Глава вторая (431й год) 7 страница

Не смея, вопреки прямому императорскому повелению, самолично отправиться в Константинополь, чтобы новыми усиленными просьбами и настояниями отклонить императора от принятого им решения, депутаты Восточных "нашли необходимым" послать к нему письменное прошение, в котором выражая глубокую скорбь свою о таком совершенно неожиданном для них решении императора и указывая на гибельные для Церкви и государства последствия его, умоляли императора не приводить его в исполнение, доколе не будет разъяснен и решен окончательно спорный вопрос веры (т.е. учение Кирилла, выраженное в его анафематствах). "Мы уведомляем ваше благочестие, как перед Богом и Самим Христом и Св. Духом, — писали они, — что если ктонибудь из еретичествующих (т. е. сторонников Эфесского Собора) будет определен в должность (константинопольского архиепископа) прежде, чем будут рассмотрены правые догматы, то, при общем разногласии во мнениях клира и народа, необходимо расстроится все тело Церкви, произойдет такое пагубное разделение в обществе верующих, которое принудит Вас самих действовать против принятого Вами теперь решения. Чтобы не случилось этого и Ваше величество не подверглись еще большим беспокойствам, мы усерднейше просим и умоляем Вас повелеть, чтобы определение в должность (архиепископа) не начиналось прежде, нежели утверждена будет правая вера, для чего и собрало нас сюда христолюбивое благочестие Ваше"³⁰⁵. Но имперахор уже достаточно изведал собственным опытом всю бесплодность заседаний созванной им конференции, чтобы ожидать от требуемого Восточными продолжения прений о вере какихлибо положительных и добрых результатов; потеряв всякую надежду, при существующем неприязненном настроении депутатов обеих партий в отношении друг к другу, достигнуть желанного примирения сторон, он твердо решил покончить, по крайней мере, с Несторием, изза которого возникли все эти нескончаемые споры и раздоры, — и просьба Восточных была оставлена им без последствий...

На архиепископскую кафедру Константинополя, вакантность которой так горячо оспаривали Восточные депутаты, при деятельном участии депутатов Эфесского Собора, был избран константинопольский пресвитер по имени Максимиан³⁰⁶, родившийся и воспитанный в Риме, где он был товарищем детства папы Целестина, но затем перешедший в Константинополь, где Иоанн Златоуст причислил его к своей церкви. Историки представляют нам его человеком честным, но ничем особенно не выдававшимся, не обладавшим ни достаточно высоким умственным образованием, ни навыками в ведении общественных дел, проводившим жизнь в своем доме помонашески, но вместе с тем сердобольным и много заботившимся о бедных. Он пользовался в среде константинопольского народа большой популярностью и считался святым человеком. Этим он обязан был в особенности довольно своеобразному роду благотворения, им практикуемому — построению на свой счет каменных гробниц для погребения в них смертных останков людей, известных благочестивой жизнью, семейства которых не были настолько богаты, чтобы устроить для них такие гробницы³⁰⁷. Остающиеся в живых родственники и почитатели их были, конечно, признательны ему за это, и весь народ был на его стороне. Напрасно люди образованные противопоставляли ему Прокла³⁰⁸, того самого красноречивого защитника преданий Константинопольской церкви против нововведений Нестория, который с таким мужеством и силой слова выступил на борьбу с ересиархом. Прокл был побит. Максимиан имел к тому же и то немаловажное в то время преимущество, что служил новой связью между Римской церковью и собранием Кирилла.

Новопоставленный архиепископ немедленно по вступлению своему на архиепископский престол царственного города, через так называемые общительные грамоты, вошел в сношение с церквами: Римской, Александрийской, Эпирской — и был принят ими в общение как законно поставленный епископ. Таким образом, дело Нестория было кончено, и императору оставалось только формально закрыть прерванную им на время конференцию и разослать депутатов по домам, — что он немедленно и сделал, позволив депутатам Эфесского Собора, участвовавшим в поставлении нового константинопольского архиепископа, некоторое время остаться в Константинополе для содействия новопоставленному архиепископу в устроении церковного порядка, расстроенного при его предшественнике.

