Социально-политические проблемы современного российского общества и профилактика обострения политических конфликтов

Понимание сути современных политических проблем, с которыми сталкивается новое российское демократическое общество, во многом зависит от адекватного представления нынешней его социально-полити­ческой структуры и ее отражения в структуре политических сил, ведущих легальную (и отчасти полулегальную и нелегальную, экстремистскую) борьбу за власть.

В классической политической традиции принято следующее представление о структурировании партийно-политического спектра в политической системе современных государств. «Все разнообразие возможных проектов общественного развития, — формулируют его Ю.Г. Коргунюк и С.Е. Заславский, — укладывается в поле, которое принято называть идейно-политическим спектром. У этого спектра есть система координат, для обозначения которых традиционно используются такие понятия как «правый фланг», «левый фланг», «центр». Если разместить все существующие идеологии в этой системе координат, то крайне правый фланг займут организации, чьи политические программы можно охарактеризовать как реакционно-романтические, в то время как крайне левый фланг достанется революционным романтикам ... Между центром и правым флангом размещаются организации, придерживающиеся консервативных взглядов и ценностей и основной задачей считающие поддержание status quo. ... Позицию между левым флангом и центром занимают социальные реформаторы, выступающие за изменение существующего положения, но, в отличие от крайне левых, старающиеся не прибегать к нелегитимизированному насилию. Наконец, место в центре принадлежит тем политическим силам, которые пытаются обеспечить подвижное равновесие между необходимостью внесения известных корректив в общественное устройство и желанием сохранить его жизнеспособные элементы. В реальной жизни основные цвета политико-идеологического спектра имеют множество оттенков, однако описанной схемы это не отменяет»[367].

Эти классические представления, на наш взгляд, нуждаются все же в весьма серьезной коррекции. Прежде всего, партии «центра» как таковой в реальной действительности обнаружить невозможно, ибо позиция действующей политической партии, даже и самой центристской, всегда будет несколько смещена «вправо» или «влево», в зависимости от текущих политических событий и конкретной исторической ситуации. За чисто «ней­тральную партию» избиратель голосовать не будет и ей будет нечем привлечь избирателей к своей программе. «Чистый центр», на наш взгляд, можно выделить только теоретически, но не в самой реальной действительности.

Во-вторых, некоторой коррекции заслуживает и следующее положение рассматриваемых авторов. «Как правило, — пишут они, — сила правых организаций обеспечивается в основном поддержкой со стороны во многом независимой от общества государственной власти, предоставляющей, в том числе и посредством дискриминационного избирательного законодательства, привилегии имущим классам. Сила же левых партий обусловливается поддержкой «низших» классов, чьи возможности для участия в политической жизни значительно ограничены по сравнению с классами «высшими» ...»[368].

На наш взгляд, следует более четко и ясно говорить не о поддержке «государственной власти», а о поддержке самих высших классов, позицию которых и выражают именно правые партии. При этом левые партии выражают в основном позицию низших классов, а партии центра — средних классов.

В-третьих, и это наиболее важно, только одной координаты — левые-правые-центр — для полноценного описания политического спектра любого конкретного государства принципиально недостаточно. Эта координата отражает только внутриполитическую ситуацию, тогда как в реальной политике всегда присутствует и играет не меньшую роль и внешнеполитическая реальность. Достаточно сказать, что одно из наиболее мощных политических действий — война (как «горячая», так и «теплая», и «холодная») — относится именно к этой сфере политической реальности. Политическая борьба всегда идет не на одном только фронте — внутреннем, — но и на обоих — внутриполитическом и внешнеполитическом.

