Террариум возле Фигераса 7 страница

– Поздравляю с прибытием высокого гостя!

– Кто же он, этот гость, да еще высокий?

– Точно не скажу, но мне кажется, я где‑то его видел.

– Не спрашиваю, где и когда, потому что догадываюсь о характере встречи.

– Пустое! Дела давно минувших дней, иначе я бы сразу узнал его. Где же именно я с ним встречался? Погодите, погодите, кажется, вспомнил. Точно! Мы встретились с ним осенью 1942 года в Швейцарии, куда я сопровождал князя Гогенлое – он же Паульо для каких‑то тайных переговоров с одним влиятельным американцем, который скрывался под фамилией Балл. Обязанности одного из секретарей при тайном посланце дяди Сэма выполнял этот Думбрайт. А еще говорят, Воронов постарел, у Воронова склероз… Нет, есть еще порох в пороховницах!

– Жаль, что вы часто подмачиваете его, генерал. Это не может не отражаться на памяти.

– Ко всем чертям память! А что, если я сам мечтаю ее потерять? Чтобы забыть, кем я был и кем стал… Но ничего! Еще год и… – Воронов свистнул, махнув рукой.

– Не понимаю, – вопросительно поглядел Фред.

– Через год кончается мой десятилетний контракт. Получу пенсионное вознаграждение, уеду в Италию или Швейцарию… Выстрою домик в русском стиле, посажу сад и буду спокойно доживать век.

– Ворон мечтает о собственном гнезде в счастливой Аркадии?

– Да! Поэтому и приходится низко кланяться, даже тогда, когда хочется стукнуть кулаком по столу и во весь голос крикнуть – остолопы!.. Вот и ищу утешения на дне рюмки. А теперь принесло этого Думбрайта, провалиться бы ему, и Нунке объявил сухой закон…

– Гость, верно, отдыхает с дороги…

– Какое там! Только прибыл, тотчас заперся с Нунке и Шлитсеном в кабинете, просидели там с час. А теперь ходят, осматривают школу. Заглядывают в каждый уголок.

– У вас уже были?

– Ко мне прибудут позже всех – мои комнаты в конце правого крыла. Зашли бы как‑нибудь вечерком! Посидели бы, потолковали… Так и подмывает расспросить, что вы видали в России.

– Грустите все‑таки по родной земле?

– Раньше высмеял бы любого, задавшего мне подобный вопрос. Отряхнул бы прах с ног и трижды перекрестился. А теперь вот сосет тут и сосет! И чем ближе к смерти, тем сильнее. Ненавижу, проклинаю, а тянет…

Дверь бесшумно отворилась, и в комнату по‑хозяйски вошел высокий незнакомец, без пиджака, в одной рубашке с короткими рукавами.

– Мистер Думбрайт, которого мы все с таким нетерпением ждали, – представил Нунке.

Лицо Думбрайта было квадратным. Небольшие глаза прятались под густыми нависшими бровями, которые образовывали горизонтальную линию, отделяющую верхнюю часть лица. Нижнюю, с тяжелым двойным подбородком, пересекал широкий рот.

– Старый наш сотрудник, воспитатель русского отдела, знаток царской разведки, генерал Воронов и воспитатель, который должен его заменить, Фред Шульц, – отрекомендовал Нунке, с подчеркнутой учтивостью обращаясь к гостю.

– Я вам говорил…

Чуть шевельнув рукой, словно говоря «знаю», Думбрайт с откровенной бесцеремонностью рассматривал только что представленных воспитателей.

– Сколько лет? – спросил он Воронова.

– Семьдесят первый. Через год кончается контракт.

– Мечтаете об отдыхе? Рано! Старые дубы покрепче молодых. А если учесть ваш опыт…

– Опыт опытом, а старость старостью…

– Старость? А ну, дайте руку!

