Террариум возле Фигераса 5 страница
В то время штаб русского военно‑морского соединения, которое базировалось в Рижском заливе, находился в Пярну. Естественно, что немецкий разведчик прибыл именно туда. Поселился он в лучшей гостинице и зажил на широкую ногу, как и положено богачу. Весь день занимался купеческими делами, а вечером балы, рестораны. Там он познакомился с молодой красивой вдовой, муж которой год назад погиб на войне. Вдова уже сняла траур и стала выезжать в свет. И где бы она ни появлялась, везде возле нее увивался влюбленный купчик. Он окружал ее постоянным вниманием, посылал цветы, дорогие подарки, в общем вы сами знаете, как ведут себя в подобных случаях влюбленные мужчины. Но Елена Дмитриевна, – так звали молодую женщину, – очень сдержанно относилась к новому поклоннику. Дело в том, что у нее был жених, молодой красавец, капитан второго ранга, работавший в штабе соединения. Вы, верно, уже догадались, что именно на него, а не на вдову нацелился псевдокупец. Но как‑то так получалось, что познакомиться с капитаном он не мог. Тот был перегружен работой в штабе – ведь шла война! – и мог уделять Елене Дмитриевне считанные часы. В такие дни она запиралась у себя в особняке и никого больше не принимала. И выходило так: когда у Елены Дмитриевны прием – нет капитана, если есть капитан – нет приема. А время торопило. В Берлине не хотели, не могли больше ждать. Тогда Альфред Бенсберг решил ускорить ход событий. Он установил наблюдение за особняком молодой женщины и однажды, когда капитан пришел к ней, полчаса прождав на крыльце, тоже позвонил. Раз, другой, третий… Наконец горничная открыла дверь и, получив от позднего посетителя достаточно крупную купюру, не очень уверенно пригласила его в гостиную. – Подождите, Елена Дмитриевна сейчас занята. Альфреду пришлось ждать довольно долго. Он уже начал нервничать, предчувствуя, что и на сей раз ему не удастся познакомиться с капитаном: в гостиную доносились отголоски довольно бурного объяснения. Слов нельзя было разобрать, но беседа велась на верхних регистрах, как говорят музыканты. – Я пол-рюмочки, – прервал рассказ Воронов, что‑то в горле пересохло. Он наскоро выпил и продолжал: – Но все на свете кончается, даже бурные ссоры. И, наконец, Елена Дмитриевна вошла в гостиную. Но в каком виде! Бледная, с опухшими от слез глазами. Как всегда в таких случаях, влюбленный спросил о здоровье, молодая женщина сослалась на головную боль. Разговор не клеился. А закончилось все тем, что Елена Дмитриевна не выдержала и разрыдалась. – Вы теперь мой единственный друг, – с тоской вырвалось у нее. Слово за слово, она поведала ему свое горе: за первого мужа ее выдали насильно, она не была счастлива, и в браке единственным ее утешением была догадка о нежной, почтительной любви помощника мужа по службе. Она отвечала ему ровной благодарной приязнью. Но оставшись одинокой, полюбила Сергея Викторовича. Они обручились. Впервые Елена Дмитриевна узнала, что такое любовь и счастье. Но сегодня утренняя почта принесла анонимное письмо. Выяснилось – Сергей Викторович женат, у него двое детей. Она вначале сама не поверила, вызвала Сергея с работы. Он пришел прямо из штаба. Прочитав письмо, очень разволновался, просил прошения, уверял, что давно не живет с женой и, лишь жалея детей, не выхлопотал официального развода. Понятно, Елена Дмитриевна выгнала капитана. Он ушел так поспешно, что даже портфель забыл. Упоминание о портфеле пронзило Бенсберга, словно электрическим током. Он уже видел его: элегантный, кожаный, с блестящими застежками, с сафьяновым нутром, что таит в себе – нет, не тайну, которой надо овладеть, на это нечего даже надеяться, а хоть частичку этой тайны, намек на нее, какой‑нибудь компрометирующий документ, который можно будет использовать для шантажа. Альфред старался вызвать чувство обиды у оскорбленной женщины, пробудить в ее душе жажду мести. – Это непорядочность, которую нельзя простить. Потому и развелось так много мерзости вокруг, что все мирятся с ней. Раньше человека, нарушившего правила чести, вызывали на дуэль. Теперь с ним в лучшем случае не здороваются, – возмущался купчик. И вы простите вашего капитана, стоит ему сегодня или завтра зайти за портфелем. Сердце любящей женщины не камень. – Никогда, ни за что на свете не прощу! Прикажу вообще не пускать! – Но ведь ему нужен портфель. Возможно, в нем служебные материалы. Я уверен – капитан еще сегодня опомнится и прибежит за ним. – Да, да, непременно прибежит. Чтобы выкроить время для свиданья со мной, он часто берет с собой какие‑то документы и работает дома. Это запрещено, но так он поступает ради меня, чтобы мы чаще могли видеться. Боже мой, умоляю вас, не оставляйте меня одну! Я не могу, я не хочу с ним встречаться!