Некоторое отражение (хотя и неадекватное) этот факт находит и в позиции рассматриваемых авторов. «Для западноевропейской многопартийности, — пишут они, — характерно отнесение к крайне правому флангу разного рода религиозных фундаменталистов, легитимистов (монархис­тов), националистов-этнократов; к крайне левому — анархистов, коммунистов; к центру — либералов. Между центром и крайне левым флангом классическая схема помещает, как правило, социал-демократов, между центром и крайне правым флангом — этатистов («государственников»). Однако в переходные периоды истории эта схема заметно видоизменяется, что, в частности, случилось в современной России, где в определенный момент противоположные крылья политического спектра — реакционно-ро­мантический (нацио­нал-патриотический) и революционно-романтический (коммунистический) — сомкнулись, породив феномен т.н. «право-левой» (или «красно-корич­невой») оппозиции. В результате та часть политического спектра, которая, согласно классической схеме, должна располагаться в центре — а именно либеральная, — оказалась вытесненной на один из флангов (левый), а на роль центристов стали претендовать силы, традиционно располагающиеся справа и слева от центра, т.е. консерваторы-этатисты и социал-демокра­ты»[369].

Значительная путаница, представленная в данном «разъяснении», возникает, на наш взгляд, оттого, что авторы не понимают необходимости для полноценного описания всего политического спектра выделения в системе политической структуризации второй — внешнеполитической — координаты. Так называемые «красно-коричневые» в России 1990-х годов «со­мкнулись» не по линии «левые-правые», а по линии «космополиты» — «патриоты». Поскольку внешнеполитические проблемы существуют и развиваются всегда независимо от внутриполитических, то и по отношению к ним одну и ту же позицию (патриотическую, космополитическую или даже компрадорскую) могут занимать как левые, так и правые. В частности, в рассматриваемом случае, коммунисты и патриоты объединились в 1990-х годах не против либерализма сторонников Е.Т. Гайдара и С.А. Ковалева, а против их прозападной ориентации, доходившей уже до жертвования российским суверенитетом в пользу натовских стран.

Рассмотрим в этой связи кратко основные этапы эволюции российской партийно-политической системы в постсоветский период ее развития.

В результате идеологической кампании, проведенной сторонниками Перестройки в конце 1980-х — начале 1990-х гг., социалистическая идеология в СССР была полностью дискредитирована и вытеснена на периферию сознания российского общества. Ее место заняла идеология либеральная в самой крайней ее, антикоммунистической и антисоветской трактовке (Ф. Хайек, Л. Мизес, З. Бжезинский и др.). После отделения России от СССР к власти в стране пришли представители радикальной либеральной партии во главе с Е.Т. Гайдаром. Эта партия называла себя «демократами» и противопоставляла «коммунистам» — сторонникам социал-демократической, по сути, идеологии, объединившимся в 1993 году в КПРФ во главе с бывшим работником ЦК КПСС З.А. Зюгановым.

Либеральные демократы избрали самый быстрый и простой путь демонтажа социалистической системы и перехода к ультралиберальной, монетарной версии капитализма, не испытанной к тому времени ни в одной из развитых стран Запада и представленной лишь в статьях и учебниках по монетарной экономике. Реформы в России проводились под диктовку чиновников МВФ и западных советников, специально приглашенных для этой цели правительством Б.Н. Ельцина и Е.Т. Гайдара. Для перехода к рынку был применен разработанный для стран третьего мира метод «шоковой терапии». «Когда мы приступали (к монетарным реформам — авт.), — писал впоследствии американский советник российских реформаторов, Д. Сакс, — мы чувствовали себя врачами, которых пригласили к постели больного. Но когда мы положили больного на операционный стол и вскрыли его, мы вдруг обнаружили, что у него совершенно иное анатомическое устройство и внутренние органы, которых мы в нашем медицинском институте не проходили»[370].

Данные проведенного в разгар реформ (август 1992 года) опроса «Как живешь, Россия?», показывали отрицательное отношение основной массы населения к проводимому курсу. На вопрос: «Какой, по Вашему мнению, путь развития наиболее приемлем для России?»:

11% респондентов избрали ответ «свободная рыночная экономика, как в США, Великобритании, ФРГ, Франции»;

8% — «социально ориентированная экономика наподобие Швеции»;

5% — «экономика с преобладанием государственных форм собственности по образу Китая»;

52% — «у России должен быть свой особый путь развития, основанный на традиционных представлениях россиян об отношениях людей и земной справедливости»[371].

