Третий этап изучения конфуцианского наследия (20–40-е гг. ХХ в.)

В 1920-е гг. западные исследователи перешли от переводов базовых текстов и систематизации собранного материала к комплексному изучению конфуцианства как философского, социально-политического и религиозного феномена в истории китайской цивилизации. Значительным явлением в истории востоковедения стало возникновение структуралистской школы во главе с французским ученым Марселем Гране (1884–1940). Работы Гране «Китайская цивилизация» (1929) и «Китайская мысль» (1934) произвели настоящую революцию в изучении традиционной культуры Китая.

М. Гране – историк, в дальнейшем получил серьезное социологическое образование у классика мировой социологии Эмиля Дюркгейма, а затем обратился к синологии и стал учеником Э. Шаванна. Гране обогатил методологию китаеведческих исследований социологическими и структурно-лингвистическими подходами. Основная идея его социологического метода восходит к социологии Э. Дюркгейма и предполагает интерпретацию исторических и культурных явлений как социальных фактов. Благодаря такому подходу М. Гране удалось взглянуть на развитие китайской мысли изнутри, выявить основы ее внутренней логики. Идея Дюркгейма об общественном характере религиозных институтов отлично ложилась на китайский материал – конфуцианство было превосходной иллюстрацией такой социальной религии. Главное направление исследовательской деятельности Гране и его последователей – нахождение первоосновы китайской мысли, «направляющих идей», которые, являясь тотальными социальными фактами, определяют мышление носителей китайской традиционной культуры. Благодаря работам М. Гране стал очевидным ритуальный характер китайского мышления в целом и значимость изучения ритуальной системы для понимания конфуцианства.

Еще одной отправной точкой для развития научного изучения Китая и конфуцианства стали идеи немецкого социолога Макса Вебера. Теория социального действия Вебера позволяет анализировать социальные системы по критерию степени их рациональности, и конфуцианская политическая система представляла интересный случай для теории Вебера. Конфуцианская бюрократия, с одной стороны, воплощала принцип этической рациональности, присущий высокоразвитым обществам, а с другой стороны, этот принцип, как подметил еще сам М. Вебер, ограничивался иррационально-магическими (ритуальными) началами, положенными в основу конфуцианского управления обществом.

В дальнейшем социологические идеи М. Вебера были развиты западной китаеведческой наукой и привели к основательному изучению функционирования конфуцианской бюрократической системы, а также связанных с ней системы образования, государственных экзаменов, социальной стратификации в китайском традиционном обществе.

На третьем этапе развития западной китаеведческой науки помимо школы М. Гране необходимо также отметить появление фундаментальных исторических и археологических исследований архаичного Китая. Существенный скачок, во многом благодаря работам шведского ученого Бернхарда Карлгрена (1889–1978), произошел в области лингвистики – знаний об эволюции древнекитайского языка, его фонологии и синтаксиса. Появилось отдельное направление, занимавшееся конфуцианской философией, ее понятийным языком и системой конфуцианской мысли (американский знаток неоконфуцианства Д. Бодде, китайский историк философии Фэн Юлань и др.). Явлением в истории китаеведения стали оригинальные работы немецкого марксиста К. Витфогеля, в которых он излагал идею «гидравлического общества» – возникновения китайской цивилизации и конфуцианского государственного аппарата из необходимости контроля за ирригационной системой.

В Советской России в 1930-е гг. сложилась самостоятельная школа китаеведения во главе с академиком В. М. Алексеевым (1881–1951), которая обладала особым взглядом и методологией переводов и изучения конфуцианской классики. В. М. Алексеев в своих многочисленных статьях и работах отстаивал необходимость максимально полного и глубокого погружения в изучаемый материал, восприятия любого письменного памятника как части целостной мировоззренческой системы, характерной для интеллектуальной культуры традиционного Китая. По этой причине при переводе и изучении конфуцианского канонического и философского наследия В. М. Алексеев настаивал на необходимости использовать синхронные и более поздние по времени комментарии к изучаемому тексту, чтобы по возможности восстановить органическую целостность восприятия данного письменного источника. Под руководством академика Алексеева был начат проект перевода на русский язык основных памятников конфуцианской мысли: Ю. К. Щуцкий (1897–1938) перевел «Книгу перемен», а А. А. Штукин (1904–1963) – «Книгу песен». Однако в то время этому масштабному начинанию не суждено было полноностью воплотиться в жизнь. В конце 1930-х гг. китаеведческая группа В. М. Алексеева подверглась политическим репрессиям и ее деятельность фактически пресеклась. В 1940–1950-е гг. в Советском Союзе изучение конфуцианства как части философского наследия Китая находилось в русле официальной марксистско-ленинской догмы.