Лес» (1870). Сплав сатиры и лирики. Многозначность образа леса. Фигуры актеров. Характерные черты пьес Островского.

Можно сказать, что в этой комедии отразились, более или менее, все чувства, идеи и мысли Островского. Это большого синтеза, большой думы Островского о жизни, о России, о людях нашей страны, о правде и кривде, о распределении общественных сил и их взаимоотношениях.

В Геннадии Демьяновиче и Аркашке видят обыкновенно два полюса актерской братии, символизируемые тем, что Геннадий Демьянович идет из Керчи в Вологду, а Аркашка — из Вологды в Керчь, и сталкиваются на перепутьи. Конечно, это бессмертные образы актерской братии. Но подобно тому, как из-за участка леса, покупаемого Восмибратовым, встает другой Лес, лес нашей путанной, дремучей жизни, населенный призраками и дикими предрассудками, «Лес необразованности», о котором говорит Карп, — так из-за актерской внешности Геннадия Демьяновича и Аркашки встает вечная сущность двух начал человеческой души — донкихотства и практицизма, рыцаря Ламанча и Санчо-Пансо — эта истинная сущность, которую так прекрасно, так человечески просто чувствовал Островский.

Геннадий Демьянович и Аркашка — актеры, люди театра. Всю поэтическую силу свою, и юмор свой, и милую, обаятельную свою улыбку

Островский отдал театру. На вопрос, какой же существует выход из леса жизни, и есть ли выход — в душе своей он не находил другого ответа, как тот, что существует, наряду с действительною, бытовою, такою тяжелою и угнетающею жизнью, какая-то другая жизнь — прекрасная и восторженная жизнь нас возвышающего обмана.

Жизнь — лес. В этом лесу мерцают волшебные призраки счастья. Это — театр. Актер художественно обольщает публику, художественно обольщает себя. В этом художественном самообольщении — весь Несчастливцев. Это донкихотство, «театр для себя»… Именно в этом, в апофеозе театральности, как исходе из «Леса жизни», и заключается глубокий смысл Геннадия Демьяновича, да быть может, и всего этого произведения Островского. И вся пьеса, весь узел житейских отношений, в ней завязанных, распутывается чисто по-театральному, с бутафорскими револьверами, орденами, благородными актерами и пр. И прелесть комедии в том, что на жизнь мы начинаем благодушно смотреть сквозь очки театральности…

Сущность Несчастливцева в благородном «жесте». Геннадий Демьянович любит жест трагический и романтический; Аркашка — жест комический. Никакой особенной высоты духа в Несчастливцеве нет, как нет и особенной низости духа в Аркашке. В сущности, они оба из одного теста, но имеют разные жесты, в соответствии с разницей амплуа.

Живя, они жестикулируют: один жестикулирует à la Шиллер и Шекспир, другой à la Мольер. У одного поза возвышенно благородная, и потому нередко, в силу позы и жеста, обязывающая к благородным и даже возвышенным поступкам, у другого — поза мелкая, шутовская, и потому для жеста, соответствующего роли, Аркашка вынуждается нередко к шутовским и жалким выходкам, словам и действиям. Так написано в роли, а «сцена моя жизнь», и уже стирается, от долговременного постоянного упражнения, черта между действительностью и театральным воображением.

В «Лесе» Островский нашел самый простой, самый естественный, самый театральный выход из создавшегося положения — в подлинном театре. Островский вплетает театр в жизнь. Его deus ex machina в «Лесе» — сам актер, персонально, как действующее лицо. Пришел актер и все распутал. Пришел актер с чарами своего обмана, вечно в нем живущих иллюзий, с бутафорией револьверов, орденов, жестов и вытверженных на память монологов, — и у самого края пруда, в который собирается броситься Аксюша, история «Леса» завершается благополучным и примиряющим концом.

