Глава вторая (431й год) 3 страница

III

Итак, 25го июня¹⁸⁶ колонна Восточных (епископов) подошла ι воротам Эфеса, обращенным к Антиохии; в жалких одеждах, ис томленные от пути и покрытые пылью, одни из них были верхол на лошадях, другие на носилках; антиохийский патриарх фигурировал между последними. У ворот города встретил их комит Ириней с почетной стражей, данной ему Кандидианом, и в коротких словах рассказах им о том, что произошло в Эфесе за последние дни: об упорном отказе со стороны Кирилла подождать их прибытия, об открытии им заседания Собора несмотря на протест императорского комиссара и многих епископов, и наконец о суде над Несторием и осуждении его. По мере того, как Ириней пересказывал об этом, гнев овладевал Восточными,—и они решили между собой — тотчас же по прибытии своем на место составить заседание Собора, чтобы принять меры, противодействующие постановлениям Кириллова собрания. Когда колонна снова двинулась в путь, патриарх заметил нескольких епископов, которые, в сопровождении своих клириков, старались пробиться сквозь толпу, чтобы приблизиться к нему. Это была депутация от собрания Кириллова, пришедшая приветствовать антиохийского патриарха с благополучным прибытием и вместе с тем объявить ему от лица этого собрания, чтобы он воздержался от общения с Несторием, как осужденным еретиком. Он догадался о чем хотели сказать ему эти епископы, дал знать, чтобы их оттеснили¹⁸⁷, и отправился дальше.

Прибывши к дому, который они должны были занять, Восточные сошли со своих лошадей и носилок и, как говорит один современный документ, не переменив своих одежд, не отряхнув белевшей на них дорожной пыли¹⁸⁸, вошли в залу, где ожидало их несколько епископов. Это были епископы, державшиеся в стороне от собрания Кирилла и принадлежавшие частью к группе самостоятельных, а частью к стаду Нестория; они пришли поздравить Восточных с благополучным прибытием. Сосчитав своих сторонников, Восточные с горестью увидели, что их было всего только тридцать семь¹⁸⁹ представителей великой церкви Азии. Тогда Иоанн раскаялся, что придал слишком точное толкование императорской грамоте относительно количества епископов, долженствующих присутствовать на Соборе, и раскаяние его сделалось еще сильнее, когда он узнал, что Кирилл и Мемнон имели на своей стороне целую армию приверженцев.