Восточные, отправляясь домой, излили свою досаду в последнем письменном увещании к императору, написанном очень сильно и смело, где они горько жаловались, что с ними обошлись так дурно, несмотря на полное повиновение их всем приказаниям императора. "Не таких последствий ожидали мы от призвания нас сюда твоим благочестием, — писали они. — Мы призваны были тобой с благой целью, чтобы утвердить колеблемую еретическими мнениями веру святых отцов, и — повинуясь тебе, как благочестивому императору, поспешили прибыть на место, тобой указанное. По прибытии же на Собор мы не менее повиновались твоему благочестию, как и Церкви, с самого прихода своего в Эфес и до настоящего дня беспрекословно следуя всем твоим повелениям. Но эта покорность наша, как видно, не только не послужила нам в пользу, но еще более повредила нам. Ибо мы, так усердно повиновавшиеся тебе, до настоящего дня были удерживаемы в Халкидоне, чтобы не иметь возможности принять деятельное участие в направлении хода дел Церкви, теперь увольняемся домой ни с чем; а те, которые своеволием и самоуправством все привели в смятение и возмутили весь мир еретическими своими мнениями, призваны были (в Константинополь) к отправлению высших священнических должностей и получили власть управления в Церкви... Заботясь о сохранении в неповрежденной чистоте и целости правой веры святых отцов, мы со дня прибытия своего на Собор не переставали заявлять перед твоим благочестием, властями, священниками и народом, что мнение, привносимое в веру Кириллом и поддерживаемое его сторонниками, содержит в себе яд ересей Аполлинария, Ария и Евномия, и что если оно утвердится, то все тело Церкви расторгнется...; но заявления наши оставались тщетными. Так как нас не хотят слушать, то нам не остается ничего более, как отряхнуть прах с нашей обуви и удалиться, восклицая с блаженным Павлом: мы неповинны в вашей крови и погибели (Деян. 18, б)³⁰⁹.

Прочитав это, полное жалоб и укоров, прощальное послание Восточных император, не перестававший в глубине своего сердца признавать желания и требования их справедливыми, почувствовал укор в своей совести, но после всего сделанного уже не в силах был сделать ничего более, как для успокоения и своей собственной совести и из оскорбленного чувства написать им, в ответ на их послание, открытое письмо, изъясняющее его истинные мысли и намерения в деле созвания Эфесского Собора. Письмо это сохранено для нас временем; оно носит на себе отпечаток глубокой грусти и сожаления императора о своем бессилии справиться с возбужденными в Церкви религиозными волнениями и направить корабль Церкви к желаемому пристанищу. "Я хотел, — говорил он в этом письме, — водворить спокойствие во взволнованной Церкви, думая, что было бы нечестиво для императора не поискать врачества от такого великого зла; но я не имел успеха в этом своем желании... Однако же, если бы епископы одушевлены были искренним желанием мира, то они нашли бы меня совершенно готовым принять их предложения и возобновить свои усилия: иначе им ничего более не оставалось, как уехать в свои епархии". Император сказал затем несколько благосклонных слов Восточным, открыв им, что посредством сильных влияний хотели исторгнуть у него жестокие и насильственные меры против них, но что он мужественно воспротивился этому. "Вы можете спокойно возвратиться в свои церкви, — прибавил он, — пока я буду жив, я никогда не решусь обвинить вас, потому что вы ни в чем не были обвинены в моем присутствии, так как никто не хотел вступить с вами в состязания ни об одном спорном пункте". Странное утешение для людей, которые явились на конференцию как обвинители и очутились во мнении императора в положении обвиняемых! Феодосии закончил свое письмо такими словами: "Не я причина раскола, и Бог знает кто виноват в этом"³¹⁰. Вероятно, он подразумевал Кирилла.

Когда конференция была закрыта и Восточные епископы разъехались по своим епархиям, то остался на виду один только Эфесский Собор с его постановлениями: все остальное превращено было императором в прах, может быть помимо его собственного ведения и желания. Это был Собор, постановления которого император не раз отменял и устами своих чиновников в Эфесе, и своими собственными определениями в консистории, который он считал собранием самовольным и главарей которого его еще держал в тюрьме, — и все постановления этого самого Собора он же сам привел в исполнение одно за другим, сперва ссылкой и замещением Нестория, а потом удалением Восточных, воззрения которых не переставал, однако, в глубине своего сердца, считать справедливыми! Так как все определения этого Собора оставались и бьши в полной силе, то императору ничего более не оставалось, как, покоряясь силе вещей, признать его законным Собором, — и он признал его таковым³¹¹.

