Политический гладиатор: выход на арену 1 страница

Из строгого, стройного храма

Ты вышла на визг площадей...

— Свобода! — Прекрасная Дама

Маркизов и русских князей.

Свершается страшная спевка, —

Обедня еще впереди!

— Свобода! — Гулящая девка

На шалой солдатской груди!

Марина Цветаева

Аксиома: политика пронизывает всю жизнь социума. Однако как часто любят отдельные индивидуумы гордо заявлять: «Я — вне политики». К числу таких людей относился и Антон Иванович, наивно полагавший, к примеру, что Ставка Главковерха была аполитичной. И в то же время, противореча сам себе.

Генерал сокрушается по поводу того, что офицерская делегация Ставки во главе с несколькими генералами шла на первомайской демонстрации «в колонне, среди которой реяли большевистские знамена, и из который временами раздавались звуки Интернационала».

В подобных противоречиях, свойственных Антону Ивановичу, ничего удивительного нет. Менталитет офицера армии царской России нес внутри себя стойкие аллергены к политике в любых ее формах, что определялось чеканной формулой идеологии армии царской России: «За Веру, Царя и Отечество».

А между прочим, демониада революции бросила Деникина, военного профессионала высокого класса, на арену политического цирка. Бросила в качестве гладиатора. По-другому, собственно говоря, и быть не могло: не стал генерал спокойно взирать на революционный шабаш, сокрушающий основы его любимого детища — армии. Антон Иванович осознал: гибель армии — гибель России.

В ходе развития политических событий в 1917 году взгляды Деникина резко эволюционировали вправо. Но, как ни парадоксально, ядро либерально-демократических взглядов, сформировавшихся у Антона Ивановича до 1917 года, до конца не было уничтожено. Загадочная русская душа…

Выход Деникина на арену политического цирка в качестве гладиатора состоялся в Ставке Верховного главнокомандующего, где он с первых дней понял, что придется заниматься вопросами не только стратегии, но и политики. Это волне закономерно: военная стратегия — прямая производная от политики. Но Антон Иванович не думал, что политика станет в его деятельности доминирующей, превратит генерала ввоенно-политическую фигуру. Это произошло в сложное для России и ее армии время.

Приняв должность в сложной обстановке, Деникин поставил перед собой цель: для сохранения в русской армии способности хотя бы к удержанию Восточного фронта препятствовать всемерно разрушающими ее течениям и поддержать права, власть и авторитет Верховного главнокомандующего. А это ничто иное (хотел генерал или не хотел), как жесткая политическая борьба в контексте революционных событий.

Цель грандиозная, наисложнейшая. Однако постановка ее показывает: Антон Иванович умеет определить внутреннюю суть явлений, выявить в них важные политические аспекты.

Это стало понятным с первых дней нахождения его на должности начальника штаба Ставки Верховного главнокомандующего.

Генерал одним из первых увидел большую ошибку в решении Временного правительства о введении института военных комиссаров в армии. Выступая на совещании в Ставке 1 мая 1917 года, он заявил: …военные комиссары будут играть отрицательную роль, ибо станут «непременно вмешиваться в распоряжения главнокомандующих».

Временное правительство не отреагировало на предупреждение. Но общественно-историческая практика подтвердила, насколько Деникин оказался прав…

Генерал пытался внедрить государственный подход к решению важных гражданских дел. Об этом свидетельствует телеграммная переписка с министром земледелия (апрель 1917 года). Поводом для нее послужили перебои в снабжении Кавказской армии продовольствием и фуражом (положение создалось критическое, так как армия была снабжена всего лишь на 10% от потребности).

Наштаверх14 увидел здесь не только организационно-техническую сторону. Он понял: прогрессирует разложение не только армии, но и государства, и предупредил министра — если не будет принято эффективных мер, политические последствия будут катастрофическими. Но у министра земледелия не было ресурсов. Антон Иванович вынужден дать телеграмму на Кавказ, предписывающую опираться на внутренние резервы в снабжении армии.

В процессе политической деятельности в качестве начальника штаба Ставки Главковерха, Антон Иванович все более попадает в своеобразные ножницы: политические реалии вошли в противоречие с нравственными ценностями генерала. Политически наивный, но честный воин «открывает Америку»: политика — вещь не всегда порядочная.

