Террариум возле Фигераса 8 страница

– Я ни разу не слышал, – удивился Нунке.

– При вас она другая. Считает, раз вы начальство – Воронов не закончил фразу, на террасе их уже поджидали.

– Падре Антонио, – отрекомендовался Фреду невысокий худощавый человек в сутане, с черными бронями, низко нависшими над глазами. Он широко распахнул дверь и гостеприимно пригласил: – Заходите! Мы давно ждем вас.

– Как Иренэ? – спросил Воронов.

– Как всегда, – вздохнул падре. – К сожалению, донье Агнессе изменяет выдержка. Она потакает всем капризам дочери, и это плохо отражается на лечении: захотела – приняла лекарства, захотела –не приняла. Сегодня даже отказалась от массажа…

Падре Антонио и Воронов заговорили по‑немецки, потом перешли на испанский, и Фред вдруг смутился. А что, если патронесса не говорит по‑немецки? Как они поймут друг друга? С помощью переводчика? Это скучно и всегда создает напряженную, официальную атмосферу… Возможно, придется поздороваться, перекинуться несколькими словами, выученными в Мадриде, а потом весь вечер просидеть молча, скучая.

Смущение его усилилось, как только они перешагнули порог гостиной и Фред услышал, что его спутники обращаются к хозяйке по‑испански. Улыбнувшись, она поднялась с кресла и, медленно сделав несколько шагов навстречу гостям, остановилась посреди комнаты.

Все в этой женщине было гармонично, стройная, гибкая фигура, посадка головы, здоровый загар на молодом красивом лице.

Пока Нунке и Воронов здоровались с Агнессой, Фред успел хорошо ее разглядеть. Широкий спокойный лоб, на котором дугами изгибаются четко очерченные брови. Ровный с тупым концом нос. Крупноватые, но красивого рисунка губы, которых, верно, никогда не касалась губная помада. На подбородке, тоже тупом, мягкая ямочка. Щеки немного впалые. Это придает лицу законченность и выразительность. Особенно, когда женщина поднимает глаза, большие, черные, с синеватыми белками.

Одета Агнесса несколько причудливо. На ней блузка золотисто‑желтого цвета, плотно облегающая талию, и юбка чуть более темного тона, широченная, украшенная снизу крупными черными оборками. Туалет дополняют несколько нитей ярко‑красных кораллов. Но этот наряд к лицу Агнессе. Он оттеняет смуглую кожу, цвет глаз, вьющиеся черные волосы, небрежно закрученные на затылке в тяжелый узел.

Услышав свое имя, Фред понял, что его рекомендуют патронессе, и, сделав два шага вперед, вежливо поклонился.

 

Агнесса, смеясь, протянула руку и что‑то приветливо сказала. Что именно – Фред не понял, очевидно, просто поздоровалась. Пришлось и ему промямлить несколько слов по‑немецки. Поглядев друг другу в глаза, оба рассмеялись. Фред оглянулся, ища глазами Нунке.

– Как видите, мне придется разговаривать с хозяйкой дома при помощи мимики. Если вы нам не поможете…

– Да ведь вы знаете итальянский, и донья Агнесса тоже! Некоторое время она жила с мужем в Италии.

Услыхав слово «Италия», Агнесса радостно закивала головой.

– Как это хорошо, герр Шульц! – воскликнула она уже по‑итальянски. – Возможно, я кое‑что позабыла, но в общем…

– Я тоже, верно, многое забыл. Итак, мы с вами на равных правах: вы будете поправлять меня, а я – вас… Впрочем, я купил в Мадриде несколько словарей и надеюсь в скором времени…

– Боже, как давно я не была в Мадриде! – печально вырвалось у Агнессы.

– Вы так любите этот город?

– Там я не чувствовала себя так одиноко, хотя, правду говоря, друзей у меня было мало. Но когда за стенами твоего дома бурлит жизнь, невольно кажется, что и ты к ней причастна… А вам, герр Шульц, Мадрид понравился?