С этого времени Эфесский Собор мог по праву занять место в летописях Вселенской Церкви в качестве третьего Вселенского Собора, и определения его блистали в законах империи как единственно православные каноны Церкви, отступление от которых подвергало виновных наказаниям, не только церковным, но и гражданским.

Вопрос об анафематствах Кирилла, поднятый Восточными вне заседаний Эфесского Собора, остался вопросом неразрешенным и продолжал волновать церкви Востока; пока разбито было одно только несторианство.

Пульхерии принадлежала вся честь этой победы, и никто не ошибся, называя ту руку, которая всем заправляла в Халкидоне. Православные епископы поздравляли ее наперерыв друг перед другом, а один Собор выразился о ней такими подлинными словами: Она изгнала Нестория"³¹². Один из ближайших преемников Целестина, папа Лев Великий, писал ей в довольно льстивом тоне, что "Всеблагий Бог, желая явить свое милосердие, принял во внимание заботы и труды, какие она понесла для того, чтобы коварный враг религии был изгнан из Церкви. Если Несторий с нечестивым учением своим не одержал верха, так это потому, что он, умевший так ловко заставлять простаков пить яд нечестивого учения своего, приправленный коварным красноречием слова, не мог обмануть чуткого сердца этой смиренной рабы Христовой и верной ученицы Божественной истины"³¹³.

До сих пор во всем христианском мире был один только храм, построенный во имя Матери Божией, храм св. Марии в Эфесе, где по преданию эфесян находилась ее священная могила; теперь же такие храмы во имя Богородицы начали строиться повсюду и на Востоке, и на Западе. И сама Августа Пульхерия отпраздновала свой триумф построением такого же храма в Константинополе.

III

За признанием и утверждением Эфесского Собора естественно должно было последовать освобождение и главного вождя его, заправлявшего всем ходом его деяний, Кирилла Александрийского, — и Феодосии, утвердив соборные постановления, непосредственно вслед за тем приказал освободить его изпод ареста. Но Кирилл еще прежде чем дошел до Эфеса этот императорский приказ, воспользовавшись ослаблением надзора, успел уйти из тюрьмы³¹⁴, и когда прибыл в Александрию, встречен был народом с величайшей радостью и торжеством³¹⁵, как победитель опасного врага православной веры, дерзнувшего возмутить покой Церкви. Эти выражения народного сочувствия и последовавшие затем с разных сторон, от представителей православных церквей, заявления полного одобрения его деятельности и признательности за его труды на пользу Церкви были заслуженной наградой Кириллу за его подвиги и целительным бальзамом для тяжких ран его сердца. Нравственно освеженный и подкрепленный ими он продолжал попрежнему с неутомимой энергией трудиться для блага Вселенской Церкви, направляя свою деятельность к уврачеванию глубоких и тяжких ран, нанесенных телу Церкви ересью, к восстановлению нарушенного согласия между церквами, к примирению и объединению их на почве Эфесского Собора. Вместе с Кириллом возвратился на прежнее епископское место свое и ближайший сотрудник и помощник его Мемнон Эфесский.

Несторий между тем продолжал томиться в избранном им самим месте изгнания — монастыре Евпрения, где он прожил четыре года. Бывший архиепископ константинопольский думал найти здесь спокойную и любознательную жизнь своей молодости: но он привез с собой двух гостей, врагов спокойствия: сожаление об утраченном величии и горячее желание выставить себя правым. Он написал и издал в свет несколько книг, представлявших его дело и учение в лучшем свете, которые обратили на себя строгое внимание православных, сказал несколько красноречивых проповедей, выставляя себя мучеником за правую веру, которые привлекли в монастырь Евпрения множество знатных людей Антиохии, желавших послушать бывшего славного церковного проповедника в их городе и насладиться беседой с ним³¹⁶; одним словом, он снова выступил на сцену, и это сильно повредило ему. К Феодосию с разных сторон посыпались требования об удалении Нестория из места заточения его в соседстве с Антиохией, где по прежним еще живым воспоминаниям и симпатиям он мог иметь гибельное влияние на умы христианских общин Востока; сам Папа Римский Целестин, узнав о месте изгнания Нестория и предвидя опасности для тела Церкви от пребывания зараженного смертельной болезнью члена на том же самом месте, где и зародилась в нем заразительная болезнь, в письме своем к императору Феодосию настоятельно просил его "оградить истину православной веры таким оплотом, за которым верные были бы вполне безопасны и через который не мог бы проникнуть к ним хищный волк, свирепствующий в отлучении от Господних стад овец, чтобы устремиться на погубление душ, направляя подкопы со стороны ему доступной". "Кого за упорную хулу на Бога отринул голос всех пастырей, — внушал он императору, — того ваше величество должно удалить от всякого общества людей и через это лишить его всякой возможности погубить когонибудь"³¹⁷; не довольствуясь одним личным влиянием своим на императора, он увещевал и Собор православных епископов присоединить свои усилия к его усилиям в этом направлении³¹⁸.

