Террариум возле Фигераса 6 страница

– Нет, меня волнуют взаимоотношения с Шлитсеном. Не очень приятно, когда тебе не доверяют. Это портит настроение, мешает работать.

– О, пусть это вас не тревожит! Шлитсен положен на обе лопатки! Он даже сам выдвинул вашу кандидатуру для выполнения одного очень сложного и ответственного поручения…

– Теперь я буду бояться его поручений, как огня! Не очень‑то приятно, когда считают, что тебя легко провести.

– Упаси бог! Поручение совершенно серьезное.

– В чем же оно заключается?

– Об этом вам расскажет сам Шлитсен, ответственный за это дело. Сейчас я его вызову.

Приказав своему заместителю прийти в тринадцатый бокс, Нунке с улыбкой заметил:

– А вы не очень гостеприимный хозяин, Фред! Разговаривать за чашкой кофе было бы значительно приятнее.

 

– Я не знал, что имею право что‑либо заказывать. Ел, что приносили и когда приносили…

– Опять недосмотр Шлитсена! Как воспитатель, вы имеете на это право.

– Как воспитатель? Разве мы обо всем договорились?

– А разве нет?

– Хотелось бы на свободе взвесить все «за» и «против». Вы можете дать мне день‑два?

– Значительно больше. Выполнение задания потребует много времени, и вы сможете все хорошенько обмозговать.

– Это меня устраивает. Ваше распоряжение о смене режима останется в силе?

– Да. Но должен предупредить, существует один строгий закон, неизменный для всех – будь то ученик или воспитатель.

– Какой же?

– Тот, кто попал в нашу школу, выходит отсюда или до конца преданным сотрудником, или…

– Не выходит совсем? – закончил Фред. – Не очень оригинально! Насколько мне известно, подобный закон существует во всех родственных нашему учреждениях.

– Считал своим долгом предупредить…

– Осталось задать один вопрос: почему вы не рассказали мне о школе еще в Австрии? Я мог бы убежать из лагеря, и вам не пришлось бы…

– Можно было просто выкупить вас из лагеря. Кое‑кто из тамошних руководителей делает на этом неплохой бизнес. Но мне не хотелось привлекать внимание американцев к вашей персоне. Знатоков России они ценят на вес золота. Это – первое. Второе: я хотел, чтобы для всех вы были покойником. Так разведчику удобнее.

– А подумали вы, герр Нунке, что у меня есть невеста, которую я люблю и с которой хотел бы повидаться перед новой разлукой? Подумали о том, что Лора может узнать о моей «смерти»? О том, как это тяжело на нее подействует? И в конце концов, не могу же я совсем отказаться от личной жизни, от дорогих мне людей! Фрау Эльза и Лора остались на чужбине, кто, как не я, должен позаботиться об их возвращении домой, устроить их дела? Бертгольд мне никогда бы этого не простил…

– Каюсь. Этого я не учел. Конечно, семейные обязанности – святая святых. Я подумаю, как это исправить. Возможно, впоследствии мы предоставим вам возможность….

Появление Шлитсена прервало разговор.

Вежливо поклонившись Нунке и едва кивнув Фреду, он остановился у кресла шефа и ждал, пока тот предложит ему сесть.

Глядя на своих начальников, Фред едва сдерживал улыбку. Слишком жалким выглядел Шлитсен рядом с Нунке. Один – вылощенный, подтянутый, в элегантном спортивном костюме, в безукоризненно чистой рубашке. Второй – приземистый, с брюшком. Пиджак был ему узок, полз вверх, от чего лацканы перекашивались и оттопыривались. Лицо Шлитсена, хотя и было тщательно выбрито, тоже казалось неопрятным, возможно, из‑за перекошенного шрамом рта. Никому не пришло бы в голову, что такой вот работал следователем гестапо – типичный бюргер, отяжелевший от чрезмерного употребления пива.