Соединив руки в крепком рукопожатии, Воронов и Думбрайт стояли друг против друга не шевелясь. Лишь по тому, как краснели их лица, можно было догадаться, что каждый вкладывает в это пожатие всю свою силу. Вот тела их еще больше напряглись, лица побагровели. У генерала оно стало багрово‑красным, присутствующие были уверены, что он сдает. Но произошло неожиданное.

– Ой! – приглушенно вскрикнул Думбрайт и едва не присел от боли.

Глаза Воронова еще возбужденно блестели, но в голосе чувствовалась растерянность.

– Простите, ради бога, простите! Мне надо было предупредить, что я этими руками когда‑то подковы сгибал, – оправдывался генерал.

На губах Думбрайта впервые появилась улыбка.

– Но ведь вы на четверть века старше меня! Отлично, просто отлично! О'кей, старина! – Думбрайт снисходительно, как старший младшего, похлопал Воронова по плечу.

– Попробуем и с вами? – повернулся Думбрайт к Фреду.

– Упаси боже! Вы мою руку просто раздавите… Вот на ринге обещаю продержаться минут десять. Вы ведь куда высшей категории… Впрочем…

Думбрайт прищурился и впился глазами в Фреда, словно ощупывал его.

– Фигура тонкая, но скроен ладно… Расчет на ловкость, молниеносность и меткость удара… Чувствуется натренированность.. – медленно изрекал он фразу за фразой.

Манера Думбрайта разговаривать была чем‑то оскорбительна для присутствующих. Он словно совершенно не замечал окружающих, а просто вслух высказывал свои мысли, бесспорность которых подчеркивал категоричностью тона, каким произносил каждое слово, – все равно, шла ли речь о вещах важных, или о мелочах.

Несколько обескураженные неожиданным поведением гостя, Нунке и Шлитсен переглянулись, словно спрашивая друг друга, как себя вести.

– Я вижу, мистер Думбрайт, вы любите спорт… – осторожно начал Нунке.

– Не то слово! Спорт для нас с вами не цель, а способ. Оружие. А оружие должно бить без промаха. Мне нравится, что ваши парни из русского отдела выносливые. Даже старик, а вот молодой… Так, говорите, бокс? А что, если на кулачки? Как Тарас Бульба с Остапом?

– Вы знаете Гоголя? – удивился Воронов.

– «А поворотись‑ка, сыну», – без всякого акцента хвастливо процитировал Думбрайт, с насмешливым превосходством посматривая на генерала.

– Не ожидал, никак не ожидал… – развел руками тот. – Откуда, каким образом?

– Я, мистер Воронов, жил в России со времен Деникина до начала последней войны. Двадцать лет! За такой срок можно изучить не только язык и литературу, а и… – Думбрайт не стал уточнять, что именно он изучал в России, но присутствующим это было ясно и так.

– Может быть, на этом закончим сегодня рабочий день и вы отдохнете? – предложил Нунке. – Простите, если, не зная ваших вкусов…

– Отдыхать я приучил себя раз в сутки – ночью, остановил его Думбрайт.

– Тогда продолжим наш осмотр?

– Напрасная трата времени! Общее впечатление о вашем заведении у меня уже сложилось.

– О, конечно, конечно!.. Лишняя деталь ничего не прибавит к картине, увиденной опытным глазом… – угодливо согласился Нунке. – Мы, немцы, много теряем из‑за склонности к чрезмерной пунктуальности. Есть грань, за которой частности перерастают в свою противоположность. К сожалению, должен сказать это о своих соотечественниках. Озабоченные деталями, они зачастую за деревом не видят леса, не способны к быстрым обобщениям. По мере сил я стараюсь избавиться от этой, так сказать, национальной черты, и мне очень приятно, мистер Думбрайт, что вы не придираетесь к мелочам, а с первого взгляда сумели…

Брови Думбрайта нетерпеливо шевельнулись и снова вытянулись в прямую линию.