Фред стал рассказывать о своих впечатлениях от испанской столицы. Агнесса то утвердительно кивала головой, то живо возражала, мешая испанские и итальянские слова. Всякий раз, допустив ошибку, молодая женщина весело смеялась, извинялась, чтобы снова через минуту сбиться с итальянской речи на испанскую.

Это, может, и затрудняло взаимопонимание, но делало беседу веселой, непринужденной.

Вскоре к разговору Фреда и хозяйки присоединился и Воронов. Он ругал мадридский климат, а заодно и испанцев, которые выбрали для своей столицы столь неудачное место, противопоставлял Мадриду Рим, где еще в молодости прожил несколько лет, старался вовлечь в спор с Агнессой падре Антонио и Нунке.

Однако падре и начальник школы были озабочены собственным спором. О чем шла речь, Фред не понимал – они сидели в противоположном углу комнаты и разговаривали вполголоса. Но лица у обоих были недовольные, в тоне чувствовалась неприязнь.

– Уважаемая патронесса, – указал на них глазами генерал. – Эти двое опять что‑то не поделили. Еще недавно были друзьями, а теперь… Что между ними произошло?

– Просто они очень разные. Падре превыше всего ставит потребности духа и поэтому считает, что все дела в мире должна вершить наша святая церковь. А Нунке противник этого. Он утверждает, что заповеди теперь пишут не апостолы и святые, а воины… Сеньор генерал, разве так может быть? Ведь они написаны раз и навсегда. Они едины и вечны, как солнце над землей!

– Солнце тоже не вечно, милая патронесса! А написанное человеком и подавно. Не стоит ломать голову над разными теологическими тонкостями. Поэтому я предлагаю…

– Тео… логическими? Что это значит, сеньор генерал? – Лицо молодой женщины, недавно такое оживгенное, теперь стало серьезным, глаза глядели вопросительно и чуть растерянно.

– Пусть вам объясняет это ваш духовник, иначе Шульц подумает, что в этом доме угощают лишь разговорами. А я ведь обещал ему стакан хорошего вина. Если к этому вы добавите и…

– Господин Воронов, прошу вас!.. – остановил его Фред.

– Нет, нет, сеньор генерал прав. Я мигом! Простите, герр Шульц, вы сами были немного виноваты, заговорив о Мадриде…

Быстро поднявшись, Агнесса вышла из комнаты. В коридоре застучали ее каблучки, потом послышалось, как она звала:

– Пепита! Пепита!

Склонив голову набок, Воронов с явным удовольствием прислушивался к переливам ее голоса.

– Прирожденная певица! Вы только вслушайтесь: слышите, как музыкально звучит каждый слог, словно вздымается вверх, а потом спадает округлая волна. Вот вам и «вобла»! Что скажете теперь?

– Красивая и, кажется, очень милая женщина. Просто не верится, что она занимается политикой.

– Агнесса и политика? – генерал рассмеялся. Да она так же далека от нее, как самая далекая звезда от нашей грешной земли…

– Чем же тогда объяснить ее роль в школе?

– Овечка, которая, спасая своего ягненка, неосторожно выскочила из кошары и попала к волкам.

– А что, если с эзоповского языка перевести на обычный, общепринятый?

– Расскажу когда‑нибудь наедине. Сейчас не время и не место. – Воронов тяжело поднялся и прошелся по комнате.

Теперь, когда Агнесса ушла и разговор между ней, Фредом и генералом оборвался, голоса Нунке и падре стали слышнее.

– А я вам говорю, что честолюбие в сутане самый страшный вид честолюбия, – сердито доказывал Нунке. – Ведь человек светский находит развлечение в женщинах, вине, картах, увлекается спортом или охотой… Ему есть куда направить излишек своей энергии. Для особы же духовного сана…

– Нам тоже есть куда направить свою энергию и силы. Например, на дела милосердия и просветительства. К тому же припомните, следом за завоевателями всегда шли миссионеры. Они закрепляли добытое, завоеванное. И разве не естественно, не законно, если они требуют своей доли?