Только что они открыли заседание собрания, как доложили о прибытии светлейшего комита Кандидиана и вслед за тем он вошел в залу заседания в сопровождении своей стражи. Императорский комиссар подробно и обстоятельно изложил им ход события, совершившегося на этих последних днях в Эфессе: как "за пять дней" перед сим александрийский епископ Кирилл и эфесский Мемнон с единомышленными с ними епископами, вопреки формальным распоряжениям императоров, выраженными в данной ему, Кандидиану, священной грамоте, и несмотря на его решительное запрещение делать частные собрания до прибытия всех епископов, собрались в церкви Марии для соборного рассуждения; как они хитростью вынудили его прочитать им императорскую грамоту и затем, не обращая более никакого внимания на его увещания разойтись, по выходе его из церкви, составили заседание Собора. Напирая при этом с особенной силой на ту энергию, которую он выказал перед этим самовольным и самоуправным собранием, и на ту грубую манеру, с какой оно обошлось с ним — представителем императора, Кандидиан, видимо, принимал свои предосторожности, чтобы Сирийцы в донесении своем императору Феодосию не обвинили его в слабости и неспособности. Выслушав этот рассказ, Восточные попросили его, как это сделал и Собор Кирилла, прочитать им императорскую грамоту, заключавшую в себе данные ему инструкции; на этот раз он согласился без всякого затруднения, — и восточные отцы, прослушав чтение императорской грамоты стоя, приветствовали громкими и продолжительными восклицаниями имя благочестивейшего императора. Когда умолкли восклицания, антиохийский архиепископ, обращаясь к императорскому комиссару от лица всего собрания Восточных, сказал, что "грамота благочестивейших императоров так ясна, что не оставляет места никакому недоразумению насчет священной воли их, и что если там — в собраний Кирилла, по прочтении ее, обнаружился мятежный дух неповиновения, то мы — собрание Восточных, выслушав эту грамоту с подобающим благоприличием и покорностью, изъявляем полную готовность исполнить предначертания боголюбезнейших императоров"¹⁹⁰. И вслед за тем, предваряя предстоящее синоду дело исследования о бывшем собрании в церкви Марии, выразил желание наперед услышать из уст самого императорского комиссара, и как происходило в том собрании, и чем оно окончилось. дидиан сказал на это, что в течение всего того дня, когда происходило заседание того собрания, ему совершенно неизвестно было, что у них там происходило; но на следующий день из вывешенных на площадях грамот и торжественных объявлений публичных глашатаев он узнал, что святейший епископ Несторий был осужден и низложен ими. Иоанн спросил: "Как же они пришли к тому, чтобы осудить этого мужа? Соблюдены ли были ими при исследовании его дела каноны и церковные постановления?" — "Так же были соблюдены, как и предписания императора, — отвечал Кандидиан и, пробежав глазами собрание, прибавил: — Я вижу в этом собрании епископов, которые засвидетельствуют это так же как и я"¹⁹¹. Сказав это, он вышел из собрания вместе со своей стражей. Только что оставил он залу, как депутаты от Собора Кириллова испросили и получили позволение войти в собрание и быть выслушанными¹⁹². Они следовали за Восточными пешком, смешанные с толпою, до самого дома, где те остановились, и стояли уже больше часа у дверей его, ожидая, пока их захотят принять¹⁹³. Принятые в зале заседания, эти делегаты сочли своим долгом исполнить в точности возложенное на них поручение, сообщив восточным епископам, что Несторий достодолжным образом осужден Собором за свое нечестие, и что Собор предуведомляет их — епископов, чтобы они не имели с ним общения, под страхом наказания, установленного церковью. Они не имели времени сказать чтолибо большее. "Я знаю все это, — вскричал с нетерпением Иоанн, — ступайте к тем, кто вас послал". Депутаты удалились, но когда они выходили из дому, некоторые епископы и клирики, солдаты и сирийские слуги¹⁹⁴ так исколотили их, что они едва дотащились до церкви Марии, где заседало их собрание.

Между тем собрание Восточных продолжало исследования о событиях в Эфесе. Иоанн попросил епископов, присутствовавших тогда в городе, дать свои показания; в числе их, как мы говорили Уже, был, между прочим, Феодорит Кирский; он показал себя при этом сильно возбужденным против главного виновника и руководителя этих событий, александрийского патриарха. Истинные намерения Кирилла в ускоренном движении и направлении этих событии были, казалось, разоблачены. Очевидно, александрийский патриарх не торопился бы так скоро осудить Нестория, если бы он не имел в виду предотвратить осуждение, угрожавшее ему самому, как автору анафематств, так как процесс константинопольского архиепископа подавал естественный повод к рассмотрению и этого, так важного в настоящем деле, документа, и Восточные находили в нем самый удобный случай, за который Иоанн Антиохийский и в особенности Феодорит предположили горячо ухватиться. Но если Несторий будет уже осужден до их прибытия, то и этот случай к обвинению Кирилла исчезнет; тогда пришлось бы открыть против него прямое обвинение в ереси, от которого он, конечно, сумеет найти средства уклониться. Такова, казалось Восточным, была истинная цель маневров Кирилла, когда они рассмотрели их вблизи, — ив этом они, быть может, не очень ошибались.

После Кирилла начались исследования о Мемноне. На него указывали как на главное оружие жестокостей "Египтянина" про тив тех епископов, которые не хотели присоединиться к его партии. Это он возбуждал против них народ своего епископского города; он приказывал останавливать их на пороге своих церквей, как какихнибудь язычников, так что ни один из них не имел возможности даже в день Пятидесятницы присутствовать при богослужении; он запер для них гробницы добропобедных мучеников и не позволил посетить даже гробницу преблаженного Иоанна, богослова и евангелиста¹⁹⁵, В вычислении преступлений, в которых эфесский епископ был явно виноват, не забыли и дурного управления им своей Церковью. "Мы окажем большую услугу городу Эфесу, — говорило собрание, — если освободим его от этого недостойного пастыря: город Эфес будет нам за то благодарен".