Этого было более чем достаточно, чтобы повлиять на ум Феодосия, который теперь и сам ненавидел Нестория. Сам Иоанн Антиохийский был сильно встревожен этим движением против человека, которого считали его другом и к мнениям которого он относился более чем снисходительно. Находясь в открытой вражде с Кириллом по поводу спора об анафематствах и в разногласии с Эфесским Собором, он не без основания опасался, как бы его самого за видимое потворство осужденному Собором еретику и государственному преступнику не втянули в тайный заговор против Церкви и государства, — и вместе с другими потребовал удаления из пределов своей епархии опасного соседа. Преторианский префект или начальник императорской стражи Исидор получил повеление отправить Нестория в Петру аравийскую, а все его имущество конфисковать в пользу бедных Константинополя³¹⁹; одновременно с тем и его прежние близкие друзья и ревностные приверженцы, в ряду которых первое место занимал комит Ириней, поставленный кемто вопреки церковным правилам, как двоеженец, епископом тирским, подверглись также изгнанию³²⁰. Петра, лежащая среди унылой и уединенной местности и посещаемая одними только кочующими арабами, большей частью язычниками, хорошо выполняла указываемое папой Целестином в письме к императору условие — удаление его от человеческого общества; но враги Нестория нашли, что и здесь он был все еще близок к обществу, и — новый императорский декрет повелевал перевести его отсюда в Оазис Египта³²¹. Так называлась группа маленьких обитаемых мест, разбросанных в пространстве Ливийской пустыни. Место, выбранное для ссылки Нестория, носило название Ибис. Оазис обыкновенно служил тюрьмой для важных государственных преступников и царедворцев, лишенных милостей государя. Это была тюрьма, которая сама стерегла свои жертвы без тюремщика и большую часть времени без солдат; но верность ее была достаточно обеспечена окружающим ее океаном песка без растительности, без воды и без дорог, где всякий беглец неминуемо погибал³²².

Совершенно уединенный и действительно удаленный теперь от общества людей, Несторий принялся за описание превратностей своей жизни: несколько книг этих мемуаров, которые были бы так интересны для нас теперь, проникли в Египет и Сирию, но так строго были преследуемы, что скоро совсем исчезли оттуда и потерялись навсегда. Мы знаем однако³²³, что изгнанник горько жаловался в них на последние поступки с ним императора, который вначале так живо поощрял и поддерживал его; в особенности же на Кирилла, которого он обвинял между прочим в подделке актов Эфесского Собора. Он был погружен в эту работу, как вдруг толпа номадов блеммийцев напала на оазис Ибис, ограбила его и увела с собой в плен находившихся там римлян, за которых надеялась получить богатый выкуп; в числе пленных очутился и Несторий. Толпа этих номадов, ведя своих пленников, подходила через пески к границам римской провинции Фебии, когда блеммийцы уведомлены были о приближении к ним толпы других номадов, с которыми они вели войну: они бросились к ней навстречу, оставив пленников, которых они тащили с собой, на месте, среди песков пустыни³²⁴. К счастью, это случилось недалеко от римских владений, и Несторий коекак мог дойти до маленького городка Панополя, хотя и с большими страданиями, потому что был уже стар и немощен.