– Доля может быть разной.

– Эта доля должна быть достаточной для того, чтобы приумножить славу церкви и ее возможности.

– Славу церкви или славу ее служителей?

– А разве у вас, светских, не успехи полководцев прославляют армию?

– Хватит об этом! Повторяю еще раз: сейчас школа не имеет возможности удовлетворить ваши требования.

Нунке поднялся и открыл дверь на веранду. Солнце уже склонялось к горизонту. Из сада повеяло едва ощутимой прохладой. Сильнее запахли цветы, раскрывая свернувшиеся за день лепестки.

– Может быть, спустимся в сад? – предложил падре. – Наш гость еще не знает, какой прекрасный вид открывается из беседки.

– Вы идите, а меня воротит от всех этих пейзажей. – Воронов уселся в соломенное кресло на веранде. – Намозолили они мне глаза за всю жизнь. Все эти ваши ландшафты я бы променял на вывеску первой попавшейся корчмы в самом грязном закоулке города.

Нунке вздохнул.

– Я тоже лучше посижу. Моему сердцу милы лишь типично немецкие пейзажи.

Фред и падре спустились в сад. Он был небольшой, немного запущенный. Но повсюду множество цветов, у дома – садовых, дальше в траве – диких.

– Это единственная радость нашей маленькой больной, – пояснил падре.

– А что с девочкой?

– Вряд ли когда‑нибудь она встанет на ноги, – печально покачал головой падре, не вдаваясь в дальнейшие объяснения.

Вообще разговор не клеился. На вопросы Фреда падре отвечал коротко и невнимательно, видно было, что у него из головы не выходит спор с Нунке.

Когда они вернулись с прогулки, на веранде уже никого не было, а в комнате гостей ждал сервированный к ужину стол. Вокруг него суетилась старенькая служанка, расставляя блюда, и медленно похаживала Агнесса, что‑то передвигая и переставляя.

– А почему вы меня не познакомите с нашим гостем? – прозвучал сбоку нетерпеливый детский голос.

Только теперь Фред заметил, что чуть в стороне, в уютном уголке, отгороженном вьющимися комнатными цветами и небольшим экраном, в специальном медицинском кресле‑коляске сидит девочка. Несмотря на летний вечер, ее светло‑серое, украшенное тонкими кружевами платье было застегнуто до самого горла, а ноги плотно укутаны клетчатым пледом, край которого нервно теребили длинные детские пальчики. Нетерпение оживило ее до прозрачности бледное личико, обрамленное пушистыми белокурыми волосами. Не заплетенные в косы, а только перевязанные лентой, они длинными прядями ниспадали на грудь. Глаза девочки, такие же большие, как у матери, но более светлые, смотрели требовательно, даже чуть сердито.

– Если никто не догадался нас познакомить, давайте сделаем это сами, – серьезно предложил Фред, подходя к больной. – Как хорошо, что и вы говорите по‑итальянски! Вас зовут Иренэ?

– Угу! Только не пожимайте мне руку так крепко, как дедушка Воронов, а то я и с вами начну ссориться.

– О, этого мне бы хотелось меньше всего!

– Почему?

– Потому что у меня нет здесь друзей.

– Вы думаете, что я… что мы… – девочка смутилась и исподлобья недоверчиво взглянула на Фреда.

– Мне хочется на это надеяться…

Иренэ откинулась на подушку, закрыла глаза, но через минуту окинула Фреда благодарным, сияющим взглядом.

– Тогда говорите мне «ты», а я буду называть вас просто Фред.

– С большим удовольствием…

– Ну… а где же ваше «ты»?

– Это не так‑то легко сразу, – рассмеялся Фред, опускаясь на маленькую скамеечку рядом с девочкой. – Прежде всего скажи: ты тоже была в Италии?