«Политика всегда нечестна, — пишет Антон Иванович К.В. Чиж, — пришлось окунуться в нее и вырваться и выйти незапачканным. Иногда тяжко. И не столько от боевой обстановки, сколько от пошлости и подлости людской». Но генерал испытывает нравственное удовлетворение от того, что, неся безропотно свой крест, ему «не пришлось ни разу поступиться принципами».

Я думаю, что подобные откровения нельзя расценивать как жалобы на сложность ситуации, так как Деникин продолжает активно и энергично действовать и выдвигается в разряд заметных военно-политических фигур. Политический гладиатор на арене политического цирка революции, определяет главное для себя — борьба с прогрессирующим разложением армии. В письмах Ксении Васильевне он с неподдельной горечью сообщает, что регулярно докладывает в правительство о развале армии. Увы, голос генерала Деникина — «глас вопиющего в пустыне».

Увеличению политического веса Антона Ивановича способствовало его участие в Учредительном съезде «Союза офицеров армии и флота», который, несмотря на заклинания ее руководителей об аполитичности, буквально сразу становится одной из крупных организаций российской контрреволюции.

Но первоначально и Главковерх, и его начальник штаба отрицательно отнеслись к идее создания Союза. Они опасались вносить в офицерский корпус привнесенные извне начала коллективного самоуправления, считали появление самостоятельной офицерской организации еще более углубит рознь, что возникла между солдатами и офицерами. Однако Декларация, дававшая армии полную свободу съездов, собраний, уже была подписана, и Главковерх одобрил созыв съезда офицеров, подчеркнув, что не может быть никакого давления ни его именем, ни именем начальника штаба.

Невзирая на препятствия, в Могилев съехалось на съезд 298 делегатов, в том числе, 241 офицер от фронта и 57 от тыловых гарнизонов. Они являлись представителями офицерского корпуса, качественный состав которого существенно изменился за годы первой мировой войны в связи с колоссальными потерями.

7 (19) мая 1917 года съезд открылся речью Верховного Главнокомандующего. В тот день впервые, не в секретных заседаниях, не в доверительной переписке, а открыто, на всю страну верховное командование армии сказало:

— Россия погибает!

Обрисовав положение в стране и на фронтах, генерал Алексеев в заключение свое речи буквально выкрикнул:

— Мы все должны объединиться на одной великой платформе: Россия в опасности. Нам надо, как членам великой армии, спасти ее. Пусть эта платформа объединит вас и даст силы работать.

Эта речь, в которой прозвучала тревога сердца пламенного русского патриота, послужила прологом к его уходу. Революционная демократия вынесла свой приговор генералу Алексееву. В левой прессе сразу началась жестокая кампания против Главковерха, которую де-факто поддержал Керенский.

Антон Иванович в своем выступлении, в дополнение к речи Главковерха, коснулся внутреннего положения страны:

«… В силу неизбежности исторических законов пало самодержавие, и страна наша перешла к народовластию. Мы стоим на грани новой жизни, страстно и долгожданной, за которую несли головы на плаху, томились в рудниках, чахли в тундрах многие тысячи идеалистов.

Но глядим в будущее с тревогой и недоумением.

Ибо нет свободы в революционном застенке!

Нет правды в подделке народного голоса!

Нет равенства в травле классов!

И нет силы в той безумной вакханалии, где кругом стремятся урвать все, что возможно, за счет истерзанной Родины, где тысячи жадных рук тянутся к власти, расшатывая ее устои».

Но поистине программную речь боевой русский генерал произнес при закрытии съезда. Генерал Алексеев уже был смещен с поста Верховного главнокомандующего, и Деникин говорил за двоих. Пламенно и страстно:

«Верховный главнокомандующий, покидая свой пост, поручил мне передать вам, господа, свой искренний привет и сказать, что его старое солдатское сердце бьется в унисон с вашими, что оно болеет той же болью и живет той же надеждою на возрождение истерзанной, но великой русской армии.

Позвольте и мне от себя сказать несколько слов.

С далеких рубежей земли нашей, забрызганных кровью, собрались вы сюда и принесли нам свою скорбь безысходную, свою душевную печаль.

Как живая развернулась перед нами тяжелая картина жизни и работы офицерства среди взбаламученного армейского моря.

