ПСК-1.4 Умение свободно ориентироваться в творческом наследии выдающихся мастеров отечественного и зарубежного драматического театра

Вопрос 16 (ПСК-1.4) для специализации «артист драматического театра и кино».

Питер Брук: английский режиссер ХХ в. и интерпретатор Шекспира.

План ответа:

1. Проанализируйте культурно-исторический контекст, в котором возникают первые постановки П. Брука; соотношение его первых постановок с английской традицией интерпретации Шекспира в ХХ в.

2. Выявите принципы постановок шекспировской драматургии П. Брука - его позиции относительно основных элементов спектакля (актер, роль, зритель), проанализировав представленные рецензии.

 

1. 46 г Спец.совет по искусству, нет своей народности (проблема в годы войны), возросла сфера влияния культуры на массы (впервые столкнулись с искусством массы), после войны стали подниматься с колен, го-во поддерживало сферу искусство

Питер Брук: английский режиссер ХХ в. и интерпретатор Шекспира

Питер Брук - знаменитый английский режиссер. Театр Питера Брука - это не театральное помещение, и не театр, носящий его имя. Это та панорама спектаклей, которые были созданы им и объединены его волей, его талантом, его театральной идеей. Судьба Питера Брука уникальна - уникальна той творческой длительностью, что сопровождается неиссякаемостью идей и силы артистической воли. Мировая слава режиссера Питера Брука связана с Королевском шекспировском театром (Стратфорд-он-Эйвон) и постановками пьес Шекспира: «Ромео и Джульетта» (1947); «Гамлет» (1955); «Король Лир» (1962, после постановки которого Брука начали называть великим режиссером ХХ в.); «Сон в летнюю ночь» (1970), «Гамлет» (2000). Один из первых спектаклей по пьесе английского барда Брук создал в 23 года. Это была постановка «Ромео и Джульетты».

Спектакль вызвал бурные споры. Брук ставил своей задачей «порвать с распространенным пониманием «Ромео и Джульет­ты» как сладенькой, сентиментальной любовной истории и вер­нуться к миру насилия, страстей пахнувшей потом толпы, раз­доров, интриг. Вновь почувствовать поэзию и красоту, что порождены сточными канавами Вероны, для которой история двух влюбленных — лишь эпизод»⁶². В спектакле совершенно новым предстал Меркуцио (Пол Скофилд), поэт и воин, олицетворявший со­бою Ренессанс. Актер и драматург Питер Устинов был потрясен Скофилдом, произносившим монолог о королеве Маб как «не­отчетливый, ускользающий ноктюрн... На сцене был человек. который не хотел, чтобы его называли поэтом, но он прогово­рился во сне»

Принципы бруковский постановки шекспировских произведений формировались как негативная реакция на сложившееся представление о спектакле по Шекспиру в Англии. В лекции «Забудьте, что это Шекспир» он формулирует квинтэссенцию этих стереотипов:

«Мои первые воспоминания о Шекспире - это раскатистые звуки, играющие со страстью актеры и минимальные попытки проникновения в смысл. <…>

Вскоре, однако, появилась другая проблема: актеры стали путать стихи с повседневной речью, полагая, что на сцене надо говорить непременно "как в жизни". В результате случайная скучная фразировка и фальшивые ударения сделали стих вялым и тусклым, пьесы лишились страсти и загадочности, а завистливые писатели стали сомневаться в том, что Шекспир был лучше, чем они…….

На эту тенденцию ученые отреагировали твердо и сделали решительный акцент на формальном различии между прозой и стихом, настаивая на том, что форму надо уважать. …Теперь появилась новая ересь под названием "представление текста" или "чтение текста для публики". Многие актеры решили, что их задача – прочитать со сцены великие слова, как диктор на радио читает сводку последних известий, и что если их будет слышно, текст сыграет сам за себя... Эта теория породила еще один кошмар - "шекспировский" голос.

Сегодня, однако, мы стоим перед лицом новой опасности. Появился тонко действующий яд, проникающий во все сферы нашей культурной жизни - имя ему "редукционизм"(2). На практике это означает свести до минимума все, что неизвестно и загадочно, выбросить непонятное, где только возможно, скроить все под свой размер. Таким образом, молодые актеры снова попадают в ловушку, веря, что их собственный повседневный опыт может быть достаточным и что к пониманию можно прийти на основе своей домашней философии».

Итак, Брук обозначает пять возможных подходов к Шекспиру, а именно: псевдоромантический подход («актерский» театр в погоне за эффектными ролями), «обытовление» Шекспира (метафорический градус текста намеренно снижается – натурализм), формальный подход (шекспировский текст – предмет для упражнений по сценической речи), «редукционизм» (прямолинейная актуализация пьес в современность).