– Да! Но мы уехали оттуда, когда я была совсем маленькой…

– Откуда же ты знаешь язык?

Иренэ немного наклонилась вперед, подав Фреду знак сделать то же самое.

– Это страшная тайна, я о ней никому не говорила… Только вам скажу. Вы обещаете, что никому, ни единой душе?.. – прошептала девочка, наклоняясь еще ниже. – Осенью я поеду на богомолье в Ватикан, вот как!

– И только ради этого ты учила язык?

– Конечно! Как же я стану разговаривать с папой, если не по‑итальянски! Латыни я ведь совсем не знаю.

– Иренэ, о чем ты там шепчешься с Фредом? Я сейчас покажу тебе, как заводить от меня секреты! ^__ шутя крикнул Воронов с другого конца комнаты.

– Вот сейчас он подойдет, и я не спрошу вас о самом главном! – еще быстрее зашептала Иренэ. – Если папа хорошенечко помолится обо мне, как вы думаете, я смогу ходить?

Фред осторожно положил руку на пальчики девочки и почувствовал, как они дрожат от волнения. Верно, нздрагивали и губы, потому что Иренэ прикусила их зубками.

– Ну, почему же вы не отвечаете? – требовательно и нетерпеливо спросила она, внимательно всматриваясь в лицо своего нового друга, словно хотела прочитать его мысли.

«Солгать, поддержать наивную веру в выздоровление? Ведь самовнушение иногда действует лучше всяких лекарств… Но тогда девочка будет уповать только на святейшего папу и его молитвы, – колебался Фред – Сказать «нет» – значит отнять у нее ту горячую надежду, которой она сейчас живет?»

– Я верю, поездка в Италию тебе поможет, – заявил Фред убежденно. – Но ты знаешь, ведь бог помогает только тем, кто сам приложит силы, чтобы достичь цели. Сама рассуди: как он может потакать лентяям? Один сидит, пальцем не шевельнет, чтобы добитъся своего, только уповает на небо: смилуйся‑де, дорогой боженька, помоги! А другой – ищет, борется, бьется, готов все сделать и все вытерпеть. Кому, потвоему, надо помочь раньше?

– Второму!

– Вот видишь! Так и с тобой…

Иренэ притихла, пораженная новым толкованием небесного милосердия. Губы ее плотно сжались, в уголках рта залегли горькие складочки. Личико девочки сразу как бы постарело.

– Почему у нас нахмурены брови? – к коляске подошел Воронов и тяжело плюхнулся в ближайшее кресло. – Фред, вы плохо развлекаете вашу юную даму! И за это вам придется платить штраф Иренэ, что мы для него придумаем? Погоди, нашел! Давай поставим живые шарады, например, такая фраза… Дай ушко! Ладно? Так вот, Фреда мы заставим сыграть роль Дон Кихота, а я буду Санчо Панса.

– А Нунке пусть изобразит Россинанта! – воскликнула Иренэ с вызовом.

Генерал хмыкнул.

– Знаешь, оставь его в покое! Вряд ли он согласится напялить на себя шкуру коня, даже аллегорически.

– Я так хочу! Герр Нунке, идите сюда! – позвала Иренэ.

Нунке, который в другом конце комнаты разговаривал с падре Антонио, недовольно поморщился.

– Одну минуточку… – бросил он небрежно.

– Иренэ, не мешай взрослым! У них важные дела. – Агнесса подошла к дочке и положила ей руку на лоб. – У тебя головка горячая, тебе пора в кровать, обеспокоенно сказала она.

– А у меня тоже важное дело! – девочка сердито дернула головой, освобождаясь от материнской руки. – Я хочу, чтобы он подошел сейчас же! Падре Антонио, и вы идите сюда!

Пожав плечами, Нунке подошел к Иренэ.

– Ты, как всегда, капризничаешь, – проговорил он холодно. – Хорошо воспитанные девочки так себя не ведут

– Простите ее, она сегодня с утра нервничает, – вступилась за дочку Агнесса.