Однако реформаторы предпочли игнорировать не только общественное мнение, но и мнение депутатов Верховного Совета России, пытавшихся изменить радикальный монетаристский курс реформ, заменив его более постепенными и осторожными преобразованиями. В октябре 1993 года в результате силового противостояния законодательной и исполнительной (президент­ской) ветвей власти оппозиция либеральной политике Б.Н. Ельцина и Е.Т. Гайдара была ликвидирована, Верховный Совет распущен, Конституция изменена, и в стране были объявлены первые выборы в новый законодательный орган — Государственную Думу РФ.

В результате реформ, проведенных либеральным правительством, страна была отброшена в своем развитии фактически до уровня среднеразвитых стран Третьего мира, а дезориентированное российское население испытывало к реформаторам совсем не те чувства, на которые они рассчитывали. Специально созданный ими под выборы блок «Выбор России» рассчитывал на получение большинства в Думе (опросы показывали, что «Выбор России» готовы поддержать до 45% избирателей). Лидерами блока стали Е.Т. Гайдар и известный советский диссидент С.А. Ковалев. При этом, перед выборами от них успела отделиться часть либералов, образовавших несколько более левую партию под названием «Яблоко». Оставаясь на либеральной платформе, эта партия выражала интересы не только крупного бизнеса (бизнес-олигархии), но и средних слоев населения России, не утративших еще веру в либеральную идею. Яблоко активно критиковало проект Конституции, разработанный слишком поспешно и без широкого обсуждения, и призывало создать комиссию по расследованию событий октября 1993 года.

В целом, либеральные политические силы потерпели на выборах 1993 года очень серьезное поражение. Это было их первой неудачей после череды побед в ходе демократической революции 1989-1993 гг. Победителем же (23% голосов по партийному списку) стала образованная еще в 1989-1992 гг. ЛДПРво главе с В.В. Жириновским, применявшим в ходе выборов антилиберальную, антизападную державническую и антиолигархическую риторику[372] («Мы за русских, мы за бедных!»). «Выбор России» собрал лишь 15,5% голосов по партийному списку. Третье место заняла КПРФ(12,4%), которая, объединив свои голоса с Аграрной партией России (8%) и одномандатниками, образовала самую крупную фракцию в Думе[373].

В середине 1993-1994 гг. падение промышленно­го производства в России составило 21%, в том числе в машинострое­нии — 31%, в производстве предметов широкого потребления — 30%. Общее же сокращение промышленного производства за 1991-1994 гг. составило свыше 50% всего его объема. Свыше половины товаров российского рынка приходилось теперь на долю импортной продукции. Катастрофически снизился уровень жизни населения: в 1994 г. он составлял 50% от уровня на­чала 90-х годов[374]. По мере усугубления социально-экономической ситуации в стране авторитет либеральной идеологии и либерально-демократических партий стремительно снижался.

На думских выборах 1995 года Яблоко получило около 7% голосов, а «Демократический выбор России — Объединенные демократы» (сторон­ники Е.Т. Гайдара) — только около 4%. Верхние строчки занимали теперь партии с социальным и патриотическим уклоном в своих программах — КПРФ (22%), ЛДПР (12%), НДР (10%) и др. Именно эта идеологическая линия обеспечила первые места и на парламентских выборах 1999 года — КПРФ (24%), «Единство» (23%), «Отечество — Вся Россия» (13%). Последние две партии впервые оттянули часть «патриотических» голосов у ЛДПР (6%)[375].