 

2. Принципы постановок шекспировской драматургии П. Брука

1-стереотип

2-шекспировский реализм-«поэт» (действие на бесчисленном кол-ве уровней и точки зрения)

3-актуализация (современность и настоящее)

4-синетз всех идей театра (Брехт, Мейерхольд, Арто, Беккет)

Эта негативная оценка, конечно же, потребовала осознание собственного подхода. Свою концепцию прочтения шекспировских произведений Брук описывает в цикле статей: «Пьеса Шекспира – что это такое?», «Забудьте, что это Шекспир», «В поисках Шекспира».

Первое основание уже найдено: разрушение стереотипного восприятия «классики».

Второе основание: нужно помнить, что Шекспир обладал поэтическим сознанием, хотя и писал драмы. В чем же отличие «поэта» в широком смысле слова от обычного человека? «Поэт – такой же человек, с той лишь разницей, что в каждый данный момент он способен охватить свою жизнь в ее целостности, он способен обнаружить связи там, где они менее всего видны» (лекция «В поисках Шекспира»). Отсюда возникает особый шекспировский реализм, в драматическом отношении дающий для актера и режиссера два важных момента:

1) отправной точкой для него всегда была фабула, но получалось у него нечто иное. Каждую секунду он помнил не только о самом действии, но и обо всех отношениях, связанных с действием, на бесчисленном количестве уровней. И это выразилось в том, что «в шекспировских пьесах явленное сопутствует неявленному, поэтому действие в них разворачивается по горизонтали и вертикали», в реальном и метафизическом измерении. Как сказал Гордон Крэг 100 лет назад, если не признавать мир духов реально существующим, то нельзя понять Шекспира.

2)  иногда Шекспира называют «фашистом». Есть книги, где говорится об этом… Все эти примитивные суждения возникают потому, что берется какая-то одна сторона пьесы… Отойдите чуточку в сторону и посмотрите шире – вы увидите, что Шекспир умел разделять самые разные взгляды и вставать на разные точки зрения, постоянно сталкивая их. Вы убедитесь, что точку зрения самого Шекспира невозможно разгадать, что Шекспир, оставаясь Шекспиром, состоял из тысячи Шекспиров.

Третье основание: ставя Шекспира, надо помочь публике воспринять его с позиций нынешнего дня. Но тут-то и таится ловушка. "Настоящее" и "современное" - не одно и то же. Как режиссер, вы свободны, но эта свобода столкнет вас неизбежно с трудным и мучительным вопросом. Этот вопрос будет обязывать вас быть крайне уважительным, чутким и открытым к тексту. Вы вольны делать, что хотите, но нельзя не замечать пропасти, отделяющей грубое осовременивание текста от тех содержательных возможностей, которыми вы пренебрегаете. А поскольку такое содержательное богатство в театре вещь весьма редкая, надо понимать, что вы многим рискуете – надо задуматься, стоит ли этим рисковать.

Четвертое основание: работу над Шекспиром в Стратфорде и Лондоне нужно связать с поиском нового стиля – антистиля, который позволил бы синтезировать достижения театра абсурда, эпического театра и натуралистического театра.

«Гамлет» (1955)

Сценографию Брук разрабатывал вместе с художником Жоржем Вакевичем, положив в основу принцип аскетизма. Ряд арок устремлялся ввысь к сводчатому куполу. Костюмы — елизаветинской эпохи. Спектакль шел без купюр. Брук возмущался тем, что обычно использовали отдельные линии сюжета. Для Брука же Гам­лет (Пол Скофилд) — «это все люди и вместе с тем ни один из них... Трагедия Гамлета в том, что на него возложено неосуществимое зада­ние. Призрак приказывает ему мстить, но при этом не запятнать своей души... Гамлет выполняет непосильную задачу... Он очи­стил Данию от гнили, но сам не мог уберечь себя от нее». Иным предстал Клавдий (Алек Клуне), влюбленный в Гертруду, которая всегда любила его, а не мужа. Горацио (Майкл Дэвид) был совсем юным, готовым на все ради Гамлета. У Скофилда это была вторая встреча с Гамлетом. Впервые он его сыграл в Мемориальном Шекспировском театре в 1948 г. в спектакле Майкла Бенталла. Тогда это был почти мальчик, «безумный мыслитель, для которого естественный мир — это мир приви­дений, ночных ветров, темных переходов. На нем лежала пе­чать странности. Его опознавательными знаками были обречен­ность, бледность, встревоженный взгляд». В спектакле Брука он не был безумным. Это был зрелый человек, сознательно де­лающий выбор.