– Это он должен просить у меня прощения!

– Нельзя говорить «он» о человеке, который находится здесь же, – вмешался падре – Одиннадцатилетней девочке пора бы это знать.

 

– А обманывать можно? – голос Иренэ звенел от гнева. – Так поступать, как он поступил, можно?

– Может быть, ты объяснишь, в чем дело? – не скрывая раздражения, спросил Нунке.

– Вот тебе и на! – развел руками Воронов. – Речь шла о шарадах, а обернулось..

– Какие еще шарады и при чем здесь я? Может быть, хоть вы, Фред, объясните?

– Думаю, что уже не стоит.

– Стоит! Стоит! Стоит! – Иренэ застучала кулачками по подлокотникам коляски. – В нашей шараде вы должны сыграть роль коня Россинанта!

– Что за нелепость!

– Только кто же пустит ему пулю в лоб? – Иренэ подалась вперед, на ее бледных щечках заиграл румянец, глаза заблестели.

– В конце концов всему есть предел! Донья Агнесса, я попросил бы вас вмешаться!

– Иренэ, умоляю тебя, успокойся! И сейчас же, сию минуту попроси у герра Нунке прощения.

– За то, что он застрелил Россинанта? А потом еще обманул меня, сказав, что его опоили?

– А‑а, вон по какому поводу эта истерика! Да, я убил клячу, которую ты окрестила таким поэтическим именем. И считаю, что поступил правильно.

Глаза девочки изумленно расширились.

– Правильно? – прошептала она – Да чем же он вам мешал?

– Тем, что не приносил пользы. Старые и слабые не нужны на земле, они только мешают остальным, злобно отрубил Нунке, делая ударение на слове «слабые».

Фред увидел, как побледнела Агнесса – даже губы стали белыми. Воронов засопел и сжал кулаки. Иренэ отшатнулась, словно от удара. Падре Антонио забежал за коляску и схватился за ее спинку.

– Я отвезу Иренэ в ее комнату, – глухо сказал он, –­ ей нехорошо…

Но девочка снова выпрямилась. Теперь она выглядела более спокойной.

– Почему же вы не застрелите и меня? Я тоже слабая! – звонко прозвучало в комнате.

Нунке было смутился, но тотчас овладел собой

– Кажется, сейчас мы говорили о лошади, а не о тебе, –­­ сказал он с недоброй улыбкой, снова нажимая на слове «сейчас».

Девочка с минуту глядела на Нунке, жалобно улыбаясь, потом подбородок ее мелко задрожал, она вскрикнула и закрыла личико руками.

– Мама, увези меня отсюда… Скорее увези меня отсюда… –­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­ захлебываясь слезами, прошептала она.

Отстранив падре Антонио, Агнесса взялась за коляску и покатила ее. Фред забежал вперед и распахнул дверь.

–­­ Может, вам помочь? –­­ спросил он взволнованно.

Молодая женщина на миг остановилась и подняла опущенные глаза. ­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­Невольно он схватил Агнессу за руку и крепко пожал ее.

– Мне так неприятно, поверьте, так неприятно… Я хотел бы быть вам полезен… и передайте завтра Иренэ…

Он не закончил фразу – коляска покатилась дальше.

– Уведите его! – бросила через плечо Агнесса.

Прикрыв дверь, Фред повернулся лицом к присутствующим. Их словно буря разметала по разным углам. Воронов стоял у окна, всматриваясь в темноту вечернего неба, падре прохаживался вдоль стены, заученным движением пальцев перебирая четки, Нунке развалился в кресле, вытянув ноги.

«Подойти и дать ему пощечину?» Мысль эта была настолько соблазнительна, что у Фреда даже руки зачесались. Сдерживая бешенство, он подошел к Нунке.