Получив разрешение сесть, Шлитсен вопросительно взглянул на Нунке, а когда тот утвердительно кивнул, перевел бесцветные глаза на Фреда.

– Насколько я понимаю, герр Нунке подготовил вас к тому, что мы хотим поручить вам одно важное дело?

– Да. Но не сказал какое.

– Прежде чем объяснить суть, я хотел бы сделать одно замечание. То, что мы вам поручаем, не входит в круг ваших непосредственных обязанностей. Поэтому за вами остается право выбора: можете согласиться или отказаться, если сочтете задание слишком трудным для себя. Для вашей будущей карьеры лучше согласиться.

 

– Я считаю, что должен исходить не из соображений будущей карьеры, а из успеха или неуспеха в выполнении задания, – бросил Фред.

– Мне нравится ваш подход к делу, – похвалил Шлитсен, но с видом такого напыщенного превосходства, что Фред едва сдержался, чтобы не ответить резкостью.

– Мы долго обсуждали, на кого можно возложить эту миссию, и пришли к выводу: ваша кандидатура со всех точек зрения самая приемлемая.

– В том числе и вы? – нескрываемая ирония прозвучала в голосе Фреда.

– Почему вас интересует именно мое мнение? – делая ударение на слове «мое», спросил Шлитсен.

– Ведь вы однажды уже снаряжали меня в дорогу…

– Я только что похвалил вашу рассудительность, а теперь должен сделать замечание: приказы руководства школы не подлежат обсуждению.

– Приказ выполню. Я человек военный и знаю дисциплину. Но в порядке раэбора проведенной операции имею право высказать свое мнение. Так вот: жаль, когда физические и моральные силы человека растрачиваются зря. Оружие разведчика – это его нервы.

– Я предлагаю перейти к сути дела, – вмешался Нунке.

– Вы правы, – поклонился Шлитсен. – Начну с очень коротенького вступления, чтобы восстановить в памяти известные вам факты. Вы знакомы с политикой нашего правительства, основанной на физическом уничтожении советских военнопленных. Часть из них, конечно незначительную, но представляющую боеспособную силу, мы привлекли на свою сторону и даже вооружили.

– Армия Власова?

– Да, армию генерала Власова. Она дралась против русских и очень упорно. После окончания войны власовцы, как и наши части, были интернированы, но по Потсдамскому соглашению их должны передать в руки советских властей. Большим желанием выполнить этот пункт договора бывшие союзники России не горят. Да и нам не хотелось бы, чтобы это произошло. Ведь таких людей можно использовать.

– Да, о соглашении, заключенном в Потсдаме, я знаю из газет.

– Советские миссии по репатриации шныряют теперь по всей Германии. Союзники всячески препятствуют русским в составлении списков тех, кто подлежит возвращению. Но если миссия имеет списки, то американцам и англичанам приходится уступать, вопреки желанию. Иначе может возникнуть международный скандал. Впрочем, союзникам удалось припрятать от советских властей многих власовцев.

– Герр Шлитсен, ваше коротенькое предисловие перерастает в лекцию для нижних чинов, – резко прервал своего заместителя Нунке.

– Простите, я только хотел…

– Думаю, что Фред уже разобрался в ситуации.

– Тогда только суть: в одном эсэсовском лагере американской зоны скрывается группа из пятидесяти четырех офицеров бывшей власовской армии. Это люди, которые сожгли за собой все мосты и добровольно в Россию не вернутся. Американцы собирались вывезти их в Соединенные Штаты, но неделю назад получили от советской миссии категорическое требование передать из рук в руки всех пятьдесят четыре. Правда, поименного списка советская миссия не представила, назвав лишь общее число, что и позволило затянуть дело.

– Очевидно, в группе действует советский агент, который не успел или не сумел передать русским список фамилий, – так, кажется, думают американцы, пояснил Нунке.

– Агент раскрыт? – спросил Фред.