В драматургии Шекспира режиссер выдвигает на первый план моральные конфликты, трактуя их в духе интеллектуального абсурдизма С. Беккета и связывая с эстетикой эпического театра Б. Брехта. На этой основе Брук создает спектакли, ставшие каноническими для трагического театра ХХ в.

«Король Лир» (1962)

После ряда успешных постановок на престижных сценах Вест-Энда Брук в 1962 году принимает приглашение Питера Холла перейти в штат реорганизованной Королевской шекспировской группы (бывший Шекспировский Мемориальный театр), руководство которой провозгласило курс на радикальное обновление традиции шекспировских спектаклей. В том же году Брук осуществил постановку «Короля Лира» с Полом Скофилдом.

Брук был знаком с драматургией абсурда. Его ассистент Чарлз Маровиц записывал в рабочем дневнике, что на репетициях использовались «беккетианские» термины: мир спектакля уподоблялся разрушенному миру пьес Беккета. Брук проштудировал труд польского шекспироведа Яна Котта «Шекспир – наш современник», в котором «Король Лир» сравнивается с «Концом игры» Беккета. Брук акцентировал «дохристианский характер пьесы. Ее нельзя сдвинуть к хри­стианскому времени, потому что тогда исчезнут ее ярость и ужас. Образный строй и боги, к которым постоянно взывают, тут языческие. Но язык пьесы — язык высокого Ренессанса».

Брук сам оформлял спектакль, использовав огромное пространство Стрэтфордского театра как образ. Грубо сколо­ченные скамьи и столы, листы старого ржавого железа, гремев­шие в сцене бури, подчеркнуто грубые конструкции декораций, костюмы из грубой старой кожи и домотканого полотна созда­вали страшный, бесчеловечный мир. Скептичный Тайней на­звал Брука великим режиссером, а спектакль — несравненным. Он восхищался Скофилдом, сумевшим уйти от сентименталь­ности, проводил параллели между его Пиром и персонажами Беккета, отмечая, что «впервые в трагедии показан мир без богов... И вряд ли можно выйти из театра в большей тревоге за судьбы человечества».

«Сон в летнюю ночь» (1970)

Итогом 60-х стал «Сон в летнюю ночь». В спектакле наиболее яркое воплощение получила идея «пустого пространства».

В плане оформления (художник С. Джейкобс) это было полное торжество игровой сценографии: в пустое, стерильно белое пространство сцены на глазах у зрителей опускались условные детали декорации (например, «лес» - куски закрученной проволоки на длинных удилищах), необходимый для действия реквизит (скажем, будильник, сбрасываемый на спящих влюбленных) и трапеции, на которых плавно, словно в ритме сновидения, раскачивались актеры, читающие шекспировские стихи. Пэк (Джон Кейн), летающий на трапеции с акроба­тической ловкостью, при всей своей кажущейся невесомости и воздушности был непредсказуем. Его шалости приносили слезы. Пэк вносил в спектакль жесткую иррациональность, на­поминая, что жизнь полна противоречий, боли и спасает толь­ко любовь.

В плане актерского существования – спектакль творился как бы импровизационно, средствами «грубого театра»: цирковой клоунады, площадного балагана, карнавальной игры.

«Гамлет» (2000)

В 2000 году Брук снова поставил «Гамлета». Трагедию Шекспира актеры разыгрывают на ковре, есть только несколько подушек. Спектакль освобожден от привычной театральной бутафории, в нем очень простой свет, и потому играть его можно где угодно. В ролях Гамлета, Клавдия, Полония предстали чернокожие актеры. Принц Датский в исполнении Уильяма Надилама — воплощение искренности и силы, чувствительности и обаяния. Брук рассказывает про обычных людей, с которыми случилась необычная история.

Вопрос 17 (ПСК-1.4) для специализации «артист драматического театра и кино».

Эпический театр Бертольта Брехта.

 

План ответа:

1. Создание театра, который бы выявлял систему механизмов социальной причинности. 2. Аналитическая конструкция пьесы (неаристотелевский тип драмы), брехтовские пьесы-притчи. Противопоставление эпической и драматической формы театра. 3. Разработка различных способов актерской игры (остранение).

4. Спектакль «Мамаша Кураж и ее дети» как пример воплощения эстетических и этических идей Брехта.

1. Создание театра, который бы выявлял систему механизмов социальной причинности

Термин «эпический театр» был впервые введен Э. Пискатором, но широкое эстетическое распространение он получил благодаря режиссерским и теоретическим работам Бертольта Брехта. Брехт придал термину «эпический театр» новое истолкование.

