Социально-политическое сознание и основные социальные идеологии в современном обществе

Основным лозунгом французских революционеров конца XVIII — начала XIX века была, как известно, знаменитая триада: «Свобода. Равенство. Братство». Под «свободой» при этом понимались в основном свобода мысли, слова и совести, которые ограничивались в Средние века католическая церковь, а также и свобода коммерческой деятельности, которой препятствовала в тот период цеховая организация ремесел, феодальные таможенные границы, возведенные дворянами вокруг своих имений, и жесткая регламентация бизнеса в целом, осуществлявшаяся королевским двором и министрами.

Под «равенством» революционерами понималось в основном устранение сословных политических привилегий, которыми обладали во Франции дворяне и священники. По мнению одного из главных идеологов этой революции, аббата Э.Ж. Сиейса (1748-1836), третье сословие (непривиле­гированные классы) перед революцией уже выполняло «девятнадцать двадцатых» всей общественно полезной этой деятельности. «Одни только доходные и почетные места, — восклицал Сийес, — заняты членами привилегированного сословия. Должны ли мы ставить им это в заслугу? Разве третье сословие отказывается от этих мест или неспособно занимать их? Ответ ясен сам собою; однако властвующая партия осмелилась наложить запрет на эти должности для третьего сословия. Ему заявили: «каковы бы ни были твои заслуги и таланты, ты дойдешь только вот до этого пункта; за него не перешагнешь. Почетные должности существуют не для тебя». Редкие исключения из этого правила, если их понять как следует, служат только насмешкой; а выражения, которыми позволяют себе объяснять подобные исключительные случаи, прямо оскорбительны»[217].

Итак, равенство — это равное право на занятие «доходных и почетных должностей» в государстве. Впоследствии это понятие распространится также и на право голосовать за претендентов на занятие таких мест.

Наконец, под «братством» понималось нечто неопределенное. Считалось, по-видимому, что с установлением свободы и равенства братство автоматически станет естественным отношением между всеми свободными и равными людьми. Однако, как мы знаем, из истории этой революции попытки установить свободу и равенство во Франции привели к разгулу самых низменных и свирепых страстей, к террору, анархии, диктатуре и к последующим длительными революционными войнам по всей Европе. «Слова «Республика», «Свобода», «Равенство», «Братство», — вспоминал Талейран, — были написаны на всех стенах, но того, что соответствовало этим понятиям, нельзя было найти нигде»[218].

Тем не менее, Великая Французская революция (1789-1815) насильственным путем достигла заявленных целей. Она показала для западноевропейского обывателя возможность и успешность общества, построенного на совершенно новых началах. Вместо Священного писания и корпорации священников она поставила «Декларацию прав человека и гражданина» и отделение церкви от государства; вместо средневековой схоластической учености — культ свободного Разума и Академию наук; вместо монарха, помазанника Божьего, — парламент, избираемый всеобщими, прямыми и тайными выборами и правящий согласно установленной Конституции; а вместо дворянства с его врожденными привилегиями и наследственными поместьями — уничтожение всех привилегий, уравнение в политических и экономических правах представителей всех сословий и свободную конкуренцию всех талантов.

При этом она опиралась в своих преобразованиях на социально-политические идеи Дж. Локка, Ш. Монтескье, Вольтера, Ж.-Ж. Руссо, считающихся часто основателями морально-политической доктрины либерализма,но являвшихся по большей части идеологами демократии, в основе которой лежит идела народного (общего) блага. Однако государственный и социальный опыт, проделанный этой революцией под лозунгами народного блага, потребовал внесения в предреволюционные идеи и новых, уточняющих и развивающих их положений.

Наиболее значительным идеологом либерализма постреволюционного периода во Франции и Европе в целом был Бенжамен Констан (1767-1830). Именно он конкретизировал либеральный идеал свободы, определив его как свободу отдельной личности от вмешательства в ее частную жизнь общества и государства.

Либерализм

Констан заострил либерализм до тотального индивидуализма. Локковское разделение властей он признал для свободы личности недостаточным и призвал к ограничению суверенитета государства не только суверенитетом народа (гражданского общества), но и суверенитетом отдельной личности, поставив последнюю выше и самого государства и общества в целом. По существу, Б. Констан провозгласил суверенитет личности перед государством и обществом вообще. «До тех пор, пока суверенитет (народа — авт.) не ограничен, — писал он, — нет ни­какого средства дать индивидам защиту от правления. ... Никакая политическая организация не способна устранить эту опасность. Напрасно будете вы разде­лять власти: если общая сумма власти не ограничена, разделенным властям остается лишь создать коали­цию — и деспотизм будет неизлечим. Для нас важно не то, чтобы наши права не могли быть нарушены какой-либо властью без одобрения другой, но чтобы такое нарушение было запрещено для любой из влас­тей. Нам недостаточно, чтобы исполнители испраши­вали дозволения законодателя, нам нужно, чтобы зако­нодатель мог разрешить им совершить действие лишь в законной для них сфере. Нам мало, если исполнитель­ная власть не имеет права действовать без опоры на закон, если мы не установим границ этой опоры, если не провозгласим, что она относится к тем вещам, в от­ношении которых законодатель не имеет права изда­вать закон, либо, другими словами, что суверенитет ограничен и что существуют волеизъявления, которые ни народ, ни его представители не имеют права иметь.

Вот что следует декларировать, — указывал далее Б. Констан, — это — важнейшая истина, вечный принцип, который необходимо уста­новить. Никакая власть на земле не является безграничной — ни власть народа, ни власть людей, называющих себя его представителями, ни власть королей, под каким бы именем они ни правили, ни власть закона, кото­рый, в зависимости от формы правления являясь лишь выражением воли народа или государя, должен быть вписан в те же границы, что и власть, из которой он проистекает. Граждане обладают индивидуальными правами, не зависящими от любой социальной или политической власти, и всякая власть, нарушающая эти права, ста­новится беззаконной. Правами граждан являются ин­дивидуальная свобода, религиозная свобода, свобода мнения, в которую включена и гласность, пользова­ние собственностью, гарантии против любого произ­вола. Никакая власть не может посягнуть на эти права, не нарушив при этом своих собственных осно­ваний»[219].

Таким образом, Б. Констан переместил центр тяжести либеральной доктрины с вопроса о способе формирования верховной власти в государстве и ее устройстве к вопросу о способе ее пользования своими правами, признав необходимость ограничить последние правами отдельной личности, свободного индивида. Права последнего он провозгласил наивысшими, подчиняющими себе и права государства, и права общества в целом (его большинства). «Под свободой, — писал он, — я разумею торжество личности над властью, желающей управлять посредством насилия, и над массами, предъявляющими со стороны большинства право на подчинение себе меньшинства»[220].

Опираясь на рыночную теорию организации общества, развитую А. Смитом (1723-1790), Б. Констан отстаивал также и принцип свободы предпринимательства и невмешательства государства в свободную игру рыночных сил. Любое вмешательство правительства в действия рынка, по его мнению, либо неэффективно, либо бесполезно, либо порождает коррупцию и несправедливое распределение налогов, собираемых со всего общества[221]. При этом Констан возражал и против законодательной регламентации заработной платы рабочих, называя такую регламентацию возмутительным насилием, бесполезным к тому же, ибо конкуренция все равно низводит цены труда на самый низкий уровень: «К чему же все эти регламентации, когда сама природа вещей создает закон, свободный от притеснения и насилия?», — вопрошал он^[222]. В разряд законов природы тем самым возводилась минимальная заработная плата для основной массы населения.

Теория Б. Констана долгое время была общепризнанной доктриной либеральных политиков Франции и ряда других европейских стран. По существу, она граничила с анархизмом, и может считаться одним из теоретических источников последнего.

Другой выдающийся идеолог либерализма той эпохи, англичанин И. Бентам (1748-1832), приходя на практике к тем же выводам, что и Б. Констан, полностью отвергал вместе с тем доктрину прав человека. Он находил эту доктрину в высшей степени подозрительной. «Бентам, — пишет Б. Рассел, — ... глубоко презирал учение о правах человека. Права человека, говорил он, — это явная чепуха, неотъемлемые права человека — чепуха на ходулях. Когда французские революционеры разработали свою Декларацию прав человека, Бентам назвал ее «метафизи­ческим произведением» — «nec plus ultra (т.е. крайним выражением — авт.) метафизики». Ее пункты, говорил он, можно разделить на три класса: 1) невразумительные, 2) ложные, 3) как невразумительные, так и ложные»[223].

Однако И. Бентам отвергал не сами права человека, а лишь способ их обоснования, их простое постулирование в качестве неких высших естественных («метафизических» в его терминологии) начал, в качестве неких недоказуемых и неопровержимых самоочевидных аксиом естественногоправа. Вместо этого И. Бентам предлагал в качестве философского основания либеральной общественно-политической доктрины представление об общем благе, общественной пользе. Наилучшее законодательство и формы правления, по его мнению, те, которые приносят «наибольшее счастье наибольшему числу людей». При этом каждый человек, согласно его философским взглядам, от природы всегда стремится только к своему личному счастью и избегает своих личных зол (в гедонистической терминологии самого Бентама — личных «удовольствий» и «страданий»).

Из теории Бентама также следовал вывод, что законодательство не должно вмешиваться в деятельность предпринимателей и в их отношения с рабочими, так как эти договаривающиеся стороны сами, руководствуясь «моральной арифметикой» своих удовольствий и страданий, свободно определяют условия договора, исходя из «собственной пользы». Таким образом, он также оправдывал любые условия договора, продиктованные капиталистом наемному рабочему, и отвергал любые попытки законодателя взять последнего под свою защиту[224].

Наиболее выдающимися идеологами либерализма после Б. Констана и И. Бентама были англичане Дж. Ст. Милль (1806-1873) и Г. Спенсер (1820-1903), снискавший особую популярность в Северной Америке, но они уже не внесли в эту доктрину ничего принципиально нового. Милль развивал утилитаристский подход И. Бентама, а Спенсер склонялся к точке зрения Б. Констана. Оба они сочувствовали рабочему движению и выступали за расширение политических прав рабочих, но социализм принципиально отвергали.

Самой существенной чертой либерализма (являющейся одновременно и главным его достоинством, и главным его недостатком) является абстрактный (предельно общий и абсолютный, вневременный) подход к человеку. Либерализм выступает в интересах человека вообще, вневременного и внесоциального человека, которого в действительности не существует. В каждую данную эпоху и в каждом конкретном обществе любой человек является не только человеком вообще, но и мужчиной или женщиной, молодым или старым, здоровым или инвалидом, богатым или бедным, правящим или подчиненным и т.д. И поэтому свобода личности, которую ставит во главу угла либерализм, оборачивается ко всем этим конкретным людям своими различными сторонами, в зависимости от того, что они собой в действительности представляют, какое реальное положение они занимают в том или ином обществе.

Еще до решающей победы либерализма над старым порядком, на эту его основную слабость указывал французский публицист и ученый Н. Ленге (1736-1794), впервые осознавший и выделивший пролетариат как особый новый класс нарождающегося общества. В вышедшей в 1767 г. книге «Теория гражданских законов, или фундаментальных принципов общества»[225] он изложил свои представления о характере общественного развития. Ленге считал, что первой формой эксплуатации человека человеком было рабство (которое он не отличал от крепостничества). Современный рабочий, по его мнению, есть прямой преемник раба. «Отменяя рабство, — писал Ленге, — вовсе не имели в виду уничтожить ни богатство, ни его преимущества ... А поэтому все, кроме названия, должно было остаться по-прежнему. Наибольшая часть людей всегда должна была жить на заработную плату, находясь в зависимости от ничтожного меньшинства, присвоившего себе все блага. Таким образом, рабство было увековечено на земле, но под более мягким названием»[226].

Положение наемных рабочих, по мнению Н. Ленге, не только не лучше положения рабов, а гораздо хуже. «У них, говорят, нет господ, — писал он, — ... Но это явное злоупотребление словом. Что это означает: у них нет господ? У них есть господин, и притом самый ужасный, самый деспотичный из всех господ: нужда. Он ввергает их в самое жесткое рабство. Им приходится повиноваться не какому-либо отдельному человеку, а всем вообще. Над ними властвует не какой-нибудь единственный тиран, капризам которого должны угождать и благоволения которого должны добиваться, — это поставило бы известные границы их рабству и сделало бы его более сносным. Они становятся слугами всякого, у кого есть деньги, и в силу этого их рабство приобретает неограниченный характер и неумолимую суровость»[227]. «Необходимо выяснить, — подчеркивал Ленге, — какова в действительности та выгода, которое принесло им уничтожение рабства. Говорю с горечью и вполне откровенно: вся выгода состоит для них в том, что их вечно преследует страх голодной смерти, — несчастье от которого, по крайней мере, их предшественники в этом низшем общественном слое были избавлены»[228].

По мере развития либерального западного общества на новых принципах и промышленной революции, развивавшейся в условиях свободного рынка, в западноевропейских странах формировался и обширный рабочий класс, положение которого в ту эпоху полностью соответствовало описанию Н. Ленге. «В начале XIX-го века, — пишет У. Бек, — около двух третей европейского населения, так называемые низшие классы, не имели регулярных и стабильных источников дохода. Поденщики не получали доходов примерно за половину своего потенциального времени. До одной пятой трудоспособного населения была вынуждена нищенствовать и бродяжничать или даже воровать и разбойничать, чтобы добыть себе средства к существованию»[229].

Поэтому у либеральной доктрины множилось число ее оппонентов и критиков, развивавших противоположный подход к обществу, получивший название коммунизма (социализма).

Социализм

Разочарование низов французского общества в результатах Великой революции наступило довольно быстро. Уже в период правления Директории против нее созрел обширный заговор сил, объединившихся вокруг Гракха Бабефа[230] (1760-1797), призывавшего продолжить революционные преобразования общества, доведя их до самого конца. Бабеф готовил свержение Директории с помощью массового восстания парижских окраин. Для этого он создал глубоко законспирированную организацию («Заго­вор равных»), однако накануне восстания (в мае 1796 г.) был схвачен и казнен. Остальные заговорщики были приговорены к ссылке.

Программным документом заговорщиков стал «Анализ доктрины Бабефа, народного трибуна, преследуемого Исполнительной директорией за то, что он высказывает правду»[231]. Бабеф и его единомышленники писали, что богачи завладели государством «и в роли хозяев диктуют тиранические законы бедняку, скованному нуждой, униженному невежеством и обманутому религией». Бабувисты ясно выражали мысль, что при сохранении частной собственности «для множества людей пользование их правами будет оставаться почти иллюзорным», поэтому равенство перед законом является «условным равенством», «красивой и бесплодной фикцией закона»[232]. Вместо этого они предлагали отмену частной собственности и преобразование всего общества на коммунистических началах.

Так уже в самом начале существования нового общества обнаружилось его основное противоречие — противоречие между свободой личности и социальной справедливостью. Первое начало было положено в основу различных доктрин либерализма, а второе — в основу доктрин коммунизма и социализма. В борьбе между этими двумя идеологиями пройдут затем весь XIX век и почти весь ХХ век.

Начало развитию социалистической идеологии в европейском сознании положили Клод Анри де Сен-Симон (1760-1825), Шарль Фурье (1772-1837) и Роберт Оуэн (1771-1858), основные труды которых были изданы в 20–30-е гг. XIX в. Тогда же (в 1828 г.) Буонаротти опубликовал книгу «Заговор во имя равенства, именуемый заговором Бабефа». В 1841 г. был переиздан «Кодекс природы» Морелли. Центром разработки и обсуждения социалистических и коммунистических доктрин в тот период стал Париж. При этом республиканское движение во Франции приобретало все более социалистическую окраску. А в 1848 году в Европе был опубликован Коммунистический Манифест К. Маркса и Ф. Энгельса, оформивший социализм в стройную идеолого-философскую доктрину с четкими революционными выводами.

В отличие от либерализма, социализм исходит не из представлений о человеке вообще, а из анализа положения реального человека, живущего в конкретном, капиталистическом обществе, разделенном в имущественном отношении на два основных класса — класс собственников и класс пролетариев. Другим принципиальным отличием социализма от либерализма является то, что первый рассматривает человека не только и не столько как духовное существо, нуждающееся прежде всего в свободе, сколько существо материальное, нуждающееся прежде всего в пище, одежде, жилище и т.д. Социализм объявляет либеральную общественную доктрину либо ошибочной, либо недобросовестной, призванной отвлечь человека от его реальных, материальных интересов и заговорить его красивыми словами о свободе, демократии и т.п., оторванных от жизни призрачных, иллюзорных ценностей[233]. Особенно фальшивым при этом социализму кажется либеральный идеал свободы. «Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя»[234] — таков основной вывод (или постулат) социализма.

Вместе с тем, социализм полностью принимает либеральную точку зрения на социальное равенство всех людей, и именно с этой точки зрения он осуждает вопиющее материальное неравенство, допускаемое в условиях капитализма. Однако социализм в своей крайней (марксистской) формулировке видит свою миссию в том, чтобы выражать интересы не всего общества и не человека вообще, а интересы только угнетенного неимущего класса, составляющего большинство населения, и единственное полноценное средство его освобождения он усматривает в революционном (насильственном) упразднении института частной собственности на средства производства и передаче последних в собственность и управление всему обществу (поначалу — только революционному рабочему классу). Более умеренные течения социализма выступают за ненасильственный и «естественный» (эволюционный) характер перехода средств производства в общественную собственность.

В 1917 году в России произошла Великая Октябрьская социалистическая революция, решившая вопрос о переходе к социализму самым радикальным, насильственным путем. В результате, противоречие между либерализмом и социализмом в европейской цивилизации перешло из плоскости одних только идеологических споров в плоскость еще и реальных, политических противоречий между государствами, избравшими разные социально-политические пути развития. Победа СССР во Второй мировой войне и переход в его лагерь многих восточноевропейских государств до предела обострили противоречия между «старым» миром (называвшим себя «свободным» и «демократическим») и новым, социалистическим миром во главе с СССР, объявленным на Западе «миром тоталитаризма».

Тем не менее, Западные страны вынуждены были все же признать огромные успехи и частичную правоту социалистических режимов, лежавших в основе их привлекательности для населения самих западных стран, и вынуждены были приступить к социалистическим (по содержанию) реформам своих обществ. Именно обоснованием этих послевоенных реформы и является по существу современная концепция социального государства. Она представляет собой своеобразный синтез либеральных и социалистических идей и доктрин, их примирение, но на либеральной точке зрения.

Современную доктрину социального государства, поэтому, следует рассматривать как исторический синтез либеральных и социалистических идей и доктрин, как их примирение, в котором делается попытка сохранить сильные и правомерные положения обеих доктрин, дополняющих, а не отрицающих друг друга.