Экономический учет творчества

Отчуждение творчества ставит перед нами вопрос о том, кто в действительности является его субъектом и где пролегают границы творческой деятельности? Сказать, что творчество может быть реализовано лишь в деятельности (совокупного) инженера, непосредственно решающего какие-то прикладные технические задачи, означает собой противостать всякому здравому смыслу.

Начнем с того, что закрепляемое в патентах авторство любого отдельно взятого изобретения — вещь в большой степени условная. Обратимся для примера все к тому же Эдисону и к одному из самых известных его изобретений — электрической лампе. Не станем вдаваться в детали, в общем-то, хорошо известные как из биографических хроник, так и из истории развития техники. Ограничимся общеизвестным выводом: изобретение электролампы «началось» задолго до Эдисона и продолжалось (и продолжается) долгое время после него.

Вот краткая история.[174] Первая лампа накаливания с платиновой спиралью (Деларю) появляется в 1809 году. Через тридцать лет (1838) бельгиец Жобар изобретает угольную лампу накаливания. В 1854 г. немецкий изобретатель Г.Гебель разрабатывает первую «современную» лампу, ключевым элементом которой была обугленная бамбуковая нить в вакуумированном сосуде. 11 июля 1874 года российский инженер А.Н.Лодыгин получает патент за номером 1619 на нитевую лампу. В качестве нити накала он использовал угольный стержень, помещенный в вакуумированный сосуд. В 1878 г. английскому изобретателю Дж. В. Свану выдан британский патент на лампу с угольным волокном. И только 27 января 1880 года Эдисон получил патент на изобретение №223898 (лампа с угольной нитью накаливания, помещенной в стеклянный шар, из которого выкачан воздух). Таким образом, утверждение о том, что именно Эдисону принадлежит честь изобретения, несправедливо,— без тех, кто торил дорогу к нему, и этот, чрезвычайно одаренный человек не добился бы ничего. Впрочем, и на этом история изобретения не кончается, она продолжается в наши дни.

Можно ли измерить конкретный творческий вклад каждого из неопределенной большой совокупности изобретателей? Ведь многие (если не большинство из тех, кто внес сюда свой вклад), вероятно, вообще не были замечены анналами развития техники. И так дело обстоит практически с любым отдельно взятым достижением технической культуры. Между тем политическая экономия — это единственная из гуманитарных дисциплин, которая претендует едва ли не на математическую точность. Поэтому попробуем взглянуть на рассматриваемую проблему с точки зрения политэкономической математики.

Обратимся к примеру, приводившемуся в §35.

Высчитывая общий баланс трудозатрат, необходимых для выполнения какой-то работы, мы обнаруживаем дефицит труда всякий раз, когда осуществляется переход к более совершенному и производительному средству. Так, в нашем условном примере вместо ста единиц работы, минимально необходимой для перемещения каких-то объемов при переходе от ручного труда к механизированному, мы обнаружили, что 92 условные энергетические единицы оказываются эквивалентными 100 единицам реально выполненной работы:

90c + 2v = 100.

С учетом того, что 90с аккумулируют в себе не только исполнительский репродуктивный труд тех, чьими руками создаются новые механические устройства, но и творческий вклад условного конструкторского бюро, можно было предположить, что требуемое законом сохранения энергии равенство полностью сохраняется. А именно: 2 условные энергетические единицы затрачиваются при обслуживании механизма, который выполняет собственно работу; 90 единиц эквивалентного труда расходуются в процессе производства нового средства; образующийся же дефицит скрывает под собой затраты сложной инженерной деятельности, которая разрешается разработкой его рабочего проекта. Следовательно, фиксируемый дефицит в восемь единиц должен быть численно эквивалентен именно этим затратам, приведенным, разумеется, к своеобразному «общему знаменателю» — простому репродуктивному труду.

На первый взгляд все в нашем балансе должно сойтись до последней «калории». Но мы говорим о претензиях политической экономии на едва ли не математический уровень строгости. Между тем полная гарантия того, что величина дефицита в точности равна затратам творческого инженерного труда, расходуемого в процессе производства принципиально новых средств производства, отсутствует. Такое равенство мы можем только предполагать, и не более. Но если уж речь заходит о недоказуемых предположениях, то что мешает нам вообразить и прямо противоположное: любые непосредственные затраты собственно инженерного труда ни в коей мере не покрывают обнаруживаемый дефицит.