– Самое простое – это сейчас же отослать портфель… Ваша горничная еще не спит? – Я ее кликну. – Погодите… Удобно ли поручать это прислуге?.. Они народ любопытный, бесцеремонный, а в портфеле, кроме документов, могут оказаться и личные письма. Ваши, к примеру. От жены. Еще от какой-либо женщины, которую он тоже обманул. Из‑за чрезмерного любопытства полуграмотной горняшки, которая толком и не разберется в прочитанном, станут трепать ваше имя в лакейских, кухнях и передних. Я советовал бы вам проверить содержимое портфеля. Это почти точный диалог между Еленой Дмитриевной и псевдокупцом. Как видите, намекая на письма от возможных соперниц, он метил в самое больное место любящей женщины. Затем события разворачивались так. Елена Дмитриевна вскочила и выбежала из комнаты. Через минуту она вернулась с портфелем в руках и лихорадочно принялась в нем рыться. Но руки плохо слушались ее, глаза ничего не видели. Не в силах побороть волнение и стыд от того, что она, как воровка, копается в чужих вещах, молодая женщина с отвращением швырнула злополучный портфель на диван. – Нет, не могу! – простонала она. – Я веду себя, как горничная, о которой вы только что говорили. Лучше уже передать портфель из рук в руки. – Я не хочу быть навязчивым.. Но если вы доверяете мне эту неприятную миссию, – робко, заикаясь, пробормотал влюбленный купчик, – то я… почту это за честь и доказательство вашей приязни… вы ведь знаете, ради вас я готов на значительно большее… – Я буду вам бесконечно благодарна! – искренне вырвалось у Елены Дмитриевны. Она взяла листок бумаги, написала адрес и протянула Бенсбергу. На секунду ее печальные глаза повеселели, и в них блеснули лукавые огоньки. – Это будет моей маленькой местью, – сказала она с горькой улыбкой. – Он очень ревнив и терпеть вас не может… – Надо ли говорить вам, друг мой, – продолжал Воронов, – что к себе в гостиницу Бенсберг не шел, а летел. Вы можете представить и то, какова была его радость, когда среди всякого канцелярского мусора он нашел пакет с надписью «совершенно секретно», а в нем копию плана минных полей в Ирбенском проливе… И, конечно, вы уже догадались, что через каких‑нибудь десять минут, а возможно, и меньше, влюбленного купчика не было в Пярну. А через несколько дней в одном из самых фешенебельных ресторанов Берлина Альфред Бенсберг устроил пышный банкет для своих приятелей и друзей. Колоссальное вознаграждение, полученное Бенсбергом от разведки и военно‑морского ведомства за выполненное поручение, позволяло быть щедрым. На этом же банкете Альфреда арестовали. – Арестовали? – удивился Фред. – Да… А причиной было вот что: когда корабли немецкого военного флота, руководствуясь только что полученной картой минных полей, двинулись через Ирбенский пролив, чтобы пройти в залив, многие суда подорвались на минах именно в тех местах, где на карте их не было… Затонул даже крейсер «Вильгельм». Альфреда Бенсберга судил военный суд. Где и когда его будут судить, знало лишь трое или четверо доверенных лиц. Однако в день первого заседания суда на имя председателя почта доставила из Швейцарии письмо. Цитирую на память, оно до сих пор у меня перед глазами:
Господин председатель! В гибели третьей имперской немецкой эскадры в водах Ирбенского пролива виновен не разведчик Альфред фон Бенсберг, известный под кличкой «Клюг», а немецкий генштаб, который игнорировал наличие русской контрразведки, когда планировал операцию. Это послужит вам уроком в дальнейшем. Я буду очень огорчена, если моего коллегу и хорошо воспитанного человека Альфреда фон Бенсберга незаслуженно сурово покарают. Он изо всех сил стремился выполнить задание. Елена Дмитриевна.