Бертольт Брехт (1898-1956) – созда­тель теории эпического театра, расширевшей представления о возможностях и предназначении театра, а также поэт, мыс­литель, драматург, режиссер, чье творчество предопределило развитие мирового театра XX в.

Его пьесы «Добрый человек из Сезуана», «Что тот солдат, что этот», «Трехгрошовая опера», «Мамаша Кураж и ее дети», «Господин Пунтила и его слуга Матти», «Карьера Артуро Уи, которой могло не быть», «Кавказский меловой круг», «Жизнь Галилея» и другие, – давно уже переведены на многие языки и после окончания Второй мировой войны проч­но вошли в репертуар многих театров мира. Огромный массив, составляющий современное «брехтоведение», посвящен осмыслению трех проблем:

1) идео­логической платформы Брехта;

2) его теории эпического теат­ра;

3) структурных особенностей, поэтики и проблематики пьес великого драматурга.

Брехт выдвигал на всеобщее обозрение и обсуждение вопрос вопросов: почему людское сообщество с момента своего возникновения всегда существовало, руко­водствуясь принципом эксплуатации человека человеком? Вот почему чем дальше, тем чаще и обоснованней пьесы Брехта именуют не идеологическими драмами, а философскими.

Биография Брехта была неотделима от биографии эпо­хи, которую отличали ожесточенные идеологические бои и крайняя степень политизированности общественного сознания. Жизнь немцев на протяжении более чем полувека протекала в условиях социальной нестабильности и таких суровых исто­рических катаклизмов, как Первая и Вторая мировые войны.

В начале своего творческого пути Брехт испытал влия­ние экспрессионистов. Суть новаторских поисков экспрессио­нистов проистекала из стремления не столько исследовать внутренний мир человека, сколько обнаружить его зависи­мость от механизмов социального угнетения. У экспрессиони­стов Брехт заимствовал не только те или иные новаторские приемы построения пьесы (отказ от линейного построения действия, метод монтажа и т. д.). Опыты экспрессионистов по­будили Брехта углубиться в изучение его собственной гене­ральной идеи – создать такой тип театра (а значит, и драмы, и актерской игры), который бы с предельной обнаженностью выявлял систему механизмов социальной причинности.

 

2. Аналитическая конструкция пьесы (неаристотелевский тип драмы),

брехтовские пьесы-притчи. Противопоставление эпической и драматической формы театра

Для вы­полнения поставленной задачи ему необходимо создать такую конструкцию пьесы, которая вызывала бы у зрительного зала не традиционное сочувственное восприятие событий, а аналитическое отношение к ним. При этом Брехт постоянно напоминал, что его вариант театра вовсе не отвергает ни исконно присущего театру момента развлекательности (зрелищности), ни эмоциональной заразительности. Просто он не должен быть сводим к одному только сочувствию. Отсюда и возникло пер­вое терминологическое противопоставление: «традиционный аристотелевский театр» (впоследствии Брехт все чаще заменял этот термин понятием, более верно выражающим смысл его исканий, — «буржуазный») — и «нетрадиционный», «не буржуазный», «эпический». На одном из первоначальных этапов разработки теории эпического театра Брехт составляет следующую схему:

 

Драматическая форма театра	Эпическая форма театра
Сцена воплощает определенное событие	Рассказывает о нем
Вовлекает зрителя в действие и истощает его активность	Ставит его в положение наблюдателя, но стимулирует его активность
Сообщает ему «переживание»	Дает ему знания
Он становится соучастником происходящих событий	Он противопоставляется им
Воздействие основано на внушении	Воздействие основано на убеждении

Система Брехта, изложенная поначалу столь схематич­но, уточнялась на протяжении нескольких последующих деся­тилетий, причем не только в теоретических работах (основны­ми из них являются: примечания к «Трехгрошовой опере», 1928; «Уличная сцена», 1940; «Малый органон для театра», 1949; «Диалектика на театре», 1953), но и в пьесах, имеющих уни­кальную структуру построения, а также во время постановки этих пьес, которые потребовали от актера особого способа существования.

На рубеже 20-30-х гг. Брехт написал серию эксперимен­тальных пьес, которые назвал «учебными» («Баденская учебная пьеса о согласии», 1929; «Мероприятие», 1930; «Исключение и правило», 1930, и др.). Именно в них он впервые апробировал такой важнейший прием эпизации, как выведение на сцену рас­сказчика, повествующего о предыстории происходящих перед глазами зрителей событий. Этот впрямую не участвующий в со­бытиях персонаж помог Брехту в моделировании на сцене как минимум двух пространств, которые отражали разнообразие точек зрения на события, что, в свою очередь, вело к возникновению «надтекста». Так активизировалось критическое отноше­ние зрителей к увиденному на сцене.