Когда следствие кончилось и собрание потребовало, чтобы "виновники бывшего неизобразимого смятения подвергнуты были наказанию, достойному их преступления", Иоанн предложил на утверждение собрания следующий, составленный им, приговор:

1) Кирилл и Мемнон "как главные виновники совершившегося беззакония, — первый не только за самовольный и самоуправный образ своего действия в Эфесе, в противность правилам церковным и предписаниям императорским", но и за еретическое мудпование свое, обнаруженное в известных его анафематствах, заключающих в себе яд ересей Аполлинария, Ария и Евномия, и не только как еретик, но и как ерисиарх, увлекший в свое заблуждение многих епископов; а второй—как за жестокости, выказанные им в отношении к епископам, не хотевшим пристать к его партии, так и за дурную свою администрацию, — по всей справедливости должны быть низложены, лишены епископства и устранены от всякого церковного священнодействия.

2) Прочие же епископы, позволившие вовлечь себя в заблуждение и участие в противозаконном собрании, должны быть отлучены от общения дотоле, пока, сознавши свою вину, не раскаются, не произнесут анафемы на еретические главы Кирилла и не присоединятся к Восточным, чтобы вместе с ними, согласно с требованиями императорской грамоты, побратски заняться исследованием спорных вопросов и утвердить благочестивую веру, изложенную св. отцами Никейского Собора¹⁹⁶.

Этот приговор принят был собранием единогласно, при криках: "Твоя святость изрекла приговор вполне справедливый и законный; пусть в этом смысле и составлено будет общее определение, за подписью всех нас"¹⁹⁷. И определение, в этом смысле составленное Иоанном Антиохийским от имени всего собрания Восточных, назвавшего себя, также как и собрание бывшее в церкви Марии, " святым Собором, заседавшим в Эфесе"¹⁹⁸, было немедленно утверждено и предложено к подписанию.

Этим определением своим собрание Восточных объявляло постановление Кириллова Собора отмененным и осуждение Нестория уничтоженным: Несторий восстановлялся в своем епископском сане и ранге, оставаясь, однако же, обвиненным дотоле, пока истинный Вселенский Собор не постановит своего решения о нем.

Когда присутствовавшие в собрании епископы подписались, протокол заседания собрания, вместе с определением его, отправили в Антиохию, чтобы получить оттуда столько подписей, чтобы в соединение с первыми они представляли более двухсот соединенных вместе подписей¹⁹⁹. Не закрывая заседания, неутомимый патриарх распорядился, чтобы о состоявшемся определении своего Собора немедленно объявлено было письменно тем, кого оно касается; потом написал городским судьям Эфеса, что Мемнон, недостойный епископ их города, канонически низложен и что они должны созвать избирателей для немедленного замещения его другим епископом. Все это было сделано за один присест: это второе собрание епископов в Эфесе выказало, таким образом, деятельность еще более лихорадочную, чем первое, заседавшее в церкви Марии.

Это последнее собрание, между тем, в то же самое время представляло зрелище самого шумного волнения. Оно только что выслушало донесение своей депутации, посланной к Восточным: возвратившиеся депутаты горько жаловались собранию на Иоанна Антиохийского, что он принял их пренебрежительно и грубо, невзирая на их епископский сан и депутатское звание (заставив немалое время простоять у ворот дома и допустивши в дом в сопровождении солдат), а по исполнении ими поручения от Собора "дозволил комиту Иринею и бывшим с ним епископам и клирикам нанести им оскорбление побоями". "Нас били,—рассказывали они перед Евангелием, находившимся в церкви во время заседания²⁰⁰, — нас били· так жестоко, что мы находились в опасности лишиться жизни", и показывали следы ударов на своем теле.