Неожиданно много голосов в 1999 году набрала новая праволиберальная партия «Союз правых сил» (ок. 9%). Но это, как оказалось, был последний успех либеральных демократов, после чего они, на думских выборах 2003 года, не смогли преодолеть уже и 5-процентный барьер. Не смогла его преодолеть и партия Яблоко. Победителями стали «Единая Россия» (37%), КПРФ (13%), ЛДПР (12%) и «Родина» (9%)[376]. Та же самая пропорция в распределении политических сил сохранилась и на выборах 2007 года: «Единая Россия» получила 64,3 процента голосов, КПРФ — 11,57 процента, ЛДПР — 8,14 процента, «Справедливая Россия» — 7,74 процента.

Крах либеральной идеологии и либеральных партий в политической системе России, таким образом, объясняется не только негативными результатами их реформаторской деятельности в 1990-е годы, ибо либерализм (только в менее жесткой, социал-либеральной его форме) служит идеологической основой и нынешней правящей партии («Единой России»), но и их космополитической, прозападной ориентацией. «Единая Россия», в отличие от либералов 1990-х годов, так же, как и КПРФ, ЛДПР и «Справедливая Россия», провозглашает и проводит национально-патриотический курс, направленный на утверждение в мире российских интересов. Проводя в 1990-х годах крайне прозападный курс, либеральные демократы подвели Россию очень близко к той черте, за которой утрачивается уже и государственный суверенитет, и страна превращается не только в сырьевой, но и в политический придаток Западного альянса. В противовес этому курсу, «Единой Россией» была провозглашена концепция «суверен­ной демократии»[377]. Слово «суве­ренная» в этом политическом неологизме как раз и призвано подчеркнуть национально-патриотический характер либеральной идеологии этой партии.

«По замечанию Г. Дилигенского, пишут Ю.Г. Коргунюк и С.Е. Заславский, — «политический спектр России представляет собой не столько расположенный по оси слева направо и четко расчлененный континуум, сколько нагромождение «пересекающихся множеств» и сообщающихся сосудов»[378]. С этими мнениями, на наш взгляд, невозможно согласиться. Никакого «нагромождения» в российской политической системе уже давно не наблюдается. Партийно-политическая структура в нашей стране приобрела уже достаточно ясные и строгие очертания. С учетом предлагаемых нами изменений в ее теоретическое представление политический спектр современной России, в его наиболее общем виде[379] может быть представлен в виде следующей структуры (См. Табл. 2).

Таблица 2

Партийно-политический спектр современной России (2000-2009 гг.).
Общее структурирование

«Для стран с недостаточно зрелым гражданским обществом, — отмечают далее Ю.Г. Коргунюк и С.Е. Заславский, — не имеющим традиций контроля над органами государственной власти, характерна политическая поляризация, при которой наиболее сильные политические организации расположены на левом и правом флангах. ... В странах со зрелым гражданским обществом и достаточно развитой системой обратной связи между гражданами и государством, напротив, наиболее влиятельные политические организации тяготеют к центру, в то время как партии, исповедующие крайне правые и крайне левые взгляды, находятся на положении маргиналов»[380].

Учитывая весь ход эволюции российской политической системы, начиная с 1992 года, и ее современное состояние, представленное в Таблице 2, мы можем сделать вывод об относительной стабилизации этой системы, достигнутой, однако, в большей степени по ее социально-политической (внутриполитической) координате, и в меньшей степени по линии ее внешнеполитической координаты. Достаточно большая поддержка российским населением партий КПРФ и ЛДПР, выражающим резко антизападную позицию, и почти полное лишение этой поддержки прозападных СПС и Яблока свидетельствует о том, что российская политическая система в этом отношении еще не вполне стабилизирована. В пользу последнего тезиса говорит и набирающий в последнее время силу процесс усиления и «антивосточных» настроений (выражаемых, например, ДПНИ и другими националистическими организациями).

