Воспоминания о детстве. Магазин

Часто, особенно перед праздниками, мы с бабушкой ходили в магазин. Перед праздниками всегда что-то «выбрасывали», и пусть кто угодно, что угодно говорит, что в пятидесятые годы у нас в магазинах всё было – это не так.

Магазин на Заболотной улице был под номером сорок, и звали его в народе «сороковой» или «сороковка» или «сороковуха». Магазин занимал часть первого этажа двухэтажного здания, тут же с соседнего крыльца был вход на почту в 7-е отделение связи. Ещё был во дворе отдельный павильон: овощной отдел, молочный отдел и рыба-мясо.

Я не помню точно, в каком году, но помню, как мы стояли с бабушкой вроде бы за сахаром, а сахар был таким большим, очень крупными кусками, очередь была большая, даже очень большая.

Мы с бабушкой долго стояли, была осень, помню чуть моросящий дождь, холодно, а сахар давали вроде бы по килограмму на человека, значит, мы вдвоём должны были купить два килограмма, но какая-то тётка взяла меня за руку, дала конфету, когда я чуть отошёл от бабушки, и она взяла сахар на себя и на меня. Когда подошла наша очередь, то бабушке не хотели давать сахар, и она чуть не заплакала, а может, и заплакала, но сахар нам дали. Больше я из очереди не уходил.

Стояли и за мукой, помню, и не один раз за сахаром, да уж и не помню, за чем мы не стояли. А вот осень 1963 года я помню всегда: это год когда всю зиму не было белого хлеба, был пшеничный по 15 копеек, а батоны появились только в марте 1964 года.

Мы уже переехали на улицу Горького. Мать  утром уходила на работу, бабушка уже не ходила по магазинам, сестра Тамара училась в школе в 1-ю смену. А  я учился во 2-ю смену и каждый день утром ходил за хлебом, уже в другой магазин, на улице Самойло, рядом с новым хлебозаводом. Все  стояли в очереди на улице, но хлеб был тёплый, давали по 2 буханки в руки. Я  покупал этот свежий хлеб, отламывал корочку – тёплую, мягкую, шёл домой и ел, отламывал и шёл… С грустью вспоминаю: никогда не было вкуснее хлеба.

А в 40-й магазин я ходил нечасто, и только за хлебом, молоком или квасом, (летом  мы всегда покупали квас), и то уже когда стал ходить в школу. А до школы я не ходил один в магазин.

Ещё помню я пирожки, которые продавали в этом магазине, пирожки жареные, с ливером, по 45 копеек, и мороженое около магазина, «Ледок» стоил 45 копеек, молочный стаканчик – 90 копеек, эскимо – 1 рубль 10 копеек, сливочный стаканчик – 1 рубль 30 копеек. Это цены до 1961 года, потом соответственно – 9 копеек, 11 копеек, 13 копеек, 15 копеек, только пирожки куда-то исчезли.

Вообще с магазинами связано в жизни много. Вот помню, в детстве магазин сороковой звали все «нашим». Куда пошёл? В  «наш» магазин. И вообще такой был интересный фольклор, что я больше таких слов нигде не слышал.

Ведь в основном люди были простого, часто деревенского происхождения. В Дорожно-строительном управление работали в основном приезжие люди. Были, конечно, и местные, приехавшие из сельской местности. Большинство были из Грязовецкого района, в том числе и мои родители. Это очень просто объясняется. Сразу же после войны началось строительство автодороги «Вологда – Москва», и участок до границы с Ярославской областью строили вологодские дорожники, а дорога большей частью проходила по Грязовецкому району, и на работу к дорожникам приходили местные люди, а, когда участок дороги был сделан, то все перебрались в Вологду.

 В  это же время было на улице Моховой построено несколько деревянных одноэтажных домов: наш дом под № 14 – четырёхквартирный, три барака № 5, № 10, № 11, двухквартирные дома на улицах Добролюбова, Ольховой и Моховой, в общем, где-то домов десять. И во всех этих домах жили дорожники, но кроме этого были и дома других организаций, но частного сектора домов в нашем квартале по улице Моховой до улицы Сибирской почти не было. Уже позже построили 13-й дом на месте бывшего пруда, это был частный дом, перенесённый с улицы Чернышевского, где строили четырёхэтажные дома.  

Жители всего квартала от улицы Добролюбова до улицы Сибирской практически все знали друг друга, сплетничали про всех и так далее.