– Пока нет. Приняты меры, чтобы прервать всякую связь между лагерем и внешним миром. Вряд ли в ближайшие дни список может попасть в руки русских, ответил Шлитсен – Теперь конкретно о вашем задании. Под видом бывшего советского офицера мы хотим заслать вас в лагерь. Американцы согласны передать нам всю группу, если мы сумеем ее незаметно вывезти.

– Этим и ограничивается мое задание?

– Второе связано с первым: надо выявить агента русских и ликвидировать его. Без этого опасно приступать к основной операции.

– Ясно.

– На подготовку даем три дня. За это время вы ознакомитесь с вашей новой биографией, разработаете с Шлитсеном и Вороновым план эвакуации группы, продолжал уже Нунке. – Если удастся выполнить задание, эта группа и составит основное ядро вашего русского отдела.

– С заместителем начальника лагеря мистером Хейендопфом можете разговаривать откровенно: он наш союзник, – прибавил Шлитсен.

– Прекрасно! Это значительно упростит дело! – обрадовался Фред.

– Итак, о сути задания я вас информировал. Сегодня вечером вы свободны, а завтра приступите к подготовке. В девять часов утра я жду вас у себя.

Почтительно поклонившись Нунке и очень холодно Фреду, Шлитсен удалился.

– Заметно, что герр Шлитсен не испытывает ко мне особых симпатий, – улыбнулся Фред.

– Со временем отношения наладятся. Шлитсен человек желчный. Ну, хватит о нем. Работник он неплохой, но его неопрятный и сугубо штатский вид раздражает меня бесконечно. К тому же манеры у него ужасающие. Особенно за столом. Я предпочитаю обедать у себя, чтобы не встречаться с ним в столовой. Кстати, отныне вы можете ею пользоваться! Вообще, нам надо осмотреть всю нашу школу. А поскольку вам необходим чичероне, я попрошу об этом Воронова или кого‑нибудь другого из преподавателей.

– Буду очень признателен.

– Я пришлю вам правила внутреннего распорядка – рекомендую как можно лучше их проштудировать.. До отъезда вам надо будет познакомиться и с патронессой нашей школы – Агнессой Менендос

– Это обязательно?

– Как патронесса, она должна знать весь персонал школы. Каждый новый человек обязан явиться к ней с официальным визитом. Мы считаем это своеобразным посвящением в «рыцари благородного духа».

– Если существует традиция, я не стану ее нарушать.

– Завтра или послезавтра вечером я вас представлю. Она живет недалеко, в особняке.

Нунке ушел.

Фред не в силах был преодолеть возбуждение.

Итак, он выйдет за ворота школы. Поедет в Западную Германию! А до Восточной, оккупированной советскими войсками, рукой подать.

Было от чего потерять покой.

 

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

 

Обманутая и одинокая

 

– На сегодня хватит, солнышко, уже поздно…

Иренэ вколола иглу в тугой атлас, кончиками пальцев провела по выпуклому узору вышивки и недовольно покачала головой.

– От этого ярко‑голубого цвета становится холодно. Он напоминает зимнее небо. Поэтому и цвета кажутся неживыми… Словно их вылепили из воска.

Обращенные к матери большие ласковые глаза девочки были полны настоящего отчаяния.

– Ну и глупышка. Так огорчаться из‑за вышитого лоскутка.

– Как ты можешь, мама! Это же покров! Мой обет. Моя молитва мадонне! Каждый стежок – маленькая буковка, из которых слагаются слова молитвы… Я тяну шелковую ниточку и мысленно шепчу слова. И так хорошо слово к слову лепится. А вот здесь…

Солнце, склонившись к горизонту, золотисто‑розовыми лучами освещало уголок комнаты, где всегда стояла коляска Иренэ. В этом изменчивом свете возбужденное личико девочки утратило прозрачную бледность. Казалось, его подсветили изнутри и оно тоже излучает трепетное розовое сияние. Отблеск солнца живым теплом окрасил большие карие глаза. От матери Иренэ унаследовала лишь брови и губы, правда, значительно мягче очерченные. Но и они контрастировали с пастельно‑нежным личиком девочки, намекая на скрытую, таящуюся в глубинах существа силу.