Воронов налил одну за другой две рюмки и жадно выпил. – Капитаном второго ранга были вы, генерал? – спросил Фред. С минуту Воронов осоловело глядел на собеседника – Я этого не говорил… А вообще… Были когда‑то и мы рысаками И кучеров мы имели лихих… – неожиданно свежим для своих лет голосом пропел Воронов. – Понимаете, я того… перебрал. Когда шел к вам, уже клюкнул. И у этого стола перехватил маленько… Стар становлюсь. Пьянею… – Это в ваши годы опасно! – Опасно? Да меня еще кувалдой не добьешь. И службе не вредит. Проверяли. Поили как быка. Дрессировка старого разведчика выручает. Ни одного секрета не выдал! Потому и держат… Выдумщик я… И эту историю с вашим полетом в Мадрид выдумал… О, кажется, меня порядком разбирает… Послушайте, Фред! Дайте я вас поцелую… Не хотите? А действительно, кому нужны мои поцелуи?.. Старый одинокий ворон без гнезда! Служу, кому угодно – кто больше даст… Воронов схватил салфетку, заученно ловким движением перебросил ее через левую руку. – Чего изволите? – изогнувшись, с лакейской угодливостью спросил он. И тотчас выпрямился. – Фред! Не сердитесь!.. Хотя… Какой вы Фред! Такой же, как я Воронов… Но кто я на самом деле, никогда не догадаетесь. Не хочу позорить род… Может, перед смертью скажу. Вы в Сибири жили? Люблю Сибирь. Ох, как люблю! Простор! Ширь! Гуляй душа без кунтуша! Воронов оборвал разговор, силясь что‑то припомнить, потер пальцами морщины на лбу, словно разглаживая их, и махнул рукой. – Послушайте, дружище! Я не такой уж беспамятный. Я помню… Все хорошо помню. Шеф поручил мне рассказать вам о школе, о ее задачах и прочей петрушке. Но я напился… В другой раз прокручу эту шарманку. Воткните этого шпиона, – Воронов ткнул пальцем в сторону домофона, – и скажите тридцать пятому, чтобы забирал отсюда тело старого ворона… А когда меня волочить будут, пойте: «Ныне отпущаюши раба твоего, владыко!» Фред позвонил. Воронов еще что‑то бормотал, порывался куда‑то идти, но через минуту в бокс явился денщик, на редкость быстро его угомонил, уложив на коляску‑кровать. Старик тотчас заснул. А Фред, отодвинув недоеденный завтрак, подошел к окну и долго глядел в сад. На голубом небе ни пятнышка. Но перед глазами Фреда маячили два темных крыла. Казалось, это кружит и кружит в поисках пристанища большая черная птица.
