Устюжна находится от Вологды в 250 километрах

 

Устюжна находится от Вологды в 250 километрах (примерно, плюс минус десять км) от Вологды. Сейчас с Вологдой её связывает бетонная дорога «Вологда – Новая Ладога». и на автобусе это где-то четыре часа езды, и необходимости летать на маленьком самолёте нет никакой: ведь современный автобус может взять людей в 4 раза больше, чем тот маленький самолёт, да и любой груз доставят на грузовиках, контейнеровозах, рефрижераторах. Но  тогда, почти полвека назад, дороги из Вологды в Устюжну не было. Вернее, была дорога, но… на карте. Дорогу построят позже, в 70-х годах, в середине, я проеду по ней в 1977 году, а тогда дороги не было.

Правда, когда-то дорога была. Ведь  события описанные Гоголем в комедии «Ревизор» происходили в Устюжне, и прототип Хлестакова, вологодский помещик Платон Волков, прибыл в Устюжну из Вологды – это документально доказано и подтверждено. Он  путешествовал в середине (вернее, в первой половине) 19 века, а железной дороги тогда не было, нет её и сегодня, значит прибыл он на лошадях.

А что такое конная дорога? И как часто по ней ездили? Зимой, ясно, на санях, летом – на телегах, ведь для конной дороги не надо такой насыпи, как для автомобилей, нагрузка на дорожное полотно несравнима, а ведь в те годы, (я имею в виду 1962-й год), даже не было проложено бетонки до Череповца. Не было этой дороги. Она только начинала строиться. И ведь, кроме дороги, нужны ещё мосты, мосты разные: через реки и речки, через ручьи. И всё надо было построить.

А до Устюжны две с половиной сотни километров. Дорога на карте есть, но по ней не проехать, может, только когда зимой промёрзнут вологодские болота.

А завозить грузы надо, всё надо завозить: от спичек до тракторов и комбайнов, стройматериалов и прочая, и прочая.

В  полусотне же километров к югу, в Новгородской области – посёлок Пестово, и там – железнодорожная станция. Проще завести любой груз на станцию, и там до места назначения – уже рядом. Но мост там, в Пестово плохой, надо новый строить бетонный. Вот отец там и строил этот мост, года, наверное, три.

И в 1962 году я поехал туда познавать мир. А Устюжна мне запомнилась немного. Помню, сидели мы с отцом на берегу реки и ели хлеб с колбасой. Хлеб там был особенный, пекарский, а вот колбаса, помню, была или копчёная или полукопчёная, очень вкусная, мягкая, свежая с очень ароматным запахом. Этот  запах я помню спустя сорок четыре года. И ещё мне запомнилась гостиница, наверное, она тогда называлась, как и везде в райцентрах или «Дом крестьянина» или «Дом колхозника». Гостиница была рядом с рекой, двухэтажная, а вот в комнате, помню, народу было много, человек, десять или больше, не помню. Мы там переночевали, и на другой день началась наша одиссея.

Наученный предыдущим днём, отец решил плыть в Пестово на пароходе. Дело в том, что и в Устюжне и в Пестове одна река – Молога, она берёт своё начало в Тверской области, потом течёт по Новгородской. затем по Вологодской областям и впадает в Рыбинское водохранилище. Но до того, как сделали плотину в Рыбинске, река Молога впадала в Волгу, и даже был город с одноименным названием (Молога), и он ушёл под воду, когда затопило много территорий этим водохранилищем.

Но Молога – река пересыхающая, вернее она судоходна не круглый год. Я,  конечно, очень небольшой знаток судоходства, я не знаю, где и как, но в Вологодской области, да и в соседних северных областях, большинство рек летом мелеют, и судоходны только весной и ещё какой-то период лета. Вот, так и Молога. Так что  пароход тогда из Устюжны в Пестово ходил, но мы были предупреждены, что можем и не доплыть, если сядем на мель. Но я-то никогда до этого на пароходах не плавал, и на самолётах не летал, но пролетел – и ничего: живой, здоровый, а почему бы заодно ребёнка и на пароходе не прокатить? Экзотика. И мы поплыли утром.

И где-то часа через два сели на мель. И это было интересно.

Пестово стоит выше Устюжны по течению реки, примерно километров на 60-70, но чем выше по течению, тем река, наверное, мельче. И вот теплоход сел на мель. Я помню, как молодой матрос шестом щупал дно, в общем, мы сели на мель около паромной переправы.

Вот эта паромная переправа мне почему-то вспоминается очень часто. Может потому, что я ни до, ни после ничего подобного никогда не видел. Сейчас уже смотря с высоты своих прожитых лет, я смотрю на ту переправу и понимаю, что я попал лет на сто, (а может быть и больше!) лет назад. Может быть.

За свою жизнь мне довелось довольно много поездить по городам и весям бывшего Советского Союза и некогда «братской Польши». Но таких переправ через реки я не встречал никогда. Да и вообще-то, я нечасто переправлялся через реки таким способом.