Потерпевшие политическое фиаско либеральные теоретики и идеологи в России переключились в настоящее время на критику институционального развития российской политической системы, в которой, начиная с 2000 года, и действительно, происходят процессы усиления централизации власти и бюрократизации системы, выражающиеся, прежде всего, в: 1) отмене прямых выборов губернаторов, 2) в более жестком использовании административного ресурса на выборах, 3) достижении полного доминирования партии «Единая Россия» в федеральном и региональных представительных органах государственной власти[381]. К этому списку можно добавить и множество более мелких поправок, внесенных в политическую систему после 2000 года и работающих в том же направлении: «Все общественные организации, кроме партий, утратили право участия в выборах. Повышена до 50 тыс. минимальная численность партий, запрещен выход депутатов из партий. Прекращены выборы по одномандатным округам и запрещены избирательные блоки. Порог при прохождении партий в Думу повышен с 5 до 7%. Ужесточены требования к сбору подписей и внесению избирательного залога для регистрации партий и кандидатов. Отменено голосование «против всех», отменен минимум участия в голосовании, необходимый для признания выборов состоявшимися. Правила, установленные законом о выборах, позволяют под разными предлогами устранять партии и отдельных кандидатов из списков. Постоянное изменение «пра­вил игры» сопровождается на местах массовыми и совершенно безнаказанными подтасовками и фальсификациями на самих выборах»[382].

Все это свидетельствует о том, что структурно политическая система России, действительно, становится менее демократической (по сравнению с 1990-ми годами) и более бюрократической. При этом возможности подобной ее эволюции заложены были и в самой российской конституции. «Суть в том, — отмечает в этой связи К.Г. Холодковский, — что текст Конституции, возникшей в чрезвычайно непростой политической ситуации и подвергшейся в последние месяцы перед принятием существенной конъюнктурной правке, не лишен противоречий. С одной стороны, на излете демократического движения конца 1980-х — начала 1990-х годов он провозгласил (в основном, в первых двух главах, защищенных сложной процедурой изменения) широкие демократические права и свободы (ст. 17-64), народный суверенитет (ст. 3), ввел разделение властей (ст. 10), независимость суда (ст. 120-122). Но с другой стороны, под воздействием победы президента в острой схватке с ретроградной оппозицией, при определении конкретной структуры власти президентская ее ветвь была выведена за рамки всей системы разделения властей. Президент был поставлен над ней в качестве располагающего обширными правами главы государства (ст. 80, 83-90), и тем самым была воссоздана верховная власть, чем институционально подкреплялась историческая традиция ее персонификации. Произошедшее в конце 2008 г. увеличение сроков президентской инвеституры (в противовес общемировой тенденции к их сокращению) еще более усиливает эту тенденцию»[383].

Чем же грозят России подобные процессы? И какие перспективы ожидают политическую систему страны в сложившейся ситуации? Российские аналитики разных идеологических ориентаций отвечают на эти вопросы по-разному.

«Во-первых, — оценивает известный либеральный политолог Д. Фурман, — система становится все более ригидной, утрачивает связи с обществом, а общество — развивается и ему становятся тесны рамки системы. Возникают «ножницы» между все большей формальной, внешней управляемостью общества и реальной потерей контроля над ним в результате исчезновения «обратных связей». Во-вторых, все большая формальная управляемость политическим процессом ведет к тому, что власть «делегитимируется», ибо при отсутствии каких-либо идейных альтернатив демократии имитация демократических форм необходима, но эта имитация должна быть хоть в какой-то степени правдоподобной. Между тем все большая формальность выборных процедур становится все более очевидной, и власть таким образом сама подрывает основу собственной легитимности. Мне кажется, что именно сейчас система, достигнув максимальной стабильности и зрелости, вступает в период своего упадка. ... власть просто перестает знать, что реально происходит в обществе, а общество начинает понимать, что власть ни в коей мере исходит не от него. Власть и общество начинают жить в разных и «расходящихся» мирах. Фактически повторяется то, что было при советской власти, когда формальная управляемость была стопроцентной, и именно это и привело систему к гибели. Тем не менее, — заключает Д. Фурман, — хотя некоторые признаки надвигающегося кризиса можно заметить уже сейчас, я думаю, что этот кризис наступит только лет через 15-20»[384].