– Вам неплохо было бы избавиться еще от одной национальной черты: многословия, – язвительно бросил он и повернулся лицом к Воронову и Фреду. Рад познакомиться с вами, – сказал он с деловитой сдержанностью, тем самым давая понять, что к первоначальному фамильярному тону беседы возврата быть не может. – Прежде всего, прошу всех сесть, ибо разговор будет длинным.

После небольшой паузы Думбрайт продолжил:

– Мистер Нунке не успел проинформировать вас о тех новостях, которые я привез из‑за океана, поэтому я сделаю это сам.

– Новости всегда лучше узнавать из первоисточника, – попробовал вмешаться в разговор Воронов.

Думбрайт сердито взглянул на старика, и тот сразу стушевался.

– Ваша школа не является ни испанской, ни немецкой, – раздельно произнес заокеанский гость, акцентируя каждое слово. – Прошу принять это не за констатацию факта, а за исходное положение, из которого будет проистекать все, о чем я скажу в дальнейшем. Повторяю, школа лишена какой‑либо национальной окраски… Это прекрасно! Именно это и требуется. Еще бы! Учреждение, созданное на деньги разнонациональных врагов коммунизма! Лучшей вывески не придумаешь! Как говорится, международное объединение сторонников, крестового похода против Москвы готовит свои кадры… Должен отметить прозорливость и изобретательность мистера Нунке.

Начальник школы щелкнул каблуками и склонил голову в благодарственном поклоне.

– До сих пор Соединенные Штаты в сонме тех, кто содержит школу, были представлены лишь отдельными благотворителями. Теперь дело меняется. Основные средства, необходимые для существования и процветания школы, будут поступать от нас…

Думбрайт не уточнил, от кого именно: от расширенного ли круга частных лиц или от организации, которую он представляет.

– Вы сказали, что у вас сложилось определенное представление о нашей школе. Можно узнать, какое именно? – нарушил паузу Нунке. После похвалы за прозорливость и находчивость он, очевидно, ожидал новых комплиментов. Но чаяния его не оправдались. Думбрайт обвел присутствующих тусклым взгтодом и отчеканил:

– Плохое! Понимаю, слушать это неприятно, тем не менее повторяю – плохое!

 

Чисто выбритое румяное лицо Нунке заметно побледнело. Шлитсен заерзал на стуле, Воронов невыразительно хмыкнул, Фреду, как новичку в школе, полагалось быть сдержанным, и потому на его лице отразилась лишь глубокая заинтересованность.

Думбрайт еще раз окинул взглядом всех четверых, как бы стараясь прочесть их мысли.

– Хочу вас предупредить: даже самые неприятные вещи я говорю открыто, не вуалирую сказанное, не прикрываюсь обтекаемыми фразами. Это мой стиль! И если нам выпало на долю работать вместе, давайте привыкать друг к другу.

– Чем обосновано ваше мнение? – глухо спросил Нунке.

– Вас, мистер Нунке, мне рекомендовали как одного из лучших работников немецкой разведки, так неужели вы сами…

– Вы только что сказали, что не умеете и не любите подслащать…

– А я и не собираюсь этого делать. Наоборот! Если у вас, одного из лучших разведчиков, школа в таком состоянии, значит, нам придется поработать, чтобы поднять ее до уровня современных задач.

– А именно?

– Школа плохо оборудована технически. Ваши подслушиватели старой и примитивной конструкции, электроаппаратура – времен кайзера… У вас нет ничего, что для рядового американского детектива, подчеркиваю, обычного детектива, а не профессионального разведчика, было бы новостью.