Любуясь головкой дочери, Агнесса старалась забыть об ее изуродованном тельце. Какой красавицей могла бы она вырасти! Ах, эта машина, эта проклятая поездка, этот трижды проклятый день!..

– Почему ты так странно смотришь на меня, мама? – забеспокоилась Иренэ.

– Просто задумалась… Ты слишком долго занималась вышиванием, и теперь тебе надо погулять.

– Ты побудешь со мной в саду? – обрадовалась девочка.

– Нет, сегодня тебя проводит Пепита. Мне надо похлопотать по хозяйству, у нас завтра гости.

Иренэ разочарованно вздохнула.

– Опять этот противный Нунке!

– Иренэ!

– Ну, я знаю, знаю, что ты скажешь! Что он много для нас сделал, что он умный, что…

– Я хотела бы, чтобы ты это действительно поняла.

– Как же я могу, если знаю, что он злой! Приказал Хуану вывести Россинанта, поднял пистолет и… – на глаза девочки набежали слезы. – А потом еще на Хуана свалил, будто тот недоглядел…

– Ты же обещала мне! Сколько можно горевать! хочешь, куплю тебе другую лошадь? Или маленького красивого мула?

– Не надо мне другую! Не хочу мула.

– Боже, как ты меня мучаешь! – Эти слова вырвались из груди Агнессы, словно стон. Иренэ мигом притихла.

– Я буду хорошая‑прехорошая, только не говори так! Хочешь, выпью лекарство? И позови Пепиту. Я буду долго‑долго гулять с ней и не стану скучать по тебе.

Иренэ прижалась щекой к руке матери – молчалиная просьба о прощении.

За долгие бессонные ночи, проведенные у кроватки дочери, Агнесса научилась понимать этот безмолвный язык, безошибочно угадывать все желания девочки, знать точно, когда той лучше или хуже.

Сегодня Иренэ ее беспокоит. Не дала сделать массаж, отказалась от прогулки, взялась за вышивание и так торопится, словно ее что‑то подгоняет. Агнесса догадывается, что именно: вера в чудо, которой и сама она жила много лет.

Одевая девочку на прогулку, молодая женщина снова и снова перебирала в памяти все события своей жизни после автомобильной катастрофы. Собственно, не события, а то нечеловеческое напряжение, которым она держалась.

Да, раньше Агнесса верила в чудо. Ведь святая мадонна тоже была матерью. Не могла же она, великая мать небесная, не обратить свой взор на нее, мать земную! Агнесса не пропускала ни одной мессы, даже у себя дома устроила часовенку. Здесь она могла оставаться с глазу на глаз с мадонной, здесь можно было, отложив молитвенник, по‑женски доверчиво и просто поведать ей, что у ее малютки снова болит спинка, а на ножки, такие хорошенькие, с ровненькими пальчиками, она до сих пор не становится. Можно было напомнить мадонне, что и она когда‑то держала на руках малое дитя и знает, какое это несказанное счастье. Все свое безграничное сочувствие к матери‑страдалице, сына которой распяли, можно было выразить словами молитвы, вкладывая в них и свою боль, и свою тоску…

 

Иренэ несколько месяцев пролежала в гипсе, и спинка у нее выровнялась. Падре Антонио твердил, что это знак, ниспосланный Агнессе небом. Она и сама в это поверила. Отныне все ее мысли были направлены на то, чтобы отблагодарить небо за милость и вымолить для дочки полное выздоровление. Именно тогда падре Антонио и поделился с ней мечтой о походе за веру христову. Молодая женщина плохо понимала, что от нее хотят. Она подписывала какие‑то письма, сочиненные падре, основывала какой‑то фонд для создания союза то ли благотворительного общества, то ли школы. Ее воображение пленило само название: «рыцари благородного духа», и Агнесса охотно на все соглашалась. А потом появился Нунке…

 

Проведя рукой по лбу, Агнесса старалась отогнать дальнейшие воспоминания. Ей казалось, что в комнате стало неимоверно душно, и она открыла все окна… Вырваться отсюда хоть на час! Позабыть обо всем, хоть немного отдохнуть…

Набросив на голову шарф, Агнесса побежала в конюшню.