Дети учились в основном в одной 13-й школе; правда, несколько детей учились и в других школах - № 11 и № 1. Причём, когда я пошёл в 1-й класс, а было это в 1960 году, с нашей улицы в наш класс ходило человек десять, но в основном девочки. Ребят было трое; я, Вовка Дугин и Славка Лисунов. Дети были самого разного возраста: ведь после войны рождаемость в стране была гораздо выше, чем когда-либо в нашей Советской стране. Почти все семьи, которые жили на Моховой, имели детей, но возраст, конечно, у всех был разный. В некоторых семьях были бабушки. Они были людьми, естественно, пожилыми, и нам казались такими древними. Потом бабушки стали умирать. Что такое смерть – нам маленьким было непонятно, потому что мы жили в своём, маленьком, детском мире.

Этот маленький мир имел свои границы и свои пределы. Конечно, по мере взросления он расширялся, и чем старше мы становились, тем больше раздвигались границы нашего мира.

Насколько я помню, у нас был поблизости тодько один продовольственный магазин, а других магазинов поблизости не было. Только  был ещё маленький деревянный магазин на улице Кленовой, так тогда называлась улица Саммера, но мы туда не ходили. Потом, когда построили два четырёхэтажных дома по улице Заболотной, в начале, около улицы Чернышевского, там сделали галантерейный магазин, а так все промтоварные магазины были в центральной части, в центре города.

«Пошёл в город» или «пошла в город», так обычно говорили, когда шли в центр. Помню некоторые люди, говорили, что пошли «в центр», причём это «пошёл» звучало так гордо, словно человек пошёл куда-то чуть ли не на другую планету. Нам, малышам, это казалось далеко-далеко. Нет, нас тоже брали родители «в город», но это нам всем казалось таким путешествием, что не знаю, как ещё это с чем можно было в то время сравнить. Поездка в город – это было всегда за чем-то, то есть если брали детей, то всегда что-то покупалось: обувь, одежда, какая-то игрушка, вкусная конфета или ещё что-то, но, придя, домой, всегда хвастались сверстникам, что чего-то купили, или обновкой.

А так мир во времена моего детства, был очень небольшим, и имел свои границы. Это уже потом, когда мы переехали с улицы Моховой на улицу Горького, мне было 10 лет, и я ходил с рюкзаком на улицу Моховую за дровами, и возил их на санках. Интересная история, но о ней немного позже. В 10-11 лет я уже считал себя большим, уже в «центр» ходил один, а тогда в дошкольные времена, всё казалось другим, и деревья были большими, тополя около крыльца, хотя потом, когда я вырос, тополя тоже выросли, но они не казались большими. Когда снесли дом (в начале 90-х), срубили и деревья, что там сейчас – я не знаю, я не был с 1994 года.

Мир моего дошкольного детства имел довольно небольшие размеры. В начале это был двор, затем улица Моховая, но в строго определённых размерах. Далеко, одни без взрослых, мы не ходили, потому что можно было получить по шее или по другому месту.

Улица Моховая начиналась от Введенского кладбища и улицы Добролюбова. Номера домов были по чётными по правой стороне, и по левой стороне – нечётными. Покрытие дороги было обыкновенное, гравийное, не было ни асфальта, ни булыжной мостовой, а вот улица Добролюбова была замощена булыжником, а позднее покрыта асфальтом. В сухую погоду было пыльно, очень пыльно, в дождливую же погоду – лужи. Машины по улице почти не ездили, автомобилей тогда было довольно мало, в основном машины появлялись во время обеденного перерыва, на улице проживало довольно много шофёров, именно так – «шофёр», гордо назывались и называли себя работники автотранспорта, слова «водитель» тогда практически не знали.

Летом и зимой по улице постоянно ездили ассенизаторские повозки, в которых  лошадки везли нечистоты, а, проще говоря, говно, в бочках, летом это были телеги на колёсах, а зимой – на санях.

Неподалёку, в конце улицы Стремянной была городская свалка, и дорога на эту свалку была вся в говне: и лошадином, и которое плескалось порой из бочек.  К ассенизаторской телеге был привязан черпак – ведро с длинной деревянной ручкой, этим черпаком ассенизаторы чистили уборные. Большинство домов в то время не имело канализации, и поэтому все человеческие продукты переработки возили на лошадях. Со всего города они везли по улицам Добролюбова и Моховой свой «ароматный» груз. Запах после них стоял кошмарный, летом после проезда телег появлялись большие толстые мухи, которые мы звали «говняными». Лошадки медленно везли груз, а возница сидел на повозке или курил, или жевал хлеб. Сколько их было лошадей? Не знаю, но точно не меньше чем пятьдесят. Особенно их много шло вечером, где-то около 15-16 часов, как раз в это время они ехали на разгрузку. Их база в то время была на углу улиц Горького и Кленовой, там же была конюшня, и стоял большой двухэтажный деревянный дом, где жили рабочие этого предприятия. Мы их называли «ЛБЧ», что с нашего языка переводилось, как лошадь, бочка и черпак.