Аналогичной точки зрения на эволюцию российской политической системы придерживаются и другие известные политологи либеральной ориентации — М. Урнов, Г. Сатаров, Л. Шевцова и т.д. В их оценке, на наш взгляд, отсутствует необходимое привлечение к анализу и других, не только чисто политических фактов и тенденций. Ведь, политическая система любой страны существует не для самой себя (демократия ради демократии), а для решения стоящих перед обществом экономических, социальных и внешнеполитических реальных задач и проблем. Поэтому политолог должен рассматривать и оценивать эволюцию политической системы не только с точки зрения абстрактных стандартов, записанных в учебнике, но и с точки зрения реальных исторических задач, стоящих перед страной. В представленной либеральной точке зрения такой анализ почти полностью отсутствует.

Более взвешенную и адекватную оценку происходящим процессам высказывает, на наш взгляд, другой известный политолог, А. Морозов, присоединяющийся в этом к позиции, выражаемой и некоторыми западными аналитиками. «Мне близка, — пишет он, — точка зрения, которую высказывает американский журналист и политолог Фарид Закария в своей недавней книге о нелиберальной демократии. В своем замысле режим Путина типологически близок современным восточноазиатским автократическим модернизационным режимам. Закария показывает, что в последней четверти ХХ века успешные модернизации осуществлялись при продолжительных автократических режимах. Он верно указывает на то, что в 1950-1960-е годы многие интеллектуалы на Западе с презрением относились к восточноазиатским режимам, считая их реакционными, и приветствовали популярных лидеров в Азии и Африке, которые проводили выборы и провозглашали свою веру в народ (например, в Гане, Танзании, Кении). Большинство этих стран скатились к диктатурам, тогда как Восточная Азия проследовала в прямо противоположном направлении. Сегодняшние наиболее устойчивые демократии в Латинской Америке и Азии длительное время управлялись военными диктатурами. Автократии, как подчеркивает Закария, заложили фундамент стабильных либеральных демократий. На мой взгляд, очевидно, — говорит А. Морозов, — что к хаосу, диктатуре и экономическому краху нас ведет не автократический режим Путина, а та часть политического класса, которая настаивает на большей демократии сегодня»[385].

В этой точке зрения, таким образом, вполне отчетливо выражается понимание того обстоятельства, что Россия в ее нынешнем положении нуждается в установлении в стране именно мобилизационного режима, только и способного обеспечить стране решение множества тяжелейших проблем, перечислять которые нет нужды, так как они всем известны (в том числе и создавшим их политикам-либералам). С этой точки зрения, А. Морозов вполне последовательно приходит к выводу, что усилия В.В. Путина и возглавляемой им команды по переводу российской политической системы в такой, мобилизационный режим все еще недостаточны. «Дело еще и в том, — пишет он, — что «Единая Россия» — если мыслить типологически, сравнивая ее с Институционно-революционной партией в Мексике — слишком медленно и неуверенно занимает эту нишу. Кроме того, трудно понять окончательное решение: взят ли курс на полуторапартийную систему или все-таки предполагается реальная конкуренция между тремя большими сегментами: социалистами, националистами и путинскими «либерал-консерваторами»[386]. Отсюда и ответ на вопрос о том, кто главный полезный субъект для модернизационной политики Путина. Очевидно, что успех или неудача целиком зависят от состояния так называемого «политического класса». Формируется ли та достаточно большая по численности путинская центурия, которая способна обеспечить длительную стабильность и либеральный курс в экономике при значительном ограничении политической конкуренции? Это главный вопрос. Если нет — то года через два мы подойдем (а нас еще и возьмут под руки заинтересованные круги) к гражданскому конфликту, а затем и деградации. Ответственность за это ляжет вовсе не на «мировой заговор», а на нашу собственную администрацию и политический класс. Все остальные субъекты — внешние инвесторы, активное самодеятельное население, наши и чужие спецслужбы — имеются в наличии и работают в штатном режиме. Не от них зависит наше будущее, а только от консолидированности политического класса. ... Только в страшном сне можно представить себе, что Сатаров, Каспаров и Немцов и Хрюн со Степаном возглавили здешнюю «оранжевую революцию» и заселяются в Кремль. Но думаю, опыт 1917 года — я имею в виду неудачный опыт Николая II и его администрации по подавлению этих «хрюнов» — сыграет свою отрезвляющую роль для нынешнего ядра политического класса»[387].