Вы — бессчетное число раз стоявшие пред лицом смерти! Вы — бестрепетно шедшие впереди своих солдат на густые ряды неприятельской проволоки, под редкий гул родной артиллерии, изменнически лишенные снарядов! Вы — скрепя сердце, но не падая духом, бросавшие последнюю горсть земли в могилу павшего сына, брата, друга!

Вы ли теперь дрогнете?

Нет!

Слабые — поднимите головы. Сильные — передайте вашу решимость, ваш порыв, ваше желание работать для счастья Родины, перелейте их в поредевшие ряды наших товарищей на фронте. Вы не одни: с вами все, что есть честного, мыслящего, все, что осталось на грани упраздняемого ныне здравого смысла.

С вами пойдет и солдат, поняв ясно, что вы ведете его не назад — к бесправию и нищете духовной, а вперед — к свободе, свету.

И тогда над врагом разразится такой громовой удар, который покончит с ним и с войной.

Прожив с вами три года войны одной жизнью, одной мыслью, деливший с вами и яркую радость победы, и жгучую боль отступления, я имею права бросить тем господам, которые плюнули нам в душу, которые с первых же дней революции свершили свое Каиново дело над офицерским корпусом… я имею право бросить им:

Вы лжете! Русский офицер никогда не был ни наемником, ни опричником.

Забитый, загнанный, обездоленный не менее, чем вы условиями старого режима, влача полунищенское существование, наш армейский офицер сквозь бедную трудовую жизнь свою донес, однако, до отечественной войны — как яркий светильник — жажду подвига. Подвига — для счастья Родины.

Пусть же сквозь эти стены услышат мой призыв и строители новой государственной жизни:

Берегите офицера! Ибо от века и доныне он стоит верно и бессменно на страже русской государственности. Сменить его может только смерть».

Отпечатанный текст речи Антона Ивановича распространился по фронту. И он был счастлив, узнав из многих телеграмм и писем, что слово, сказанное в защиту офицера, дошло до ума и сердца фронтового офицерства, проливающего кровь за Россию.

Делегаты съезда солидаризовались с позициями Деникина. В Уставе «Союза офицеров армии и флота» было зафиксировано, что Союз, исключая всякие политические цели, ставит своей задачей «поднятие боевой мощи армии во имя спасения Родины». Но идея Деникина, поддержанная делегатами, являлась не реальной. Союз превратился в сугубо политическую организацию. Он сыграл, в частности, крупную роль в подготовке корниловского выступления.

Подобная эволюция Союза офицеров является следствием жестокой конфронтации, порожденной непродуманными мерами демократизации армии, приведшими к вакханалии беззакония, убийств и издевательств над офицерами. Психологию разбушевавшейся толпы хорошо выразил писатель Артем Веселый:

«Раз офицер — значит контрик».

И полилась рекою кровь многострадального русского офицерства (см. прил.7).

Конфронтацию эту всемерно стимулировала организационно-политическая работа в армии левых партий, в первую очередь, большевиков и эсеров

После съезда популярность Деникина среди войсковых офицеров значительно выросла. Антон Иванович избирается почетным членом Союза офицеров. Но реальной работы в нем не ведет. Его бездействие демонстрирует нигилистическое отношение к новообразованиям, подрывающим незыблемый принцип единоначалия.

Вместе с тем, будучи вторым должностным лицом в Ставке, он принимает самые энергичные меры, чтобы побудить Временное правительство защитить офицеров, оградить их от самосудов и звереющей толпы, дать им заниматься своим делом, искони веку к коему они предназначены — Родину защищать. Хорошо здесь высказался в письме к Керенскому и соратник Деникина генерал Марков:

«Солдат по натуре, рождению и образованию, я могу судить и говорить лишь о своем военном деле. Все остальные рефор-мы и переделки нашего государственного строя меня инте­ресуют лишь как обыкновенного гражданина. Но армию я знаю, отдал ей свои лучшие дни, кровью близких мне людей заплатил за ее успехи, сам окровавленный уходил из боя»...

Увы, Временное правительство оставалось глухим. Оно стремительно теряло свой авторитет, нити контроля, демонстрируя полную неспособность навести в стране порядок. Генерал, со свойственной ему прямотой и страстностью обвинил Временное правительство в бездеятельности. Он начинает приходить к выводу, что необходимо установить диктатуру, которая, по его оценке, будет не реакционной и контрреволюционной, а созидательной силой и спасет гибнущую Россию.