– Мы находимся в частном доме, поэтому я разговариваю с вами не как подчиненный с начальником, а как офицер с офицером, – прищурившись, сказал Фред. – Вы били лежачего. Более того – ребенка! Это мерзко! Запомните, в моем присутствии это больше не повторится!

– Вы сошли с ума! Вы все сегодня сошли с ума! – Нунке вскочил.

Воронов быстро отвернулся от окна и шагнул вперед. Падре, оставив четки в покое, застыл на месте.

– И в моем тоже! – раздельно произнес Воронов. – То, что вы сделали, хуже убийства.

– Генерал Воронов! Вы понимаете, что одного моего слова достаточно, чтобы вы… – Нунке сделал красноречивое движение коленом. – Отвечайте, вы поняли меня?

– Я… я… – Воронов под взглядом Нунке сразу сник. – Возможно, я сгоряча… Но согласитесь, что и вы… Э, да что там говорить! Что я могу сделать? Подонок, старая галоша! – и, безнадежно махнув рукой, генерал пошел к двери.

 

 

Поединок

 

– Послушайте, Сомов! Какого черта вас тогда прислали?

– Меня не спрашивали, хочу я попасть сюда или нет. Так же, впрочем, как и вас наверняка не спросили, нравится вам моя компания или не нравится.

– Предупреждаю: я здесь начальник группы! Понимаете? И если я приказываю…

– Плевал я на ваши приказы!

– Что‑о?

Протопопов вскочил так стремительно, будто внутри у него выпрямилась туго скрученная пружина. Кулаками, крепко сжимавшими костяшки домино, он оперся о стол, подавшись вперед всей своей приземистой крепкой фигурой. Маленькие черные глазки, глубоко сидящие под широким выпуклым лбом, впились в новичка, желваки на скулах выпятились и стали перекатываться под кожей, словно Протопопов силился разгрызть два больших ореха. Его противник спокойно курил сигарету и, чуть улыбаясь, посматривал на него.

Три партнера Протопопова с интересом глядели на того, кто помешал им играть, а теперь так дерзко себя ведет. Да еще с кем? С бывшим заместителем начальника разведки одной из власовских дивизий, который и здесь сумел стать главарем! Его бешеный нрав был хорошо известен многим. Даже высшие чины держались теперь перед ним ниже травы, тише воды. Куда уж этому желторотому, бывшему лейтенанту гренадерского полка гитлеровской армии…

– Да знаешь ли ты…

– Прошу не тыкать! Мы с вами вместе свиней не пасли!

Сомов говорил спокойно‑небрежным тоном. Он отлично понимал: Протопопов совершил ошибку, начав разговор в присутствии партнеров и тем самым поставив на карту свой авторитет руководителя. Значит, надо вести себя так, чтобы как можно сильнее пошатнуть этот авторитет. От произведенного сейчас впечатления зависит многое…

Нарочно не глядя на Протопопова, Сомов веселым взглядом окинул присутствующих, но краем ока заметил, как тот, побледнев и прикусив губу, оторвался от стола и медленно, слегка раскачиваясь, стал приближаться к нему.

Сокрушенно покачав головой и пожав плечами, Сомов швырнул в угол рюкзак и тоже поднялся.

Теперь соперников уже не разделял стол – они стояли лицом к лицу. Точнее, стоял Сомов, а Протопопов, все так же раскачиваясь и слегка шаркая подошвами, приближался.

Сейчас всего каких‑нибудь пять шагов отделяли их друг от друга. Присутствующие удивленно переглянулись. Почему этот юноша не становится в боевую позицию? Думает, Протопопов шутит? Но ведь всем ясно, что он идет на таран!

И действительно, сделав еще два медленных шага, Протопопов пригнул голову и, словно бык, ринулся вперед.

Все, что произошло вслед за тем, присутствующие осознали только спустя минуту – так короток был этот бой и так неожидан его результат. Они успели заметить только отдельные кадры: Сомов, чуть подавшийся в сторону… ладонь руки, ребром падающая на шею их начальника пониже затылка… тело его, неуклюже распластавшееся на полу.