Нам представляется, что именно эта точка зрения наиболее адекватно и трезво отражает как основные проблемы, стоящие перед российской политической системой (и еще обостряющиеся в условиях нынешнего мирового финансово-экономического кризиса), так и основные перспективы ее развития в случае принятия или непринятия именно мобилизационного режима ее функционирования в среднесрочной исторической перспективе. Все необходимые основания для того, чтобы избежать худшего сценария развития в настоящее время в России имеются. Дело, действительно, только в том, чтобы политический класс нашей страны проявил в этом направлении необходимую политическую волю.

Однако формирующийся в настоящее время в России политический мобилизационный режим не должен быть самоцелью. Его основная проблема, без решения которой невозможно будет победить политический экстремизм, — это серьезная утрата авторитета нынешней политической элитой среди собственного народа. Ведущую роль в составе нынешней правящей элиты России играют не публичные политики, а чиновники, склонные к использованию именно бюрократических и силовых методов управления (в том числе и по отношению к оппозиции). Но такие методы могут быть терпимы широкими слоями народа лишь в том случае, если они осуществляются на фоне стойкого улучшения социально-экономического положения народных масс, чего в настоящее время еще нет. Только реальные достижения правящей элиты способны примирить население с ограничением демократических свобод и прав граждан, а в противном случае против такой формы правления неизбежно будут возникать экстремистские формы протеста и нелегальной политической борьбы.

Все это особенно наглядно показывает пример нынешней Ингушетии — наиболее проблемной в социально-экономическом отношении республики. Не имея реальной возможности легальной политической борьбы, оппозиция в этой республике встала на путь экстремистских и террористических методов борьбы с республиканской правящей элитой. Убийства руководителей высших и местных органов власти, депутатов разных уровней, сотрудников правоохранительных структур фактически разрушили систему управления Ингушетией. Ситуация фактически не контролируется властями, которые чувствуют себя как в осажденной крепости. Но и население не чувствует себя в безопасности. «Борьба с экстремизмом и терроризмом, — отмечает в этой связи Л.В. Батиев, — не может вестись только лишь силами правоохранительных органов и спецслужб. Главная, на наш взгляд, задача — «приблизить» власть к народу, завоевать доверие населения, обеспечить ее законность и эффективность деятельности всех органов снизу доверху»[388]. Однако дело не столько в самом по себе «приближении» власти к народу, сколько в способности этой власти реально улучшать его положение, создавать необходимые условия для его социального и экономического благополучия и перспективу его устойчивого развития.

6.2. Социально-экономические проблемы современного российского
общества и профилактика обострения социально-экономических
конфликтов

Согласно Конституции РФ, Россия представляет собой социальное государство. Однако на практике российское общество в настоящее время все еще далеко от принципов этой конституционной декларации. Последнее обстоятельство является одной из важнейших причин и оснований существования в России экстремистской идеологии и экстремистских методов борьбы за улучшение социально-экономического положения незащищенных слоев населения. В этой связи целесообразно кратко рассмотреть современные формы социального государства, реализованные в мире, и определить среди них место России. Именно это способно нам ясно указать на основные социально-экономические проблемы современного российского общества и сформулировать основные направления движения к более благополучному обществу (направления социально-экономической политики).