Почва предположений — настолько зыбкая вещь, что строить на ней теорию, претендующую на самый высокий ранг, недопустимо. Поэтому попробуем провести другой подсчет, задача которого учесть, по возможности, все, что связано с появлением нового технического устройства.

Для этого воспользуемся методикой, которую при анализе суммарных затрат на производство применяет сам Маркс. То есть в сумму общих затрат творческого труда мы будем включать не только непосредственный творческий вклад какого-то условного инженера (аналог тех затрат, что обозначаются символом «v»), но и тот творческий труд, благодаря которому создаются все те средства, которые необходимы для осуществления собственно инженерной деятельности (трудозатраты, кодируемые знаком «с»). Что касается критерия полноты учтенных затрат творческой энергии, то условимся считать таким критерием принципиальную возможность создания более совершенного средства («дельты качества» конечного результата) с помощью учтенного инструментария. Иными словами, если реестр позволяет добиться требуемого результата, то он полон, если нет — необходимы какие-то дополнительные изыскания.

С затратами первого рода, то есть с непосредственным вкладом человека, занимающегося прикладной инженерной деятельностью, все относительно просто.

Вообще говоря, никакой ясности нет и в этом вопросе: точный количественный учет непосредственных затрат творческого труда инженера вещь, недостижимая и по сию пору: отсутствие единой методики такой оценки — убедительное тому свидетельство. (Заметим, что никаких аналогов тарифно-квалификационных справочников, призванных оценивать рабочие профессии, для инженерного корпуса так и не было создано за все годы централизованного управления трудовыми ресурсами СССР; и это при том, что такая задача ставилась.) Но и на обиходном уровне эта истина представляется очевидной: так, невозможно ответить, что и на сколько «больше» — создание атомной бомбы или конструирование баллистической ракеты, выступающей средством ее доставки; конструирование гоночного автомобиля, или трактора. Но так как сложность учета затрат косвенного характера на целый порядок выше, то мы позволим себе упростить задачу и абстрагироваться от вычисления творческой энергии, расходуемой в процессе решения прикладных задач.

Со вторыми — значительно сложней. И трудности начинаются уже при учете самих средств творческого труда изобретателя. Ясно, что сюда необходимо отнести как непосредственно используемый инструментарий (приборы, вычислительные средства и др.), так и различного рода методики проведения инженерных расчетов. Однако и самый полный реестр не даст возможности совершить даже простейшее инженерное открытие. Поэтому в минимальный перечень средств, в обязательном порядке используемых в процессе инженерной деятельности, потребуется включить тот теоретический задел, который создается и параллельно работающими конструкторскими бюро, и предшественниками, даже если результат деятельности и тех и других остается отрицательным. Однако недостаточно и этого, ибо без общетеоретического задела, то есть без результатов фундаментальных научных исследований не только продвинуться в решении прикладных задач, но и приступить к ним решительно невозможно.

Все это показывает, что прикладная творческая деятельность — скажем, деятельность того же Эдисона — представляет собой вершину какого-то огромного айсберга, точные контуры которого теряются глубоко под поверхностью видимого. Полный подсчет действительно всех затрат творческой энергии, израсходованной на изобретение той же электролампы, должен включать в себя не только труд самого Эдисона и многих его сотрудников. К слову, использовавшиеся им методы требовали весьма многочисленного штата. Биограф изобретателя приводит весьма нелицеприятный отзыв Н.Тесла, находившегося с ним не в самых дружеских отношениях: «Если бы ему понадобилось найти иголку в стоге сена, он не стал бы терять время на то, чтобы определить наиболее вероятное место ее нахождения, но немедленно, с лихорадочным прилежанием пчелы, начал бы осматривать соломинку за соломинкой, пока не нашел бы предмет своих поисков».[175] В самом деле: с целью поиска подходящих материалов Эдисоном были снаряжены экспедиции в Бразилию, Китай, Японию, на Кубу; они забирались в тропические леса Эквадора, Перу, Ямайки, Цейлона. Было перепробовано шесть тысяч различных растений, проделаны десятки тысяч опытов – поистине титанический труд. Сорок тысяч страниц — двести записных книжек исписал изобретатель, фиксируя результаты опытов. Но и такой подход не гарантировал достижение успеха, если бы не творчество с трудом обозримого ряда его предшественников (и конкурентов), а также теоретический вклад таких величин, как Фарадей, Максвелл и другие.