Правомочность деникинской позиции о диктатуре как созидательной силе для спасения России вызывает у меня возражения.

В том, что революция порождает контрреволюцию, видимо, не будут сомневаться даже самые ярые противники марксизма, если они, конечно, не стоят на позициях зоологического антикоммунизма. Но революция всегда разрушительна, так как она ломает старое. И данный процесс может усилить деструктивный аспект, и возникнет угроза существования не только государству, но и народу вообще. В такой момент контрреволюция становится особенно активной.

В российской революции 1917 года, ставшей закономерным итогом глубинного кризиса, завершившегося разрушением всех традиционных устоев, противостояние являлось особенно ожесточенным. Самое весомое подтверждение здесь — братоубийственная гражданская война, ставшая логическим порождение бала Люцифера в 1917 году. Хотя и свечи вроде бы уже потухли, и некоторые гости возжелали бы покинуть шабаш, но он продолжился.

Причем, все противоборствующие стороны, независимо от того отождествляли ли они себя с революцией или с контрреволюцией, желая построить новую Россию, которая, судя по их программам, радикальным образом отличалась бы от императорской России,предпочитали жестокую конфронтацию поиску разумных компромиссов.

История нашей революции — история жесточайшего антагонизма противоборствующих сторон. И идея Деникина об установлении в тех условиях диктатуры как созидательной альтернативы революции утопична. Данный процесс не мог бы пройти без насильственных актов, больших жертв. И созидательное начало диктатуры, на которое надеялся генерал, превратилось бы в свою противоположность — мощный стимулятор разрушительных процессов.

Деникин с первых дней пребывания в Ставке, негативно воспринял мероприятия Временного правительства, проводимые в рамках демократизации армии. Военный профессионал, он не принял позицию военного министра Гучкова. Тот объяснял введение данных мер так:

… надо прекратить процесс упадка воинской дисциплины, предупредить солдатские бунты, которые могут «смести последние остатки нашего командного состава и вообще все здоровые элементы общества».

Критически отнесся Антон Иванович к увольнению огромного числа генералов. После свержения самодержавия было снято с должности 140 (!) генералов, среди которых 33 были сняты «по обстоятельствам настоящего времени», то есть, не желали продолжать службу в условиях проведения демократизации армии, что приводило к ее разложению.

Возмущаясь подобным, Деникин признает, что многие из уволенных генералов вряд ли представляли ценность для армии.

Ведь среди них были фигуры одиозные, державшиеся только «благодаря попустительству власти».

И Деникину, вместе с Алексеевым, было очень трудно подобрать генералов на руководящие должности из числа резерва.

Но грандиозная чистка в армии цели так и не достигла. Она, по мнению Антона Ивановича, окончательно подорвала веру в генералитет и дала внешнее оправдание комитетскому и солдатскому произволу над отдельными представителями командования.

Интересные риторические вопросы в той ситуации задал Деникин: разве революция могла переродить или исправить людей? Разве механическая отсортировка могла вытравить из военного обихода систему, долгие годы ослаблявшую импульс к работе и самоусовершенствованию?

И мы сегодня, с дистанции времени и своего уровня накопления исторических знаний по проблеме, не дадим на них однозначного ответа. А вот Антон Иванович, правда, попытался превратить свои вопросы не в риторические:

«Быть может, выдвинулось несколько единичных «талантов», но наряду с ними двинулись вверх десятки, сотни людей случая, а не знания и энергии».

Тут он, безапелляционно, прав. Шариков с собачьим сердцем и дед Щукарь, пытавшийся вступить в коммунистическую партию партии за портфелем, — эти бессмертные, вечно актуальные персонажи, рожденные гением двух Михаилов — Булгакова и Шолохова, не дадут мне соврать.

Деникин в «Очерках Русской Смуты» безапелляционно разделил высший генералитет русской армии на три категории: боровшиеся против демократизации, поощрявшие демократию, не боровшиеся против демократии. Причем, по его подсчетам, получается, что «оппортунистов» было почти в 2 раза больше.

Антон Иванович посчитал, что главное зло — армейские комитеты, новообразованные демократические учреждения. Он не мог безропотно принять то, что русская армия стала управляться комитетами, составленными из элементов, чуждых ей, случайно попавших в ее ряды, представлявших скорее межпартийные, нежели военные органы.