Каждое слово из рассказа депутатов прерываемо было крика ми негодования, вырывавшимися из всех уст²⁰¹. Со всех сторон слышались голоса, требовавшие возмездия за такие бесчестные поступки, и прежде всего отлучения всех Восточных. И здесь, как и в собрании Иоанна, никто не возвысил голоса, чтобы умерить жестокость внезапных решений, и приговор об отлучении Восточных был порешен собранием единогласно во время этого же самого заседания²⁰².

Кирилл, не теряя времени, приказал тотчас же отнести к Иоанну Антиохийскому письменное объявление²⁰³ о состоявшемся приговоре своего собрания, подвергавшем как его самого лично, так и его приверженцев, отлучению, так что этот приговор собрания Киоиллова мог встретиться на пути с приговором собрания Восточных, предававшем низложению самого Кирилла и отлучению сторонников его. Это было двойное объявление войны без пощады от обеих враждующих сторон, раскол, дышащий непримиримой неприязнью.

Итак, вместо одного общего, предписанного императорской грамотой, Собора, в Эфесе оказалось два Собора, которые, отрицая друг друга, оба считали себя законным Вселенским Собором²⁰⁴. Императорские чиновники были на стороне собрания Иоаннова; город Эфес горой стоял за Собор Кирилла.

На следующий день объявления от имени собрания Восточных²⁰⁵ о низложении Кирилла и Мемнона вывешены были на всех перекрестках, их находили даже на стенах театра...²⁰⁶; но народ эфесский с негодованием срывал и разрывал их. Небольшую силу имело и посланное Иоанном Антиохийским городскому начальству приглашение об избрании нового епископа на место низложенного Мемнона: избиратели не подавали и признака жизни; низложенный епископ, еще с большей чем прежде торжественностью, продолжал совершать богослужение в своих церквах в сослужении со своими товарищами, такими же отлученными, как и он сам²⁰⁷, и народ во множестве стекался на эти служения послушать проповедей, исполненных обличений и порицаний. Между тем доступ в эти самые церкви в то же время был совершенно закрыт лля Восточных²⁰⁸; попытка, сделанная однажды Восточными, силой войти в церковь Иоанна Богослова отражена была силой²⁰⁹. Вскоре за тем раздражение эфесского народа против Восточных стало обнаруживаться и актами прямого насилия. "Мы дошли до крайних бедствий и ежедневно видим смерть перед своими глазами, — жалобно писали Восточные префекту, взывая о помощи, — как во время войны, мы находимся в постоянном страхе нападений; жилища наши уже не один раз отмечались зловещими знаками, угрожавшими нападением; нас держат в осадном положении, препятствуя собираться вместе; даже больные наши, нуждающиеся в свежем воздухе, не смеют поднять поникшие головы и вьшли из дома, страшась единоплеменников своих, как жесточайших врагов". Чтобы положить конец этим жестоким поступкам городской толпы, которые были терпимы городским начальством или делались от его имени, императорские чиновники должны были прибегнуть к помощи военной силы; но на помощь городской черни явилась милиция Кирилла, матросы, флотские служители и шараболаны, — и между египтянами и солдатами происходили ежедневные стычки. Ввиду такого смутного и возбужденного состояния умов императорский комиссар распорядился, чтобы вокруг жилища Иоанна Антиохийского и Восточных постоянно находилась воинская стража, обязанная строго наблюдать за всеми входами и подходами к нему; а для охраны дома, занимаемого Несторием, наняты были деревенские жители пригородного местечка Зевксина. Вместо мирных прений Собора об одной из священнейших тайн христианства, Эфес представлял зрелище анархии без примера, как и без основания.

Между тем в Константинополь приходило донесение за донесением, послание за посланием, представлявшие положение дел в Эфесе в самых различных красках: каждая партия определяла его со своей точки зрения, соответственно своим интересам и видам.

Несторий и единомышленные с ним епископы в донесении своем императору, принося жалобу на противозаконно, вопреки постоянным обычаям Церкви и положительным предписаниям императорской грамоты, составленное "египтянами и азийцами" отдельное собрание, постановившее "всем известное" низложение, и на "варварские притеснения и обиды", чинимые в особенности Мемноном, умоляли его величество или составить другой законный Собор, на который, по устранении из него всех лишних элементов, вносящих одни смуты, допущены были бы из каждой провинции вместе с митрополитом только двое знакомых с делом епископов, или же дозволить им возвратиться домой, так как при настоящем положении дел в Эфесе они не могут более жить в нем, не опасаясь за свою жизнь²¹⁰.