Протопопов рухнул как подкошенный, даже не вскрикнув. Все еще ждали продолжения боя. Казалось, сейчас начальник вскочит и вцепится в противника. Потом стало жутко и страшно – так неподвижно было его тело. Партнеры опустились на колени и перевернули Протопопова на спину. Падая, он разбил нос, и кровь теперь заливала все его лицо.

– Доктора! – крикнул кто‑то.

– Не стоит, – спокойно раскуривая сигарету, остановил Сомов. – От такого удара не умирают. Плесните на него водой, через пять минут очнется…

И впрямь через несколько минут Протопопов открыл глаза, очумелым взглядом обвел присутствэвощих. Увидав Сомова, рванулся, чтобы подняться, но руки тотчас подломились в локтях, голова откинулась назад и глухо стукнулась о мокрый пол.

– Положите его на диван и подложите что‑нибудь под голову! – спокойно приказал Сомов, и недавние партнеры Протопопова молча подчинились властным интонациям, прозвучавшим в его голосе.

Подойдя к столу, Сомов, словно невзначай, опустился на стул, на котором перед стычкой сидел начальник группы.

– Так вы, оказывается, мастер драться! – не скрывая восторга, прошептал белокурый юноша с погонами старшего лейтенанта на довольно потрепанном мундире.

– Приходилось! – небрежно бросил Сомов.

Протопопов снова открыл глаза и часто‑часто заморгал, словно стараясь разорвать тонкую пелену, мешавшую видеть. Но вот взгляд его остановился на Сомове. Пристальный, полный ненависти. Заметив, что Протопопов старается сесть, присутствующие затаили дыхание. Не может быть, чтобы начальник примирился с поражением, не требуя немедленного реванша! Напрасно Сомов так равнодушно перебирает косточки домино, выкладывая какой‑то сложный узор.

Но, ко всеобщему удивлению, Протопопов не спешил расквитаться.

– Пошли ко мне! – неожиданно приказал он двоим из группы – майору и капитану.

Все трое вышли.

Молоденький лейтенант придвинулся к Сомову. Ему не терпелось удовлетворить любопытство и поближе познакомиться с новичком, который держится так независимо, нет, просто дерзко.

 

– Здорово у вас получилось! – рубанул он ладонью воздух. – Только теперь берегитесь – такого наш Протопопов не простит. Он отца родного убьет, если тот станет поперек дороги.

– А я не из пугливых.

– Еще бы! Так обработать! Только вот не пойму: вы нарочно дразнили его или действительно хотите вернуться в Россию?

– Может быть, раньше познакомимся?

– Охотно! Домантович, Михаил Данилович.

Сомов назвал себя.

– Вас интересует, действительно ли я решил вернуться? Обязательно!

– Ну и ну! Это все равно, что самому полезть в петлю! Проще сделать это здесь. Меньше хлопот и моментальный эффект!

– А я собираюсь еще пожить!

– Не пойму, честное слово, не пойму! Полное отсутствие всякой логики! Хотите пожить, а сознательно нарываетесь на опасность. Зачем?

– Там у меня жена, родители, а тут – никого!

– Да вы им и предсмертного поцелуя не пошлете. Вас расстреляют в первый же день по приезде в Россию. Служба в немецкой армии – и с этим вы хотите вернуться домой?

– Но ведь это служба по принуждению! Меня, полурусского‑полунемца, гитлеровцы силой взяли из лагеря военнопленных, чтобы напялить мундир солдата немецкой армии. И воевал я преимущественно на Западном фронте…

– Думаете, вам поверят? Не поверят, а проверять не станут. Если уж своих людей, вернувшихся из плена, посылают в лагеря… – Домантович безнадежно махнул рукой и через минуту добавил: – Эх, что там ни говори, нам с вами возврата нет!