Первая стычка генерала с солдатским комитетом Ставки произошла вскоре после назначения на должность. Комитет постановил: удалить с должности коменданта главной квартиры. Антон Иванович категорически отказал. Тогда комитет за неповиновение решил применить к нему вооруженную силу. Генерал Алексеев, узнав об этом, пришел в негодование, в каком Деникину редко приходилось его видеть.

— Пусть попробуют. Я сам пойду туда. Возьму взвод полевых жандармов и перестреляю этих.

Произвести испытание верности полевой жандармерии не пришлось. Генерал С. сам умолял не оставлять его в должности и отпустить:

— Бог знает, чем это кончится…

Антон Иванович начинает с комитетами гладиаторский поединок.

В апреле 1917 года начальник штаба Ставки Верховного Главнокомандующего в предписании №685 начальнику штаба Юго-Западного фронта предупреждает о недопустимости насильственного удаления комитетами начальствующих лиц, считая, что это «является демократизацией армии».

Деникин от имени Главковерха приказал: во всех подобных случаях принимать самые настойчивые меры нравственного и служебного воздействия для возвращения удаленных начальников к своим частям, «даже если бы пришлось поступиться их тяжелым нравственным состоянием: выборное начало гибельно для армии». В случае полной невозможности возвращения офицеров, следует прикомандировывать их к другим частям, выводить в резерв; строевые и штаб-офицеры могут направляться через запасные полки в новые строевые части; офицеры гвардейских частей, которые не могут оставаться в своих частях, следует отправлять на другие фронты.

В директиве генерала Деникина налицо продуманные меры, однако, в жизнь проводить было трудно из-за прогрессирующего разложения армии. В начавшейся жестокой борьбе с всесилием солдатских комитетов Антон Иванович готов не жалеть ни себя, ни своих подчиненных. Чувствуется и непреклонная воля военачальника: он предлагает перешагнуть через тяжелое нравственное состояние офицеров, ибо на карту поставлена судьба России и армии.

Здесь — весь Деникин, с его принципами и убеждениями.

Но борьба заведомо начиналась в неблагоприятных для генерала условиях. Временное правительство, Главковерх и Ставка все более теряли управление армией, а комитеты день ото дня становились все более внушительной силой как в количественном, так и в качественном отношениях.

Комитеты плодились, как грибы после дождя. Планировалось их комплектовать из всех категорий военнослужащих. В приказе по войскам Петроградского военного округа от 26 марта 1917 года утверждалось, например, создание ротных, батальонных комитетов в составе 1 офицера и 4 солдат.

Но на практике, как правильно подметил Деникин, верховодили солдаты. Комитеты являлись большими и дорогостоящими организациями. Содержание их обходилось казне не менее 250 тысяч рублей в месяц. Впечатляет и то, что в целом по армии число членов в комитетах различных уровней достигло почти 300 тысяч человек, оторванных от выполнения своих непосредственных обязанностей.

Причем, в их числе преобладал, по меткому выражению Антона Ивановича, «не настоящий боевой элемент», а те, кто могли покорить солдатское сердце «хорошо связанной речью, внешней политической полировкой, вынесенной из откровенной партийной литературы».

И особенно те, кто мог угождать беззастенчивым инстинктам толпы.

Характерно, что еще находясь в Ставке, Деникин включился в кампании по обвинению Ленина в шпионаже в пользу Германии. В то далекое время его явно устраивали бездоказательные компрометирующие материалы, введенные в оборот небезызвестным А.Г. Амалинским.

Небезынтересны в данной связи свидетельства М.Д. Бонч-Бруевича. Мемуарист утверждает, что Деникин принудил вернувшегося из немецкого плена прапорщика Ермоленко дать показания в контрразведке Ставки, что Ленин — агент германского штаба.

«Контррразведка штаба Верховного Главнокомандующего находилась в это время в ведении генерала Деникина, человека морально нечистоплотного» — писал М.Д. Бонч-Бруевич... Не было сомнений, что все остальные показания возвратившегося из плена прапорщика, были написаны им, если не под диктовку Деникина, то с его благословения...».

Не вступая в полемику, отметим, однако, два момента, не вызывающие возражений: генерал Деникин пользуется для доказательства своих взглядов материалами сомнительного характера; Бонч-Бруевич заведомо бездоказательно обвиняет Деникина в моральной нечистоплотности.