– Хуан, оседлай Рамиро!

Вороной конь, заслышав голос хозяйки, запрядал ушами, стал мелко перебирать передними ногами. В предчувствии прогулки у него под блестящей шкурой дрожал каждый мускул.

Вставив ногу в стремя, Агнесса сама, без помощи Хуана, вскочила в седло.

– Э‑гей! – крикнула она, шевельнув уздечкой.

Конь, словно подхваченный ветром, сорвался с места. И он и всадница слились воедино. Чуткое животное, подчиняясь едва уловимому движению руки, державшей повод, то шло рысью, то неслось галопом, то, распластавшись над землей, мчалось карьером.

Отдавшись наслаждению быстрой езды, Агнесса на время позабыла о своих тревогах. Каждой клеточкой тела вбирала она предвечернюю прохладу, терпкие ароматы разогретых за день кустов и трав, запах конского пота, который так приятно щекотал ноздри, пробуждая неясные воспоминания о полузабытом детстве.

Вот так бы и лететь свободной птицей, не выбирая дороги, наугад, до тех пор, пока хватит сил, пока не упадешь на землю в сладком изнеможении, в непреодолимом желании слиться с ней, раствориться в ее материнском лоне и прорасти потом бездумным кустиком или диким цветком.

Все чаще в последнее время Агнесса удирала из дома и, вскочив на коня, носилась по каменистым склонам, по извилистым дорогам, по опаленным солнцем равнинам.

В одно из таких путешествий она чуть не наскочила на цыганский табор, расположившийся в овраге, неподалеку от школы. Сдержав коня, женщина замерла на самом краю склона, не в силах пошевельнуться, повернуть назад. Непреодолимая сила тянула ее приблизиться, вдохнуть дым огромного костра, разложенного в центре табора. Чтобы побороть это желание, Агнесса украдкой, как‑то даже подсознательно пощупала шрам, навсегда оставшийся на плече от кнута старого Петра. Нет, никогда не простит она издевательств, которые ей пришлось испытать.

Агнесса дернула было за повод, но вдруг заметила, что к ней мчится толпа детишек. Босые, полуголые, они окружили ее голосистой стайкой, выпрашивая подарки. Молодая женщина, словно зачарованная, глядела на грязные, замурзанные личики, горевшие румянцем, на поцарапанные, покрытые пылью множества дорог, но крепкие ножки, на стройные и юркие фигурки. Острая зависть ножом полоснула по сердцу. Сердито крикнув, она рванула коня и помчалась прочь, ненавидя весь мир, ненавидя цыганят, словно это они отняли здоровье у ее Иренэ.

Сегодня эта встреча невольно всплыла в памяти Агнессы. Теперь молодая женщина пожалела, что не бросила детишкам пригоршню мелких монет – ведь у нее тогда были с собой деньги! – и с чувством стыда подумала о том, какое у нее стало злое и несправедливое сердце. Не таким оно было прежде, нет! Это жизнь так жестоко поглумилась над нею. Служанка Аделы и Петра, забава Карлоса, пешка в руках падре и Нунке! Все они обманывали ее, обкрадывали, заманивали фальшивыми посулами.

На кончике языка вертится еще одно имя. Даже мысленно его страшно произнести – такое это богохульство. Но и она тоже обманула Агнессу. Лучшая из лучших. Наикротчайшая. Мать всех обездоленных. Верно, слишком высоко ты поселилась на небесах, раз не услышала горячей мольбы, не увидела брошенного к твоим ногам материнского сердца.

