

В Париже. На квартире Леба. В комнате окна стоят настежь. Летний день. В отдалении гром. Время действия между 10 и 20 мессидора (29 июня – 8 июля) 1794 г.

 

Сен-Жюст

Таков Париж. Но не всегда таков,

Он был и будет. Этот день, что светит

Кустам и зданьям на пути к моей

Душе, как освещают путь в подвалы,

Не вечно будет бурным фонарем,

Бросающим все вещи в жар порядка,

Но век пройдет, и этот теплый луч

Как уголь почернеет, и в архивах

Пытливость поднесет свечу к тому,

Что нынче нас слепит, живит и греет,

И то, что нынче ясность мудреца,

Потомству станет бредом сумасшедших.

Он станет мраком, он сойдет с ума,

Он этот день, и бог, и свет, и разум.

Века бегут, боятся оглянуться,

И для чего? Чтоб оглянуть себя.

Наводят ночь, чтоб полдни стали книгой,

И гасят годы, чтоб читать во тьме.

Но тот, в душе кого селится слава,

Глядит судьбою: он наводит ночь

На дни свои, чтоб полдни стали книгой,

Чтоб в эту книгу славу записать.

 

(К Генриетте, занятой шитьем, живее и проще)

 

Кто им сказал, что для того, чтоб жить,

Достаточно родиться? Кто докажет,

Что этот мир – как постоялый двор.

Плати постой и спи в тепле и в воле.

Как людям втолковать, что человек

Дамоклов меч Творца, капкан вселенной,

Что духу человека негде жить,

Когда не в мире, созданном вторично,

Они же проживают в городах,

В Бордо, в Париже, в Нанте и в Лионе,

Как тигры в тростниках, как крабы в море,

А надо резать разумом стекло,

И раздирать досуги, и трудами...

Генриетта

Ты говоришь...

 

Сен-Жюст

(продолжает рассеянно)

Я говорю, что труд

Есть миг восторга, превращенный в годы.

 

Генриетта

Зачем ты едешь?

 

Сен-Жюст

Вскрыть гнойник тоски.

 

Генриетта

Когда вернешься?

 

Сен-Жюст

К пуску грязной крови.

 

Генриетта

Мне непонятно.

 

Сен-Жюст

Не во все часы

В Париже рукоплещут липы грому,

И гневаются тучи, и, прозрев,

Моргает небо молньями и ливнем.

Здесь не всегда гроза. Здесь тишь и сон.

Здесь ты не всякий час со мной.

 

Генриетта

(удивленно)

Не всякий?

А там?

 

Сен-Жюст

А там во все часы атаки.

 

Генриетта

Но там ведь нет...

 

Сен-Жюст

Тебя?

 

Генриетта

Меня.

 

Сен-Жюст

Но там,

Там, дай сказать: но там ты – постоянно.

Дай мне сказать. Моя ли или нет

И равная в любви или слабее,

Но это ты, и пахнут города,

И воздух битв – тобой, и он доступен

Моей душе, и никому не встать

Между тобою в облаке и грудью

Расширенной моей, между моим

Волненьем по бессоннице и небом.

Там дело духа стережет дракон

Посредственности и Сен-Жюст – Георгий,

А здесь дракон грознее во сто крат,

во Но здесь Георгий во сто крат слабее.

 

Генриетта

Кто там прорвет нарыв тебе?

 

Сен-Жюст

Мой долг.

Живой напор души моих приказов.

Я так привык сгорать и оставлять

На людях след моих самосожжений!

Я полюбил, как голубой глинтвейн,

Бездымный пламень опоенных силой

Зажженных нервов, погруженных в мысль

Концом свободным, как светильня в масло.

Покою нет и ночью. Ты лежишь

Одетый.

 

Генриетта

Как покойник!

 

Сен-Жюст

Нет покоя

И ночью. Нет ночей. Затем, что дни

Тусклее настоящих и тоскливей,

Как будто солнце дышит на стекло

И пальцами часы по нем выводит,

Шатаясь от жары. Затем, что день

Больнее дня и ночь волшебней ночи.