«И в самом деле, брат Аркадий, <…> как мы попали в этот сыр-дремучий бор? Тут все в порядке, как в лесу быть следует. Старухи выходят замуж за гимназистов, молодые девушки топятся от горького житья у своих родных: лес, братец», — говорит трагик. «Комедианты», — пожимает плечами Раиса Павловна. «Комедианты? Нет, мы артисты, а комедианты — вы. <…> Что вы сделали? кого накормили? кого утешили? <…> Девушка бежит топиться, кто её толкает в воду? Тётка. Кто спасает? Актёр Несчастливцев. „Люди, люди! Порождение крокодилов!“»

Говорящие имена — прием Островского

Не могут не броситься в глаза и не остановить внимания имена и фамилии героев Островского, за которыми они несут свою природную сущность и свое исконное лицо. Самый прием, меняясь в деталях, остается свойствен Островскому, появляясь если не во всех, то в значительной части его произведений. Через имена и прозвища открывается возможность проникнуть в субъективный мир Островского, ощутить его личное отношение к изображаемому им миру.

Имена и фамилии-ярлыки более свойственны раннему Островскому и употребляются им более расточительно в начальном, нежели в позднейшем периоде его драматургической деятельности. Имена, которые дает Островский в ранний период, вполне условны и выделяют одну черту, главенствующую в характере. Образ получает условное освещение и вместе с тем некоторую однокрасочность.

Имена героев «Бедности не порок» (1853) указывают на основные устремления или внутренние качества героев. «Бедность не порок», носившая первоначально заглавие «Гордому бог противится», — одна из наиболее ясных и четких в этом отношении комедий. Гордей и Любим — два брата, противоположных по характерам; Африкан Коршунов, фабрикант хищного и сурового нрава, претендент на руку Любови Гордеевны, любящей Митю; Яша Гуслин и Гриша Разлюляев — веселые молодые люди: один из них играет на гитаре, второй на гармонике. Отношение автора конкретизировано заранее в именах.

В имени, характеризующем образ, Островский выделяет черты, которые обозначают динамическую сущность образа, то, чем живет и движется образ в данной пьесе, что является скрытой пружиной его действий, что составляет, пользуясь термином Станиславского, — «зерно образа».

Если в ранних произведениях имена своей условностью указывали на динамические черты образа, благодаря чему пьеса получала характер подчеркнуто ясного столкновения хороших и дурных начал, то более

поздние пьесы приобретают гротесковый характер, причем имена в них обозначают сгущение почти взаимоисключающих черт.

Таковы, например, Модест Баклушин, легкомысленный любовник из «Не было ни гроша, да вдруг алтын» (1871), красавец Павлин Ипполитович Миловидов, предмет раздора любящих его женщин в комедии «На бойком месте». Замечательно то, что центральные лица пьесы чаще сохраняют в именах не только указания на преувеличенные или противоречивые черты образа (Модест Баклушин), но и на его динамическое зерно. Имена же лиц второстепенных, составляющих фон развертывающейся драмы, имеют черты, служащие больше раскрытию характера, чем их сценической функции (Кудряш, Непутевый, Бессудный и другие).

Пословицы и поговорки в названиях пьес Островского

Как же смотрит на мир сам Островский, когда обращаешь внимание на очень существенный его прием — давать своим пьесам в качестве заглавий пословицы и поговорки: «Не было ни гроша, да вдруг алтын», «Бедность не порок» (ранее — «Гордому бог противится»), «Не так живи, как хочется», «На всякого мудреца довольно простоты», «Праздничный сон — до обеда», «Свои собаки грызутся, чужая не приставай», «Грех да беда на кого не живет», «Не все коту масленица», «Старый друг лучше новых двух», «Кошке игрушки, а мышке слезы» (первое заглавие «Воспитанницы»), «Правда — хорошо, а счастье лучше», «Сердце не камень», «Свои люди — сочтемся!», «Не в свои сани не садись». Казалось бы, именно через эти мысли должно пытаться проникнуть в сокровенный смысл проповеди Островского.

Не в заглавиях ли заключен ключ к разгадке его нравственного мировосприятия? Обозначают ли эти пословицы подлинную сущность взглядов Островского и совпадает ли мироощущение Островского с колеблющимся, туманным и сложным мироощущением, выраженным «народной мудростью» пословиц, или эти названия — еще один стилистический прием, условное обозначение, не покрывающее в полной мере содержания произведений Островского. Эти хитрые формулы-названия расплывчаты, убегающи, многосмысленны и наивны, практичны и простодушны.