Агнессе становится страшно от собственных дерзких мыслей. Нет, она не имеет права осуждать мадонну! Упаси боже, она не хотела этого! Просто сердце изболелось, пересохло от муки, как ручей в жару. Осталось одно русло без живительной влаги.

Как хочется с кем‑нибудь поделиться своими сомнениями, иметь рядом человека, который мог бы развеять тоску, дать совет в трудную минуту. На падре Агнесса больше не возлагает надежд – она уже давно догадывается, что не любовь и справедливость несет он заблудшим.

Странно понимает милосердие падре. Когда Агнесса еще жила в Мадриде, в самом начале ее деятельности по созданию школы, ей как‑то довелось увидеть, как из одной тюрьмы перегоняли в другую большую группу арестованных. Пепита, сопровождавшая хозяйку, вскрикнула – среди арестованных она увидела своего племянника и нескольких односельчан. Агнесса, как могла, успокоила старуху, пообещав, что похлопочет о них перед падре Антонио. Ведь односельчане Пепиты были добрыми католиками! Но падре к Агнессиной просьбе отнесся с непонятной враждебностью. «Это такие, как они, искалечили вашу дочь, – крикнул он гсрдито. – Это они, как плевелы, засоряют ниву господню!» Как ни умоляла Пепита, как ни плакала, а падре и пальцем не пошевельнул, чтобы облегчить судьбу несчастных.

Занятая своими горестями, Агнесса вскоре позабыла об этом случае. А сейчас он возник в памяти так, словно все это произошло вчера. Перед глазами встали иссушенные солнцем и ветрами морщинистые лица, натруженные руки, согбенные спины. Сколько таких несчастных!.. Может быть, и ее родителей вот так же гоняли из тюрьмы в тюрьму за какую‑то пустячную провинность, а то и вовсе без вины, до тех пор, пока они не погибли в дороге или в темном, сыром каземате?

Всадница совсем отпустила повод, и Рамиро покосился на нее влажным синеватым глазом, не понимая, как себя вести: идти ли ему шагом, бежать ли рысью, мчаться галопом? Конь закинул голову и тихонько заржал.

Словно проснувшись, Агнесса легонько треплет его по шее.

– Пора домой, Рамиро! – говорит она печально.

Солнце огромным шаром нависло над горизонтом Надо спешить. Спустившись с горы возле таверны, Агнесса гонит коня по шоссе. Сегодня оно, как обычно, безлюдно. Асфальтированная дорога, ровная и гладкая, извивается, словно гигантская сытая змея, голова которой уже вползла в ворота бывшего монастыря.

Что происходит сейчас за его высокими стенами? Почему оттуда иногда доносятся выстрелы? Ни Нунке, ни падре Антонио, ни Воронов, ни все те, кто изредка посещает одинокую виллу, никогда не разговаривают с Агнессой об этом. Ее дело подписывать счета, в которых она ничего не смыслит, время от времени под диктовку падре отвечать на письма, которые она, откровенно говоря, зачастую вовсе не читает. Большей частью содержание письма пересказывает все тот же падре. За что‑то ее благодарят, за что‑то хвалят, обещают всяческую поддержку.

Как трудно все это понять ей, одинокой женщине, которую капризная судьба еще в детстве вырвала из привычного окружения трианцев и швыряла по жизни до тех пор, пока не забросила сюда, в этот богом и людьми забытый угол.

 

 

Думбрайт инспектирует

 

На следующее утро после разговора со Шлитсеном Фреду принесли отпечатанную на машинке «легенду» – биографию человека, в которого он должен временно перевоплотиться. Фред взглянул на первую страничку и прочел:

 

Сомов Игнатий Васильевич.