В 1932 г. при постановке спектакля «Мать» с «Группой молодых актеров», отделившихся от театра «Юнге Фолькс-бюне» (Брехт написал свою пьесу по мотивам одноименного романа М. Горького), Брехт применяет этот прием эпизации (введения если не самой фигуры рассказчика, то элементов рассказа) на уровне уже не литературного, а режиссерского приема. Один из эпизодов так и назывался — «Рассказ о Пер­вом мая 1905 года». Демонстранты на сцене стояли сгрудив­шись, они никуда не шли. Актеры играли ситуацию допроса перед судом, где их герои, как на допросе, рассказывали о про­изошедшем:

Андрей. Рядом со мной шагала Пелагея Власова, вплотную вслед за своим сыном. Когда мы утром за ним зашли, она вдруг вышла из кухни уже одетая и на наш вопрос: куда она? — ответила... Мать. С вами.

До этого момента Елена Вайгель, игравшая Пелагею Власову, видне­лась на заднем плане как едва различимая за спинами других фигура (маленькая, закутанная в платок). Во время речи Андрея зритель на­чинал видеть ее лицо с удивленными и недоверчивыми глазами, а на свою реплику она выступала вперед.

Андрей. Четверо или шестеро их кинулись, чтобы захватить знамя. Знамя лежало рядом с ним. И наклонилась тогда Пелагея Власова, наш товарищ, спокойная, невозмутимая, и подняла знамя. Мать. Дай сюда знамя, Смилгин, сказала я. Дай! Я понесу его. Все это еще переменится.

Брехт существенно пересматривает задачи, стоящие перед актером, разнообразя способы его сценического сущест­вования. Ключевым понятием брехтовской теории эпического театра становится очуждение, или остранение.

Брехт обращает внимание на то, что в традиционном «буржуазном» европейском театре, который стремится погру­зить зрителя в психологические переживания, зрителю предла­гается всецело идентифицировать актера и роль.

 

3. Разработка различных способов актерской игры (остранение)

Праобразом эпического театра Брехт предлагает счи­тать «уличную сцену», когда в жизни совершилось какое-либо событие и очевидцы пытаются его воспроизвести. В своей зна­менитой статье, которая так и называется – «Уличная сцена», он подчеркивает: «Существенный элемент уличной сцены – та естественность, с которой уличный рассказчик ведет себя в двойственной позиции; он постоянно дает нам отчет о двух ситуациях сразу. Он ведет себя естественно как изображаю­щий и показывает естественное поведение изображаемого. Но никогда он не забывает и никогда не позволяет зрителю за­быть, что он не изображаемый, а изображающий. То есть то, что видит публика, не есть некое самостоятельное, противо­речивое третье существо, в котором слились контуры первого (изображающего) и второго (изображаемого), как это нам демонстрирует привычный для нас театр в своих постанов­ках. Мнения и чувства изображающего и изображаемого не идентичны».

Именно так играла Елена Вайгель свою Антигону, в одноименной пьесе, поставленной Брехтом в 1948 г. в швейцарском городе Хур, по собственной переработке античного оригинала. В финале спек­такля хор старцев провожал Антигону к пещере, в которой та должна быть заживо замурована. Поднося ей кувшин с вином, старцы утешали жертву насилия: она погибнет, но с честью. Антигона спокойно отвечает: «Зря вы возмущаетесь по моему поводу, лучше бы вы копили недовольство против несправед­ливости, чтобы обратить свой гнев на общую пользу!» И повер­нувшись, она уходит легким и твердым шагом; кажется, будто не страж ведет ее, а она – его. А ведь Антигона уходила на смерть. Вайгель ни разу не играла в этой сцене привычных для традиционного психологического театра непосредственных проявлений скорби, смятения, отчаяния, гнева. Актриса игра­ла, вернее, показывала зрителям этот эпизод как давно свер­шившийся факт, оставшийся в ее – Елены Вайгель — памяти светлым воспоминанием о героическом и бескомпромиссном поступке юной Антигоны.