Помню я ещё, что родители говорили своим детям, что если они не будут хорошо учиться, то будут работать на лошадях и возить говно. Перспектива была не очень приятная, хотя уже в начале 60-х годов, где-то в 1962 или 1963 году, на лошадях перестали возить, стали возить на машинах, но с расширением благоустроенного жилья, вероятно, уменьшилось количество неблагоустроенных уборных.

Когда же они чистили уборные, то запах стоял дня два-три. Когда проходили подводы, то ребята постарше дразнили возчиков, те же в свою очередь реагировали на это по-своему, кто матерно ругался, кто грозил кнутом, а некоторые сидели на своих повозках невозмутимо, не обращая на пацанов никакого внимания. Возчики были люди в основном пожилые, зимой сидели они на своих санях в валенках с галошами, в ватных штанах, летом же – в резиновых сапогах. Больше всего меня удивляло то, что они ехали и жевали.

Зимой ребята постарше цеплялись сзади к саням, и если кому повезло, то удавалось прокатиться какое-то небольшое расстояние, но, увидев такого смельчака, возчики принимали меры к тому, чтобы лишить его этого удовольствия. Часто, особенно осенью, возчики шли рядом с подводами, ведя лошадок на поводу. Шли  устало, с натруженным видом, не обращая внимания ни на кого вокруг. После прохода этого обоза шёл второй, третий, казалось, что конца краю не будет. «Сколько же всё-таки говна в городе?» – приходила иногда такая мысль в мою глупую детскую голову.

Автомобилей же, проезжающих по улице практически не было. Редко, очень редко, в основном шофёры из ДСУ, приезжали на обед, иногда кому-то привозили дрова, или кто-то переезжал. Своих машин на нашей улице не было, мотоциклы тоже в то время были редкостью. Я запомнил только, что в наш дом к Груздевым иногда приезжал на своей «Победе» Павел Самсонович, вот фамилию его точно не помню, вроде бы Кротченко или Короченко, так вот у него была своя «Победа». Это было тогда, конечно, очень круто. Но, впрочем, удивляться тут особенно нечему – ведь народ тогда был победнее, особенно там, где мы жили.  Конечно, в городе были у кого-то свои личные автомобили, но их было немного, это была редкость, очень большая. Да и велосипед-то тогда был не у каждого, не всякий мог себе это позволить.

Хорошо было в сухую погоду. Мы играли прямо на дороге, даже в лапту, играли и не боялись, что какая-то машина нас может задавить. Мы катались на велосипедах, на самокатах, мы были хозяевами дороги, и лишь редкий автомобиль, который был виден издали, ещё с момента, когда он поворачивал с улицы Добролюбова на улицу Моховую, мог нас, бесшабашных ребятишек, на какое-то время согнать с дороги. Иногда (очень редко, примерно раз в год) по улице проезжал грейдер и равнял дорогу, тогда на какое-то время исчезали с дороги лужи и выбоины – колдобины.

Наш дом стоял по правую руку по ходу от улицы Добролюбова 6-м по счёту, а фактически пятым, так как дом № 10 стоял несколько во дворе, а дома № 12 не было вовсе, так же как не было домов № 7 и 9 по левой стороне. Причиной этого отсутствия домов была высоковольтная линия ЛЭП, которая пересекала нашу улицу и наш двор в частности.

Про эту высоковольтную линию разговор особый. На улице были столбы электролинии, для освещения домов, но, как помнится мне, фонарей освещения улицы не было. Ещё  были столбы линии радиорелейные, попросту говоря радио, но вот, чтобы у кого-то был телефон – я такого не помню. По крайней мере, в тот момент, когда мы там жили, телефонов не было ни у кого.

Ближайший телефон-автомат был у 40-го магазина, ещё был в Доме колхозника и в конторе ДСУ, но я вообще что-то не помню, чтобы кто-то куда-то звонил. Если только надо было вызвать «Скорую помощь».

А вот линия высоковольтной ЛЭП запомнилась мне навсегда, особенно таблички на столбах с черепом и костями и надписью «Не влезай – убьёт!». Мы, малыши, боялись этого нарисованного черепа, хотя через наш огород проходили две линии этих проводов. Иногда, играя на лужайке за домом, мы прислушивались и слышали, как гудели в высоте эти провода, но почему-то было не страшно, а было просто любопытно, как по ним бежит ток, мы не видели его, тока, мы не понимали, что это такое.