 Но и этого мало. Ведь внимательный взгляд легко обнаружит, что даже абсолютно полный учет труда всех теоретиков, экспериментаторов, инженеров (включая даже представителей каких-то смежных теоретических дисциплин) не позволит нам и шагу сделать на поприще собственно инженерного творчества, если мы ограничим анализ инструментария творческой деятельности лишь научно-технической отраслью человеческой культуры.

Действительное основание творческого труда инженера скрывается вовсе не в основоположениях общетеоретических дисциплин. Подлинным началом любого творчества является куда более фундаментальное образование, чем даже вся совокупность наук. Эдисон, Белл, Маркони, тот же Тесла стоят на плечах не только гигантов, обеспечивших прорыв человеческой мысли в изучении электричества. Пирамида блестящих открытий в конечном счете опирается на шекспиров и бахов, рафаэлей и кантов: художники и музыканты, поэты и философы — вот что формирует самый воздух той творческой атмосферы, вне которой невозможна никакая прикладная инженерная деятельность.

 Таким образом, полный учет всех затрат творческой энергии, расходуемой в процессе решения любой прикладной инженерной задачи, обязательно потребует от нас учесть творческий вклад также и этих людей. И, подобно тому, как в построениях Маркса любое средство производства представляет собой накопленный живой труд, любая «дельта качества» нового изобретения так же обнаруживает в себе накопленный труд художников и поэтов, философов и математиков — и, разумеется, самих инженеров.

Конечно, мы не располагаем даже приблизительной методикой учета всех затрат, когда дело касается не репродуктивной исполнительской деятельности, но сугубо творческого труда. Однако есть методы косвенные, вполне разрешимые в аксиоматике Маркса.

Вспомним о законе стоимости. Обладая статистическим характером, этот закон может, конечно, нарушаться, но только в рамках каких-то отдельных производств или отдельных (профессиональных, квалификационных или каких-либо других) категорий персонала, занятого преимущественно исполнительским или, напротив, по преимуществу творческим трудом. В целом же на макроэкономическом уровне он действует неукоснительно. Задача заключается в том, чтобы в масштабе всего общественного производства в целом подсчитать заработную плату наемных работников, занятых чисто репродуктивной деятельностью, часть общественного продукта, сгорающего в процессе личного потребления господствующих слоев общества, наконец, суммы гонораров, выплаченных деятелям культуры и искусства, науки и техники. Проще говоря, здесь предлагается пойти тем самым путем, приверженность которому так ядовито высмеивал в своем антагонисте Тесла. Однако теоретически этот метод способен принести успех, и если в самом деле будет подсчитано все, мы обнаружим, что общий баланс труда, измеренный таким образом, сойдется до последней копейки, пфеннига, цента и т.п. (Здесь, правда, мы тоже значительно упрощаем задачу и абстрагируемся как от субъективистских перекосов, в результате которых выплачиваемые гонорары далеко не всегда отвечают действительному вкладу в национальную культуру, так и от различного рода социальных затрат на образование, страхование, медицину и так далее, но речь ведь идет не столько о практическом расчете, сколько о принципиальной его возможности.)

Словом, только полный учет как исполнительского репродуктивного труда, так и всех затрат творческой энергии, расходуемых в процессе производства общественно-необходимого продукта, может сделать политическую экономию действительно точной наукой, которая по своей строгости могла бы соперничать если не с математикой, то по меньшей мере с физикой. Правда, современные средства экономического анализа не позволяют обеспечить такую точность, однако полное исключение творчества из сущностного содержания основных политико-экономических категорий тем более снижает их эвристическую ценность.

Между тем, если обиходные макроэкономические расчеты, выполняемые при планировании каких-то масштабных национальных программ, и позволяют вспомнить о творчестве инженеров, то для фундаментальной науки в них зачастую почти не остается места. И уж тем более никакого места не остается для музыки, живописи, поэзии, философии... да, впрочем, и той же политэкономии. И все это при том, что именно эти стихии создают самый воздух творчества. Более того, не фигурирующие явно в прикладных инженерных дисциплинах, они тем не менее являются самым фундаментальным гарантом их точности. Исключение же общечеловеческой культуры из инженерных расчетов было бы куда более губительным, чем полное устранение из логики инженерных выводов всего того, что связано, например, с законом всемирного тяготения. Поэтому без учета (хотя бы самых начал) общечеловеческой культуры никакой расчет в принципе не может быть полным — а значит, и политическая экономия не может быть точной наукой.