– Но мистер Думбрайт! Надо же учесть, что во время войны школа влачила жалкое существование и только теперь…

– Мы не анализируем причин, а говорим о результатах. А они отнюдь не утешительны: отсталость есть отсталость. Что бы ее ни породило. Кстати, этот упрек я бросаю не вам, а высшему руководству школы. Оно было обязано проинформировать вас обо всех новшествах. Впрочем, и это еще не такая большая беда. Теперь, когда мы объединяемся для борьбы с общим врагом, мы оборудуем вашу школу новейшей техникой… Главное не в этом. Нас не удовлетворяет само направление школы…

– Простите, но направление… мне казалось… – забормотал вконец растерявшийся Шлитсен, – кажется, именно в этом…

– Возможно, я неправильно выразился. Речь идет не о цели, а о методах, которыми можно достичь цели. Вы живете старыми представлениями о разведке и ее задачах. Вы не движетесь вперед, не ставите перед собой новых задач.

– Я и мои коллеги хотели бы получить более конкретные указания, мистер Думбрайт! – голос Нунке дрожал от скрытой обиды.

– Здесь не место беседовать на эту тему. Об этом мы поговорим наедине, немного погодя и, уверяю вас, очень подробно. Теперь я хотел бы ограничиться несколькими замечаниями, непосредственно касающимися присутствующих. Так вот, я совершенно согласен с вами, мистер Нунке, что наш общий враг, для борьбы с которым мы готовим кадры, – Советский Союз. Именно поэтому я и начал разговор в присутствии воспитателей русского отдела. Что мы должны делать сегодня в России и против России? Как вы думаете, мистер Воронов?

– Собирать агентурные данные, разведывать… – начал было генерал, но Думбрайт, нетерпеливо поморщившись, остановил его:

– Ну вот видите! Иными словами, то же, что и до войны. Нет, тысячу раз нет! – он стукнул ребром ладони по столу. – Во‑первых, что касается сугубо разведывательной работы. Здесь количество добываемой информации должно перейти в новое качество: полную осведомленность о том, что происходит по ту сторону красной границы. На этом чы остановимся в следующий раз, а сейчас я хочу говорить о той новой работе, которую мы обязаны и будем вести. Трудную, куда более трудную и менее заметную, но больше всего необходимую сегодня, – я говорю об идеологическом наступлении на коммунизм! Да, да, именно о наступлении. Развернутым фронтом. Во всеоружии форм, способов, методов, которым трудно будет противостоять, ибо они начнут действовать как коррозия, незаметно разъедающая металл.

Квадратное лицо Думбрайта покраснело. Взгляд стал острым – казалось, что из зрачков вот‑вот выскочат два тонких буравчика.

Фред, чтобы не выдать своего состояния, опустил веки. Краешком глаза он заметил, как подались вперед Нунке и Шлитсен. Воронов, сидевший рядом, громко перевел дыхание.

Довольный впечатлением, произведенным на присутствующих, Думбрайт чуть заметно улыбнулся.

– Я вижу, вы меня поняли, – продолжал он, выдержав маленькую паузу, которая должна была подчеркнуть значительность сказанного. – Да, основное теперь, после войны, – дискредитация самой идеи коммунизма. Самой идеи! Здесь надо учитывать все: начиная от философских идей, преподнесенных как новейшее достижение идеалистической человеческой мысли, и кончая антисоветским анекдотом. Вооруженная борьба закончилась, начинаем войну психологическую.

– С Россией? – спросил Воронов.

– С коммунизмом, – отчеканивая слова, ответил Думбрайт. – С мировым коммунизмом. Ибо после войны он вырос в мировую систему и стал угрозой для всего мира… Над Россией сияет ореол спасителя человечества от фашизма. Этот ореол мы должны развеять. Надеюсь, не требуется объяснять зачем?

– Но роль России в войне… – робко заметил Воронов. – История…

– Ее уроки тем и отличаются, что человечество быстро их забывает, сказал один мыслитель. Не помню кто, но сказано очень метко. У человечества действительно короткая память. А нам это очень на руку. Мы заплатим немецким генералам десятки, сотни, тысячи долларов, и они создадут нам мемуары по истории второй мировой войны в нужном нам аспекте. Докажут, что не на Востоке, а в Африке, в Италии и на Тихом океане ковалась победа, апофеозом которой стало открытие второго фронта.