И вот, из-за того, что линия ЛЭП проходила над нашим огородом, там не было построено дома, и у нас во дворе был довольно-таки большой огород, по сравнению с другими домами. Позднее  эту линию убрали, и там построили двухэтажный дом, деревянный, перенесённый откуда-то из центральной части города. Но  это произошло уже где-то в конце 70-х годов, а я в то время уже там не жил, да и не ходил туда, а в пору моего далёкого детства на улице не было двухэтажных домов: на улицах Добролюбова и Заречной были, а на улице Моховой не было. Вообще-то, мне так кажется, что весь участок севернее Заболотной улицы застраивался уже после войны, но, может, это и не так, я могу ошибаться, и поэтому этого не утверждаю.

На Заболотной улице, в самом начале стоял промтоварный базар, барахолка, который был впоследствии перенесён. Вот на этой барахолке и купил отец мне велосипед «Школьник», за 100 рублей (до реформы 61-го года). Было это или в 1959 году, или в 1958 году, скорее всего в 1959 году, т.е. мне было 6 лет. Вот на этом велосипеде я катался до 1963 года, до тех пор, пока мы там жили. Первый велосипед у меня был трёхколёсный, на нём можно было и дома кататься, хотя места вроде бы было и немного, но вокруг дома, по всему периметру были проложены мостки, так называемый деревянный тротуар, ширина его была где-то сантиметров 60-70, но помню, что можно было проехать вокруг дома без особых проблем: мостки были ровными, доски были положены нак одном уровне, ровно, и ехать было хорошо. Мы катались с соседскими мальчиками Костей Груздевым и Витей Башкиным. У меня даже сохранились фотографии: на велосипеде, мы втроём друг за другом едем по этим мосткам. Вообще, эти мостки были очень удобны: после дождя было много грязи, и по мосткам было очень удобно ходить или играть на них «птичка на дереве». Но уже вскоре «кругодомные» путешествия закончились.

В четвёртой квартире долго жила семья Разбегаевых, но вот они переехали в соседний, только что построенный дом, а в их квартиру въехали Бурушковы.  Дядя  Дима был охотник, и у него была собака – лайка по кличке Соболь, и вот этот самый Соболь был посажен у крыльца на цепь. Ему была построена будка,  он был очень злой и всё время на нас лаял, и мы уже больше не катались и не бегали вокруг дома. Но я не помню случая, чтобы этот Соболь когда-либо, кого-нибудь укусил, а может просто мы, да и все другие, ему не попадались. Но  на охоту он ходил и бегал быстро-быстро, выполнял команды, хозяина: слушался, давал лапу, служил, одним словом, мы на него смотрели с восхищением, но соблюдали дистанцию, никому не хотелось быть покусанным.

Дом под № 14 на улице Моховой был деревянным, как и все дома по этой улице. Это был дом из бруса, четырёхквартирный, две квартиры выходили на улицу, это была северная сторона, в эти окна никогда не попадали солнечные лучи, а две квартиры были на юг, но все квартиры были двухкомнатными. Когда заселялся этот дом, меня ещё не было на свете, а вот сестра Тамара в своих воспоминаниях пишет, что во всех квартирах, кроме четвёртой, все семьи занимали по одной комнате. Исключением же была большая семья Разбегаевых: кроме родителей у них была бабушка, трое сыновей, и дочь, всего семь человек, и две комнаты на семерых это, в общем-то, немного. А  потом и 3-ю квартиру заняла семья Груздевых из 6-ти человек, потом мы стали жить отдельно во 2-й квартире, и только 1-я квартира всё время оставалась коммунальной: менялись хозяева, вернее жильцы, а дом стоял. И стоял он (дом) до начала 90-х годов.

Все четыре квартиры были двухкомнатными, вход в каждую квартиру был отдельным. Собственно, дом был срубом, и в срубе была сама квартира, а именно кухня, и из неё двери в комнаты. Комнаты были разными: одна – большая, другая – маленькая, и русская печь на кухне была поставлена так, чтобы топить печь из кухни, и в маленькой комнате было зимой теплее, но ведь и комната была меньше, и окошко одно, а в большой комнате было два окна. Площадь я думаю, была где-то маленькой комнаты 9 м², а большой – 18 м², и 9 м² оставалось на кухню, но много места занимала печь.             

Когда уехали соседи Артамошины, кухня стала вотчиной бабушки, она большую часть времени проводила на кухне, что-то готовила, стирала, зимой топила печь.