Принципиальным в Антигоне Вайгель было и то, что юную героиню сорокавосьмилетняя актриса, прошедшая тяже­лые испытания пятнадцатилетней эмиграции, играла без грима. Изначальным условием ее игры (и постановки Брехта) было: «Я, Вайгелъ, показываю Антигону». Над Антигоной возвыша­лась личность актрисы. За древнегреческой историей вставала судьба самой Вайгель. Поступки Антигоны она пропускала сквозь собственный жизненный опыт: ее героиней руководил не эмоциональный порыв, а мудрость, обретенная суровым житейским опытом, не данное богами предвидение, а личностная убежденность. Тут речь шла не о детском неведении смер­ти, а о страхе смерти и преодолении этого страха.

 

Следует особо подчеркнуть, что сама по себе разра­ботка различных способов актерской игры не являлась само­целью для Брехта. Изменяя дистанцию между актером и ролью, а также актером и зрителем, Брехт стремился разносторонне представить проблему пьесы. С той же целью Брехт особым об­разом организует драматургический текст. Практически во всех пьесах, составивших классиче­ское наследие Брехта, действие разворачивается, если употреб­лять современную лексику, в «виртуальном пространстве и вре­мени». Так, в «Добром человеке из Сезуана» первая авторская ремарка предупреждает о том, что в провинции Сезуан были обобщены все места на земном шаре, где человек эксплуати­рует человека. В «Кавказском меловом круге» действие проис­ходит якобы в Грузии, но это такая же вымышленная Грузия, как и Сезуан. В «Что тот солдат, что этот» – такой же вымышлен­ный Китай, и т. д. В подзаголовке «Мамаши Кураж» сообщает­ся, что перед нами – хроника времен Тридцатилетней войны XVII в., но речь идет о ситуации войны в принципе. Удаленность изображаемых событий во времени и пространстве позволя­ла автору выйти на уровень больших обобщений, недаром пьесы Брехта часто характеризуют как параболы, притчи. Именно моделирование «остраненных» ситуаций позволяло Брехту монтировать свои пьесы из разнородных «кусков», что, в свою очередь, требовало от актеров использования в одном спектакле различных способов существования на сцене.

 

4. Спектакль «Мамаша Кураж и ее дети» как пример воплощения эстетических и этических идей Брехта

 

Идеальным примером воплощения этических и эстети­ческих идей Брехта стал спектакль «Мамаша Кураж и ее дети» (1949), где главную героиню сыграла Елена Вайгель.

Огромная сцена с круглым горизонтом безжалостно высвечена общим светом — здесь все как на ладони, или — под микроскопом. Никаких декораций. Над сценой надпись: «Швеция. Весна 1624 года». Тишина прерывается скрипом сценического поворотного круга. Постепенно к нему присоединяются звуки военных рожков — громче, громче. И ког­да зазвучала губная гармоника, на сцену по вращающемуся в противо­положном направлении (второму) кругу выкатился фургон, он полон товаров, сбоку болтается барабан. Это походный дом полковой мар­китантки Анны Фирлинг. Ее прозвище — «Мамаша Кураж» — крупны­ми буквами написано на боку фургона. Впрягшись в оглобли, фургон тянут два ее сына, а немая дочь Катрин — на козлах, играет на губной гармонике. Сама Кураж — в длинной сборчатой юбке, ватной стеганой куртке, косынка завязана концами на затылке — свободно откинулась назад, сидя рядом с Катрин, уцепилась рукой за верх фургона, черес­чур длинные рукава куртки удобно закатаны, а на груди, в специаль­ной петличке, оловянная ложка. Предметы в спектаклях Брехта присут­ствовали на уровне персонажей. Кураж постоянно взаимодействовала с четырьмя: фургон, ложка, сумка, кошелек. Ложка на груди у Вайгель — как орден в петлице, как знамя над колонной. Ложка — это символ сверхак­тивной приспособляемости. Кураж легко, не задумываясь, а главное, — без зазрения совести меняет знамена над своим фургоном (в зависи­мости от того, кто побеждает на поле брани), но никогда не расстается с ложкой — ее собственным знаменем, которому она поклоняется как иконе, ведь Кураж кормится войной. Фургон в начале спектакля появ­ляется полнехонький товаров, в финале — он пуст и оборван. Но глав­ное — Кураж будет тащить его одна. Всех своих детей она потеряет на войне, которая ее кормит: «Хочешь от войны хлеба — давай ей мяса».

В задачу актрисы и режиссера вовсе не входило создание натуралистической иллюзии. Предметы в ее руках, сами руки, вся ее поза, последовательность движений и действий — все это детали, необходимые в развитии фабулы, в показе процесса. Эти детали выделялись, укрупнялись, приближались к зрителю, подобно крупному плану в кинематографе. Нето­ропливо отбирая, отрабатывая эти детали на репетициях, она вызывала порой нетерпение актеров, привыкших работать «на темпераменте».