– А как скрыть тот факт, что основные силы немецкой армии были прикованы к Восточному фронту? – поинтересовался Фред.

– Мы должны доказать противоположное. В мемуарах, да еще военных, события всегда ограничены отдельным участком. Надо выбрать такие события и таких авторов.

– Я мог бы посоветовать несколько кандидатур, – вмешался Нунке.

– Буду весьма признателен. Тем более, что нас интересуют воспоминания именно немецких генералов, их трактовка событий. Через несколько дней я лечу в Западную Германию, подготовьте список кандидатур.

– Будет сделано.

– Надеюсь, вы понимаете: только что сказанное не имеет прямого касательства к вашей школе. И если я упомянул об этом, то лишь для того, чтобы стал ясен масштаб наступления, которое мы собираемся предпринять против русских. Ваша же работа касается непосредственно Советского Союза. Россия лежит в развалинах. По подсчетам наших экономистов, русским надо пятьдесят лет, чтобы восстановить населенные пункты, промышленность, сельское хозяйство да и вообще всю экономику в целом.

– Английские экономисты называют меньший срок – тридцать лет, – напомнил Шлитсен.

– Тридцать, пятьдесят.. оба этих срока нас не устраивают. Надо, чтобы русские потратили на восстановление хозяйства в три раза больше времени! Думбрайт стукнул кулаком по столу. – Тут я вплотную перехожу к нашей с вами миссии: помешать русским должны мы. Не только методами диверсий это малоэффективно, не только методами вредительства – вредителей быстро ловят. Нет, не этим! Среди всех народностей, входящих в Советский Союз, измученных войной и нехватками, надо посеять неверие в возможность построения коммунизма не только в ближайшее время, а вообще. Какими путями? Их много. Арсенал этого опасного для русских оружия неисчерпаем. Тут все зависит от нашей с вами изобретательности. Ревизия их веры – марксизма‑ленинизма вот первое, о чем надо говорить. Надо взять на вооружение все течения новейшей философии, отфильтровать их, отобрав на первый взгляд самые невинные, и, прикрываясь щитом материалистической диалектики, которая утверждает, что все находится в движении, все меняется, в зависимости от среды и обстоятельств, стараться протащить враждебные марксизму идеи. Могучим оружием может стать и дезинформация. Величайшие человеческие мысли в области физики, биологии, техники и других наук можно преподнести под соусом идеализма и еще какого‑либо «изма»! Пока разберутся, пока опомнятся, время будет идти и лить воду на нашу мельницу.

– Думаю, что такая деятельность не по плечу рядовому агенту, – с сомнением покачал головой Шлитсен.

– Эту работу мы поручим отборным кадрам. Научным работникам, специалистам своего дела. Не обязательно, чтобы они сосредоточивались в одном каком-либо центре, пусть каждый работает в своей области, но всех таких людей мы должны взять на учет, чтобы в случае необходимости можно было воспользоваться их эрудицией. У себя на родине мы уже предпринимаем кое‑что в этом направлении. Надо и вам здесь знать, на кого и в чем можно положиться.

– Придется восстановить кое‑какие связи среди мадридского общества, – задумчиво проговорил Нунке.