Восточные, с Иоанном Антиохийским во главе, со своей стороны доносили императору, что прибывши в Эфес они нашли собравшихся в нем для рассуждений о вере епископов в таком угнетении и страхе, город — в таком смятении и все дело веры, предстоявшее исследованию Собора, в таком расстройстве, что принуждены были главных виновников этого беспорядка и смятения, Кирилла и Мемнона, подвергнуть низложению, а сообщников их — отлучению; и с тем вместе просили августейшее его благочестие, чтобы он повелел постановления незаконно составившегося Собора Кириллова считать не имеющими силы, отдельное собрание сторонников Кирилла рассеять, а дело Нестория снова передать на суд действительного Вселенского Собора, составленного согласно с канонами и предписаниями императорской грамоты. Процесс Нестория в уме Восточных тесно и неразрывно соединялся с вопросом об анафематствах Кирилла; поэтомуто собственно они и настаивали на том, чтобы этому делу снова дан был законный и правильный ход. Они советовали также императору, в случае если он соблаговолит исполнить их прошение, назначить для присутствия на Соборе определенное число епископов из каждой митрополии; они полагали, как и Несторий, что для успешного хода исследований вполне достаточно было бы и двух епископов; но формальное предписание такого или иного определенного числа епископов казалось им необходимым, чтобы "люди бессовестные, опираясь на одно только множество голосов, не имели возможности угнетать совесть других"²¹¹.

Императорские чиновники в своей официальной корреспонденции выражали такое же неблагоприятное мнение о состоявшемся под председательством Кирилла заседании Эфесского Собора и постановленных на нем определениях, как и Несторий и Восточные: выставляя дело Собора, как дело одних личных страстей партий, они много распространялись о беспорядках и насилиях, производимых в Эфесе партией Кирилла²¹². Но эта партия, в свою очередь, выставляла их самих не в лучшем свете: составленное от ее имени Мемноном послание к императору было полно горьких обвинений против них за их образ действий, явно пристрастный к одной стороне (т.е. Несторию и Иоанну Антиохийскому) и враждебный к другой (т.е. к собранию Кирилла). Что же касается До ее собственных действий, до открытия ею соборного заседания и постановленных на нем определений, то, изложив обстоятельно весь ход этого заседания, она выражала полную уверенность, что все деяния ее Собора были вполне правильны, соглас ны "с канонами Церкви" и с предписаниями императорской грамоты, а постановленное им определение о вере выражает истинное и согласное мнение всей христианской Церкви Запада и Востока, и представляя императору самые записи деяний Собора, на стоятельно просила его, не внимая никаким посторонним внушениям и наветам (Кандидиана и Иоанна Антиохийского), безотлагательно утвердить это постановление, приняв вместе с тем со своей стороны соответствующие меры к истреблению плевел, посеянных на ниве Церкви Несторием²¹³.

Среди таких противоположных представлений об одном и том же деле, император и его советники не знали на что решиться, колеблясь то в ту, то в другую сторону²¹⁴. Частные письма из Эфеса, ходившие в Константинополе из рук в руки и доходившие до сведения правительства, еще более увеличивали нерешительность его, указывая на императорских чиновников как на преступников, виновных во всякого рода противозаконных поступках и жестокостях. Императорский комиссар, комит Кандидиан, обвиняем был в том, что он нападал на епископов со своими солдатами и приводил в смятение весь город, задерживал на таможне продовольствие для членов святого Собора, наконец, платил церковные деньги жителям Зевксина, охраняющим Нестория, и дозволял им публично произносить хулы против св. Собора, которым учил их Несторий²¹⁵. Мемнон в своем письме к Константинополь скому клиру обвинял в особенности комита Иринея в наглости, с которой тот подучал этих простых и невежественных людей наносить ежедневные оскорбления членам Собора на глазах Иоанна Антиохийского"²¹⁶.