Раньше в Казани была переправа, но там ходил большой паром, были переправы в Вогнеме и Коркове, это между Кирилловым и Липиным Бором, но там паромы были механические, а вот, чтобы переправляться через реку таким способом, как около Устюжны, мне не доводилось никогда.

Я, впоследствии, спрашивал у многих людей про эту переправу, но, увы, никто мне не дал правильного ответа. На какой дороге находилась эта переправа, я до сих пор не знаю. Надо сказать, что это были те годы, когда не так много было автомобилей в нашем народном хозяйстве. Ещё не было «ЗИЛ-130» и «ГАЗ-52» и «ГАЗ-53», не было и других автомашин, большие же МАЗы, КрАЗы были в больших городах, на крупных стройках, а основной рабочей машиной был «ГАЗ-51» и его модификации, т.е. полноприводный «ГАЗ-63» и самосвал «ГАЗ-95». На базе «газона» были созданы автобусы «коробочки» или как ещё их называли «лохматки», на базе «газона» были бензовозы, молоковозы, хлебовозки, фургоны, короче говоря, весь транспорт в сельской местности бы на «газонах». Кое-где доживали свой век «полуторки» и «ЗИС-5», «Захары». В городах были грузовики «ЗИЛ-150», «ЗИЛ-164», самосвалы «ЗИС-585» и кое-где, очень немного, были МАЗы, старые 200-е. в МСУ-1, где работал отец МАЗы были с полуприцепами – они возили балки и сваи для мостов, на трейлерах перевозили гусеничную технику, но МАЗов было мало, а в карьерах были КрАЗы, вернее, наверное, ЯАЗы, самосвалы. Но в Вологде их, по-моему, в те годы были единицы. Королём же вологодских дорог считался «ЗИС-157», «семёра», «колун», как его звали – полноприводный трёхмостовый с подкачкой шин, ну, и доживали свой век «студора» американского производства, были ещё «ЗИС-151», довольно-таки неудачная копия «Студебеккера». Это позже, в 1963 году появятся «ЗИЛ-130», «УРАЛ-375» и другие, «ГАЗ-53» и т.д.

Ну, я отвлёкся на историю автомобилестроения, хотя она вся происходила на моих глазах, и я застал ещё много старых авто, а на некоторых мне ещё и довелось поработать.

Когда сели на мель, нас, всех пассажиров переправили с теплохода на берег на лодке, и это было, чуть-чуть не доплывая до переправы. Река Молога в этом месте неширокая, с обеих сторон лес, и из леса с той и с другой стороны к реке подходила дорога, обыкновенная лесная дорога, гравийно-песчаная, и лес: сосны высокие, ровные стволы стояли над рекой.

Погода была без дождя, но было прохладно. Через реку был натянут трос с одного берега на другой, и паром представлял собой прямоугольное плавучее средство, что-то типа плота, на берегу сбрасывали сходни,  на плот заезжал «газик», и его переправляли. Почему эту переправу называли паромом, я не знаю, этот плот никаким паром не работает, разве, что пердячий пар. Люди брали в руки деревянную палку, примерно в один метр длиной, с одной стороны она была ýже, с другой шире, наподобие весла или лопаты, в широкой части был сделан пропил, эта бита вставлялась пропилом в трос, и под силой человеческих рук этот «паром» двигался. На обоих берегах трос был закреплён, а для того чтобы пропустить проплывающие суда, на одном берегу трос разматывали, ослабляли и опускали ниже уровня воды. На таких «паромах» можно было спокойно перевезти одну автомашину. Я думаю, что на таких «паромах» переправляли ещё при Иване Грозном, а может быть и раньше. Наверное, на таком «пароме» переправлялся и Хлестаков, когда ехал в Устюжну.

Вообще, картина запоминающаяся: лес, река, паром, теплоход, сидящий на мели – впечатляюще! Вот так закончилась моя первая поездка по воде. А паромов таких я больше нигде не встречал, только в кинофильме. Был  такой военный фильм – «Обратной дороги нет», так вот, там, в фильме подводы переправляли на таком пароме. И не знаю почему, прошло уже много-много лет, а тот паром в лесу, в вологодском лесу на реке Мологе, мне почему-то вспоминается долго, до сих пор, хотя с тех пор прошло уже сорок четыре года.

В Пестово мы всё-таки в тот день попали. Сначала вернулись в Устюжну на попутном газике-бензовозе, потом опять на газике в кузове на попутке и вечером приехали в Пестово, без всяких приключений. Я даже не помню, трясло ли нас или нет, но доехали, а в памяти осталось из той поездки многое: первый полёт на самолёте, первый рейс на теплоходе, паром… Почему же я так часто вспоминаю тот паром?

Отец часто брал меня с собой на работу, ну, как часто, я имею в виду,что я с ним ездил на мосты в Архангельской области два раза: в 1961 в Вельск и в 1965 году в Ровдино; в 1962 году я был в Пестове; в 1965 году приезжал к нему на мост на реке Сухоне, ну, а в 66-м и 67-м, я сам работал во время  каникул у них в управлении – строил мосты: у гостиницы «Вологда» по улице Мира, мост, который назывался Красноармейским, почему так? Не знаю. Строил Рыбнорядский мост около Ленинградского гастронома и спортзала «Труд» через реку Золотуху и мост через речку Шограш на улице Урицкого. Да  ещё в 1968 году летом мы с отцом ездили в Тотьму, делали съёмку местности на реке Песья Деньга, но моста там не было построено и в начале 90-х годов.