Очень любопытен финал пьесы «Не было ни гроша, да вдруг алтын». Повесился скупец Крутицкий, завершен ряд событий, происшедших на краю Москвы, «на углу большой трущобы и малого захолустья». Насте предстоит счастливая жизнь с Модестом Баклушиным на оставшиеся от повесившегося деньги. «Как страшна мне казалась жизнь вчера вечером, и как радостна мне она теперь!» — восклицает Настя. Ей отвечает Анна, вдова Крутицкого: «А вот, душа моя, несчастные люди, чтобы не гневать бога, чтоб не совсем

отчаиваться, утешают себя пословицею, что “утро вечера мудренее”, — которая иногда и сбывается». Уж не это ли утешительное свойство пословиц заставило Островского поставить их в качестве заглавия своих пьес, в которых изображается то смешная, то печальная, но всегда трудная жизнь, та жизнь, которая заставила Добролюбова назвать ее «темным царством».

Многие из финалов пьес Островского напоминают финал «Не было ни гроша…» — и в их числе финал весенней сказки о дочери Мороза и Весны, о тающей Снегурочке, познающей любовь ценою своей смерти:

«Снегурочки печальная кончина

И страшная погибель Мизгиря

Тревожить нас не могут;

Солнце знает, Кого карать и миловать», —

восклицает мудрый царь счастливой страны берендеев (курсив мой. — П. М.), и раздается песнь в честь палящего бога Ярилы.

Комедийная трилогия о похождениях Бальзаминова, об упорных и настойчивых поисках невесты мечтателем о «голубом плаще на черной бархатной подкладке», видящим сны, которым не суждено сбываться, приходит к веселому и счастливому финалу — купеческая вдова Белотелова увенчивает пыл Бальзаминова. «А пословица-то говорит: “За чем пойдешь, то и найдешь”», — восклицает сваха Красавина. Бальзаминова подтверждает: «И то, матушка, правда». Бальзаминов заканчивает пьесу: «Ну, давай плясать! Становись!» Финал — веселый пляс.

В стремлении найти финал пьесы, в равной мере сценически четкий и утешительно радостный, Островский верен себе до конца. Существенно, что и для пьес трагической окраски находит Островский эстетически оправданный, но утешительный конец.

Карандышевым убита Лариса. «Это я сама… Никто не виноват, никто… Это я сама… Я ни на кого не жалуюсь, ни на кого не обижаюсь… вы все хорошие люди… Я вас всех… всех люблю. (Посылает поцелуй. Громкий хор цыган.)».

Умирает Ксения в «Не от мира сего». «И прощаешь?» — спрашивает, целуя ей руку, виновный и грешный муж. — «И прощаю», — отвечает Ксения и умирает.

Этот ряд цитат из финалов пьес Островского свидетельствует об их театральной и сценической эффектности, формальной законченности и о разрешении пьесы в сторону утешительности и радостности, хотя бы эта утешительность стояла в противоречии с развернувшимися в пьесе событиями и общей характеристикой изображаемого тяжкого и сурового быта.

Заглавия-пословицы находятся в полном соответствии с финалами пьес и их конструкцией. В финалах, названиях-пословицах вскрываются законы, правящие жизнью описанных Островским людей. Замечательны выбранные в качестве заглавий пьес пословицы; они не говорят о торжестве правды и добра, как не говорят об этом и пьесы Островского и раскрывающийся в финалах их смысл

За легким покровом эстетических приемов Островский скрыл нарисованную им тяжкую жизнь и этим дал возможность прикоснуться к ней и узнать ее. Какие законы правят ею? Те, которые проповедуют светлый царь Берендей и учитель Корпелов: о жизни радостной одинаково в ее свете и в ее мраке. Счастливый, а не правый награждается в той жизни, которую рисует Островский.

В этом писателе, рисующем такие утешающе-радостные финалы, бросающем такие светлые блики на темную жизнь, таком изобретательном на эстетические покровы, — так много бессознательной жестокости, так много философии для счастливых и так мало для правдивых. Веселыми концовками, моралистическими наставлениями скрывает от нас поэт жестокость рисуемой им жизни, спасение указывает в примирении простых и несложных чувств с простыми и несложными понятиями и думами. Двойственно впечатление от его пьес — радостных по форме и горьких по сути. Художественные эти приемы говорят о сложном, а отнюдь не строго бытовом строении его произведений.