Это притом, что современная историческая наука до сих пор не внесла полную ясность в вопрос, а был ли Ленин немецким шпионом?15…

Однако для генерала участие в антиленинской кампании — это всего лишь возможность притормозить разложение армии.

Итак, выход политического гладиатора на арену политического цирка революции состоялся. Чего же он добился в первых схватках?

Приобщился к большой политике, в которой занял позицию, диктуемую внутренними убеждениями. Он осознал всю глубину и опасность разложения армии. Увидев бессилие Временного правительства, попытался выступить как самостоятельный субъект большой политики, но у нет политического опыта.

Деникин определил своих главных противников — солдатские комитеты, являющиеся, по его убеждению, главными разлагателями армии; начинается утверждение позиции генерала о необходимости установления диктатуры ради спасения России.

Степень приобщения Антона Ивановича к политической деятельности стала таковой, что он уже не мог не заниматься ей, даже после ухода из Ставки Главковерха.

Но он еще не ведал, что за жесткие политическое баталии ждут его впереди…

Политика на крови

Начиная с определенной точки, возврат уже невозможен. Этой точки надо достичь

Франц Кафка

 

Главковерх Брусилов читал рапорт генерала Деникина:

«На окраине селения меня ждал не построенный полк, а толпа стоящих и сидящих солдат. Без оружия, без поясов, многие босы или без фуражек с папиросами в зубах. Эта одичалая толпа почти не ответила на мое приветствие. Заставить выслушать всех мешал общий гул и дикие отдельные выкрики. Пришлось говорить лишь с ближайшими, стараясь уяснить себе настроения солдат. Нет возможности передавать вопросы и ответы этих сбитых в банду людей.

Всяческие напоминания о долге перед Родиной, повиновении начальству, Временному правительству, министру Керенскому вызывали или бурю негодования, или бессмысленную полуругань, полуиздевательство. Перестали верить всем, не верили сами себе. О наступлении говорили почти с яростью, уверяя, что все это выдумало начальство, которое хочет всех погубить.

Во время моих уговоров о необходимости наступать раздавались крики, кто хочет, пусть наступает, а мы не пойдем. Эти крики подхватились дружно возбужденной толпой. Картина полного разложения полка была очевидной с первых же минут разговора с ними...

... В этой банде большевиков было делать нечего».

Лицо Алексея Алексеевича становилось все мрачнее.

«Никакие причины, конечно, не снимают нравственной ответственности перед Родиной с нас, с начальников….

Но сто крат будет ужаснее и беспощаднее приговор истории над теми, кто, взяв в руки власть, не обрушил всей силы ее, всей беспощадности, на сеющих анархию за немецкий счет».

Тяжело вздохнув, Главковерх хорошо отточенным карандашом наложил на рапорте резолюцию:

«Все это печально, но я это знаю»16…

Не лукавил Брусилов: действительно, все он знал. Сам еще раньше посылал тревожные сигналы власть имущим (см. прил.8). Только реакции почти никакой…

Да, попал Антон Иванович с первого дня своего главнокомандования армиями Западного фронта в вулкан политических страстей… Политика здесь строилась на крови, обильно пролитой в позорное летнее наступление Русской армии.

На фронте в солдатской массе все больше правили бал партии большевиков и эсеров. Они завоевывали солдатские сердца, проклинавшие всем опостылевшую войну, столь изголодавшиеся по миру и земле, не только умением, но и, что немаловажно, числом. С мая по октябрь 1917 года в 103 фронтовых частях функционировали организации РСДРП (б), объединявшие 3787 членов. А в 12 армии даже осенью 1917 года насчитывалось более 150 партийных организаций эсеров с 60 тысячами членов. Армию эта громада разлагал успешно и довольно быстро.

К своеобразию обстановки, в которой Антон Иванович начал политическую деятельность на Западном фронте следует отнести то, что традиционное боевое предназначение военачальников оперативно-тактического звена, в силу развития революции, было резко деформировано.

Командующий 8 армией генерал Селивачев вспоминал, что в 1917 г роль командующих свелась «к роли политического деятеля-бюрократа». Командующие армиями, командиры корпусов, будучи, как правило, хорошими военными профессионалами, попав под пресс солдатских комитетов и комиссаров, вступали с ними вынужденно в политические отношения. Но они были слабо подготовлены к такой деятельности.