– Непременно! На это вам будут выделены специальные ассигнования… Впрочем, все это высокие материи, перейду к примерам более простым. Человеческая натура такова, что в беде всегда ищет какую‑нибудь отдушину: одни цепляются за религию, другие заливают горе вином, третьи ищут забытья в разгуле. Есть люди, горячо берущиеся за работу, считая ее лучшим лекарством. Русским сейчас приходится туго. Вдова, потерявшая на фронте мужа… молодая девушка, которую бросил любимый… парень, сразу не нашедший себе места в жизни… – натолкните их на мысль, что они должны уповать на бога, завлеките их в секту, а если таковой не имеется, организуйте сами!.. Славяне любят попеть за рюмкой водки. Напомните им, как отлично они варили самогон во время гражданской войны. Пьяному море по колено, говорят русские. Создайте такое море, и пьяный побредет туда, куда нам нужно. Русские, украинцы, белорусы склонны к юмору. Поможем им! Вооружим любителей острого словца анекдотами, высмеивающими их настоящее и будущее. Меткий анекдот распространяется с молниеносной быстротой, иногда даже людьми, беззаветно преданными советской власти. У русских есть неплохая поговорка: «Для красного словца не пожалею и отца». Не улыбайтесь, мистер Шлитсен! Вам, немцам, это трудно понять, ибо от ваших отечественных острот всегда несет казармой. Они могут рассмешить разве только кухарок. А между тем анекдот это великая сила. Мимо одного проскользнет незаметно, а у другого оставит в сознании тонкий налет, когорый послужит своеобразным катализатором для всего антисоветского.

У Фреда застучало в висках. Ему показалось, будто он захлебывается в каком‑то липком, вонючем потоке.

«Ничего, последним посмеюсь я, – успокаивал он себя. – Хотел бы я взглянуть на твою рожу, когда ты услышишь наилучший из анекдотов: перед кем ты сегодня раскрываешь свои карты!»

– Вы знаете, – продолжал Думбрайт, – надежда каждой нации – ее молодежь! Мы обязаны сделать так, чтобы эта надежда обманула большевиков. Молодежь склонна увлекаться, и это надо помнить, подбирая ключи к ее умам. Отравляйте душу молодежи неверием в смысл жизни, пробуждайте интерес к сексуальным проблемам, заманивайте такими приманками свободного мира, как модные танцы, красивые тряпки, специального характера пластинки, стихи, песни… Дети всегда найдут, в чем упрекнуть родителей. Воспользуйтесь этим! Поссорьте молодых со старшим поколением… Я бы мог перечислять и перечислять способы, к которым можно прибегнуть в каждом отдельном случае, но цель моей сегодняшней беседы не в этом. Я хочу доказать одно: мы должны быть такими изобретательными в способах психологической войны с коммунизмом, чтобы коммунистическая пропаганда не поспевала за нами! Теперь понятно, почему я считаю вашу школу отсталой? – обращаясь ко всем, закончил свою речь Думбрайт.

Минуту царило молчание. Уже зная манеру заокеанского инспектора перебивать собеседника, никто не решался заговорить первым.

– Я хотел бы услышать ваше мнение, – нетерпеливо напомнил Думбрайт.

– Грандиозно! – с преувеличенным восторгом воскликнул Шлитсен. – Масштабность задуманного лично меня просто поразила. Конечно, мы и раньше делали кое‑что в этом направлении…

– Кустарщина! Теперь я понимаю, настоящая кустарщина! – покачал головой Воронов.

– Рад, что вы это поняли. От вас, как от одного из работников русского отдела, будет многое зависеть. Но ваш отдел очень мал. Его надо расширить, и как можно скорее.

– Я уже докладывал вам, мистер Думбрайт, о том поручении, которое должен выполнить Фред, – поспешно напомнил Нунке. – Это даст возможность…

– Вы имеете в виду группу бывших офицеров армии Власова? Замечательное пополнение! Фред, это задание вы должны выполнить во что бы то ни стало! Понятно?

– Так точно!

– Когда вы должны выехать?

– Послезавтра утром. К поездке все готово, – отрапортовал Шлитсен.

– Не откладывайте ни на один день. Вы и так потеряли много времени. Как ни хорошо спрятаны власовцы, а советское командование может вас опередить. Есть основания предполагать, что оно уже заслало туда своего агента. Вы предупредили об этом мистера Фреда?

– Да, герр Шлигсен меня об этом проинформировал.

– Надеюсь, вы понимаете, какая нужна осторожность, чтобы вывезти эту группу?

– Конечно!