Из Панополя изгнанник поспешил написать губернатору Фебии, по какому случаю он находится в его провинции, боясь, чтобы его не обвинили в самовольном оставлении места своего изгнания. Губернатор Фебии, получив это письмо, в свою очередь встревожился: он боялся, что если даст Несторию убежище в своей провинции без позволения главного губернатора Египта, то его

самого заподозрят в единомыслии с симонианами (так на официальном языке назывались последователи Нестория; потому что закон переменил самое имя Нестория на имя Симона, уподобляя его самому ненавистному для христианского чувства "злейшему из еретиков" — Симону волхву³²⁵. Он послал донесение к епарху Египта, а в ожидании от него ответа приказал отправить Нестория на остров Елефантину, крайнюю точку Египта и границу римской империи с Эфиопией³²⁶. Но Несторий не мог вынести тягости этого пути: он упал с лошади и крепко ушиб себе руку и бок. Его снова отвели обратно в Панополь, откуда, однако же, всетаки хотели сослать куданибудь подальше от общества людей. Несчастный, потерявший силы и терпение, написал губернатору письмо, исполненное гордости, в котором поставлял ему на вид и право своих лет, и право прежнего своего сана, требуя, чтобы о нем доложили императору; но и сам император, говорит историк, у которого мы заимствуем эти подробности, приказал нарочито подвергать его таким мукам. Смерть наконец освободила больного старика от его палачей. Гангрена, образовавшаяся у него в боку, пошла внутрь тела и стала пожирать внутренности; члены его тела подверглись гниению, а язык изъеден был червями, — что не преминули истолковать как праведное наказание Божие за его богохульство³²⁷.

Нестория не стало, но несторианство продолжало жить и после него, сохраняя при себе настоящее свое имя наперекор гнусной кличке, которой закон пытался опозорить его: оно продолжало жить, распространяясь через самые преследования. Не находя в самом себе, в своем учении, достаточной силы, чтобы твердо держаться на собственных своих ногах, оно прицеплялось ко всем тем, кто протестовал против Эфесского Собора, — а таких было немало. Многие, и очень многие, епископы, — большинство их было в патриархате Востока, и Иоанн Антиохийский во главе, — отвергали Эфесский Собор изза некоторых частных вопросов, не переставая через это быть православными в учении о лице Иисуса Христа. Они отвергали Эфесский Собор и считали себя вправе так поступать:

1) потому, что он представлялся им, с их точки зрения, собранием и незаконным, так как он был открыт вопреки императорской грамоте, и неполным, не имеющим права на титул Вселенского Собора, так как он лишил права подачи голоса всю великую Церковь Сирии.

2) Они считали себя вправе отвергать его и потому еще, — и это был самый главный мотив, — что он признал православными "еретические главы Кирилла", заключающие в себе яд нечестивых учений Аполлинария, Ария и Евномия.

3) Они могли отвергать его и за постановленное им низложение Нестория потому, что (с их точки зрения) Собор, возглавляемый Кириллом, который сам подлежал суду, не имел права судить и низлагать архиепископа, занимающего высшее (второе) место в церковной иерархии.

4) Они могли, наконец, отвергать его, несмотря и на то, что он признан был законным и утвержден самим императором, потому что утверждение это последовало со стороны императора совершенно внезапно, в явное противоречие со всем предшествующим ему образом мыслей и действий императора и без должного внимания к заявлениям Восточных, настоятельно требовавших предварительно утверждения его тщательного исследования на Соборе Вселенском учений и личных фактов, проявившихся в ходе Эфессского Собора.

Итак, отговариваясь всеми этими мотивами, они могли считать себя вправе отвергать Эфесский Собор, не разделяя осужденного этим Собором учения Нестория. В чем, в сущности, состояло это учение, колебавшееся в своих принципах между воззрениями чисто православными и полным отрицанием христианства? Не в том ли, что разделяя во Иисусе Христе два естества, Божеское и человеческое, и поставляя их одно подле другого в качестве отдельных и самостоятельных существ (ипостасей), оно вместе с тем последовательно отвергало наименование Девы Марии Матерью Божией? Но большая часть противников Эфесского Собора охотно принимали это наименование и искренно верили в соединение в лице Иисуса Христа двух естеств, Божеского и человеческого. И однако же те же самые люди, которые не имели в душе своей никакого сомнения в этом таинстве веры, считали себя вправе отвергать Эфесский Собор, утвердивший православную веру в это таинство, отвергать изза некоторых частных вопросов.