 

Перевернул последнюю: на ней стояла цифра «182». Итак, придется выучить наизусть сто восемьдесят две страницы текста, чтобы знать малейшие подробности из жизни Сомова.

Кто же он такой?.. Лейтенант 119 гренадерского полка… фольксдойч.

Пока хватит! С чтением можно подождать… Фред швырнул папку с легендой в угол, чтобы она не мозолила глаза.

Как все осточертело! Григорий Гончаренко стал Комаровым, потом Генрихом фон Гольдрингом, теперь ненавистным Фредом Шульцем, который тоже должен перевоплотиться в какого‑то Игнатия Сомова. И все это за четверть века жизни. Почему именно ему на долю выпала такая судьба?

Уже на первом курсе института иностранных языков он мечтал о серьезной научной работе. Его оружием должно было стать слово – самый прекрасный дар природы. Казалось бы, одна из самых мирных профессий! И вот именно лингвистические наклонности послужили причиной резкого поворота его судьбы.

Вместо толстых фолиантов, древних рукописей, он должен теперь изучать биографию Игнатия Сомова!

И изучать надо! Как ни вертись, а надо. Ибо пока это единственный путь, которым можно выбраться из террариума, расположенного вблизи Фигераса, куда он так неожиданно попал.

Отлично, что удалось разрушить стену недоверия Шлитсена. Этот толстяк мог значительно осложнить дело, надолго запереть Фреда в стенах бывшего монастыря. Кстати говоря, надо пристально осмотреть не только самую школу, но и всю ее территорию. Неизвестно, как еще сложатся обстоятельства. Возможно, придется бежать непосредственно отсюда или во время пути…

Куда же придется ехать? Кажется, к папке с легендой приложена какая‑то карта?

Конечно, вот она! Ага, Бавария… Что говорил мне о ней когда‑то Бертгольд? Верно, что‑то интересное, иначе смутное воспоминание о каком‑то разговоре не сохранилось бы в памяти до сих пор. Так, так, вспомнил: именно население Баварии Гитлер собирался переселить на Украину! Неплохое местечко выбрал фюрер для баварцев… да только из замашки вышла промашка… Еще помнится, Бертгольд говорил, что на баварских землях предполагают создать заповедники, и в связи с этим там запрещено всякое строительство… Жаль, не расспросил тогда поподробнее…

 

А может, не придется ехать в Баварию, а удастся удрать где‑нибудь по дороге? Проверить, нет ли хвоста, и улепетнуть… Хвост, верно, все же прицепят… Если не Нунке, то Шлитсен обязательно приставит какого-нибудь паршивенького агентишку, чтобы сопровождал до самой Баварии, а там передал другому… Надо быть начеку…

О том, как он попадет к месту назначения, тоже не было сказано ни слова. Может быть, самолетом? Это скверно. Лучше бежать во Франции, там найдутся друзья, которые помогут.

А пока надо приниматься за изучение легенды…

…Полтора дня Фред изучал биографию Сомова, все подробности, делающие ее правдоподобной. И только сдав экзамен самому себе, позвонил Шлитсену.

– Я готов.

Заместитель Нунке немедленно вызвал его к себе.

– Выучили? – строго спросил он.

– Да.

– Как звали вашу бабушку по матери?

– Эльза.

– Когда вы попали в плен?

– Шестнадцатого сентября сорок первого года, под Киевом.

– Самое любимое блюдо вашего отца?

– Сластены.

– Чем отличался ваш учитель в сельской школе?

– Он немного заикался, а если выпивал хоть рюмку, говорил так, что его трудно было понять.

– Номер полка, в котором вы служили?

– Я был в отдельном саперном батальоне.

Два часа продолжался этот своеобразный экзамен. Фред отвечал лаконично и четко, силясь скрыть от въедливого Шлитсена усталость. Наконец тот изрек:

– Теперь я уверен, что вы вызубрили легенду. Где она?

Фред протянул напечатанный текст и карту.