Вот, вспоминается детство. Как какая-то старая-старая сказка. Зима. На кухне топится печь, потрескивает огонь, бабушка что-то колдует около печки, варится суп, пахнет очень вкусно. Мы с бабушкой вдвоём, родители на работе, сестра Тамара в школе. Значит мне где-то 6 лет, потому что сестра училась в 1-ю смену в 1-м и 4-м классах, а когда она училась в 4-м классе, мне было 6 лет. Сестра прочитала книгу «Метелица», это даже не книга, а детская книжка, с красивыми картинками, это просто одна глава из романа Фадеева «Разгром», про разведчика – партизана Метелицу. Сестра этот рассказ изучала в школе, а я уже научился читать, и читаю эту книжку бабушке. Мне жалко Метелицу, он погибает, попав в плен к белым. Прошло уже больше 45 лет, а я всё помню, помню, как-будто всё было вчера. Я читаю, как Метелица с пастушком сидели у костра, и пастушок пёк в костре картошку. Бабушка  достаёт из печки несколько печёных картофелин, и я ем. Мне интересно, я представляю себя разведчиком. Я  сижу дома, меня не пускают на улицу, там холодно, там зима, а мы сидим с бабушкой на кухне и обсуждаем только что прочитанный рассказ.

Читать я научился рано, наверное, лет в пять. отец со мной подолгу занимался вечерами зимой. Ну, наверное, к 6-ти годам я уже читал, да, вероятнее всего к весне 1959 года.

Я читал детские книжки. Были такие «Книжка за книжкой», «Книга для школьника», «Школьная библиотека». Сестра читала очень хорошо, и я помню, что ей каждый год дарили в школе книги, как отлично закончившей учебный год, она вообще все десять лет была отличницей, окончила школу с серебряной медалью. Помню её книги «Детские и школьные годы Ильича» и «Приключения Травки», она читала мне вслух, а потом я читал их сам.

Ведь в те годы не было телевизоров, иногда ходили в кино по выходным да на каникулах, и книги были, наверное, единственным источником знаний.

Сестра Тамара была старше меня на 4,5 года, она хорошо училась, и когда она перешла в 5-й класс, я пошёл в 1-й класс, а учительница начальных классов у нас была одна и та же – Бирина Людмила Васильевна (потом она вышла замуж и стала Домшарова). Тамарин класс был первым у неё в карьере учительницы, потом она закончила заочно пединститут и стала преподавать биологию, у нас она вела биологию в 5-м классе, а потом перешла в другую школу. Так вот, эта Людмила Васильевна мне всё время ставила Тамару в пример. Я  учился на 4 и 5, отличником был иногда, но за четверть, а за год всегда были 4 и 5. Нет, я не был тупым, я был лодырем, им и остался до сих пор, так вот, однажды я заявил Людмиле Васильевне, что я не Тамара, а Николай Михайлович, она аж оторопела. Потом, когда  об этом узнали родители, мне был нагоняй, но она (Людмила Васильевна) больше никогда не ставила мне сестру в пример. Что это было с моей стороны? Акт отчаяния или самолюбие? Нет, наверное, просто моя детская глупая шалость или просто дурость.

Сестра Тамара, как я уже сказал выше, очень любила читать, она читала каждую свободную минуту, наверное, иногда просто читала, потому что ей было интересно. Она очень рано стала писать стихи, я помню её одно из первых стихотворений, о войне, о Матросове герое, не помню всё, но помню, у неё вообще очень большой талант к литературному творчеству. Помню, в детстве мы с ней собирались писать книжки о шпионах, где главным героем должен быть шпион Альфред Солодяга. Она, наверное, забыла эти подробности, а я помню, это уже было после просмотра кинофильма «Над Тиссой».

Вот сестра Тамара всегда, когда прочитывала интересную книгу, пересказывала её мне. Она часто читала фантастическую литературу, а я, наоборот, фантастику не люблю до сих пор. Но  тогда ведь было время, когда начали покорять космос, но ведь там никто не был, была только фантастика: книги «Туманность Андромеды», «Планета Бурь» и другие. Может  быть, из-за этого она увлеклась астрономией. Но эта мечта её не осуществилась, и она просто стала инженером-технологом, хорошей матерью и женой. Но что случилось, то случилось, не все ведь мечты у людей сбываются, даже чаще не сбываются, но любовь к книгам она пронесла через всю жизнь. А ведь иначе и не могло быть, книги всегда были её лучшими друзьями.

Вообще-то книги были, наверное, единственным источником знаний. Ведь телевизоров-то в то время не было.

Вот сестра через всю жизнь, пока жила в Вологде, ходила в библиотеку, сначала в 6-ю детскую, потом во взрослую, областную. Ещё я помню, как мать ходила в областную библиотеку, ещё в старую, когда она располагалась в том здании, где после была областная филармония. Но, по-моему, мать потом уже не ходила в библиотеку. В  то время отец приносил с работы читать книги, (у них на работе тоже была библиотека). Помню, я прочитал книгу «Емельян Пугачёв», писателя Вячеслава Шишкова, когда перешёл я в четвертый класс. А ведь это несколько томов.