Законодательный акт, постановивший считать Эфесский Собор законом для империи, не предусматривал ни одного из этих различий в точках зрения на Соборе; он просто категорически гласил епископам: вы примете Эфесский Собор или будете считаться несторианцами. Губернаторам провинций поручено было представить епископам, не признававшим Эфесского Собора, эту дилемму,—и тогда можно было воочию убедиться, как светские власти по самому существу своему не способны и бессильны там, где дело идет о правах совести.

Перед следователем церковным или перед комиссией епископов можно было бы предлагать и некоторые условия для принятия Эфесского Собора, и эти условия могли бы быть обсуждаемы, а в известных случаях и допускаемы; но перед светскими властями не могло быть никакой мировой сделки между этими двумя положениями: или быть несторианцем, или подписаться под Эфесским Собором. Светские чиновники с подписным листом в руках переходили из одной епархии Востока в другую, производя давление на совесть епископов то обольщениями, то угрозами: угроза состояла в лишении епископского места, изгнании и ссылке в рудники. Печаль и уныние царили во всех тех церквах, представители которых имели мужество отдавать себя на поражение. Годичные церковные летописи представляют нам мрачный список этих мужественных епископов, жестоко наказанных за свое мужество: их насчитывается не менее двадцати одного, и почти все митрополиты.

История Александра Иерапольского, митрополита Евфратской области, — того самого, к которому Феодорит в период заседаний халкидонской конференции писал то интересное письмо о ее ходе, которое приведено нами выше, — эта история показывает нам, что происходило во многих местах несчастной Сирии. Александр был уже старец преклонных лет, достигший пределов человеческой жизни, и тем с большей твердостью решившийся исполнить свой долг, что скоро должен был дать отчет в своих делах Богу. Он мог бы, как это делали многие другие, сделать некоторые оговорки, и затем дать подписку в признании им Эфесского Собора; друзья его усердно просили его так и сделать; сам Феодорит заклинал его в самых трогательных выражениях не обрекать себя на изгнание, которого он не вынесет. "Я припадаю к ногам твоим, — писал он, — и лобызаю твои почтенные колена спаси себя ради нас"³²⁸. Он указывал ему при этом и те уступки, какие могли быть одобрены или допущены самой строгой совестью; но Александр остался непреклонен и отвечал ему этим прекрасным письмом: "Я думаю, что вы ничего не упустили для спасения бедной души моей, что вы сделали даже больше, чем добрый евангельский пастырь, который только один раз отыскивал заблудшую свою овцу. Успокойтесь же и перестаньте отныне утомлять себя и меня. Я не забочусь о том, что делают другие, но если бы все умершие воскресли и назвали благочестием гнусности Египта, я не счел бы их слов более достойными веры, чем знание, данное мне Богом"³²⁹. Этот непоколебимый старец прервал связи со всеми своими друзьями, которые давали ему советы, считавшиеся им низкими. Когда губернатор Евфратской области настоятельно потребовал от него, чтобы он или дал подписку в том, что признает Эфесский Собор, или оставил епископский свой город, он тотчас же вышел из него; но городской магистрат, вслед за его удалением, запер городские церкви³³⁰, заявляя, что не позволит никому совершать в них богослужения без благословения своего епископа. В ответ на это губернатор приказал выломать двери у церквей и отправлять в них службы под прикрытием солдат. Что же касается до престарелого епископа, то его потащили в Египет и осудили на каторжные работы в рудниках Фамофиса, где он вскоре и скончался.