– А я рассчитываю на психологический момент, возразил Сомов. – Победа рождает у победителя великодушие. Особенно в первые часы после победы. Я не питаю иллюзий, что меня встретят с распростертыми объятиями, Я виновен, и, конечно, меня накажут. Возможно, на несколько лет лишат свободы. Я даже уверен в этом. Но все это лучше, чем всю жизнь мыкаться на чужбине.

– Почему мыкаться? Наш лагерь посещали представители различных благотворительных и иных обществ Они обещают помощь, работу…

– Святая наивность!

– То вы слишком большой оптимист, то завзятый скептик!

– Нельзя мерить одной меркой различные вещи. А тут… Мне пришлось побывать в Париже, повидать эмигрантов, бежавших из России в начале революции. Им так же, как нам сейчас, обещали поддержку и приют. А чем кончилось? Бывшие графини моют посуду в ресторанах, великие князья служат лакеями. А ведь это же «элита» дореволюционного русского общества, по крайней мере, с точки зрения правящих классов тех стран, где они обрели убежище… Ради чего же цацкаться с нами? В лучшем случае загонят куда‑либо на плантации или на шахты в Африку, например.

Сказанное Сомовым, очевидно, подействовало на Домантовича. Он впился глазами в листочек, на котором механически вычерчивал квадратики и треугольники, и рука его замерла.

– Ваша группа поголовно отказалась вернуться домой. Или есть такие, кто хочет вернуться, да боится сказать об этом?

Сомов внимательно следил за выражением лица собеседника, но тот, тряхнув головой, словно отгоняя печальные мысли, снова принялся упражняться в рисовании.

– В чужую душу не влезешь… – сказал он, помолчав минуту.

– А вы сами?

– Как говорится: рада бы душа в рай, да грехи не пускают.

– И большие грехи?

– Немалые! Перед тем как податься к Власову, я служил в харьковской полиции.

– Вон как!

– Понятно, приходилось принимать участие в различных акциях…

– Может быть, в карательных?

– Всякое бывало… Эх, что уж вспоминать! Лучше не будем об этом. Домой мне возврата нет. Вы знаете, где ваша кровать в казарме?

– Ничего не успел. Вы же видели, чем закончилась моя беседа с Протопоповым.

– Бурно, что и говорить! Пожалуй, лучше бы попридержать карты, а не раскрывать сразу, как сделали вы.

– Все равно рано или поздно этот разговор состоялся бы. По крайней мере будет теперь знать: я не из тех, кто позволяет собой помыкать.

– Все это верно, но… Впрочем, на эту тему мы еще поговорим. А сейчас пошли, я покажу вам койку. Здесь много свободных.

– Ожидается новое пополнение?

– Черт его знает! Нас здесь так содержат, что и носа из казармы не высунешь. Сами сейчас увидите.

 

Двор казармы, куда они вышли, напоминал большой каменный колодец. Его стенами служили четыре одинаковых пятиэтажных дома, составлявших единое архитектурное сооружение. С внешним миром двор соединялся лишь высокими воротами, обшитыми железом, а теперь крепко запертыми. Наглухо была закрыта и арка со стороны улицы, расположенная на северной стороне, прямо напротив ворот. В подъезд арки выхолило несколько дверей, очевидно недавно и наспех сделанных.

На асфальтированном дворе не было ни деревца, ни кустика. Лишь в центре на маленькой круглой площадке, пестрели клумбы, над которыми зонтиком раскинулся туго натянутый тент.

– Место развлечений и отдыха? – улыбнувшись, спросил Сомов.

– Парильня! – скривился Домантович. – От казармы пышет жаром, сверху припекает, сунешься сюда днем – чувствуешь себя как карась на сковородке… Вон единственное место, где можно отдохнуть душой. – Он кивнул головой в сторону подъезда.

– А что там?

– Во‑первых, и самое главное – небольшой бар. А вообще целый комбинат бытового обслуживания: лавчонка, парикмахерская, чистильщик обуви, он же сапожник.