Возрастание удельного веса институтов (учреждений и органов власти, правовых норм и т.д.), связанных с осуществлением социальной функции государства, рост их управленческой эффективности при усилении приоритета социальной проблематики в обществе представляют собой процесс постепенного формирования социального государства, который протекал в то же время в разных странах по-разному и привел к формированию нескольких разных социально-политических моделей. Однако, как справедливо отмечают многие исследователи, «вопрос о том, сколько моделей социальной политики можно выделить и на каких основаниях, не только дискуссионный, но и весьма сложный, так как решение должно учитывать специфику разных стран при наличии общих признаков»[389]. Так, например, по мнению Нормана Ферниса и Тимоти Тилгона, выделяется три основных модели общества всеобщего благосостояния. К первой они относят «позитивное государство социальной защиты», ко второй — «госу­дарство социальной защиты» (Social Security State), к третьей — «социаль­ное государство всеобщего благосостояния» (Social Welfare State)[390]. Однако наиболее популярной и распространенной классификацией этих моделей социального государства является разделение, предложенное и обоснованное Г. Эспрингом-Андерсеном, назвавшим их, соответственно, либеральной, консервативной и социал-демократической моделями[391].

В основе либеральной модели социального государства (сложившей­ся, как считается, в США, Канаде и Австралии) лежит индивидуалистический принцип, который предполагает прежде всего личную ответственность каждого члена общества за свою судьбу и судьбу своей семьи. В данном случае роль государственных структур в реализации социальной политики минимизирована. Ее основными активными субъектами являются личность и различные негосударственные организации — социально-страховые фонды и ассоциации, финансовую основу которых составляют в первую очередь частные сбережения и частное страхование самих граждан. Здесь действует прежде всего принцип эквивалентности, возмездности, а не солидарности. При либеральной модели государство берет на себя ответственность за поддержание лишь минимальных доходов граждан и за защиту наиболее нуждающихся слоев населения. Но, с другой стороны, оно максимально стимулирует создание и развитие в обществе различных форм негосударственного социального страхования и социальной поддержки, а также — различные средства и способы повышения самими гражданами своих доходов. И эта политика приносит, по некоторым данным, определенные позитивные результаты. В США, например, крупный бизнес только на различные благотворительные программы выделяет в среднем в год сумму, равную 2,3-2,4% ВВП[392]. Всего же социальные расходы корпораций в США растут даже быстрее государственных. В частности, в тех же США расходы фирм на эти цели в 1975 году были наполовину меньше государственных, а в 1991 году они достигли уже двух третей их суммы, составив более 13% ВВП[393].

Главной особенностью противоположной, социал-демократической модели (сложившей­ся, прежде всего, в Швеции и других скандинавских странах) является априорность принципов социальной защиты всего населения, утверждаемой в таком государстве как гарантированное право на нее всех граждан, независимо от их личных достижений. Эта модель отличается высокой ролью государства в обобществлении доходов и общенациональными механизмами их перераспределения. Государство здесь обеспечивает высокий уровень качества и общедоступность основных социальных благ и услуг (в том числе — бесплатное медицинское обслуживание, образование и т.п.).

В основе консервативной модели соци­ального государства (сложив­шейся прежде всего в центрально-европейских странах — Германия, Франция, Австрия, Бельгия, отчасти Нидерланды и Италия) лежит прагма­тический, компромиссный подход к предоставлению государственных услуг и к государственному планиро­ванию. Прежде всего — это ориента­ция не на априорные принци­пы, а на борьбу с насущными, ост­рыми социальными проблемами. Для консервативной модели социального государства характерны следующие основные моменты.

1. В основе социальной политики государства лежит идея партнерства между государством, частным сектором, общественны­ми и благотворительными органи­зациями. В государстве должны господствовать принципы сме­шанной экономики. При этом государство ведет активную социальную поли­тику, не претендуя на роль ее единственного субъекта. Так, например, частный сектор в сфере образования и здравоохра­нения рассматривается как до­полнение, а не как угроза социаль­ному государству. Государство поощряет также деятельность общес­твенных и благотворительных ор­ганиз<