– Тогда желаю успеха. Что же касается бокса, то мы с вами обязательно подеремся. Времени у нас будет предостаточно, ибо, вернувшись из Германии, я засяду здесь надолго. Ведь официально я консультант компании «Армстронг», контролирующей производство и экспорт пробкового дерева, а его, говорят, здесь уйма… А теперь ужинать – я голоден как церковная крыса. Так, кажется, говорят в России?

– Беден как церковная крыса, а голоден – как собака, – поправил Фред.

 

– Мистер Думбрайт, разрешите задать вопрос? – неожиданно заговорил Воронов.

– Пожалуйста.

– Вы меня не помните? Вам не приходилось меня видеть?

– Где?

– Ну, скажем, в Швейцарии, осенью 1942 года…

– Погодите, погодите… вы были с князем, не будем уточнять имени!

– А вы сопровождали очень важную особу, скрывавшуюся под фамилией Балл…

– Вы знали, кто он был в действительности? Только «да» или «нет». Опять‑таки не будем раскрывать инкогнито.

– Догадывался!

– О, если бы те переговоры закончились успешно, у карты мира был бы иной вид! – с искренним огорчением вырвалось у Думбрайта. – Русские сорвали наши планы.

– У нас у всех было очень туманное представление о цели переговоров, питались одними догадками, – признался Воронов.

– Еще бы! Ведь речь шла не больше и не меньше, как о сепаратном мире. Антигитлеровская оппозиция жаждала развязать себе руки для борьбы на Восточном фронте… Жаль, сорвалось!..

Думбрайт в сопровождении Нунке и Шлитсена направился было к двери, даже не попрощавшись, но тотчас остановился.

– Забыл предупредить, мистер Шульц, мы еще встретимся с вами в Германии до моего возвращения сюда.

– Простите, я не понял: это будет частная встреча или…

– Возможно, я кое в чем смогу вам помочь.

– Не знаю, как сложатся обстоятельства. Может статься, что выйти за пределы лагеря будет трудно.

– Пусть это вас не волнует. Я найду возможность поддерживать с вами связь.

– Буду очень рад.

«Вот тебе и новое осложнение!»

Нет, никак не радовала Фреда предстоящая встреча с Думбрайтом в Германии.

 

 

В клетке без решеток

 

– Пошли напрямик! – предложил Нунке и, сойдя с асфальтированной дороги, шагнул на едва заметную тропинку, которая, извиваясь среди кустов, вела к двухэтажной, одиноко стоящей на самой вершине холма вилле.

Впервые после поездки в Мадрид Фред вышел за ворота школы. Они захлопнулись так беззвучно и плотно, что, казалось, скрытый тайный мир остался в каком‑то ином временном измерении. Непреодолимая жажда свободы охватила Фреда.

«Метнуться сейчас в сторону, и пусть лучше пуля в спину… Единственный, до краев насыщенный миг свободы, который у меня не отберут, не смогут отобрать! Но что это даст? Нет, не тебе, ибо для тебя это может быть и выход – иногда такое мгновенье стоит всей жизни… Но что это даст другим? Тем людям, братство с которыми ты ощущаешь каждой клеточкой своего тела? Ведь это же на их счастье, на их жизнь замахнулся Думбрайт, против них готовится заговор… Может быть, сама судьба привела меня сюда, чтобы разрушить планы этого сборища хищников? Я еще не представляю, что смогу сделать и каким образом, но я добьюсь своего или сложу голову. Что‑что, а умереть я всегда успею…»

– Почему вы в таком миноре, Фред? – окликнул его Воронов, который шел позади. – Поверьте моему опыту, в дамское общество всегда надо являться с веселой физиономией. Печальную они прощают одним только влюбленным.

– В дамское общество? Но ведь речь шла только о патронессе! Да и ту, вероятно, дамой не назовешь!.. Я встречался с этой разновидностью сушеных вобл, которые так любят всплывать на поверхность всяческих приютов и благотворительных обществ, чтобы покрасоваться хотя бы там! Но чтобы женщина стала патронессой такой школы, как наша, простите, о таком я еще не слыхал! С кем же я должен познакомиться еще, кроме нее? С какой дамой или дамами?