Пылится зной по жнивьям. Зыбь лучей

Натянута, как кожа барабанов

Идущих мимо войск......

........

 

Генриетта

Как это близко мне! Как мне сродни

Все эти мысли. Верно, верно, верно.

И всё ж я сплю; и всё ж я ем и пью,

И всё же я в уме и в здравых чувствах,

И белою не видится мне ночь,

И солнце мне не кажется лиловым.

 

Сен-Жюст

Как спать, когда родится новый мир,

И дум твоих безмолвие бушует,

То говорят народы меж собой

И в голову твою, как в мяч, играют,

Как спать, когда безмолвье дум твоих

Бросает в трепет тишь, бурьян и звезды

И птицам не дает уснуть. Всю ночь

Стоит с зари бессонный гомон чащи.

И ночи нет. Не убранный стоит

Забытый день, и стынет и не сходит

Единый, вечный, долгий, долгий день.

 

2

 

Из ночной сцены с 9 на 10 термидора 1794 г.

 

Внутренность парижской ратуши. За сценой признаки приготовлений к осаде, грохот стягиваемых орудий, шум и т. п. Коффингаль прочел декрет Конвента, прибавив к объявленным вне закона и публику в ложах. Зал ратуши мгновенно пустеет. Хаотическая гулкость безлюдья. Признаки рассвета на капителях колонн. Остальное – погружено во мрак. Широкий канцелярский стол посреди изразцовой площадки. На столе – свеча. Анрио лежит на одной из лавок вестибюля. Коффингаль, Леба, Кутон, Огюстен Робеспьер и др. в глубине сцены, расхаживают, говорят промеж себя, подходят к Анрио. Этих в продолжение начальной сцены не слышно. Авансцена. У стола со свечой: Сен-Жюст и Максимилиан Робеспьер. Сен-Жюст расхаживает. Робеспьер сидит за столом, оба молчат.

Тревога и одуренье.

 

Робеспьер

Оставь. Прошу тебя. Мелькнула мысль.

Оставь шагать.

 

Сен-Жюст

А! Я тебе мешаю?

Долгое молчанье.

 

Робеспьер

Ты здесь, Сен-Жюст? Где это было всё? –

Бастилия, Версаль, октябрь и август?

 

Сен-Жюст останавливается, смотрит с удивленьем

на Робеспьера.

 

Робеспьер

Они идут?

 

Сен-Жюст

Не слышу.

 

Робеспьер

Перестань.

Ведь я просил тебя.– Мне надо вспомнить.–

Не знаешь: Огюстен предупредил

Дюпле?

 

Сен-Жюст

Не знаю.

 

Робеспьер

Ты не знаешь.

Не задавай вопросов. Не могу

Собраться с мыслью.– Сколько било? – Тише.

Есть план.– Зачем ты здесь? – Иди, ступай!

Я чувствую тебя, как близость мыши,

И забываю думать.– Может быть,

Еще не поздно.– Впрочем, оставайся.

Сейчас. Найду.– Осеклось! – Да. Сейчас.

Не уходи.– Ты нужен мне. О, дьявол!

Но это ж пытка! У кого спросить,

О чем я думал только? – Как припомнить!

Молчанье. Сен-Жюст расхаживает.

 

Робеспьер

Они услышат. Тише. Дай платок.

 

Сен-Жюст

Платок?

 

Робеспьер

Ну да. Ты нужен мне. О, дьявол!

Иди, ступай! Погибли! Не могу!

Ни мысли – вихрь.– Я разучился мыслить!

(Хрипло, хлопнув себя по лбу)

 

Дальнейшие слова относятся к голове Робеспьера.

 

В последний миг,– о дура! Ведь кого,

Себя спасать; – кобылою уперлась!

Творила чудеса! Достань вина.

Зови девиц! – Насмешка! «Неподкупный»

Своей святою предан головой

И с головой убийцам ею выдан!

Я посвящал ей всё, что посвятить

Иной спешил часам и мигам страсти.