Сестра из библиотеки приносила книги, и мы вместе читали. Я в 10-м классе записался в областную библиотеку, но в читальный зал, в абонемент меня не записали, только с 18-ти лет. Помню, когда я учился в 10-м классе, в школьной программе появился Есенин. Мы ходили в читальный зал и переписывали его стихи, его биографию, вообще, многие книги можно было найти только в читальном зале.

Мы с ребятами, помню, с Андреем Проворовым, как-то в читальном зале взяли подшивку «Комсомольской правды» за 1958 год. Я где-то услышал, что именно в этой газете было опубликовано о суде над знаменитым футболистом Эдуардом Стрельцовым, что мы взяли подшивку и читали, вернее, просматривали её, но, увы, конечно же, ничего мы не нашли. Господи! Как же мы были наивны. Но, тем не менее, там, в читальном зале можно было найти много что интересного. Вот  там мы впервые читали Есенина и про Есенина. В учебнике была только маленькая заметка – его биография, а стихов не было, помню, переписывали его стихи и учили наизусть.

Конечно, с тех пор прошло уже 35 лет, прошло много, закончилась эпоха в нашей стране, которая длилась семьдесят с небольшим лет. Уже прошло  почти полтора десятилетия, как сменилась власть, сейчас, конечно, другие времена, другие люди, другие книги, но для меня те книги, которые я читал в детстве, оставили свой след в жизни.

Вот, не помню, в каком классе, то ли во втором, то ли в третьем, я простудился и болел в весенние каникулы и неделю после каникул, но было это ещё в то время, когда мы жили на Моховой, я лежал тогда дома, в школу не ходил. А у нас была книга «Старая крепость» писателя Вл. Беляева. В этой книге не было картинок, только на обложке была картинка – крепостная стена, башня и несколько красноармейцев на конях. И вот эта книга, толстая, страниц где-то около 700, и стала, наверное, самой главной книгой моего детства. Сестра Тамара очень часто её читала, мы обсуждали её, да и я прочитал её довольно быстро, а потом ещё долго-долго я читал её, перечитывал, открывал на любой странице и читал, читал.

Книг у нас в доме было очень немного, даже мало. Я не помню, чтобы отец (царство ему небесное!) читал художественную литературу, да и некогда ему было. Когда он приносил книги из библиотеки, а на работе у них была неплохая библиотека, то он читал про войну, но я не помню, чтобы он увлекался художественной литературой. Вот  газеты он читал от начала и до конца, журналы «Наука и жизнь», «Советское фото» – это он любил. Почему книг было немного? Ну, во-первых, хорошие книги были тогда дефицитом, во-вторых, денег лишних в доме никогда не было.

Мать ходила в областную библиотеку, но когда библиотека переехала в новое здание, она перестала её посещать. Правда, мать иногда покупала книги, а вот любимой её книгой была «Анна Каренина».

Помню, я как-то зашёл к Андрею Проворову.  Отец  у него был преподавателем пединститута,  они жили небогато, но я увидел у них Большую Советскую Энциклопедию. Я ещё не знал, что такое энциклопедия, и когда я спросил, что это за книга, то получил ответ, что если её прочитать, то можно и в школу не ходить, там всё написано. Это  было издание объемом около 50-ти томов. Для меня это была несбыточная мечта. Но энциклопедию я всё же прочитал, позже.  Конечно же, не всю, а пролистал почти всю.

Когда я учился в школе, нас заставляли вести читательские дневники, в которые мы записывали книги, которые прочитали, коротко описывали содержание, рисовали различные картинки. Я, грешен, каюсь, иногда списывал у сестры рецензии на книги, и вписывал то, что не читал, или иногда, посмотрев фильм по какому-нибудь литературному произведению, выдавал его за прочитанную книгу. А ведь и фильмы-то тогда смотрели только в кинотеатрах, телевизоры-то появились позднее. Вот недавно посмотрел по телевизору фильм «Москва слезам не верит», так там всё правдиво – пророчески сказано про телевидение, сейчас даже зарубежных фильмов показывают за день больше, чем в кинотеатрах сорок лет назад показывали за год, да программ стало не сосчитать.

Можно с полной уверенностью сказать, что мы с сестрой выросли на книгах. Просто я считаю, что я всегда хотел чего-то такого, чтобы знать как можно больше, всё было интересно, и даже газета «Пионерская правда». Вообще, эта газета тоже   оказала на нас большое влияние:  какие интересные рассказы и повести печатались на последней странице с продолжением в следующем номере! И  ведь было интересно, даже очень интересно. Вот, прошло много лет, а я помню повесть «Президент каменного острова», которая печаталась в «Пионерке», и то, как мы в школе обсуждали, гадали, что будет в следующем номере.