Основными актерами Брехта пона­чалу были Елена Вайгель и Эрнст Буш. Но уже в «Берлинер ансамбле» ему удалось воспитать целую плеяду актеров. Среди них Гизела Май, Хильмер Тате, Экехард Шаль и другие. Одна­ко ни они, ни сам Брехт (в отличие от Станиславского) не раз­работали систему воспитания актера эпического театра. И все же наследие Брехта привлекало и привлекает не только иссле­дователей театра, но и многих выдающихся актеров и режис­серов второй половины XX в.

 

 

Вопрос 18 (ПСК-1.4) для специализации «артист драматического театра и кино».

Актер рубежа XIX-XX веков: модерн в игре Сары Бернар и психологический реализм Э. Дузе.

 

План ответа:

1. Стилевые черты модерна в сценическом искусстве Сары Бернар (проанализируйте культурно-историческое значение стиля и роль С.Бернар в его развитии; соотношение с понятиями традиции и новаторства в театральном искусстве рубежа XIX-XX веков. На примере анализа рецензий выявите содержание понятий роль, метод игры в модерне).

2. Психологический реализм Элеоноры Дузе (проанализируйте культурно-историческое значение психологического реализма и роль Э. Дузе в его развитии; соотношение с понятиями традиции и новаторства в театральном искусстве рубежа XIX-XX веков. На примере анализа рецензий выявите содержание понятий роль, метод игры в психологическом реализме).

 

1.Стилевые черты модерна в сценическом искусстве Сары Бернар

 Модерн (от фр. moderne – современный) – художественное направление в искусстве, наиболее популярное во второй половине XIX – начале XX века. По мысли ряда его теоретиков, должен был стать стилем жизни нового, формирующегося под его воздействием общества, создать вокруг человека цельную, эстетически насыщенную пространственную и предметную среду, выразить духовное содержание эпохи с помощью синтеза искусств, новых, нетрадиционных форм и приѐмов, современных материалов и конструкций. Развивался в основном в архитектурном и изобразительном искусствах. Однако некоторые стилевые черты модерна получили свое выражение в театре, в частности, в творчестве Сары Бернар. Сара Бернар (1844-1923) как никакая другая актриса стала воплощением своей эпохи; развивая и обогащая традиции французского академизма, она подняла на предельную высоту возможности актерского театра. Закончив Консерваторию, она дебютировала в 1862 г. в «Комеди Франсез», но успеха не имела. Бернар играет в «Порт-Сен-Мартен», в «Жимназ», в «Одеон», и только в 1872 г. она вновь приглашена в Комеди Франсез, где играет вместе с Муне-Сюлли в «Заире» Вольтера, «Отелло» Шекспира, «Эрнани» В. Гюго. Одной из самых значительных ролей Бернар этого периода стала расиновская Федра (1874). Скульптурность поз, владение декламацией, гармоничность внешнего рисунка и эмоциональная сдержанность – все это являло принципы школы «Комедии Франсез». Новизна заключалась в том, что актриса, кроме того, добивалась ощущения страдания и чувственности героини, усиливая картинность и красивость, доводя их до чрезмерности, до гротеска. Уникальность таланта Бернар в том, что эта искусственность воспринимается как естественность и правдоподобие, что являлось одним из принципов модерна. На первый план выходили изящество и эстетизм. Довольно скоро выяснилось, что рамки амплуа и ограниченность репертуара не позволяют актрисе оставаться в «Комеди Франсез». В 1880 г. она уходит из театра, работает на других сценах, много гастролирует. В 1893 г. она приобретает театр «Ренессанс», а в 1898 г. создает коллектив под названием «Театр Сары Бернар». В этот период в репертуаре Бернар преобладают пьесы Викториена Сарду, Ростана. С 1880 г. она играет Маргариту Готье в «Даме с камелиями» А. Дюма-сына. В образе Маргариты она воплотила не трагедию личности, как это делала Элеонора Дузе, а чувства и страдания целого социального типа. Изображение болезни и смерти имело натуралистические черты. Но и социальность, и натурализм были стилизованы (главный прием модерна) актрисой. Красота и изощренность форм оставались главными эстетическими критериями. В конце 90-х гг. Бернар предприняла решительную попытку разрушения системы амплуа: в ее репертуаре появляются роли, изначально считавшиеся только мужскими. Это Лорензаччо в пьесе А. де Мюссе (1896), Гамлет (1899), Пелеас в «Пелеасе и Мелисанде» М. Метерлинка (1905), Герцог Рейхштадтский – в «Орленке» Ростана. Так в театре появляется новый сценический образ – андрогинный1 (характерно для иконографии модерна). Этому способствовала внешность актрисы: тонкая фигура, «нейтральные» черты лица, которые могли выражать как юношескую угловатость, так и женскую грациозность. В поздних ролях – ролях «принцев» – актриса полностью имитирует мужскую пластику, манеру поведения (она даже в быту носила мужской костюм). Она создает современные трагические образы, сохраняя эстетизм и максимальную обобщенность. В роли Гамлета Бернар использует ренессансный облик принца с золотыми длинными волосами, создает образ злого, насмешливого юноши, истеричного и безумного. Гамлет Бернар – весь из трагических противоречий. Бернар выделяла в спектакле сцены, на которых строилась трактовка пьесы. Сцена с Офелией: утонченная чувственность сменяется дикой злобой на Офелию, после того как Гамлет обнаруживает спрятавшегося Полония. Сцена «мышеловки»: насмешливость и нервность Гамлета переходят в нескрываемую ненависть к Клавдию. Сцена с Розенкранцем и Гильденстерном: издевательство над царедворцами выражается в физической агрессивности Гамлета. Эта активность и эмоциональность Гамлета строится на его одиночестве, хрупкости и обреченности в жестоком и логичном мире. Герцог Рейхштадтский – Орленок, сын Наполеона, находящийся в австрийском плену, продолжал ту же тему в творчестве Бернар. Романтические идеалы Орленка, желание наследовать отцовские традиции оказываются в трагическом противоречии со слабостью его характера, склонностью к отчаянию. Бернар создала лирический характер, не контрастный и кипучий, как в «Гамлете», а утонченный и угасающий. Модернистская декоративность была свойственна ее манере гримироваться. В частности, актриса наносила красный грим на кончики пальцев и мочки ушей, что должно было придать ее образу живописность, картинность. Так в ее творчестве реализовывалась идея синтеза искусств. В целом, для жизни и творчества была характерна главная стратегия художников модерна – мифологизация собственного образа, размывание границ между биографической и сценическими личностями. Это отразилось в мемуарах Сары Бернар «Моя двойная жизнь».