Базис и надстройка

В принципе, анализ полной структуры производства позволяет найти место для прикладной инженерной деятельности; более того, для всего, что относится к начальным фазам единого жизненного цикла любой потребительной стоимости. Об этом говорит известная мысль Маркса о том, что наука превращается в непосредственную производительную силу: «Природа не строит ни машин, ни локомотивов, ни железных дорог, ни электрического телеграфа, ни сельфакторов, и т. д. Все это — продукты человеческого труда, природный материал, превращенный в органы человеческой воли, властвующей над природой, или человеческой деятельности в природе. Все это — созданные человеческой рукой органы человеческого мозга, овеществленная сила знания. Развитие основного капитала является показателем того, до какой степени всеобщее общественное знание [Wissen, Kпowledge] превратилось в непосредственную производительную силу, и отсюда — показателем того, до какой степени условия самого общественного жизненного процесса подчинены контролю всеобщего интеллекта и преобразованы в соответствии с ним; до какой степени общественные производительные силы созданы не только в форме знания, но и как непосредственные органы общественной практики, реального жизненного процесса».[176]

Что же касается таких — пусть и неявных, но от того не менее полноправных — соавторов всякого непосредственного изобретателя, как Ньютон, Вергилий, Моцарт, Зенон, да и сам Маркс, то включение в нее их творчества прямо противопоказано, если не сказать более жестко: исключено, ибо деятельность такого рода однозначно относится к непроизводственной сфере. Традиционно, на протяжении полутора столетий, марксизм рассматривал сферу культуры как чисто надстроечное образование, которое возвышается над материальным базисом и существует только благодаря последнему. Сам Маркс в предисловии к первой редакции «Капитала» так охарактеризовал взаимосвязь базиса и надстройки: В общественном производстве своей жизни люди вступают в определенные, необходимые, от их воли не зависящие отношения – производственные отношения, которые соответствуют определенной ступени развития их материальных производительных сил. Совокупность этих производственных отношений составляет экономическую структуру общества, реальный базис, на котором возвышается юридическая и политическая надстройка и которому соответствуют определенные формы общественного сознания».[177] Позднее, развивая положение о том, что «Способ производства материальной жизни обусловливает социальный, политический и духовный процессы жизни вообще. Не сознание людей определяет их бытие, а, наоборот, их общественное бытие определяет их сознание»,[178] к числу надстроечных отношений и видов деятельности, кроме политических и юридических институтов, было отнесено все, что не поглощается производственной сферой.

Но если все надстроечное лежит вне экономики, то получается, что наибольшие затраты творческого труда практически полностью исключались (и продолжают исключаться) из общего баланса тех суммарных трудозатрат, которые лежат в основе любого конечного результата. Определение же культуры как одного из главных средств производства всякого прибавочного продукта (во всяком случае той «дельты качества», которая составляет самое его существо, квинтэссенцию) автоматически означает собой отнесение ее уже не к надстройке, но к базису. В известном смысле культура оказывается в большей степени базисом, чем даже все основанное на чисто репродуктивном труде материальное производство в целом; в какой-то степени было бы правильным утверждать, что само производство является надстройкой над базисом человеческой культуры. Впрочем, включение последней в структуру производства прибавочного продукта («дельты качества») вообще лишает смысла разговор о базисе и надстройке как противопоставляемых друг другу категорий.

Разумеется, это не означает собой опровержение господствующего постулата о том, что именно и только бытие определяет сознание человека. Правота этого тезиса вообще вряд ли может быть опровергнута. Речь идет лишь о том, что рядом с ним встает как совершенно равноправное начало прямо противоположный ему вывод. Поэтому истина оказывается и в самом деле диалектической: бытие действительно определяет сознание, но само бытие определяется именно сознанием. И как знать, может быть именно поэтому в русском языке чеканная формула: «бытие определяет сознание» имеет два прямо противоположных толкования.