Я помню даже, это было в 1966 или 1965 году, моя фамилия даже была в «Пионерке», я долго хранил эту газету, но… Это было обсуждение песен, мы в школе проводили диспут, и на нем присутствовали корреспонденты из «Пионерки». Но это было давно, очень давно, и это уже никогда не вернётся, и не повторится это время вновь.

Но это всё произошло уже позднее, а сначала, в детстве, были детские книжки: сказки и другие книжки из серии «Мои первые книжки».

Вот мне нравились сказки, почему? Да просто потому, что в сказках всегда хороший конец, всегда правда и добро торжествует, а зло в сказках почти всегда в итоге оказывается побеждённым, даже не почти, а всегда. Вот и книги я любил, чтобы они были со счастливым концом, чтобы и кинофильм тоже. Мы, русские дети, были воспитаны на русских народных сказках, где Иван-царевич или Иван-дурак побеждает Кащея, Бабу-Ягу и ещё много-много всякой нечисти, и если в конце книги погибает главный положительный герой – это я считал трагедией, это я считал вопиющей несправедливостью. И это было так.  

В то время было много фильмов про войну, в том числе и про гражданскую. И  как было жалко Чапаева, когда он тонул в последних кадрах, переплывая Урал-реку. Дети выходили из кинотеатра в слезах, особенно те, которые этот фильм смотрели впервые.

Вообще-то, все герои гражданской войны в фильмах погибали. Да иначе и быть-то не могло – тех, кто не погиб во время гражданской войны, кого не убили пули белых, тех убили позже. А  через двадцать лет они уже не были героями, они потом стали предателями и шпионами, а героями были  те, кто погиб защищая власть рабочих и крестьян, ведь и фильмы так назывались «Кочубей», «Олеко Дундич», «Александр Пархоменко», да и другие. Что ж, это было, конечно, неплохим шагом властей в идеологическом воспитании нашего поколения, но к чему это привело – видно невооружённым взглядом, особенно сейчас, когда сплошь крутят фильмы производства США, и молодёжь знает намного лучше американских актёров, чем наших. Вот такая жизнь.

Вообще, в то время, далёкого уже моего детства у всего народа была ещё в памяти война 1941-1945 годов – Великая Отечественная, и наверняка не было ни одной семьи, которая бы не пострадала от той войны, и вот тогда было много фильмов про войну. Чуть позже появился фильм «Чистое небо», это мы ещё на Моховой жили. Мы  с Костей Груздевым его смотрели, и вот тогда, наверное, я впервые услышал про культ личности Сталина. Но  я не понимал этого, а вообще-то, по-моему, первый фильм про культ личности был «Тишина» по роману Юрия Бондарева, и песня «На безымянной высоте» из того фильма была хитом, как сейчас говорят, была очень популярной песней. А книг про это я тогда не читал, может быть только роман Веры Кетлинской «Иначе жить не стоит». Была  ещё её книга «Мужество» – о строительстве Комсомольска-на-Амуре, но там – кто его строил и что строили полная тьма.

А мне нравились сказки, помню, сижу на кухне, топится печка, родители на работе, сестра Тамара в школе, а я сижу в валеночках и рассматриваю картинки в книжке «Метелица». Мне нравилась эта книжка, я сижу и мечтаю, и рассказываю бабушке, как я вырасту, как стану военным, и убью тех белых, которые убили Метелицу. Бабушка не спорит со мной, она соглашается, а чего ей со мной спорить? Она  старше меня на 70 лет, она мудрее, а я сижу и мечтаю, потом прошу её испечь в печке мне картофелину, она печёт, потом я, обжигаясь, её ем, эту горячую картофелину, я представляю себя у костра в той далёкой книжке, в той дальневосточной тайге вместе с Метелицей и пастушонком.

Вот с этого и начинались мои чтения, моё знакомство с литературой.

Примерно в десять лет у меня появилось желание вести дневник. Зачем? Я и сам не знаю, но начал я его писать в 1965 году, в марте, т.е. сорок лет назад, но когда жили с Ольгой, я не вёл записей, не хотел я, чтобы кто-то копался в моих мыслях, кто-то лез в мою душу, насмехался надо мной.