Откровенный разговор
– Скажите, герр Нунке, для чего вы привезли меня сюда? На кой черт я вам нужен? Именно я, Генрих фон Гольдринг? Отбросим на минутку опостылевшую мне фамилию, на которую я должен откликаться. Кстати говоря, выбирая мне имя, вы не проявили особой изобретательности и вкуса. Смешно, но эта мелочь, да, мелочь, по сравнению со всем остальным, тоже раздражает меня. Словно натянули на меня карнавальный наряд эдакого среднего дурачка… – Фред смял только что зажженную сигарету и швырнул ее в пепельницу. – Предупреждаю, я не привык в роли безмолвной пешки, которую хитроумные игроки двигают по шахматной доске. Нунке укоризненно покачал головой. – Пфе, барон, я вас не узнаю! Проявить столько выдержки после появления здесь, обмануть самого профессора… Хотелось бы мне рассказать ему кое‑что, а потом взглянуть на его рожу! И вот, доплыть почти до самого берега и вдруг уже на мелком месте утратить спокойствие! Или это новая симуляция, а? Чтобы уклониться от принятия решения, от борьбы? Я знаю многих офицеров вермахта, которые после поражения из волков превратились в побитых псов, поджавших хвосты. – Я не побитый пес, но и не из тех, кто держит хвост трубой. – Тогда я должен себя поздравить. Ибо нам вредны как первые, так и вторые. Может быть, вторые даже больше – они привлекают к себе внимание. – Вам не кажется, что я уже давно постиг эти азбучные истины и что задерживаться на них не стоит? Может быть, вы объясните, к какому именно берегу я приплыл? Только конкретно, без обобщений. Прежде всего меня интересует то, что непосредственно касается моей особы. – А я и зашел к вам, чтобы поговорить о вашей дальнейшей судьбе. – Нунке поудобнее расположился в кресле, давая понять, что разговор будет длинный. Вы уже составили представление о нашем заведении? – Ни малейшего. Конечно, я говорю не об общей направленности школы, а о структуре, конкретных заданиях. После милой прогулки за документами мне показалось, что я кое в чем разобрался, но с тех пор прошла неделя, а я все еще в каком‑то неведении, даже более того – нахожусь на положении полуузника. – То есть? – Теперь дверь моего бокса не запирают, но, когда я хотел выйти в сад, часовой не выпустил меня, сославшись на какой‑то список, в котором нет моей фамилии. – То, что с вами все еще обращаются, как с новичком, сознаюсь, для меня новость. Нераспорядительность Шлитсена, не более. Сегодня же, нет, сейчас же исправлю досадную ошибку. Нунке пододвинул к себе домофон и набрал номер. – Герр Шлитсен? Это Нунке. Немедленно переведите Фреда на преподавательский режим. Да, я здесь, у него… Если я понадоблюсь, звоните сюда… Да… да… Но я хотел бы, чтобы нам не мешали… Потом, об этом потом… – Нунке положил трубку и, уже обращаясь к Фреду, сказал: – Видите, как все просто! – Вы сказали на «преподавательский режим»? – Об этом немного погодя. К сожалению, Воронов не выполнил порученной ему миссии и не проинформировал вас подробно, поэтому в нашей беседе необходимы кое‑какие отступления. Начну с вопроса. Вы помните наш первый разговор? – Очень хорошо. – И, верно, поняли, что задали мне немало, хлопот? – Конечно. Только не понимаю, что послужило тому причиной. Почему именно моя скромная персона привлекла ваше внимание?