Может после построили? Я там не был с 90 года, в Тотьме, но до того был много раз. Отец много построил мостов, но большая часть уже переделана, расширена проезжая часть, поднята насыпь, мосты стареют, как и люди, ничто не молодеет.

В детстве я хотел строить мосты, но не смог поступить в институт, жизнь сложилась по-другому. Значит так угодно Богу! На всё его воля.

Почему же мне нравилось ездить с отцом, почему мне хотелось строить мосты? Я, с детских лет, был довольно любознательным, даже скорее любопытным, но весь мир моего детства заключался в довольно малых размерах.  Ведь  телевидение появилось в моей жизни позднее, и, конечно, любимой передачей стала передача «Клуб кинопутешествий», но ранее телевизоров-то не было, вернее, не было у нас, а куда-то поехать – об этом не было и речи! У  кого-то были родственники в деревне где-то и они уезжали туда, а весь мир моего детства вполне умещался в переделах одного квартала на улице Моховой.

Вот поэтому я хорошо запомнил поездки с отцом в Грязовец, к его матери, моей второй бабушке. Грязовец находится в 45 км от Вологды, мы ехали туда на поезде, было интересно.  

Да и сам город был, конечно, не похож на Вологду. Конечно, не размерами, (я не понимал тогда больше или меньше население города), но улицы были совсем другие: частный сектор, маленькие дома, да и магазины совсем не такие как в Вологде – вместе продавали и продукты и промтовары. В общем, я потихоньку открывал для себя мир. Были поездки и поближе: в Прилуки, ещё куда-то поблизости – в Кирики-Улиты, в общем, с детства у меня стала проявляться страсть, вернее, интерес к путешествиям. Мне всю жизнь хотелось узнать как можно больше. 

Может быть, эта страсть и явилась причиной многих моих невзгод и неудач в личной жизни. Но если сказать честно, мне нравилось, ездить всегда.

Но путешествовать куда-то далеко, за границу, мне не довелось по банальной причине отсутствия финансов, вот поэтому я и старался выбирать работу, чтобы и ездить и зарабатывать. Конечно, сейчас можно совсем по-другому взглянуть на эту проблему, но это тема отдельного разговора. Сейчас, когда я прожил много лет, я могу сказать честно и откровенно, что я доволен тем, что хоть что-то увидел. Конечно, жизнь могла сложиться и по-другому, но увы, всё произошло так, как произошло.

Впрочем, поездки с отцом в Вельск, в Пестово были интересны для меня тем, что я там вращался среди взрослых мужиков, видевших жизнь. Многие  воевали, к отцу они относились хорошо: ну, во-первых, он был возрастом старше их, почти всех, во-вторых, был грамотнее, умнее, в-третьих, он умел спокойно, без истерик и крика объяснить людям то, что некоторые начальники и руководители без нецензурщины объяснить и довести не могут.

Вот, когда мы были с ним в Вельске (1961 год) мне запомнился такой случай: в воскресенье мы пошли с ним гулять, смотреть реку Вагу. Пошёл дождь,  мы вымокли, и сидели на берегу этой реки Ваги в беседке, а река-то оказалась довольно небольшая, но то, что она разливается весной больше, чем летом, раз в десять это меня сильно удивило. Отец объяснил мне, восьмилетнему тогда пацану, почему так разливаются реки. А сколько уже с тех пор прошло, я до сих пор помню. Почему  это?

Вот, когда мы были с ним в Ровдине (1965 год) – это тоже в Архангельской области, то там рядом со строящимся мостом был маслозавод, и отец тогда ходил туда звонить по телефону в Вологду. Мы сидели и ждали, пока телефонистки соединят, и разговаривали с человеком, бывшим там, вроде бы механиком того маслозавода. Отец  рассказывал ему, как ещё в начале 30-х годов он учился в школе ФЗО[2] при маслозаводе, вроде бы в Васюкове, Грязовецкого района, и про то, что у них был преподаватель, владеющий гипнозом. Этот  преподаватель куда-то потом пропал (забрали?). На  мой вопрос «почему?», отец ответил однозначно: «забудь про это», ну я и забыл, но вот вспоминал часто, про себя. О чём они недоговаривали, тогда я не понял.

Вообще, он быстро меня научил не вмешиваться в дела взрослых. Если  поначалу я был любопытным, то он постепенно научил меня не задавать при людях вопросов, не встревать в разговоры взрослых, если меня не спрашивают. Вообще, отец очень умел поддерживать разговор, но, к сожалению, я очень мало что помню из его рассказов.

Вот, когда он написал в газету «Красный Север» и помог женщине в Прибалтике найти погибших родителей,  к нему приходил майор Ерофеев, то ему он тогда много рассказал, и про то, как попал в Эстонию в плен, и ещё про войну, но я, дурак, ничего тогда не записал.

Много-много лет спустя, где-то в 80-х годах, (т.е. после смерти отца 13.10.1973 г.), мы как-то выпивали с его братом Николаем, моим полным тёзкой (1913-1989), и вот он мне тоже рассказывал про войну, но я тоже ничего в то время не записал, а память сохранила немногое. Так вот, дядя Коля (а я его так звал) мне рассказал, как отступал от Белоруссии до Смоленска, как попал в плен, как его вербовали в Русскую Освободительную армию генерала Власова. Он отказался, потом сбежал к партизанам, и как много лет спустя его вызывали в КГБ, и там был чекист, который присутствовал при той вербовке. И горе бы, большое горе было бы дяде Коле, не откажись он тогда от того предложения.

Ещё он рассказывал, как в холодную, очень холодную зиму 39-40 года, их в эшелоне из Калинина везли на Финскую войну, но не успели довезти –  война закончилась. Убитых и  обмороженных на той войне было очень много! Ещё  он рассказывал, как трудно было после отечественной войны устроиться на работу. Но вот, что интересно: они оба (отец и дядя Коля) сумели избежать послевоенных репрессий, а впоследствии, после того, как были восстановлены в довоенных званиях, даже ходили на курсы в военкомате. Судьба, конечно, сложная была у обоих, но дядя Коля пережил всех братьев и умер в 75 лет. Я считаю это неплохим возрастом, учитывая то, что он в последнее время болел, и если бы не покойный ныне сын его Игорь, он наверняка бы мог прожить ещё.  Игорь много у него крови выпил и отнял здоровья.

Игорь был его боль и страдания, особенно в последние годы после смерти дяди Колиной жены, тёти Поли (на два года он её пережил).  Дядя Коля даже собирался уйти в дом престарелых (была у него такая задумка) – ведь Игорь, когда был пьяный, всегда скандалил. Кстати, таким же «буйным» нравом отличалась и моя матушка. Я, конечно, не ангел, но я почему-то, когда приходил, домой выпивши, всегда старался лечь спать, а вот Ольга, дура, всегда старалась меня завести.

Я это понял уже позже, намного позже. Она просто хотела от меня избавиться, выжить меня из квартиры, а то и посадить, но Бог видит всё, он шельму метит.

Я иногда думаю, а зачем я вообще делаю эти записи?!! Будут ли они кому интересны? Ведь я простой человек, мало кому известный, кроме родных, да и родных-то раз, два и обчёлся, да и в роду у меня не было знаменитостей. А, может быть, кто-нибудь из потомков заинтересуется своими предками?

Я иногда думаю, что я знаю о своих дедах? Да практически ничего: оба умерли за много лет до моего рождения, и то немногое, что я слышал от старших, уже за давностью лет стёрлось из памяти. Я знаю, что дед по отцовской линии, Михаил Иванович, был любителем выпить, но у него были золотые руки, он был хорошим слесарем-жестянщиком: паял кастрюли, вёдра и прочую посуду. Да, тогда было такое время, что люди ремонтировали всё, что можно было использовать в хозяйстве. Это уже потом стали всё выбрасывать, но, похоже, времена возвращаются. Вот и всё, что я о нём знаю, да ещё то, что он был контужен во время Первой мировой войны и несколько раз лечился в больнице, в Кувшинове. Ещё  знаю, что с семьей он не жил, и его сыновья, братья отца, Владимир и Сергей, были отданы в ученики сапожнику, а дядя Коля – портному. Это  было в двадцатые годы во времена НЭПа. Вот и всё, что я знаю, но мне хотелось бы знать больше но, увы…

Много можно говорить о том, что мы не помним родства, это не так, и так одновременно. Вот, я вспоминаю похороны отца: сколько было на похоронах родных, его двоюродных, троюродных и прочих родственников, но у нас так уж сложилось, что к нам в гости никто не ходил, кроме дяди Коли с женой Полиной, да и отец ни к кому не ходил тоже. Почему это было? Возможны несколько ответов на этой вопрос, но я не буду давать ни одного, на это ответить однозначно нельзя.

В других, особенно кавказских странах, люди, знают своих предков очень хорошо, и вообще поддерживают родственные отношения, уважают старых и старших, слушаются их, а ведь и у нас в России, особенно в деревнях, лет сто назад было то же самое. Но  потом началась кровавая бойня, пошёл сын на отца, брат на брата, появились Павлики Морозовы, пошло разложение русского общества под «мудрым еврейским руководством», стали раскулачивать, доносить друг на друга, стал народ разлагаться, и в итоге – то, что имеем. Сами виноваты в этом, никто больше, некого винить в этом! Никто, ни Сталин, ни Хрущёв не виноват в том, как мы живём, а виноваты в этом предки наши, которые допустили в 1917 году развал страны, и виновато моё поколение в том, что произошло в 1991 году. За всё надо платить, но вопрос, какой ценой?

Может быть, я и не прав. Я, конечно, не могу отвечать за все русские семьи, за все русское население, когда говорят, что мы русские Иваны, не помнящие родства, но вот у меня лично так и получилось. Да и не только у меня.

Возможно в любой семье, да и у любого человека, отдельно взятого, имеются свои тайны, которые он не хочет раскрывать кому-либо. На всё есть причины: тайна – она и есть тайна, чтобы её не знали. Если бы я здесь писал художественное сочинение, то можно было бы столько нафантазировать, столько написать всего, не одну бочку арестантов, (почему так говорят? я не знаю, причём здесь арестант?) в стиле покойной Валентины Стратоновны. Но я не буду писать о том, чего не было, и про то, чего не было.

Вот, Ольга для того, чтобы оправдаться перед людьми (и перед детьми, в том числе), наговорила всем про меня кучу гадостей. А как ей было поступить иначе? Ведь она привела в дом мужика, а не я, ведь она (вернее они) выгнали меня из дома, а не я их, ведь они собирались меня посадить, отправить в места не столь отдалённые, но, увы, их намеренья выпали не на меня, и в том, что Миша оказался именно там, где он сейчас, основная вина лежит на них, на Ольге и её нынешнем муже. В разговоре по телефону два года назад, Ольга сказала, что мы оба в этом виноваты. Но  как я мог повлиять на Мишу, если я к тому времени, как он попал под суд, уже почти пять лет жил в другом городе? Меня можно обвинить в том, что я уехал из Вологды. А что мне оставалось делать? Ведь я пока живу в таком государстве, где человек, живущий без прописки в паспорте, считается вне закона. Где мне было прописаться в Вологде? Под каким забором? В каком сугробе? Очень уж она мечтала, что я сдохну бродягой под забором. Это была её мечта, она ждала и радовалась, и всё любила повторять, что я сдохну, как моя матушка.

Верно говорят, что у себя в глазу бревна не видят, а у других соринку в глазу заметят. Ведь всё зло вернётся всё равно к тому, кто его породил.

Конечно, она ведь никому и никогда не расскажет правду, она уже и сама-то забыла всю правду, а живёт тем и верит в то, что сама придумала.

Раз придумала, сочинила, потом рассказала кому-то одному, потом другому, потом третьему, потом допридумывала, приукрасила – и сама в это уже начинает верить и живёт, веря в придуманный собой же мир. Это всё в стиле Оли Павловны, сколько она в своей жизни врала?

Этого она сама даже не знает, потому что сбилась со счёту и забыла, потому что она врёт и сама верит в то, что говорит. Только обидно, что люди верят её вранью. Очень верят.  

Вот, многие говорят, что не хотели бы прожить свою жизнь сначала или заново, но я им не верю. Почему? Да просто я бы хотел прожить свою жизнь заново, до 24 апреля 1976 года – я совершил в тот день ошибку, за которую расплачиваюсь всю жизнь. Надо было тогда, в день свадьбы, когда я ушёл (с собственной свадьбы!), просто прогнать её, явившуюся ко мне в слезах, умоляющую не бросать её, не позорить. А вот позорил ли я её, или она меня – это вопрос. Но, увы, всё вышло так, как вышло. Я  уверен, что она никогда не расскажет детям правды, это её тайна, и она уйдёт в могилу вместе с ней, а я не буду копаться в её грязном белье, это я считаю ниже своего собственного достоинства, поэтому пусть та грязь, в которой она по самые уши увязла, останется при ней самой, пусть её Бог судит, да совесть, если она у неё есть. Было у меня желание написать ей письмо, но, думаю, не надо. Хотел  ей написать и спросить, зачем она на меня до сих пор наговаривает, но подумал и решил, что это будет, будто я оправдываюсь в своей вине, но у меня нет, и никогда не было, детей на стороне, и тем более в Ленинграде.

Сколько раз, не одну, наверное, тысячу раз. она мне это твердила, подначивала, донимала меня. Я терпел. Я никогда её не упрекал ни связями её с Патраловым или Юркой Травиным, хотя поводов была уйма целая, и ведь предупреждали меня, меня до свадьбы предупреждали, чтобы я не женился на этой (прости Господи, не буду, писать здесь матерное слово). Ну, что же, Коля –ведь добрая душа был (да и есть), как же, ведь все знают о свадьбе, а я, кстати, узнал о своей свадьбе от людей, Володя Булатов помнится, спросил меня, когда свадьба? Я в ответ «чья?», а он мне и говорит: «Твоя».

Вот так, я ещё не говорил с невестой о свадьбе, а на работе, в автоколонне 1117, люди уже знали, что я женюсь. А ведь Ольга знала о моих отношениях с Л.А., которые закончились задолго до наших с ней отношениях, ведь знала и пошла замуж, а почему? Ей это надо было. Вот так и началась наша совместная жизнь, а точнее мученья.

Сколько я стерпел – я один только знаю. То, что она дура, и, причём умная, хитрая дура я узнал гораздо позже, а вот то, что она врёт на каждом шагу – это я понял давно, но не придавал этому значения.

Зачем я это пишу? Ведь никогда не хотел ворошить старое. Думал, разведёмся с Ольгой – и всё. Но  ведь я уехал, оставил всё, и в зрелом возрасте снова начинать свою жизнь – это довольно сложно, но возможно.

Я никогда не касался того периода в моей жизни, когда я переехал в Питер. А что мне было делать в то время? Становится бомжом? Я и стал им, ведь фактически с января по декабрь, почти год, я был бомжом: и фактически – всё это время, и юридически – три месяца.

Больно, конечно, писать эти строки, очень больно и трудно, но раз уж я затронул эту очень больную тему, то надо её продолжать.  

Вообще-то моё бегство из Вологды можно сравнить с моментом, когда многие люди покидали свою родину. Ведь  очень часто люди, в зрелом возрасте, прочно стоящие на ногах и в жизни, вынуждены были начинать свою жизнь с нуля, с самого начала. Так это случилось и со мной в том злополучном 94-м году. Правильно ли я сделал, уехав из Вологды или нет – всё это покажет время, а впрочем, для меня оно показало, что правильно. А что мне оставалось делать? Ведь Ольга все продумала, всё рассчитала насчёт того, чтобы оставить меня без крыши над головой и даже без прописки, или, как сейчас говорят, без регистрации. Мы ведь живём в такой стране, что если у человека нет отметки о регистрации в паспорте, то паспорт этого человека считается недействительным. Это означает одно – если я не имею соответствующей отметки, то я нарушаю закон, а я не хотел этот закон нарушать, а получить регистрацию было невозможно. Очень даже невозможно. Ведь, если бы случись это чуть пораньше, до перестройки, у меня бы были кое-какие шансы, но в тот период шансов на получения жилья у меня не было, абсолютно никаких.

Сменить город, убежать от прошлого, убежать от всего того, что было тебе тяжело, пережить, сменить работу, обстановку, окружение людей – всё это мне представлялось единственным шансом, но убежать можно ото всех,  но себя не убежишь, никак не убежишь.

А время-то было непростое: много предприятий закрывалось, а на тех предприятиях, что продолжали работать, зарплату не платили месяцами и годами. Просто это было начало капитализма в России, и те, кто сумел «прихватезировать» какой-либо завод или автобазу, ещё только начинали свой путь к многомиллионному состоянию. В  стране царил чубайсовский бандитский передел собственности, люди. которые много лет отработали в той или иной организации, вынуждены были увольняться, и для того чтобы выжить многие высококлассные специалисты были вынуждены уходить и менять не только место работы, но и менять профессию и специальность, чтобы не умереть с голода. Нужно было быть или дураком, или самонадеянным, чтобы в те годы рассчитывать найти хорошую работу в чужом городе, без связей и без знакомств.

Когда в ноябре 94-го года я приехал в Петербург, то у меня в городе не было ни связей, ни знакомств, и только я один знаю, как мне было нелегко в те годы. Я не хвалюсь, но мне помогли и Николай Чудотворец, и воля Божья, и немного удачи, хитрости, знания того, что мне надо. Ну и, конечно, неоценимую помощь мне оказала и Л.А., хотя она не поняла меня, не захотела понять. И это была её ошибка, может быть, я прав не на все 100%, но процентов на 80% это так.

Впрочем, в своих записях, я никогда не касался моих отношений с Л.А.. Я может, никогда этого и не говорил никому, но всё вышло довольно-таки спонтанно и непредсказуемо.

Одно мне обидно, то, что Ольга на протяжении всей нашей совместной жизни, безосновательно меня ревновала к Л.А. Но ничего тогда  не было, мы с Л.А. не виделись 20 лет, с 1974 года, (это было ещё до Ольги) и до 1994 года. Развёлся я в январе 94-го, а  к Л.А. приехал в первый раз осенью, в сентябре 94-го.

Но Ольга действовала по принципу: «свекровь – блядь. дак и снохе не верит»,. Если сама была не безгрешна, то она и придумывала всё, чтобы оговорить меня, и до того довралась, что сама стала верить в то, что придумала. А  после моего отъезда ей это стало, ох, как на руку, ох, как в масть всё вышло! И  стоило один раз придумать и рассказать эту выдумку, потом повторить, потом и сама она уже поверила и стала это говорить всем постоянно, что я уехал в Питер, потому что у Л.А. от меня сын, что все эти годы я ездил к ней, и прочую ахинею.  И  говорила это всем, а Анне – в особенности. Ну, пусть будет так, как она думает. Зачем я буду оправдываться в том, чего не было никогда.

А попал я в Питер можно сказать случайно. Куда мне было деваться в Вологде после развода, да и что меня ожидало там? То, что Ольга со своим «терминатором» меня посадят в места не столь отдалённые, я и не сомневался, они мне оба прямо это сказали ещё в январе, после развода.

Она, окрылённая своей любовью к «терминатору», была готова на всё, готова была меня втоптать в любую передрягу, в любую грязь, куда угодно только чтобы ей досталась квартира, и это несмотря на то, что наш суд, самый гуманный суд в мире, постановил произвести раздел квартиры. Бог им судья. Я имел работу, но  не имел жилья, не имел возможности нормально жить.

А зима-то в том году, в январе доходила до – 30ºС и ниже, и вот я, как бродячий, выброшенный, никому не нужный кот, болтался по городу в поисках ночлега.

Как она хотела, чтобы я сдох где-нибудь в сугробе или под забором, это её слова, они мне врезались в память на всю жизнь, на всю жизнь я их запомнил, когда она сказала, что мне один конец – сдохнуть в сугробе или под забором.  Она  сколько угодно раз может кому-то повторять, что она этих слов не говорила, но я-то их помню, и хорошо помню, как её «терминатор» – этот недалёкий человек с тупым выражением морды, сказал мне, что у него в милиции друг, участковый майор Ковалёв, и что он меня всё равно посадит.

А как было на суде, когда ей стали задавать вопросы, и она выбежала из зала суда? Или  когда они написали на меня такую «телегу», что меня можно было без суда и следствия сразу расстрелять, но судья разобралась, а я пункт, за пунктом отвергая все обвинения в мой адрес, из обвиняемого превратился в потерпевшего, а ведь суд у нас известно какой, тем более судья и секретарь суда обе были женщины, а женщины, как я знаю, почти всегда настроены против мужского пола, но Бог-то видит, Его не обмануть, на чьей стороне правда.

Конечно, я когда уехал из Вологды, то думал, что с Л.А. у меня наладится жизнь. Но, увы, то, что я уехал, то, что я работаю, всё это не давало Ольге покоя. Она стала звонить в Питер, говорить Л.А. гадости про меня, и про нее, и, конечно, Л.А. её выходки надоели.

Я только не могу понять, зачем Ольге надо было мне ещё и здесь портить жизнь? Завидно стало, что меня приняли, что я прописался, устроился на работу в чужом городе, а чего было злорадствовать?

Да, я должен до конца своих дней благодарить Л.А., что меня приняла, но не моя вина, а её беда, что она оказалось дурой и не поверила мне. А ведь мы с ней прожили два года, и я никогда ей не изменял, да и денег у неё не воровал. Зачем мне было брать у неё деньги, если я сам приносил ей зарплату, да и деньги  с халтур, (а они были регулярно!), я также покупал  продукты и приносил в дом, а ведь за те два года, что я с ней прожил, я себе ничего не купил, даже ни носков, ни носовых платков, только несколько книг, да и то их оставил, уходя.

Если я кому скажу, что я оба свои развода пережил легко и просто то я просто совру, это сейчас, спустя, больше десяти лет, я об этом пишу спокойно, а тогда мне было не до смеха. Оказаться во второй раз на улице мне не очень-то хотелось, а ведь перспектива была, и, причём вполне реальная.

Ну, а что мне было делать? Оставаться с самого начала в Вологде я не мог по нескольким причинам. Конечно, это был бы идеальный выход из сложившейся ситуации, но, к сожалению, у меня не было в Вологде ни одного запасного варианта, а всё то, что было – это всё было несерьёзно.

Хотя был ещё вариант: переехать в Череповец. Работу  бы я, конечно, там нашёл, но почему я не воспользовался этим вариантом – я не знаю, и до сих пор не могу найти на этот вопрос ответа. 

Был у меня ещё вариант: зять, Василий Васильевич, предлагал мне поехать в Башкирию – там  у него вся родня, и брат его там работал директором автобазы. Конечно, родственники Василия бы помогли, это однозначно, да и в Череповце я бы сумел пристроиться, в этом я не сомневаюсь, но у меня не было в то время никакого твёрдого мнения, как поступить в этой ситуации довольно трудной для меня в то время.

Я понимал только одно: надо начинать жизнь сначала, с нуля, с самого нуля, начинать жизнь в чужом городе, без работы, без ничего того, что у тебя когда-то было. Конечно, я за свою жизнь сменил довольно много мест работы, и это, в свою очередь, сыграло положительную роль со мной в то время, когда я приехал в Питер.

Я, конечно, понимал, что меня нигде ни на одном предприятии никто не ждёт, тем более, когда распадались и распродавались целые автопарки.

Сначала я хотел устроиться в автобусный парк № 5. Я туда даже ходил, и в отделе кадров меня просили принести справку о том, что я работал столько-то лет на автобусе, чтобы я смог уйти на пенсию по достижении 55 лет.

Но, поговорив немного с мужиками и узнав внутреннюю обстановку в автобусном парке, я понял нескольких истин или моментов и сделал свои выводы. Я понял то, что хорошего автобуса, я, конечно, не получу, а получив «лохматку», я буду большую часть времени проводить на ремонте, т.е. заработка у меня не будет, а ждать какое-то время у меня нет возможности. Никакой возможности нет.

В Питер я приехал в начале ноября, но у меня не было прописки, не было вообще никакой прописки, ни вологодской, ни питерской, и, конечно, ни о какой работе не могло и речи идти.

Это сейчас, когда я уже прожил здесь много лет (12 – двенадцать! Как быстро летит время), я могу что-то придумать, да и то не всегда. А тогда без прописки – никуда. Для  того, чтобы прописаться, надо было расписаться с Л.А., а для того чтобы расписаться надо было подать заявление в ЗАГС, а для того чтобы подать заявление, нужна была прописка. Итак,  круг замкнулся.

И ещё всё упиралось в нехватку, вернее, в отсутствии денег, тем более, когда каждый день всё дорожало, шла гиперинфляция, одним словом всё было так запутано, что только с помощью Господа Бога нашего всё удалось решить положительно.

Когда была оформлена временная регистрация на 45 дней, я уже стал себя чувствовать намного легче, и когда у нас с Л.А. приняли заявление в бюро ЗАГС, то стал ожидать 24 декабря – дня, когда была назначена регистрация брака. Но и после свадьбы, ещё потребовалось время, чтобы оформить прописку, а потом начались уже поиски работы. И я убедился, гораздо позже, что всё, что ни делается – то всё к лучшему. И это правда.

Что такое устроиться в чужом, большом пятимиллионном городе на работу водителем – это я понял уже почти сразу. Во-первых, размеры города и время на дорогу, на проезд на работу. Если, к примеру, живя в Вологде (вернее, проживая), я работал в разных местах города, приходилось ездить на 2-х автобусах на работу, например, в Октябрьский поселок в АК – 1702\. и на проезд у меня уходило минут 40-50, ну, иногда час; ездил я через весь город на Ремсельмаш – это минут 30-35, а в Заречье, то есть в АК – 1117 и ГАТП и совсем немного. Ездил  я и в Лукьяново, но в последнее годы работал в туристическом автохозяйстве, туда пешком минут 20, это всё было недалеко, и вполне доступно.

Но Петербург – это не Вологда, здесь всё совсем по-другому, размеры мегапо, население одного района больше, чем население всей Вологды.

Вообще-то я никогда не думал, и даже не мечтал, чтобы жить в Петербурге. Но судьба сложилась именно так.

Если я скажу, или вернее напишу, что я тяжело перенёс разлуку с Вологдой, то я, наверное, буду не прав, не было горечи расставания, не было просто по одной причине: я никому не был нужен в Вологде, мне даже жить-то было негде, тем более у меня не было даже прописки. А что такое прописка в наше время?

Да практически 80% у человека зависит от прописки, без прописки человек кто? Бомж, без определённого места жительства, т.е. человек, находится вне закона. Это значит, что человек может быть в любое время задержан органами милиции для выяснения личности, без прописки нельзя устроиться на работу, нельзя получить медицинскую помощь в поликлинике, да и вообще, человек, живущий вне закона – это никто.  

То есть, у меня был один путь: или куда-то уезжать, или на своей жизни ставить крест. Впереди  (при втором варианте) – спиться, где-то болтаться и или сдохнуть где-то под забором, или быть убитым по пьянке в какой-нибудь компании, или сдохнуть в тюрьме, и что мне было делать? Кто правильно даст ответ на этот вопрос?

Вообще осуждать человека очень легко: сколько раз в Вологде от знакомых я слышал: «Сам виноват», и всё, я понимал и понимаю, что виноват во всём я, но попрекать этим на каждом шагу – это слишком жестоко, и дай Бог, чтобы никто никогда не пережил того, что я пережил.

Со многими аналогичными случаями я сталкивался уже позже, видел много людей попавших в аналогичные ситуации, многие не опустили руки, многие выжили.

Но мне надо, надо было работать и жить, выживать, ведь в те годы, в 90-е, зарплату платили нерегулярно, иногда не давали по 2-3 месяца. И жаловаться было некому, на некоторых заводах не платили годами. У меня был хоть небольшой шанс, кое-что можно было подхалтурить, правда нерегулярно, и немного можно было заработать на бензине, ну, хотя бы на курево, да кое на какой обед.

А вот когда стали посылать в «Аларку», тут уже стало лучше.

«Спецавтохозяйство», в которое я устроился, было довольно-таки своеобразным автохозяйством. Это хозяйство обслуживало жилконторы Красносельского района, т.е. это предприятие, которое связано с жилищным фондом, и большинство работающих там людей работало из-за жилплощади, я же, когда поступил на работу, совсем не был заинтересован в жилье: те две комнаты в трёхкомнатной сталинской постройки доме, которые строили пленные немцы, и которые занимала Л.А. с детьми, меня вполне устраивали. Ведь я переехал к Л.А. и думал, что жизнь наладится, но я ошибался, и тогда я понял одну истину, что нельзя возвращаться в прошлое, нельзя войти два раза в одну реку, но я попытался, и ничего не получилось. А большинство тех, кто работал в этой организации, получали комнаты, потом квартиры. Тогда было так: работникам жилищных служб давали ведомственное служебное жильё, которое через десять лет становилось уже постоянным, и поэтому там никто не удивился, что я приезжий, ведь там работали в основном люди, приехавшие из Псковской, Новгородской областей, Белоруссии, в общем, приезжие, а коренных ленинградцев из ста пятидесяти человек было, наверное, можно сосчитать на пальцах одной руки.