Конечно, под влиянием прочитанных книг у меня появлялось, и, причём неоднократно, желание, что-нибудь написать самому, но я понял, и давно это понял, что я не смогу этого сделать. В  армии я выпускал «Боевой листок, было такое мероприятие. Мои  заметки хвалили, но я читал тогда в газетах про кого-то очерки, заметки, я думал, вот какой хороший человек, про него пишут такие хорошие слова. Когда же я видел на самом деле этих передовиков, живьём так сказать, я понял самое главное – это красиво написать. Вот в школе мои сочинения никогда не хвалили, хотя я, когда их писал, очень старался, но, увы, по-настоящему писать я так и не научился, много отступлений от главной темы. Если бы я где-нибудь учился этому, то было совсем другое дело, но, увы, что есть, то есть.

Конечно, художественная литература – это не голые факты, здесь ещё есть вымысел, вот у меня есть такая одна черта: я, когда что-то рассказываю, иногда привираю, не приврать – хорошо не рассказать. Но сейчас пишу здесь только правду. Например,  много есть в моей жизни моментов, о которых знаю только я один, о которых я помню, но не хочу, чтобы это знал кто-либо ещё кроме меня, за что-то мне стыдно, за что-то больно, что-то унижает кого-то. Поэтому  лучше я буду это, эти моменты моей жизни выпускать из виду. Даже, когда что-либо пишу в дневнике, я пишу ТОЛЬКО правду, а зачем что-то придумывать про себя и для себя? Да и нужны ли будут кому-то мои записи после моей смерти? Наверное, нет.

Вообще-то, воспоминания детства – это возврат в прошлое, это иногда боль, иногда радость воспоминаний, а иногда даже и не хочется вспоминать то, что было. Ведь не секрет, что были и унижения, и оскорбления, и обиды, и вроде бы ты их уже давно забыл, но, увы, воспоминания – это воспоминания, и от этого никуда не уйти.

События последних лет очень и очень изменили жизнь в нашей стране, в каждой семье, жизнь каждого человека изменилась, у кого в какую сторону. Жили столько лет в одной стране, а оказались совсем другой. Но это ещё полбеды. Самое главное в том и состоит, что жили при одной идеологии, а оказались в другой. Так уж получилось, что в течение века наша страна столько раз меняла свой курс, что даже страшно. Вот недавно прочитал я книжку о мучениках земли Российской, о тех людях Православной веры, что пали в годы коммунистического правления от безбожников.

Я не буду вспоминать хорошо тот строй, при котором я прожил почти 39 лет, почти четыре десятилетия, я не буду и хаять, да, были свои плюсы, но много было и минусов, но то, что творится сейчас – это нечто, такое, что уму непостижимо.

Вот, я отвлёкся от своих детских воспоминаний, а ведь детство-то моё прошло в те времена, когда считалось, что дедушка Ленин и прочие члены КПСС – есть пупы земли русской, и всячески стремились это привить нам и в школе, и в армии, и везде, где можно. Но детская-то память, она осталась, и всё было совсем по-другому, ведь тогда и деревья были большими, как в старом кинофильме.

Любимой игрой нашего детства было играть «в войну». Этому явлению есть объяснение. Совсем недавно закончилась война, и на экранах было очень много фильмов про войну. Все ребята, конечно, хотели быть только русскими, но не немцами. Слово «немец» было как бы ругательским, мы не признавали ни «немцев», ни «белых». Почти все мечтали быть военными, но, увы, почти никто не выбрал эту профессию, да ведь по-разному думается в детстве и воплощается во взрослую настоящую жизнь.

Вот, сегодня посмотрел по телевизору фильм «Повесть о настоящем человеке», фильм этот довольно старый, он был снят в 1948 году, а я его увидел уже, когда учился в начальных классах. Помню, зимой мы ползали по снегу в огороде, играли в Маресьева, представляли, что мы ползём в немецком тылу, потом приходили домой и одежду сушили на печке. Посмотрев фильмы про Чапаева и Олеко Дундича, делали деревянные сабли, фехтовали ими и рубили высокую траву или бурьян на окраине огорода. Посмотрев  фильм про Отечественную войну, мы делали деревянные автоматы, винтовки, пистолеты. Найти подходящую доску, нарисовать карандашом контур – и вперёд, за дело. Впрочем, получалось довольно прилично. Потом это всё ломалось, терялось и делалось вновь. Но игры «в войну» прекратились где-то в десять лет, когда мы уехали с Моховой на улицу Горького, там мы уже не играли, да и, по большому счёту, я на новом месте жительства не нашёл себе друзей, знакомые были, но друзей – нет.  

Вообще-то я с людьми схожусь быстро, но это в последние, вернее послеармейские годы, в детстве же всё было наоборот, я мало с кем дружил, точнее, знакомых было много, но я понял, что всем от меня что-то надо, слишком много мне делали подлостей.