– Надеюсь, никаких записей вы не делали?

– Я не желторотый!

– Отвечайте четко и ясно: записей не делали?

– Нет. Эти «азы» мне известны – разведчик не имеет права ничего фиксировать.

– Хорошо, кажется, все. Пойдемте на веранду!

Закрыв дверь, Шлитсен аккуратно защелкнул задвижки и подошел к круглому столику. Под большой салфеткой стояло два прибора и бутылка вина.

– Выпьем за ваш, а также наш успех! – проговорил он, торжественно поднимая бокал. – Простите, может быть, вы не любите сухое вино, но я пью только его и только тогда, когда совершенно уверен в успехе операции.

– Это завуалированный комплимент?

– Комплименты говорят барышням. Разведчику начальник, посылая его на задание, должен говорить правду.

– Даже в том случае, если вы не совсем уверены, как будет выполнено задание?

– Тогда бы я не поднял этот бокал. Да, да, у нас, старых зубров, съевших зубы на своем деле, есть чутье. Вы способны справиться и справитесь с порученной вам миссией. Но хочу предупредить: не будьте легкомысленны. Моя вера в успех не означает, что задание легкое. Имейте в виду: среди тех, кто не хочет возвращаться в Россию, наверняка есть советские агенты. Будьте осторожны – они не станут церемониться с вами.

– Разрешите спросить?

– Пожалуйста.

– В какой срок я должен уложиться?

– Самое большое в месяц.

– А если возникнут непредвиденные осложнения и я не смогу справиться в назначенный срок?

– Обязаны справиться! Заместитель начальника лагеря вам поможет.

Неожиданно на веранду быстро вошел Нунке. Поздоровавшись, он бросил на стол перед Шлитсеном какую‑то телеграмму. Тот удивленно поглядел на шефа и пробежал глазами текст.

– Что это значит?

Нунке пожал плечами, ничего не ответив. Сочтя, что он лишний, Фред попросил разрешения удалиться.

– Подождите, вы будете еще нужны, – остановил его Нунке.

– Если господин Шлитсен разрешит, я пройду в кабинет.

– Пожалуйста…

В кабинете Фред устроился в самом дальнем углу, но дверь осталась полуоткрытой.

– Почему телеграмма из Никарагуа? – донесся голос Шлитсена.

– Очевидно, шеф переехал туда… В телеграмме сообщается, что этот Думбрайт позавчера вылетел в Италию. Если и дальше будет лететь, то не сегодня‑завтра прибудет сюда.

– Герр Нунке, сама фамилия Думбрайт вам ничего не говорит?

– Дорогой коллега! Если кто‑либо приезжает, со специальной миссией в такую школу, как наша, так это не врач, не учитель, не духовник, а птица такого же полета, как и мы с вами, только рангом повыше. А у разведчика может быть столько же фамилий, сколько волос на голове.

– Ну, что же, ждать придется недолго. Поглядим, что за фрукт этот Думбрайт.

– Боюсь самого худшего, – раздраженно произнес Нунке. – Смена резиденции шефа означает и смену ветра. Как бы он не запродал нас всех вместе со школой.

– Неужели вы думаете?..

– Об этом потом…

Разговор на веранде оборвался. Нунке и Шлитсен пошли в кабинет.

– Фред, – еще с порога начал Нунке, – ваш отъезд откладывается на день‑два. Приезжает какое‑то начальство, и весь личный состав школы должен быть налицо.

Фред молча поклонился.

Тем временем Шлитсен позвонил в таверну и приказал:

 

– Вилли! К вам прибудет особа по фамилии Думбрайт… Повторяю, Думбрайт. Будете сопровождать его до самой школы. Все, о чем он станет расспрашивать, запомните и доложите мне.

Думбрайт приехал даже раньше, чем его ожидали. В тот же день вечером к Фреду зашел Воронов и чуть ироническим тоном сообщил: