Е) Пассионарная концепция Л.Н. Гумилева 1 страница

Основная книга Л.Н. Гумилева (1912-1992) «Этногенез и биосфера земли»[262] (1989) в целом производит впечатление настоящего первобытного хаоса идей, фактов, сведений, почерпнутых из самых разных стран, времен и наук[263]. В этом отношении Лев Николаевич напоминает Сен-Симона, и, по-видимо­му, его духовное наследие ждет аналогичная судьба — его идеями будут питаться множество самых разных «учеников», как это, кажется, уже и происходит в настоящее время.

В своей книге Л.Н. Гумилеву удалось до конца запутать и без того туманный термин «этнос», который он применял, по выражению Ю.И. Семенова, «как ему заблагорассудится». Этнос, в переводе с древнегреческого означает народ, и больше ничего. Примерно так (неопределен­но) его понимает и сам Л.Н. Гумилев, однако у него этносами (суперэтносами) одновременно называются и христиане, и все подданные римской империи, и западноевропейцы, и первобытные племена, и русские казаки (субэтносы), и староверы и т.д.

Этносы, по мнению Гумилева, в своей жизни переживают следующие основные периоды («фазы») — они однажды рождаются, потом проходят фазы «подъема», расцвета («акматическая фаза»), «надлома», «инерции», «обскурации», «мемориальную» фазу, после чего они превращаются в «ре­ликты». Живут они от рождения до мемориальной фазы примерно по 1200 лет (столько же, как и государства у К.Н. Леонтьева).

Самый интересный и оригинальный момент в концепции Л.Н. Гумилева (и одновременно самый фантастический) — это понимание причин рождения этноса (или суперэтноса). Такой причиной он считает появление в этносе (или вне его) некоторого количества так называемых «пассиона­риев» — людей особого душевного склада и душевного порыва, охваченных своего рода священным безумием («безумством храбрых»). Тяга к историческим свершениям у таких личностей пересиливает инстинкт самосохранения. Появление в народе таких людей Л.Н. Гумилев называет «пассионарным толчком», и эти пассионарии, по его определению, действительно, не ведут народ за собой, а именно толкают его «на подвиги». Так происходит рождение этноса.

Хотя пассионарность, как ее описывает сам Л.Н. Гумилев, обусловлена генетически(именно — мутациями), но она в то же время еще и психологически «зарази­тельна» — немногое число врожденных пассионариев способны «заразить» своим отношением к жизни значительное число нормальных, «гармоничных» субъектов, отчего в народе возникает «пассио­нарное напряжение». В результате этнос (или суперэтнос) начинает переживать подъем и совершать «великие дела».

Однако пассионарный толчок имеет ограниченное действие во времени. Достигнув под его влиянием состояния расцвета, этнос затем переживает остановку в дальнейшем движении (фаза надлома), некоторое время держится на достигнутом уровне по инерции, и затем начинает скользить к своему упадку (обскурации) и исторической смерти. Все это сопровождается неуклонным сокращением числа пассионариев в этносе и ростом числа «субпассионариев». Вся жизнь этноса, таким образом, есть длительное угасание («затухание») энергии, полученной им в период пассионарного точка. Наиболее вероятной причиной возникновения этого толчка Л.Н. Гумилев считал некую космическую энергию, проливающуюся на Землю в виде каких-то таинственных лучей.

Все представители этноса делятся у него на пассионариев, нормальных (гармоничных людей) и «субпассионариев», представляющих собой «пассионариев наоборот». Причем, для появления и размножения последних никаких «субпассионарных» толчков не требуется, они родятся сами собой, как и «гармоничные», что, конечно, непоследовательно.

При всей фантастичности концепции пассионарности в представлении Л.Н. Гумилева, в ней все же можно, на наш взгляд, обнаружить и рациональное зерно. В жизни народов и государств, действительно, легко выделяются периоды, описываемые этой концепцией.

В следующей параграфе мы рассмотрим сложнейшую проблему понимания сущности этносов и этнического, а также проблему формирования этнической и национальной идентичности, как они поставлены перед современной наукой.

4.5.2. Этносы и нации.
Проблема этнической и национальной идентичности

Первым теоретическим подходом к пониманию этносов была у нас, как известно, знаменитая концепция нации И.В. Сталина, созданная им в 1913 году: «нация есть исторически сложившаяся устойчивая общность людей, возникшая на базе общности языка, территории, экономической жизни и психического склада, проявляющегося в общности культуры»[264]. В этой концепции (во многом заимствованной у немецкого теоретика О. Бауэра) не проводилось однако различия между собственно нацией и этносом. Нации, как известно, могут быть, как моноэтничными, так и полиэтничными. И ко всем нациям, равно как и к этносам, одинаково приложимо определение И.В. Сталина.

Хороша ли, плоха была эта концепция, но после того, как она получила безусловное одобрение и поддержку В.И. Ленина и, тем более, после того как сам И.В. Сталин возглавил на долгие годы советское государство, свободное обсуждение ее сделалось невозможным. Скорее всего, именно по этой причине советские этнологи были вынуждены рядом с опасным понятием нации выстроить свое, относительно безопасное, понятие этноса, упоминаний о котором не было ни у Сталина, ни у Ленина, ни у Маркса с Энгельсом, и которое поэтому допускало достаточно свободное обращение с ним и с его производными.

Это понятие было заимствовано советскими учеными у известного русского этнографа (ставшего в 1920-х годах эмигрантом)С.М. Широкогорова, который давал ему следующее толкование. «Под термином этнос, — писал С.М. Широкогоров, — условимся понимать следующее: группа людей, говорящих на одном языке, признающих свое единое происхождение, обладающих комплексом обычаев, укладом жизни, хранимых и освященных традицией и отличаемых ею от таковых других групп, может быть названа этносом, племенем, народностью. Это и есть этническая единица, объект науки этнографии. Русский термин «на­род», — пояснял далее С.М. Широкогоров, — не вполне подходит для определения, так как он слишком широк и неопределенен. Можно сказать, например: германский народ, «народ Соединенных Штатов», — «We, the People of the United States», как начинается конституция США, — наконец «простой народ» и так далее и, как видно, этот термин иногда покрывает даже различные племена, как, например, «германский народ», заключающий в себя несколько племен. В этом понятии у нас смешиваются два различных понятия: этносинация. Поэтому от термина «народ» приходится отказаться и взять условно термин «этнос». Отсюда явствует, что объектов исследования для этнографа, например, в России можно найти много. Латыши, поляки, буряты, вогулы, великороссы, даже кубанские казаки суть отдельные этносы, но и во Франции бретонцы, провансальцы и нормандцы, а в Англии шотландцы, ирландцы — также отдельные этносы»[265].

Из этих разъяснений С.М. Широкогорова видно, что ученый уже различал нации и этносы и выделял последние как более мелкие и простые части (составляющие) наций и народов. Однако, никакого удовлетворительного признака, отличающего этносы от наций,С.М. Широкогоров не формулирует, и его определение этноса, по существу, тождественно сталинскому определению нации. Оригинальным у С.М. Широкогорова является лишь упоминание о признании членами этноса «общности своего происхождения», но то же самое может признавать и нация.

Нация — это этнос или совокупность этносов, живущих единым государством, поднявшихся до государственного образа жизни. А этнос — это догосударственная или уже внутригосударственная общность людей. Поэтому государство может быть как моноэтничным (например, Япония), так и полиэтничным (например, Россия), а этнос, в свою очередь, может оказаться как разделенным между несколькими государствами (как, например, курды), так и консолидированным в одном государстве (как, например, якуты). При этом, этносы могут быть как государствообразующими (соз­давшими и сохранившими традицию своей государственности), так и «огосударствленными» (восприняв­шими государственность от других народов, с которыми они живут в общем государстве). Но в любом случае следует выделить и подчеркнуть одно: этнос (народность, «националь­ность») — это либо еще предгосударство (потенциальный субъект государственной жизни), либо уже субъект государственной жизни — своей собственной, оригинальной или общей у него с другими этносами. И именно отношением его к государственной жизни прежде всего и отличается этнос от нации.

Следующим этапом развития отечественной этнологии явилась детально оформленная советская концепция этносов, нашедшая свое классическое выражение в работах Ю.В. Бромлея[266]. Данное им определение этноса гласит: «Этнос может быть определен как исторически сложившаяся на определенной территории устойчивая межпоколенная совокупность людей, обладающих не только общими чертами, но и относительно стабильными особенностями культуры (включая язык) и психики, а также сознанием своего единства и отличия от всех других подобных образований (само­сознанием), фиксированном в самоназвании (этнониме)»[267]. Новым в этом определении является, по сути, только указание на наличие этнического самосознания, закрепленного в этнониме. Уже у С.М. Широкогорова речь шла о «традиции, отличающей себя» от традиций других этнических групп, но у него не было упоминания об этнониме. Теперь оно появилось. Однако серьезного вклада в теоретическое понимание сути и природы этносов оно, разумеется, не внесло.

Затем, уже на закате советской эпохи появилась экстравагантная и фрондерская концепция этносов Л.Н. Гумилева[268], изложить суть которой на общенаучном языке практически невозможно. Однако, понять причины появления такой (и ей подобных) концепций вполне можно. Эти причины кроются в том, что традиционная наука об этносах по-прежнему не дает никаких объективных способов отличения одного этноса от другого. Единственная возможность такого отличения, согласно этой концепции, — это спросить у самого человека, к какому этносу он себя относит (именно так, кстати, и поступают сейчас на практике этнодемографы[269] в ходе переписей населения). Но такое положение дел ставит под сомнение компетентность самой этнологии как науки.

Из этой ситуации есть только два выхода: 1) признать феномен этноса (равно как и нации) полностью субъективным, не имеющим никаких серьезных материальных, объективных оснований в самой действительной жизни социумов; или 2) продолжить поиски таких оснований, для чего необходимо выйти за пределы одних только культурных и вообще психологических явлений и углубиться в биосоциальную сферу. Этот второй путь и избрал Л.Н. Гумилев (правда, он не провел его до конца, осложнив свою концепцию еще и полуфантастическим учением о «пассионарности»).

Однако, и первый путь, доминирующий с некоторых пор на Западе (а именно, — после дискредитации там всевозможных расистских и биологизаторских концепций нации), тоже нашел в нашей этнологии своих активных и ярких приверженцев. Наиболее заметным из них в последнее время является В.А. Тишков[270]. «Этносы, — утверждает он, — … есть умственные конструкции, своего рода «идеальные типы», используемые для систематизации конкретного материала … Они существуют исключительно в умах историков, социологов, этнографов»[271].

Но ведь они существуют и «в умах» самих людей, относящих себя к различным этносам? По мнению В.А. Тишкова, они заносятся туда особыми отрядами специализированных на том людей — особыми интеллектуалами, которые и сами часто не ведают, что творят. «Поскольку никакая идентичность, — пишет В.А. Тишкова, — ни этническая (по группе), ни национальная (по стране или государственности) не являются естественно заданными, то они должны вырабатываться через усилия интеллектуалов, политиков и общественных активистов. Именно благодаря этим усилиям (...) создается эмоциональная и другая приверженность человека определенной этнической общности (культурной нации или этнонации) или стране (политичес­кой, гражданской нации)»[272].

Таким образом, у него получается, что этнос (равно как и нация) — это продукт чистого внушения и самовнушения, а не что-то, имеющее корни в самой социальной действительности. С некоторыми оговорками такой подход, видимо, можно принять относительно полиэтнической нации, возникающей в результате перехода этносов к государственному образу жизни. Действительно, государство и государственная (гражданская) идентичность не возникают сами собой, «от природы», и для их формирования требуется и долгий исторический путь развития, и огромные духовные усилия специальных людей — идеологов формирующейся и постоянно обновляющейся государственности. Но что касается этносов, возникающих уже на догосударственной стадии развития общества, то применительно к ним такой подход неприемлем.

При этом, конечно, понятны мотивы обеспокоенных ученых, выступающих против недобросовестного «раздувания» значимости этничности — спекуляции на такого рода вопросах часто заканчиваются кровью в межнациональных (межэтнических) конфликтах и другими народными бедствиями, чему мы сегодня все имеем несчастье быть свидетелями. Тем не менее, даже и в интересах борьбы с ненаучными спекуляциями на этнические темы все же полезнее именно адекватное и истинное понимание сути вещей в этой сфере, а не попытки удалить ее из поля зрения или «заколдовать» неудобную и опасную реальность, объявляя ее несуществующей. Иначе говоря, субъективистский и релятивистский подход к пониманию феноменов этничности нам представляется все же бесперспективным как в научном, так и в практическом (политическом) отношении.

Поэтому мы предлагаем вернуться к традиционному (примордиаль­ному[273]) подходу в понимании этносов с целью исправления в нем того, что вызывает справедливую и обоснованную критику.

Примером наиболее острого выражения недовольства традиционным подходом к пониманию этносов могут быть следующие критические замечания петербургского этнолога Е.М. Колпакова: «Следует сказать, — пишет он, — что качество классического определения этноса таково, что даже советский партийно-государственный аппарат подходит под него без особых натяжек. Исторически сложившаяся на определенной территории устойчивая совокупность людей налицо. Особенности языка — разве аппаратно-канцелярский жаргон не является «новоязом»?Особенности культуры — сферу материальной культуры лучше не обсуждать, а ведь есть еще особые ритуалы, правила поведения и т.п. Самосознаниесвоей общности и единства интересов, а также известное противопоставление «мы» — «они» здесь посильнее, чем у многих народов. Что входит в понятие самоназвание? «Номенклатура», «лучшие люди», просто «люди», «настоящие коммунисты», «наши» ... Кстати, аппарат обладает и таким дополнительным признаком, как эндогамия — предпочтение браков внутри своей группы. Получается, что этнос по определению не отличается от других видов социальных общностей и даже от советского партийно-государственного аппарата. И все-таки ни один из нас не поставит в один ряд нацию и управленческий аппарат, не так ли? В итоге, современное понятие «этнос» в нашей этнографии оказывается недееспособным, оно не позволяет отличать описываемое им явление действительности от других относительно близких явлений»[274].

В этом замечательном рассуждении Е.М. Колпакова содержится, на наш взгляд (может быть, против воли самого автора), и ключ к решению интересующей нас проблемы. И этот ключ содержится в понятии эндогамии. Это понятие указывает нам на материальную —биосоциальную— основу этнических процессов. Вспомним, что писал по этому поводу Ф. Энгельс: «Согласно материалистическому пониманию, определяющим моментом в истории является в конечном счете производство и воспроизводство непосредственной жизни. Но само оно, опять-таки, бывает двоякого рода. С одной стороны — производство средств к жизни: предметов питания, одежды, жилища и необходимых для этого орудий; с другой — производство самого человека, продолжение рода»[275].

Что такое продолжение рода? С точки зрения общечеловеческой продолжение рода есть чисто биологический процесс, управляемый только физической возможностью и желанием тех или иных индивидов вступить в половую связь и заботиться потом о воспитании детей. Однако, уже на самых ранних этапах человеческой истории эти процессы стали регулироваться не только возможностями и желаниями самих половозрелых индивидов, но и коллективно вырабатываемыми правилами и нормами. Совокупностью таких правил и норм и явились, прежде всего, институты брака, рода и семьи.

Первые люди, по современным представлениям[276], жили небольшими (в 20-50 человек) общинами («ордами»), внутри которых (как и между которыми) не существовало никаких форм рода, брака и семьи, и все дети, рождавшиеся от половых связей внутри таких коллективов, воспитывались своими матерями и всей общиной сообща (как, например, у шимпанзе).

Впоследствии однако половые связи были упорядочены так, что внутри этих общин (а также между ними) образовались семьи и роды — совокупности людей (потомков по материнской или отцовской линии, сознававших свое происхождение от одного или нескольких реальных или воображаемых предков), внутри которых браки были запрещены. Представители такого рода (или семьи) обязаны были выбирать себе супругов в других аналогичных общностях, но не в любых — а в строго определенных! Союзы таких взаимнобрачующихся (и внутри себя экзогамных) родов составляли (эндогамные) фратрии и племена.

Видимо, на первых порах, поскольку языки и обычаи этих первобытных общин были еще крайне примитивны и бедны, существовали два пути образования племен. Первый — наиболее естественный — через собственное разрастание общины и деление ее на роды, фратрии и родовые общины, что и превращало первобытное общество в собственно племя. Второй путь — через объединение генетически (и культурно-лингвистически) более или менее чужеродных друг другу двух-трех общин в племя, внутри которого каждая община брала на себя роль экзогамного рода или фратрии. «Д.А. Ольдерогге, — пишет по этому поводу этнограф Р.Ф. Итс, — высказал весьма оригинальную мысль о том, что экзогамии предшествовала форма обязательно-предпочтительного брака, которую он назвал эпигамией (от греч. — смешанный брак). Эпигамия, по мнению Д.А. Ольдерогге, устанавливала отношения взаимопомощи и защиты, а также обязательства взаимных браков между двумя первобытными группами, что имело своим естественным результатом как экзогамию (запрет браков в своей группе), так и эндогамию, (обязательства брака в пределах двух или большего числа дружественных групп). Племя, осуществляя эндогамию, было высшей макроструктурой, объединявшей и этнически, и хозяйственно микроструктуры — роды, находившиеся в силу экзогамии именно внутри племени в постоянных связях по двум видам производства»[277].

Как бы то ни было, но мы можем утверждать, что на этом этапе человеческой истории (а это и есть этап окончательного формирования, или возникновения этносов) все человечество разделилось на множество эндогамных человеческих общностей — племен, этносов, народов или наций (все четыре термина здесь еще означают одно и то же), у каждого из которых в дальнейшем начинается своя собственная история.

Таким образом, мы можем сформулировать следующее определение этноса. Этнос — это историческая догосударственная общность людей, состоящая из экзогамных общностей и групп (семей, родов, кланов и т.п.) и определяющая себя по отношению к другим человеческим общностям и группам как эндогамную.

Все другие обычно приводимые признаки этносов — общность языка и культуры, территории, хозяйственной жизни, антропологического и психического склада и т.д. определяются именно этим, коренным фактом этнической жизни — эндогамным способом воспроизводства входящих в состав этноса индивидов. Этничность каждого такого индивида объективна в силу того, что у него уже с самого его рождения оказываются в наличии его отец, мать, дяди, тетки, братья, сестры, племянники, деды, бабки, прадеды, пращуры и т.д. Любой индивид, таким образом, оказывается с самого рождения включенным в сложную сеть родственных (этнических) отношений, берущих свое начало в далеком прошлом и передаваемых новым индивидам самим фактом их рождения и воспитания именно в данной сети этнических отношений, а не в какой-либо иной. Не он выбирает себе родителей и предков, и никто не внушает ему принадлежность к этой сети отношений. Она существует для него объективно в силу самого факта его рождения в этой сети.

Этнографы и этнологи до сих пор уделяют повышенное внимание именно экзогамным общностям и организациям (то есть внутриэтническим образованиям) и сравнительно слабо интересуются эндогамией, которая, по нашему утверждению, и лежит в основе этнических общностей и этнических процессов.

Эндогамия — это ограничение круга лиц и общностей, допускаемых к вступлению в брачные союзы с представителями данной общности. Она прошла в своем историческом развитии несколько этапов. На первых порах — в эпоху дуально-родовой организации первобытных племен — каждый род не только разрешал своим представителям вступать в половые (не брачные) союзы с представителями какого-нибудь иного определенного рода, но и прямо предписывал им в потенциальные половые партнеры представителей именно данного конкретного рода и никакого другого[278]. Индивидуальных семей на этой стадии еще могло и не быть, и брачующейся стороной здесь фактически выступал весь род, а не семья и, тем более, не индивид.

Впоследствии таких партнерских родов стало допускаться больше одного, то есть эндогамная общность расширилась. По мере же роста и дробления самих родов на экзогамные филии и патриархальные семьи (и по мере численного разрастания и расселения по обширным территориям как таких общностей и групп, так и всего племени в целом) количество потенциальных брачнопартнерских экзогамных общностей сделалось постепенно необозримым, и обычай перестал предписывать в этом отношении что-либо жестко определенное. Все решалось исходя из конкретных обстоятельств места обитания и передвижения той или иной экзогамной группы или общности. Главным было — не нарушать экзогамию, а эндогамность перестала быть не только жестко регулируемой, но уже и обозримой для ее фактических членов (родов, кланов, филий, семей и т.д.). Можно сказать, что на этой стадии племена перерастают в народность — более рыхлую эндогамную общность, чем даже и племя, и союз племен.

Тем не менее, эта эндогамность стала поддерживаться уже в силу самой сложности и потому резкой особости развитых к тому времени брачно-семейных институтов, обычаев и ритуалов, регулировавших отношения между полами, возрастами, сородичами, соплеменниками и т.д. Более сложными и особыми сделались и языки, ставшие средствами преимущественно внутриэтнического общения. Люди, воспитанные в рамках других институтов и обычаев (а также и языков), оказывались уже плохо совместимыми или даже вообще несовместимыми друг с другом, и по этой причине брачные союзы между ними оказывались практически невозможными, хотя де-юре для таких союзов уже и не существовало никаких явных препятствий. Иначе говоря, эндогамность на определенном этапе развития социальных общностей стала поддерживаться (и поддерживается в настоящее время) особенностями культуры (и в основном, ее традиционными пластами), включающими в себя в качестве главнейшего элемента и язык как средство общения между людьми (в том числе, — и самого интимного общения, реализуемого только в семье и в браке).

Таким образом, эндогамность, возникшая на определенном этапе исторического развития первобытных коллективов волюнтаристским путем (путем прямого запрета и предписания), привела к обособленному культурному развитию этих коллективов, а это обособленное культурное развитие (по принципу положительной обратной связи) стало затем уже само поддерживать эндогамность и после того как вызвавшие ее прямые запреты и предписания уже перестали действовать.

Что же дает предлагаемое нами понимание сущности этноса?

Прежде всего, оно позволяет достаточно четко и конструктивно определять границы того или иного этнического образования. Единым этносом является та историческая общность людей, внутри которой не существует никаких внутренних препятствий для заключения полноценных браков между ее представителями и, в то же время, существуют внутренние препятствия к заключению полноценных браков с представителями других аналогичных исторических общностей. Другим (по отношению к данному) этносом является та историческая общность людей, полноценные браки с представителями которой у представителей данного этноса встречают серьезные внутренние препятствия. Речь здесь идет именно о внутренних, вытекающих из природы именно самих брачно-семейных отношений, чувств, понятий, традиций и т.д., а не о внешних — политических, экономических, географических, социальных и т.п. препятствиях, также затрудняющих образование полноценных брачно-семейных пар между людьми.

Следовательно, если никаких внешних препятствий к образованию брачно-семейных пар между людьми нет, а такие пары между ними, тем не менее, не образуются или образуются в ничтожно малом числе и при этом обладают повышенной неустойчивостью, то мы и имеем право говорить, о существовании внутренних (собственно этнических) препятствий для таких браков и, следовательно, о существовании двух (или более) разных этносов. Возвращаясь к вышеприведенному рассуждению Е.М. Колпакова об эндогамности советской партийно-государственной элиты (подобная «эндогамность» существует и у любой другой элиты, в том числе и у современной западной), необходимо отметить следующее. Действительно, существует тенденция у представителей элитных семей заключать брачно-семейные союзы предпочтительно в своем собственном кругу, исключающем представителей неэлитных слоев.

Но, во-первых, существующие тут препятствия носят внешний, а не внутренний характер — в фольклоре почти всех народов даже и принцы женятся на золушках, а Иванушки-дурачки — на царевнах, не говоря уже о браках между богатыми и бедными (даже и в действительности один из представителей британской короны, например, как известно, отказался от трона ради заключения брака с простой женщиной-американкой).

Во-вторых, само вхождение в элитные круги у подавляющего большинства народов носит во многом случайный и неустойчивый характер — сегодня ты элита, а завтра — простой смертный или даже изгой; так что ни о какой «устойчивой исторической общности» в данном случае говорить не приходится.

Наконец, в-третьих, в тех очень редких случаях (например, варны и касты в Индии), когда какому-нибудь слою народа искусственно придается статус исторически устойчивой эндогамной общности, что, действительно, делает его максимально похожим на этнос, даже и в этом случае спутать его с этносом невозможно. Эндогамность для этноса — сущностное свойство, с утратой которого эта историческая общность перестает быть самой собой (растворяется в других этносах). Для каст же, например, эндогамность — важное, но привходящее качество. Вполне мыслимо, в частности, существование слоя людей, выполняющих функции брахманов (интел­лектуальная элита) или кшатриев (военно-политическая элита) и без такого их качества как эндогамность. Исторически такая возможность у других народов реализовалась в форме сословий (в феодальном обществе) и классов (в буржуазном). Иначе говоря, хотя брахманы, например, как каста и не существуют без эндогамности, но как брахманы они вполне могут существовать и без нее. Тогда как этнос без эндогамности существовать не может.

Следовательно, вторым результатом принятия нашего понимания сущности этносов становится возможность более четкого описания этнических и межэтнических процессов.

В частности, возникновение этноса, согласно нашему пониманию, — это установление новой эндогамности той или иной исторической общности людей. Теоретически мыслимы два способа установления такой эндогамности: 1) раскол некоторой эндогамной общности на две или более новых эндогамных общности и 2) слияние двух или более эндогамных общностей в одну. Примером первого типа этнообразования может служить принятие разными частями югославянской эндогамной общности вероучений православия, католичества и ислама, каждое из которых по-своему регулирует отношения в браке и семье. Эти изменения в культуре (в совокупности с некоторыми другими историческими обстоятельствами) привели к расколу эндогамности югославянского народа и, следовательно, к образованию новых особых этносов — сербов, хорватов и мусульман (последние выработали сейчас новый эндоэтноним — босанцы).