– Вы слишком осведомленный в подобных делах человек, чтобы понять: между риском и целью всегда стоит знак равенства. Не станет же начальник школы тратить столько времени, денег и изобретательности только для того, чтобы заполучить для школы еще одного кандидата в класс «Д», как мы называем класс диверсий. На вас я возлагал и возлагаю куда более серьезные надежды. – О! Нунке замолчал и внимательно поглядел на Фреда. Но тот проявил свою заинтересованность лишь этим восклицанием и теперь вопросительно смотрел на начальника школы. – Еще там, в Австрии, узнав о вашем пребывании в лагере военнопленных, я решил: лучшей кандидатуры на воспитателя русского отдела мне не найти. Поняли? – Пока еще очень немногое. В общих чертах, как говорится. – Как по‑вашему, кого готовит наша школа? – По опыту операции «Мадрид», назовем так вашу попытку проверить мою боеспособность, – диверсантов, возможно разведчиков… – Ставлю точки над «и»: диверсантов, агентов‑разведчиков и даже резидентов. Учтите, даже резидентов. В школе есть русский отдел. Кроме преподавателей специальных дисциплин, нам нужен еще и воспитатель. И я хочу, чтобы им стали вы, Фред Шульц! Что вы на это скажете? – Я не знаю, что входит в обязанности воспитателя. – А догадаться, как мне кажется, ничего не стоит, особенно вам. – Я не люблю браться за дело, руководствуясь лишь догадками. – Мне нравится ваш деловой подход, честное слово, нравится! Тогда не станем тратить время на излишние разговоры, а сразу же перейдем к сути дела. Воспитатель, с нашей точки зрения, это не надзиратель, следящий за поведением учеников, а своеобразный художник, завершающий обучение, шлифующий каждого из будущих агентов по заранее избранному для него образцу. Как гончар, изготовляющий посуду различного назначения. В зависимости от внешности, манеры держаться, учитывая, конечно, и умственные способности, мы готовим своих воспитанников к тем амплуа, в которых им придется выступать в России. Одного, к примеру, на роль колхозника, второго – рабочего, третьего – мелкого служащего, еще кого‑то – интеллигента‑туриста… И, конечно, много значит национальный колорит. Необходимо, чтобы тот или иной агент не только выглядел, как русский, украинец или белорус, но и вел себя соответственно этим национальным категориям. Малейшая ошибка, малейший просчет могут привести к неожиданному провалу. Советская контрразведка нанесла нам немало ощутимых ударов. Многие из них можно объяснить лишь нашим пренебрежением к некоторым, казалось бы, незначительным деталям. Вы должны не только тренировать учеников, а сурово и повседневно их контролировать. Даже привычка русских завязывать шнурки на туфлях «бантиком» должна превратиться не в простое копирование, а в настоящую потребность, которая бы вошла в плоть и кровь. Это относится также к одежде, начиная от нижнего белья и носков и кончая кепкой. Кстати говоря, с ней будет всего труднее. Я и сам ее ненавижу! С едой у вас тоже будет немало хлопот. Русские употребляют много хлеба. Приучайте к этому ваших учеников. Украинец любит борщ, а русский – щи. Добейтесь, чтобы национальные блюда вошли в обиход. Короче: ваша обязанность состоит в том, чтобы человек, которого мы засылаем в Россию, не там привыкал к местным условиям, а здесь, в школе. – А не кажется ли вам, что эта работа не по мне? – Вы, очевидно, недооцениваете ее. Как быстро забывается печальный опыт минувшей войны! Не могли же вы не знать о скандальном провале всей нашей агентурной сети в первые же дни вторжения войск райха в Россию? – Еще бы! Ну и поиздевались над нами во всем мире, когда узнали, что красные давно держали всю нашу агентуру на длинном поводке! – не удержался от едкой реплики Фред. – Только мы ткнулись хлоп! – и отлично засекреченной сети разведчиков как не бывало! Верно ведь? Я знаю об этих подробностях из третьих рук, возможно потому и преувеличиваю… – К сожалению, нет! – поморщился Нунке. – В первые же дни войны нам срочно пришлось забрасывать агентов, и эта‑то поспешность послужила причиной нового провала. У одного на милицейском мундире были пришиты не те пуговицы, второй не привык ходить в сапогах, третий ел не по‑ихнему. И ловили наших агентов не только контрразведчики, но и само население… – В первые дни войны я был в Одессе и отлично помню, как одесситы волокли по улицам города каждого подозрительного. – Вот видите! В общем, во время войны наша разведка понесла колоссальные потери. Уже в военное время мы были вынуждены отказаться от предложенных Гиммлером и Канарисом методов разведки. Они хотели заменить хорошо натренированного разведчика одиночку массовой агентурой и чересчур широко размахнулись. За три предвоенных года мы заслали в Англию свыше четырнадцати тысяч своих агентов. Четырнадцать тысяч! Совершенно ясно, что такая масса новых официанток, горничных, парикмахеров не могла остаться незамеченной. – Покойный Бертгольд говорил мне, что в Голландию было заслано еще больше людей – кажется, около двадцати тысяч. – Покойный? Вы сказали «покойный Бертгольц»… Вы в этом уверены? – заинтересовался Нунке. Фред не заметил, как вырвалось у него это проклятое слово «покойный», и теперь внутренне похолодел. Перед ним с фотографической точностью встала картина его разговора с Кронне в Австрии, где он утверждал, что Берггольд подался куда‑то на север Италии и там следы его затерялись… Вот еще одна ошибка – та мелочь, о которой только что говорил Нунке и на которой он, Фред, может попасться. – Как это ни печально, но я постепенно приучаю себя к этой мысли. Все мои попытки разыскать его в Италии, как я уже вам говорил, оказались тщетными. Никакого следа, даже намека на след! Предположение, что Бертгольду удалось незаметно проскользнуть к своим в Швейцарию, тоже пришлось отбросить. Как бы ни сложилась обстановка, он бы подал о себе весточку. А из лагеря военнопленных, окажись он там, и подавно. Я знаю Бертгольда лучше, чем кто‑либо другой: нас ведь связывали не только служебные, но и семейные отношения. Приходится предполагать самое худшее! Как трудно было придать этим словам оттенок сдержанной боли, с которой мужчина мужчине поверяет свои горести. И Нунке, по всему было видно, поверил в искренность сказанного. – Не надо терять надежды, – попробовал он успокоить собеседника. – Имейте в виду, многие руководящие работники нашей разведки своевременно бежали и теперь прячутся в самых отдаленных от Германии уголках мира, конечно, под чужими фамилиями. Я уже связался с некоторыми из них и могу запросить о Бертгольде. Возможно, вы преждевременно похоронили его. Оказавшись где‑то на чужбине, не так‑то легко дать знать о себе. Уверяю вас! – Буду безмерно вам благодарен. Простите, что отвлек вас своими личными делами. – Мы тоже заинтересованы в поисках такого ценного и опытного работника. Но вернемся к теме нашего разговора. Да, ошибки многому нас научили и против многого предостерегают. Любопытную вещь рассказал мне Воронов из практики русской разведки во время первой мировой войны. Перед самым началом военных действий командующий Одесским военным округой под видом точильщиков заслал в Галицию пять своих офицеров‑разведчиков. Те свободно гуляли по стране, точили ножи, ножницы и, собрав все данные о дорогах, мостах, укрепленных пунктах, целехонькими вернулись домой. Тогда командующий Киевским округом, возможно движимый завистью, решил, как говорят русские, переплюнуть своего одесского коллегу и послал в ту же Галицию уже сто восемьдесят точильщиков. Представляете картину: изо дня в день под вашими окнами горланят: «Точить ножи, ножницы!» Австро‑венгерская разведка была не очень проворна, но и она догадалась, в чем дело. Все «точильщики» вскоре оказались за решеткой. Числом в нашем деле бой не выиграешь! Необходим квалифицированный одиночка. Безупречно подготовленный. Чтобы он ничем не отличался от населения той страны, куда его забрасывают. – До сих пор в русском отделе школы не было воспитателя? – Был, даже есть сейчас, но… – Кто? – Генерал Воронов. Один из самых одаренных работников царской контрразведки. Он, естественно, очень хорошо знал свою страну, ее порядки. Подчеркиваю, знал, а не знает. Ибо о новой России у него представления довольно туманные. Эмигрировав, он больше никогда не возвращался на родину. И это привело к досадному провалу. Мы забросили в одну из южных областей Украины нового резидента. Самого способного нашего ученика. Он прекрасно изучил язык, обычаи. Под видом нищего он должен был добраться до Полтавы, где ему была обеспечена явка. Я сам осмотрел его перед полетом, ознакомившись предварительно со множеством образцов русской живописи, где фигурируют нищие. Все точно, хоть картину пиши с нашего разведчика. Воронов даже расчувствовался, так напомнил ему его подопечный типичную для России фигуру. А по дороге в Полтаву – провал! Выяснилось, Воронов не учел главного, в Советской России нищенство ликвидировано и запрещено. Теперь вы понимаете, почему мы вынуждены устранить Воронова! – Мне не хотелось бы обижать старика – О, генерал сам согласился на это. Теперь он будет обучать маскировке. – Разрешите несколько вопросов? – Пожалуйста! – За время жизни в России я убедился, что изменения, и не только в экономике, а и в быту, происходят очень быстро. Как с этим ознакомиться преподавателю русского отдела? – Мы получаем множество журналов и газет, причем не только центральных. Если нас интересует какой‑либо определенный район, мы различными путями достаем районную газету, даже многотиражки фабрик и заводов. Кстати говоря, именно в них мы иногда находим особо интересующие нас сведения. По натуре русские люди откровенны, и порой кое‑что проскальзывает, как бы они не заботились о бдительности – А что, если это не откровенность, а ощущение силы? Как говорится, нам нечего бояться, если вы узнаете наши маленькие секреты? Не забывайте, мы ведь почувствовали их силу и их гнев на собственной шкуре. – Придет время, и мы возьмем реванш! – Вы действительно верите в это, герр Нунке? – Безусловно! Перспективы для этого уже начинают вырисовываться! Учтите, война только закончилась, а дружба между вчерашними союзниками трещит по всем швам. Тает, словно снег на солнце. Я встретился с Борманом – удирая из Германии, он на несколько дней остановился в Испании. Борман тоже согласен со мной. На протяжении всего вечера мы только и говорили, что о неизбежности третьей мировой войны… О, на этот раз Германия не будет одинока! – Во второй мировой войне она тоже не была одинока. Почти вся Европа… – В третьей против России выступит Германия и весь мир. Только бы дожить нам с вами, Фред, до этого часа! А имя я действительно выбрал вам скверное! В интимном разговоре даже язык не поворачивается. Впрочем, надо придерживаться железного правила. Я Нунке, вы – Фред. Пока что… Вопросы еще будут? – Один – Я вас слушаю – Считаете ли вы нужным, чтобы воспитатель время от времени посещал Россию? Боюсь, одних газет и журналов мало для детального изучения обстановки. Я думаю, для настоящего всестороннего изучения… – Думаю, лично вы не рискнете поехать, памятуя о заочном приговоре над лейтенантом Комаровым. Так, кажется, произносится фамилия, под которой вас знали в части, где вы служили? – Произношение у вас безукоризненное. Но почему вы вдруг вспомнили мою фамилию? – По ассоциации… Я думаю, что вас так же легко могут узнать в России, как узнали в Австрии. – Это меня самого заставляет задуматься. Я не из трусливого десятка, но сознательно рисковать, да еще после войны, из которой выскочил целым и невредимым… Бр‑р! Что‑то не хочется. Приговор «расстрелять» – плохой спутник в дороге. Может быть, в связи с этим вы подыщете другую кандидатуру на должность воспитателя? Как‑никак, а линию фронта я перешел в начале войны. И с тех пор не был в России. Война, разруха, безусловно, все так изменили, что я могу влипнуть в еще большую неприятность, чем Воронов… А спросят с меня! И вам все равно придется искать кого‑то другого… – Не торопитесь с отказом… – Я хотел, чтобы вы правильно меня поняли. Отказ мой проистекает не от нежелания работать. Просто я мало подготовлен к такой ответственной задаче. Ведь положение мое таково, что я лишен возможности глубоко вникнуть в суть дела. – Я знаю ваши деловые качества, Фред. Вашу настойчивость, инициативу. В процессе работы что‑нибудь придумаем. Поэтому я так отстаивал вашу кандидатуру. Поверьте, мне и здесь пришлось преодолеть кое‑какие трудности. – Даже так? – Не я один руковожу школой. Есть другие. И не все с таким доверием относятся к вам. – Основания? – То, что из южной Италии вы бежали к югославской границе. Это верно? – Да. – Почему именно туда? – Считал это самым простым и безопасным. Там я легко мог выдать себя за русского – Так я и объяснил Шлитсену. Впрочем, он… Глаза Нунке впились в лицо Фреда. – Не доверяет мне? – Нет, не не доверяет, а не доверял. Хотя это не то слово. Мы не получили никаких сведений о вашем пребывании в Югославии, и это его обеспокоило. Вещь вполне естественная, и обижаться не стоит. – Я обиделся не столько на него, сколько на вас. – Правда? – Нунке удивленно поднял брови. – На меня, на человека, который спас вам жизнь, привез сюда, хочет предоставить вам интересную и ответственную работу? Ну, знаете, это уж ни в какие ворота не лезет! – Вы ведь меня хорошо знали. Зачем же было так трепать мне нервы этой мадридской операцией? – Хотел доказать Шлитсену, что он ошибается. Как начальник школы я мог, конечно, не согласиться на эту операцию. Но сомнения Шлитсена задели меня за живое. Как‑никак, а вы моя креатура! – Могли бы предупредить! – Зачем? Знай вы, что документы не такие уж важные, вы отнеслись бы к заданию менее серьезно, а это непременно отразилось бы на результатах. Потом еще одно: меня радовало, что я хоть немного отыграюсь за те неприятности, которые вы мне доставили, симулируя тяжелую болезнь. Теперь мы квиты. Не хотел вам этого говорить, но сегодня у нас откровенный разговор. Надо покончить и с этим недоразумением. «Хитрит ли он, ссылаясь на Шлитсена, или действительно персона фон Гольдринга не вызывает у него ни малейших сомнений, – думал Фред. – Возможно, из‑за допущенной мною оплошности в разговоре о Бертгольде он теперь тоже насторожится? Не надо было сегодня заговаривать о необходимости поездки в Россию… Впрочем, чрезмерная осторожность тоже будет подозрительна. Ничем нельзя отличаться от бывшего фон Гольдринга. Я должен держаться с тем же апломбом, действовать решительно, независимо. На таких, как Шлитсен, это особенно действует. А именно его и надо остерегаться…» Ничто не выдавало волнения Фреда. Выражение лица быстро менялось в зависимости от темы, которой касался разговор, поза была естественна, руки спокойно лежали на ручках кресла. – Я вижу, вы все же задумались над моим предложением, – нарушил коротенькую паузу Нунке.
Популярное: Личность ребенка как объект и субъект в образовательной технологии: В настоящее время в России идет становление новой системы образования, ориентированного на вхождение... Генезис конфликтологии как науки в древней Греции: Для уяснения предыстории конфликтологии существенное значение имеет обращение к античной... Почему стероиды повышают давление?: Основных причин три... ©2015-2024 megaobuchalka.ru Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. (249)
|
Почему 1285321 студент выбрали МегаОбучалку... Система поиска информации Мобильная версия сайта Удобная навигация Нет шокирующей рекламы |