Прибыв на фронт, новый Главкозап изложил свое политическое кредо перед высшими начальниками:

Революция принимается им всецело и безоговорочно. Но революционизирование армии и внесение в нее демагогии он считает гибельным для страны, и будет бороться с этим.

Я полагаю, что Деникин вспоминая об этом в «Очерках русской Смуты» был искренним. Ему было с кем вести политическую борьбу. На Западном фронте функционировала разветвленная сеть комитетов: всего — 7289, из них: ротных — 6665, полковых — 464, дивизионных — 60, корпусных — 15, армейских — 3, хозяйственно-технических — 57. Всего на фронте в комитетах было задействовано 692 офицера, 1596 чиновников, 54467 солдат. Другими словами, число воинских чинов, в большинстве случаев оторванных от своего прямого дела, представляло число личного состава …целого корпуса!

Антон Иванович понимал, что потребуются мощнейшие усилия, чтобы, хотя бы локализовать деструктивную деятельность противостоящей ему махины. Голова хоть у кого пойдет кругом, когда против тебя корпус демагогов, не желающих идти под пули, предпочитающих разглагольствовать о великих идеалах, облаченных в красивые одежды революционной трескотни. Немного стало на душе спокойнее, когда Деникин получил письмо от генерала Алексеева. Михаил Васильевич сердечно поздравил бывшего подчиненного с назначением. Кроме того, он напутствовал:

«Будьте спокойны и настойчиво требуйте и — верится — оздоровление настанет без заигрываний, без красных бантиков, без красивых, но бездушных фраз… Долее армию так держать невозможно: Россия постепенно превращается в стан лодырей, которые движение своего пальца готовы оценить на вес золота… Мыслью моею и сердцем с Вами, с Вашими работами, желаниями. Помоги Бог»…

Идущие от сердца мудрые слова воина. Но Михаил Васильевич не представлял той силы, с которой Антону Ивановичу придется вести политическую битву.

Деникин четко определил позицию по отношению к фронтовому комитету: он не вступал с ним в непосредственные контакты. Почему? Да потому, что накануне прибытия нового Главкозапа, фронтовой комитет («бельшевистсвующий», как его окрестил Деникин) вынес резолюцию против наступления и за борьбу объединившихся демократий против своих правительств.

На заседании фронтового комитета он присутствовал только один раз, сопровождая Верховного Главнокомандующего генерала Брусилова. Деникин вспоминал:

«После вступительной речи Верховный главнокомандующий пред­ложил комитету высказаться, если имеются какие-либо по­желания или вопросы. Председатель ответил, что в сущности никаких особенных вопросов нет, разве вот относительно отпусков и суточных денег... Всем стало несколько неловко. Тогда попросил слова кто-то из членов комитета, извинился за мелочность председателя и начал говорить на общую больную тему о демократизации армии и взаимоотношени­ях комитета и командования. Я указал, что между нами не может быть ничего общего, так как комитет в постановле­нии своем от 8 июня пошел против правительства и против наступления. Тогда председатель предъявил новое постановление, составленное накануне, которым комитет допускал наступление. Казалось бы, вопрос исчерпан. Но тут встает какой-то поручик и заявляет, что доверия к главнокоманду­ющему не может быть. Поручик командирован в Минск из Тифлиса комитетом Кавказского фронта и «кооптирован» минским комитетом. Прибыл для расследования моей «контрреволюционности». Прочел уличающий документ перехваченную мою майскую телеграмму генералу Юдени­чу, отправленную еще по должности начальника штаба Верховного главнокомандующего. В ней, между прочим го­ворилось: «Верховный главнокомандующий обратился уже с подробным письмом к военному министру с просьбой устранить вредную работу комитетов, парализующих распо­ряжения военного начальства и оказания содействия в борьбе с течениями, безусловно вредными в государствен­ном отношении». Я разъяснил, что вопрос касался местных гарнизонных комитетов рабочих и солдатских депутатов Кавказа, которые не выпускали 104 тысячи пополнений на совершенно обезлюдевший фронт. Брусилов вспылил и на­говорил в адрес поручика и комитета резкостей. Потом из­винился и в конечном результате допустил в секретный ар­хив Ставки комиссию комитета, которая, вернувшись Минск, явилась ко мне не то с объяснением, не то с полуиз­винением.