Экспедиции губернаторов против епископов, не признававших Эфесского Собора, произведены были далеко не так единодушно и последовательно, как того желало правительство: в одних провинциях — с возмутительной жестокостью, а в других — с видимым потворством, для одной формы. Как и всякие репрессивные меры в делах совести, они не только не сломили и не ослабили оппозиции, но, действуя на нее раздражающим образом, только более усилили и подняли в ней дух сопротивления. Озабоченный упорно продолжавшимся разделением церквей со всеми гибельными его последствиями, император обратился к константинопольскому архиепископу Максимиану и его синоду за советом относительно мер, какие следует принять для прекращения в Церкви пагубного раскола. Приглашенные на совещание об этом в императорский дворец бывшие в то время в Константинополе епископы константинопольского патриархата и знатнейшие члены митрополитанского клира, с Максимианом во главе, были того мнения, что прискорбное разделение церквей не прекратится дотоле, пока вожди обеих сторон, православной и отступнической, не придут к полному и искреннему соглашению между собой по главному и существенному вопросу, их разделяющему, по вопросу веры. "Если Иоанн Антиохийский, стоящий во главе отступников от Эфесского Собора, — говорили епископы, — подпишет постановленное Собором низложение Нестория и анафематствует еретическое учение его, то александрийский епископ, вождь православных, со своей стороны предаст забвению все личные оскорбления, каким он подвергся от своих противников в Эфесе, и ради всем желанного мира Церкви протянет ему руку примирения; а когда установится союз единой и согласной веры между вождями сторон, то к нему не замедлят присоединиться и все епископы той и другой стороны, желающие мира и единомыслия"³³¹. Они заверяли императора, что как только Кирилл Александрийский примет в общение Иоанна Антиохийского, то и Целестин, Папа Римский, и все другие епископы православные, состоящие в полном единомыслии с Кириллом, вступят в общение с Иоанном и единомышленными с ним епископами Востока³³². Император выслушал это мнение с удовольствием и, последовав ^ему, немедленно послал на Восток трибуна Аристолая с грамотой к Иоанну Антиохийскому, в которой повелительно, под угрозой наказания, требовалось от него, чтобы, отложив всякую лич^нУю неприязнь, он вошел в сношение с Кириллом и заключил с ним мир церковный³³³; такая же грамота, с тем же трибуном, послана была и Кириллу³³⁴. Получив эту грамоту, Иоанн сильно призадумался, — и было о чем. В императорской грамоте недвусмысленно намекалось и ставилось ему в укор, что он восстал против Эфесского Собора не столько по требованию религиозных убеждений своей совести, сколько по внушению личной приязни своей к Несторию и неприязни к Кириллу, усиленной воплем уязвленного и раздраженного самолюбия; а внутренний нелицеприятный свидетель и судья движений его сердца — совесть, которая во все время, пока шла напряженная борьба партий в Эфесе и Халкидоне, заглушаема была воплем страстей, а теперь, когда пыл этих страстей значительно поутих, явственно заговорила, не только не защищала его от этого упрека, но еще с большей и неотразимой силой укоряла его в том, что, поддавшись охватившему его чувству гнева на Кирилла, он повел дело так и довел его до того, что разорвал союз церковный и произвел раскол. Не находя в себе достаточно твердой нравственной опоры, чтобы противостоять этому двойному давлению, Иоанн колебался, склоняясь на путь примирения; но тут послышался ему из глубины его же совести другой голос, претивший ему идти по этому пути: изъявить свое согласие на постановленное Собором низложение Нестория и анафематствовать его учение он мог бы не вступая в глубокое противоречие с самим собой и своей совестью (хотя и не без скорби о прежнем друге), так как он и прежде не одобрял в душе своей учения Несториева, и не один раз, как до Собора (в письме своем к Несторию), так и после Собора (в требовании удаления Нестория из соседства с Антиохией), выражал порицание ему; он мог это сделать не опасаясь через то вступить в непримиримое противоречие и с единомышленными с собой епископами Востока, так как многие и лучшие из них, так же как и он сам, стояли за Нестория, не разделяя с ним вполне его учения; но... как ему с непостыдной совестью протянуть руку примирения Кириллу, который в "анафематствах" и других сочинениях своих проповедует нечестивое учение Аполлинария и, опираясь на Эфесский Собор, вводит в церковное учение догму, гораздо более опасную для веры, чем противоположное ей учение Нестория? Что станут думать и говорить о нем друзья и единомышленники его, епископы Востока, когда узнают, что он, Иоанн, который так мужественно и энергично восставал против анафематств Кирилла, что предпочел раскол принятию учения, считаемого им гибельным для веры, убоявшись угроз Феодосия, из угождения его воле, не стыдясь перед своей