Воронов громко расхохотался.

– Коли уже вы ударились в рыбью терминологию, то наша патронесса скорее напоминает прехорошенькую золотую рыбку. С таким, знаете ли, длинным хвостиком‑веером. Что касается второй дамы… – Голос Воронова сразу стал серьезным и неожиданно теплым. – О второй я вам ничего не скажу.. Она не от мира сего, так что и описать ее я не смогу.

– Иренэ – слабость генерала, – иронически заметил Нунке. – Как и у всех его соотечественников, у Воронова болезненная тяга ко всем убогеньким и калекам. У славян это происходит вследствие комплекса собственной расовой неполноценности, таким образом, теория…

– Оставьте, Нунке! – резко прервал его генерал. Последнее слово о полноценности и неполноценности рас сказала война. Вверх тормашками полетели и ваши теории, и… Впрочем, не будем об этом. Есть вещи, в которые лучше не углубляться. Таким вот, как я. Как мы с вами.. Что же касается Иренэ, то просто неблагородно относиться к бедной больной девочке так, как относитесь вы. Именно неблагородно…

– Я бы попросил вас не ставить знак равенства между нами обоими. Надеюсь, не надо пояснять, почему именно? – Остановившись, Нунке повернулся лицом к Воронову и смерил его презрительным взглядом. – И еще попросил бы запомнить: для вас я не Нунке, а герр Нунке!

Генерал сердито засопел. Даже в полутьме было видно, как краснеет его лицо. Казалось, вот‑вот с губ старика сорвется дерзкий ответ. Но привычка безоговорочно подчиняться начальству взяла верх.

– Так точно, герр начальник школы… – буркнул Воронов. – Запомню.

В последнем слове Фреду послышалась не то ирония, не то угроза. Он пытливо взглянул на генерала, но тот быстро опустил веки и наклонил голову, пряча лицо не столько от Фреда, сколько от Нунке. Шеф, очевидно, ничего не заметил. Не скрывая довольной улыбки от только что одержанной в словесной перепалке победы, он повернулся к своим спутникам спиной и снова зашагал по тропочке. Фреду и Воронову оставалось следовать за ним.

Некоторое время шли молча. Нунке шагал легко и широко, хотя тропинка становилась все круче, но генерал стал отставать. У себя за спиной Фред слышал его тяжелое дыхание, порой проклятья, когда ветки кустарника били по коленям или когда из‑под ног скатывались мелкие острые камешки, которыми усыпана была вся тропинка. Фред невольно замедлил шаг, чтобы дать возможность старику отдышаться.

– А шеф не очень считается с вашим возрастом и моим неумением взбираться на такую крутизну. Может, передохнем?

– Уже не стоит.

Действительно, минут через пять тропинка круто свернула, выскочив на небольшое плато, и вилла, во время подъема исчезнувшая было из поля зрения, теперь словно выросла из‑под земли. Нунке поджидал своих спутников, стоя у живой изгороди из подстриженных кустов, окружавшей сад и дом.

– Хочу вас предупредить, Фред: Агнесса Мененлос – наша покровительница, но во внутренние дела школы она не вмешивается. Поэтому и в разговоре не надо их касаться.

– Я сам чрезвычайно мало осведомлен.

– Это я на будущее. Время от времени вам придется посещать донью Агнессу, как делаем это мы с Вороновым; ведь здесь нет иного общества.

– Если так заведено… – вздохнул Фред.

– Напрасно вы поморщились, – живо воскликнул Воронов. – Посещение «холма», так мы называем виллу, вносит разнообразие в нашу жизнь. Днем скучать некогда, зато вечерами… Иногда такая тоска одолевает, хоть волком вой! А у доньи Агнессы всегда найдется для вас стакан отличного вина, да и поет она неплохо…