Начальный этап сложения конфуцианского канона

В каноне «Лунь юй», включающем подлинные речи и высказывания основателя конфуцианской школы, Конфуций ссылается на авторитет трех письменных источников: «[Канона] документов» (書 Шу), «[Канона] песен» (詩 Ши) и неких ритуальных записей (禮 ли). С определенной уверенностью можно говорить о знакомстве учителя из княжества Лу и с «Каноном перемен» (易經 И цзин). Хотя единственное упоминание этого древнейшего письменного памятника в «Лунь юй» носит сомнительный характер: «Если мне добавят некоторое число лет [жизни], то после пятидесяти [я бы] стал изучать «перемены» и возможно не совершал бы больших ошибок» (Лунь юй 7:17). Вполне возможно, что иероглиф “переменыˮ (易 и) попал в текст вместо омофона[7] (亦 и) и тогда текст приобретает иной смысл: «После пятидесяти [я бы] также [продолжил] обучение». Впрочем, Сыма Цянь в «Исторических записках» однозначно трактует данный отрывок как упоминание о «Каноне перемен». В любом случае, даже если исходить из критической установки, необходимо понимать, что Конфуций был хорошо знаком с содержанием «И цзин» и вне всяких сомнений практиковал гадательные процедуры, предписанные этим текстом. Дело в том, что гадание на «Каноне перемен» предваряет все сколько нибудь значительные ритуалы, которым основоположник конфуцианства старался неукоснительно следовать. Так, в трактате «Сюнь-цзы» содержится предельно четкое настоятельное указание на неразрывность связи обрядов с гадательными практиками: «Сначала гадают [методами] бу и ши, а затем разрешают проведение великого дела»[8] (Сюнь-цзы 17:13). «Великое дело» (大事 да ши) в эпоху Чжоу служило устойчивым эвфемизмом для ритуалов жертвоприношения.

Возникшие на раннем этапе существования конфуцианского учения луская и циская школы просуществовали, по крайней мере, до конца II в. до н. э. По свидетельствам письменных источников ханьского времени, луская и циская школы отмежевались друг от друга в первую очередь в сфере интеллектуальных интересов представителей этих направлений. Для циских ученых основной исследовательской задачей было каноноведение, а представители луской традиции сосредотачивались на изучении ритуальных практик.

Прочные позиции последователей Конфуция в эпоху Сражающихся Царств в княжестве Ци объяснялись поддержкой правящего клана Тянь. Наиболее важный для циского направления канонический текст – это комментарий Гунъян чжуань (公羊傳), который получил свое название в честь наставника Гунъян Гао, положившего начало основной линии его устной передачи. Гунъян Гао был потомком циского княжеского рода Тянь, и традиция комментирования летописи «Чуньцю» передавалась из поколения в поколение внутри этого рода вплоть до ханьского ученого Ху Му-цзы (II в. до н. э.), также кровного родственника клана Тянь, давшего ей письменную фиксацию.

Помимо ставшего классическим комментария Гунъян на хронику «Вёсны и осени» в число базовых текстов циской школы входили соответствующий вариант «Канона песен» (Ци ши), древнейший канон «Шан шу» и «Чжоуские перемены». В то время как последователи луской школы опирались в основном на собственную версию «Канона песен» (Лу ши), альтернативный вариант комментария на «Чуньцю» – «Гулян чжуань» и сформировавшийся последним «Канон ритуалов» (Ван Баосюань. Сихань цзинсюэ юаньлю. С. 65, 78).

2.3.2. Смысловое содержание базовых конфуцианских канонических текстов

К первым пяти конфуцианским канонам относятся тексты «Шу цзин», «Ши цзин», «И цзин», «И ли» и «Чуньцю».

«Шу цзин» (書經 «Канон документов») – сборник древнейших указов, декретов и речей первых правителей Китая. Вошедшие в «Шу цзин» тексты относятся к различным эпохам и датируются от VIII до III вв. до н. э. Канон использовался прежде всего как сокровищница конфуцианской социально-политической теории, методов управления и регулирования общества. В «Шу цзине» излагается теория «Небесного веления» (天命 тянь мин), ставшая основной объяснительной моделью для понимания исторических процессов и легитимации императорской власти.

«Ши цзин» (詩經 «Канон песен») – уникальное собрание песнопений, гимнов и стихов, восходящее в наиболее древних частях к Х–VII вв. до н. э. «Канон песен» со временем стал эстетическим эталоном, кладезем метафор и образов для китайской поэзии и литературы, но его применение не ограничивалось сферой поэтики. Уже в эпоху Чжоу стихи «Ши цзин» использовались в дипломатических переговорах, сакральных ритуалах и просто в общении образованных людей. А для конфуцианцев, начиная с Конфуция, «Ши цзин» был образцом для подражания, описанием должных чувств и поведения присущего «благородным мужам».

«И цзин» (易經 «Канон перемен») – древняя гадательная книга, состоящая из 64 графических рисунков – гексаграмм (卦 гуа) – и комментариев к ним. «Канон перемен» на всем протяжении истории традиционного Китая использовался для проведения гаданий, однако значение его вышло далеко за рамки мантических предсказаний. Операции над триграммами носят логический характер, поэтому данный текст стал основой древнекитайской логики. Комментаторская часть «И цзина» содержит космологические и философские суждения, которые со временем стали применяться в философских рассуждениях и давать материал для введения в оборот новых философских понятий.

«И ли» (儀禮 «Церемонии и ритуалы») – первоначально этот текст именовался «Ли цзин» (禮經 «Канон ритуалов»). Он содержит детальные описания конфуцианских ритуальных практик служилого сословия и на протяжении столетий формировал нормы общения между людьми в традиционном Китае.

«Чуньцю» (春秋 «Вёсны и осени») – старинная историческая хроника княжества Лу – родного княжества Конфуция, охватывает период с 771 по 477 г. до н. э. Этот скупой, лаконичный текст содержит только краткую фиксацию происходивших событий, без комментариев и разъяснений. Однако по конфуцианскому преданию он был лично отредактирован Конфуцием в последние годы его жизни. По этой причине для конфуцианских историографов в этом памятнике не было ни одного случайного иероглифа, каждый знак был тщательно продуман основоположником конфуцианского учения. Вот почему данный текст воспринимался как зашифрованное послание и в эпоху Хань стал основным каноническим текстом, на интерпретации которого выстраивалось осмысление текущей социальной политики.