совестью, первый протянул руку примирения церковному деспоту "египтянину", человеку, которого считал опасным ересиархом?.. Прежде чем сделать решительный шаг в ту или другую сторону, Иоанн почувствовал настоятельную потребность посоветоваться с другими уважаемыми епископами Востока, и с этой целью отправился к "духовному отцу своему", высокочтимому на Востоке за свою святую жизнь и возвышенный строй мыслей, маститому епископу веррийскому Акакию, у которого в это время собралось несколько других восточных епископов³³⁵, вероятно, для того, чтобы поразмыслить с ним о настоящем критическом положении церквей Востока. Акакий и прежде, в послании своем к собранию епископов в Эфесе, распавшемуся на две враждебные партии, убедительно увещевал их прекратить взаимные распри и раздоры, а теперь он получил от императора письмо, убедительно приглашавшее его употребить все свое влияние на епископов Востока, чтобы склонить их к прекращению раскола³³⁶, — и, конечно, советовал им последовать благому желанию императора. Но когда Иоанн, поддерживаемый другими епископами, указал ему на явно неправославный образ мыслей Кирилла, препятствующий примирению с ним, то, убежденный ими в распространении Кириллом неправого учения, он не мог, конечно, не оценить по достоинству этого препятствия³³⁷. Таким образом, на этом маленьком, импровизированном соборе решено было с общего согласия, что Иоанн, повинуясь приказанию императора, вступит в сношения с Кириллом по делу примирения церквей на основании Эфесского Собора, но при этом категорически потребует от Кирилла, как первого и непременного условия для примирения с ним, чтобы он отказался от всех своих сочинений, написанных по поводу возникшего в Церкви спорного вопроса веры, и согласился остаться при одном Символе Никейском. В таком смысле и написано было Иоанном первое письмо его к Кириллу по делу о примирении церквей³³⁸. Можно представить себе, как принял вождь православия выраженное в этом письме требование, не выражавшее со стороны Восточных ничего более, кроме новых и оскорбительных притязаний. Согласиться с этим требованием не значило ли для Кирилла перед лицом всего христианского мира сознаться, что он доселе держался неправых мыслей, которых сам теперь стыдится, отречься от всей своей предшествующей деятельности в продолжение Эфесского Собора, признать себя виновным, а противников своих правыми, и в конце концов отвергнуть самый Эфесский Собор? Не колеблясь ни минуты, Кирилл отвечал Иоанну на предложенное им условие примирения, как и следовало ожидать, полным и решительным отказом, предложив ему со своей стороны в качестве непременного условия примирения: полное и решительное осуждение учения Нестория, как еретического; согласие на постановленное Эфесским Собором низложение этого еретика и признание поставленного на его место Максимиана законным пастырем константинопольским³³⁹. Предъявленные Кириллом условия примирения были вполне справедливы и удобоприемлемы; этого не мог не сознавать и сам Иоанн, если он искренне желал церковного мира; но ему было крайне тяжело и больно уступить требованиям Кирилла, не получив с его стороны никаких уступок своим требованиям. Может быть на этом обмене предложений и контрпредложений начавшиеся переговоры о мире и остановились бы надолго; но ловкий и энергичный чиновник императора, трибун Аристолай, которому поручено было зорко следить за ходом переговоров и всеми средствами ускорить и направлять их к мирному концу, получив точные сведения о настоящем положении их, настоятельно потребовал от Иоанна именем императо чтобы он, приняв предъявленные Кириллом мирные условия, неукоснительно продолжал вести дальнейшие переговоры с Кириллом об условиях взаимного соглашения касательно спорного пункта веры и довел их до желанного полного соглашения. Посоветовавшись со своими друзьями, Иоанн в принципе согласен был принять предложенные Кириллом условия мира, если только и по важнейшему пункту переговоров, спорному вопросу веры, не окажется непреодолимого к тому препятствия. В видах скорейшего и удобнейшего ведения переговоров, в особенности относящихся к соглашению по вопросу веры, требующих личного обмена мыслей, он отправил к Кириллу ближайшего своего друга и единомышленника, эмесского епископа Павла с письмом к Кириллу, уполномочив этого посла своего на случай полного соглашения по вопросу веры заявить Кириллу от имени Иоанна и его друзей, епископов Востока, о готовности их вступить в церковное общение с ним и его сторонниками на предложенных им условиях мира³⁴⁰. Письмо Иоанна, которое посол его вручил Кириллу, как говорит о нем сам Кирилл, вовсе не относилось к делу; "оно заключало в себе совсем не то, что следовало, и написано было не так как должно, без всяких приличий, и в тоне больше язвительном, чем увещательном: оно наполнено было жалобами на деспотический нрав его, ядовитыми укорами в самоуправстве и излияниями гнева, порожденног<