 

 Приложение

 

Бернард Шоу (1856—1950) о Саре Бернар Сара Бернар удачно использовала на своем живом лице те эффекты, каких достигают французские художники, придавая человеческому телу красивые краски земляники и сливок и кладя тени бледные и ярко-красные. Она красит уши в ярко-красный цвет, и они восхитительно выглядывают между двух легких прядей ее каштановых волос. Каждая ямочка скрыта розовым пятнышком, и концы пальцев Сары так нежно розовы, что они кажутся так же просвечивающими, как ее уши, и точно свет проникает через ее тонкие вены. Губы ее - точно только что выкрашенный почтовый ящик; ее щеки до истомных ресниц напоминают персик; она красивее точки зрения понятия о красоте, какое существует у ее школы, и неправдоподобна - с точки зрения просто человеческой. Но эту неправдоподобность легко прощаешь: несмотря на всю нелепость, которой никто не верит, и сама артистка — меньше всех, она так полна искусства, так умна, так знает свое дело и так смело показывает себя, что нельзя не быть к ней расположенным. Шоу Б. Сара Бернар и Дузе (1895) // Театр и искусство. 1 908. №50. С. 887.

 

Сара Бернар в роли Федры (Трагедия Расина «Федра»)

1 Никто лучше ее не умеет дать красивый спектакль. Отдельные позы, жесты, платье обыкновенно гармонируют со стилем пьесы. Посмотрите, например, как она играет Федру. В движениях ее тела пеплум словно мрамор под резцом скульптора: с каждой складки можно писать картину. Но не требуйте от Сары Бернар одного — вдохновения. Она, как осеннее солнце, больше светит, чем греет. Дризен Н. В. Сорок лет театра. Воспоминания. 1875-1915. СПб., 1915. С. 84.

 

 

 

Она владеет позами, как будто все эти заученнные до тонкости движения и повороты – ее естественные, нормальные манеры. С первого появления на сцене, когда она выступает измученная, ослабевшая, еле будучи в состоянии двигаться, когда даже легкий покров ей кажется невыносимой тяжестью, и до самого конца, представляясь то в внезапном оживлении вспыхнувших надежд, то умоляющей и нежной, то гневной и разъяренной ревностью, то вновь смиренной и подавленной и, наконец, умирающей, – она дает нам целый ряд удивительно красивых, умно и тонко рассчитанных движений, пластичных поз, из которых каждая могла бы служить моделью скульптору для выражения соответствующих состояний духа. <...> Дикция ее представляла то сочетание простоты и музыкальн<