Цель этих писем была — произвести давление на императора помимо его правительства, — и мы увидим, что цель эта была достигнута. Рассчитывая на слабость государя, на его мнительность и постоянную изменчивость мыслей, приверженцы Кирилла проси ли у него как милости, чтобы он выслушал их лично, дозволив де путации из их членов представиться ему в его дворце: какого более справедливого, более благочестивого и боле просвещенного судью они могли желать, как сам император Феодосии?

Неизвестность истины среди этих противоречий утомила импеатора и его совесть. Он решил послать в Эфес ловкого делового агента, магистриана Палладия²¹⁷, чтобы он все самолично наблюдал и немедленно затем донес словесно о том, что увидит и услышит: тогда император, осведомленный о настоящем положении дел в Эфесе, примет окончательное решение²¹⁸. Вместе с тем, в ожидании возвращения этого агента, чтобы защитить императорских чиновников, находившихся в Эфесе, от публичных обвинений, правительство решило прекратить на время всякую частную корреспонденцию между этим городом и Константинополем, и с этой целью предписаны были им разные административные меры. Приставы полиции и таможни получили приказание осматривать путешественников и их поклажу, как при отъезде, так и по прибытии, чтобы узнать не укрывали ли они какойнибудь запрещенной переписки. Обыск производился строгий, наказание полагалось тяжкое, так что партии крайне затруднялись, как им пересылать свои письма и объявления; но воображение их было неистощимо, и они почти всегда успевали в этом, противопоставляя хитрость силе.

Был в Эфесе один, всем известный, нищий, который ходил каждый день по улицам города с узловатой палкой в руках, прося милостыни у проходящих. Этот нищий вдруг исчез: из милосердия он получил место на одном судне, отходившем в Босфор, вероятно между багажом и животными гарнизона. Он не имел при себе ничего, кроме своей палки и бедной одежды, и у него, конечно, не нашли ничего, если только осматривали его; его не обеспокоили более и по приезде, также как и при отъезде. Сошедши с судна на берег, он отправился просить милостыни по улицам Константинополя, как это он делал в Эфесе. Однако он повидимому хорошо знал город, потому что без запинки направлялся по пути в один монастырь, находившийся за городскими воротами, где настоятелем был авва Далмат. Он постучался и просил позволения видеться с архимандритом, говоря, что должен открыть ему некоторые важные вещи; но не такто легко было получить доступ к достопочтенной особе настоятеля. Должно было пройти немало времени в переговорах, пока нищий наконец был принят. Тогда, открывши свою палку, которая была внутри пустая, этот странный посланец передал архимандриту письмо Кирилла к епископам и монахам константинопольским, некоторые другие письма, и вместе с ними протокол заседания Собора, которого еще не было in extenso в императорском городе²¹⁹. Далмат прочитал эти бумаги с жадностью, и прочитав их, задумал проект, который и привел без замедления в исполнение.

Но мы должны сказать наперед несколько слов о том, кто такой был архимандрит Далмат и почему отцы Собора выбрали его между всеми поверенным и истолкователем своих жалоб. Он принадлежал к тому классу монахов, тогда еще редких, которые, входя в монастырь, давали обет не выходить из него живыми; некоторые из них, чтобы не выходить оттуда ни живыми, ни мертвыми, устраивали себе там и могилу. Такая полная преданность их уединению была вознаграждаема народом и Церковью уважением, доходящим до благоговейного почтения; Далмат заслуживал того и другого в высокой степени.

Бывший офицер императорской стражи Феодосия 1, Далмат потерял сразу жену и двоих детей: это несчастье так сразило его, что он оставил свет и посвятил свою жизнь Богу. Сын его Фаустин, единственный оставшийся в живых, пожелал последовать за отцом в его убежище, чтобы соединять свои слезы и молитвы с его слезами и молитвами до тех пор, пока смерть не соединит их в одной могиле. Далмат был честный, образованный, прозорливый и мудрый советник в мирских делах, хотя и не жил больше в мире; сам император не раз лично приходил к нему посоветоваться в затруднительных обстоятельствах. Рассказывают, что по поводу выбора Нестория на епископский престол Константинополя этот пустынник предсказал императору, что этим выбором он вызовет много бурь, которые долго не прекратятся в Церкви и империи²²⁰.