Дантон не понимал меня. Простак,

Ему не снилось даже, что на свете

Есть разума твердыни, есть дела

Рассудка, есть понятий баррикады

И мятежи мечтаний, и восторг

Возвышенных восстаний чистой мысли.

Он был преступен, скажем; суть не в том.

Но не тебе ль, не в честь твою ли в жертву

Я именно его принес. Тебе.

Ты, только ты была моим Ваалом.

 

Сен-Жюст

В чем дело, Робеспьер?

 

Робеспьер

Я возмущен

Растерянностью этой подлой твари!

Пытался. Не могу. Холодный пот,

Сухой туман – вот вся ее работа.

Пересыхает в горле. Пустота,

И лом в кости, и ни единой мысли.

Нет, мысли есть, но как мне передать

Их мелкую, крысиную побежку!

Вот будто мысль.– Погнался.– Нет. Опять

Вот будто.– Нет. Вот будто. Хлопнул.– Пусто!

Имей вторую я! И головы

Распутной не сносить бы Робеспьеру!

 

Сен-Жюст

Оставь терзать себя. Пускай ее

Распутничает. Пусть ее блуждает

В последний раз.

 

Робеспьер

Нет, в первый! Отчего

И негодую я. Нашла минуту!

Нашла когда! Довольно. Остается

Проклясть ее и сдаться. Я сдаюсь.

 

Сен-Жюст

Пускай ее блуждает. Ты спросил,

Где это было всё: октябрь и август,

Второе июня.

 

Робеспьер

(вперебой, о своем)

Вспомнил!

 

Сен-Жюст

Брось. И я

Об этом думал.

 

Робеспьер

(свое)

Вспомнил. На мгновенье!

Минуту!

 

Сен-Жюст

Брось. Не стоит. Между тем

Я тоже думал. Как могло случиться.

 

Робеспьер

(желчно)

Ведь я прошу! – За этим преньем слов...

Ну так и есть.

 

Пауза, в течение которой Коффингаль, Леба и другие уходят, и задний план пустеет, исключая Анрио, который спит и не в счет

 

Робеспьер

(хрипло, в отчаяньи)

Когда б не ты.– Довольно

Я слушаю. Ну что ж ты? – Продолжай,

Пропало всё. Ведь я сказал, что сдался.

Ну – добивай. Прости. Я сам не свой.

 

Сен-Жюст

А это так естественно. Ты с мышью

Сравнил меня и с крысой – мысль твою.

Да, это так. Да, мечутся как крысы

В горящем доме – мысли. Да, они

Одарены чутьем и пред пожаром

Приподымают морды, и кишит

Не мозг – не он один, но царства мира,

Охваченные мозгом – беготней

Подкуренных душком ужасной смерти

Зверьков проворных: мерзких, мерзких дум.

во Не мы одни, нет, все прошли чрез это

Ужасное познанье, и у всех

Был предпоследний час и день последний,

Но побеждали многие содом

Наглеющих подполий и всходили

С улыбкою на плаху. И была

История республики собраньем

Предсмертных дней. Быть может, никого

Не посетила не предупредивши

И не была естественною смерть.

 

Робеспьер

(рассеянно)

Где Огюстен?

 

Сен-Жюст

С Кутоном.

 

Робеспьер

Где?

 

Сен-Жюст

С Кутоном.

 

Робеспьер

Но это не ответ. А где Кутон?

 

Сен-Жюст

Пошли наверх. Все в верхнем зале. Слушай.

Во Франции не стали говорить:

«Не знаю, что сулит мне день грядущий»,

Не стало тайн. Но каждый, проходя

По площади – музею явных таинств,

По выставке кончин, мог лицезреть

Свою судьбу в бездействии и в деле.

 

Робеспьер

Ты каешься?

 

Сен-Жюст

Далек от мысли. Нет.

Но летопись республики есть повесть

Величия предсмертных дней. Сама

Страна как бы вела дневник загробный,

И не чередование ночей

С восходами бросало пестрый отблеск

На Францию; но оборот миров,

Закат вселенной, черный запад смерти

Стерег ее и нас подстерегал...

 

Июнь – июль 1917