Это предсказание о новом патриархе приписывали откровению свыше, потому что Далмат почитался за прозорливца. Мысль, которая пришла ему на ум, когда он читал бумаги, принесенные нищим, была — собрать монахов из всех окрестных монастырей, — а их было не мало в предместье Константинополя, — и торжественным шествием отправиться к императору, чтобы объяснить ему, что от него скрывают истинное положение дел в Эфесе, и испросить у него дозволения явиться к нему депутатам Собора для объяснения; это, в сущности, было именно то, чего желал Кирилл.

Этот проект быстро возник в уме архимандрита; но он тотчас же вспомнил, что дал торжественный обет никогда не выходить при жизни из монастыря, в котором он прожил уже сорок восемь лет²²¹· Может ли он нарушить этот священный обет даже для такой высокой и благородной цели? Им овладело сомнение, и он провел ночь без сна, в молитве. Вдруг он услышал голос как бы с неба: "Далмат, выйди отсюда!"²²² Утешенный и укрепленный в своих мыслях, он немедленно пригласил к себе своих товарищей, архимандритов, и изложил им свой проект: те приняли его с удовольствием. Несколько дней спустя, на восходе солнца, из всех монастырей отправились крестным ходом к монастырю Далмата, а оттуда по улицам города к императорскому дворцу; на всем пути монахи пели псалмы попеременными хорами²²³ (антифоны). По мере того как они шли, к ним присоединялись жители города и сопровождали их, принимая участие в их пении. Дошедши до дворца, процессия остановилась у ворот его, продолжая пение псалмов, а архимандриты приглашены были в покои императора. Неожиданное появление аввы Далмата, которого никогда не видели вне своего монастыря, перед императорским дворцом, надо полагать, произвело на Феодосия сильное впечатление, если он, так ревниво оберегавший свою власть и никогда не терпевший насилия, милостиво, не сказав ни слова, принял такой поступок со стороны монахов, который в другую минуту оттолкнул бы как личную обиду себе.

Представ перед императором, Далмат в немногих словах объяснил ему причину своего посещения, вручил ему послание Собора и, пока император пробегал глазами эту бумагу, воскликнул: "Справедливо ли это, благочестивейший Август, чтобы голос одного нечестивца (он обозначал этим именем комита Кандидиана)²²⁴, имел для вашей совести больше значения, чем голоса шести тысяч епископов, распространенных по всей вселенной, которые следуют учению отцов, собранных в Эфесе?"²²⁵ Приступив затем к главному предмету — просьбе о дозволении посланным от Собора депутатам придти во дворец, чтобы объяснить подробно все, что и как сделано было на Соборе, архимандрит настаивал, чтобы это прошение было уважено, так как этого требует справедливость. "Я не противлюсь этому; пусть имеющие прибыть епископы придут ко мне", — сказал император. — "Но, — возразил Далмат, —им никто не дозволяет придти к вам". — "Никто и не запрещает", — отвечал император. — "Чиновники ваши противятся этому; они задерживают послов Собора и запрещают им приходить сюда, — смело сказал на это авва Далмат, и затем присовокупил,—вот, сторонники Нестория, те во множестве приходят и уходят беспрепятственно, а доносить вашему благочестию о деяниях Собора никто не дозволяет". — "Это уж мое дело,__

прервал его немного уколотый Феодосии, — я отдам на этот счет приказания, которые будут исполнены".

Можно предположить, что при этих словах улыбка недоверчивости пробежала по губам архимандритов, потому что авва Далмат стал просить императора, чтобы он написал приказание своей рукой²²⁶. Далмат ли, предвидя эту сцену, наперед приготовил письменное дозволение епископам прибыть в Константинополь и представил его государю для подписания, или же государь сам написал его, — мы этого не знаем; но во всяком случае подписанная императором бумага осталась во владении архимандритов. Довольный или недовольный в глубине своей души, Феодосии сделал все, чего от него хотели и, отпуская своих посетителей, прибавил только следующие слова: "Отцы, молите Бога за меня!"²²⁷