Историческая роль некапитализируемой части прибавочной стоимости

И тем не менее, даже при всем том, что во многом благодаря именно прибавочному продукту умножается национальная культура и в конечном счете меняются в лучшую сторону общественные нравы, его распределение — это образец вопиющей социальной несправедливости. Но отвлечемся на время от узко социологического аспекта и задумаемся над другим обстоятельством. Характерной особенностью произведений подлинного искусства (а именно они образуют собой вещный мир, окружающий тех немногих, в чьем распоряжении остается прибавочная стоимость) является то, что юридически принадлежа кому-то одному, они формируют духовный облик в конечном счете всего общества, которое их порождает. Более того, совсем нередко богатства, созданные благодаря именно этой, не ввергаемой в новый производственный цикл, части прибавочной стоимости, не запираются в чьих-то сундуках, но становятся общим достоянием всего социума.

Разумеется, здесь нет и тени сознательной благотворительности (хотя со временем появляется и она); просто такова природа всего, что создается не обычным ремесленником, но подлинным художником в своем ремесле. Роль произведений искусства не может быть ограничена тем, чтобы обставлять закрытый для всех быт их формальных владельцев. Платон как-то сказал про Гомера, что тот воспитал всю Грецию; и мы знаем, что его поэмы читались на ежегодных — и уж тем более Великих — Панафинеях, их изучение являлось обязательным элементом тогдашнего образования, многое в них было назиданием для всего честолюбивого юношества, достойным примером для общего подражания. В сущности, то же самое можно сказать и про любого художника вообще, ибо каждый из них, даже работая по частному заказу и часто не осознавая того, высекает не мраморную Галатею, но лепит душу всего своего народа. При этом заметим: собственно творчество никогда не заканчивается наложением какого-то последнего штриха на создаваемый им образ, напротив, перерождающее душу воздействие предмета искусства на человека только начинается с ним, чтобы так и не закончиться даже через тысячелетия. Ведь и сегодня тот же Гомер, и тот же Платон продолжают и продолжают свою вечную работу.

В свою очередь, ничто иное, как воздух культуры порождает гений тех, кому предстоит умножать ее. Но если так, то необходимо признать, что и материализуемая в ее памятниках некапитализируемая часть прибавочной стоимости предстает перед нами в совершенно ином свете. Оказывается, (при всей несправедливости распределения, когда одним достается практически все, другим — ничтожно малая часть общего богатства) и для нее находится свое, очень важное и в высшей степени благотворное, место в истории развития всего человеческого общества. Воспитанные на сочувствии угнетенным, мы привыкли видеть в том, что составляет богатство немногих, если и не предмет зависти и вожделения, то продукт прямой неправедности, а то и самых отвратительных преступлений. В 24 гл. I тома «Капитала» Маркс вводит в широкий научный оборот цитату из Quarterly Reviewer»: «Капитал избегает шума и брани и отличается боязливой натурой. Это правда, но это еще не вся правда. Капитал боится отсутствия прибыли или слишком маленькой прибыли, как природа боится пустоты. Но раз имеется в наличии достаточная прибыль, капитал становится смелым. Обеспечьте 10 процентов, и капитал согласен на всякое применение, при 20 процентах он становится оживленным, при 50 процентах положительно готов сломать себе голову, при 100 процентах он попирает все человеческие законы, при 300 процентах нет такого преступления, на которое он не рискнул бы, хотя бы под страхом виселицы. Если шум и брань приносят прибыль, капитал станет способствовать тому и другому. Доказательство: контрабанда и торговля рабами».[187]

Ничто из этого не лишено справедливости, и тем не менее можно (и нужно) взглянуть на этот предмет бесстрастным отстраненным взором с тем, чтобы найти и для него место в каком-то едином ряду безликих первопружин, приводящих в принудительное движение всю человеческую цивилизацию. Именно таким — одним из могущественнейших рычагов истории и предстает то, что становится достоянием тех, кто распоряжается прибавочной стоимостью.

Выше уже говорилось о том, что назначение прибавочного продукта состоит, в частности, в том, чтобы материализовать в себе известные объемы совокупного труда, чтобы постоянно как-то по-новому форматировать всю структуру необходимого для общего выживания. Уже в самом начале человеческой истории этот прибавочный продукт служил цели первичного социального синтеза; без него было невозможным никакое становление социума. Теперь же мы видим, что, даже создав цивилизацию, он по-прежнему продолжает служить ее развитию. Игнорировать его не прерывающуюся, несмотря ни на какие потрясения, ферментирующую роль решительно невозможно; если бы каким-то невероятием удалось нейтрализовать это специфическое действие, перед нами предстала бы уже совершенно иная история не только нашей цивилизации, но в конечном счете и всей нашей планеты.

Таким образом, можно заключить следующее. Переменный капитал, и соответствующая доля капитализируемой части прибавочной стоимости реализуют свои потенции в непрерывном воспроизводстве способных преимущественно к репродуктивному труду контингентов рабочей силы. Но и не ввергаемая в производственный оборот часть прибавочной стоимости на поверку анализом вызывает к жизни ничуть не менее важные для развития производительных сил общества социальные стихии. Именно эта часть скрывает за собой источник постоянного качественного преобразования всех тех материй, которые стоят за структурными частями капитала: и совокупного предмета труда, и всей системы средств производства, и интегральной способности общества к производительному труду.

Словом, уже несложный анализ показывает, что эта часть отнюдь не сгорает в процессе личного потребления эксплуататорских классов, но служит формированию культуры. Человеческая же культура неуничтожима. А значит, и отъятое у человека в конечном счете вносит свой вклад во всеобщее накопление; так что личное потребление всех эксплуататорских классов на поверку оказывается не таким уж и личным. Хотя, разумеется, это и не прибавляет справедливости общественному устройству, основанному на эксплуатации человека.

Узко социологический подход к выводам Маркса (собственно, именно тот, который когда-то заставил его назвать самого себя не марксистом) однозначно относит те слои общества, в распоряжении которых остается прибавочный продукт, к паразитическим классам. В представлении подавляющего большинства тех, кто воспитывался риторикой классовой борьбы, не только сам капиталист, но и все, единственным источником существования которых является прибавочная стоимость (и уж во всяком случае некапитализируемая ее часть), — это социальные паразиты.

Собственно такой взгляд был высказан еще до публикации «Капитала». В знаменитой «Параболе» Сен-Симона, где классу производителей противопоставляется класс праздных,[188] высказывается парадоксальная по тому времени (1819—1820) мысль. Если Франция вдруг потеряет три тысячи лучших представителей первого — ученых, художников (здесь имеются в виду люди, занятые творческим трудом во всех областях искусства), инженеров, банкиров, негоциантов, фабрикантов, сельских хозяев, ремесленников (приводимый им перечень достаточно пространен), то нация станет телом без души. Ей нужно будет по крайней мере целое поколение, чтобы оправиться от такой потери. Напротив, внезапная смерть трех тысяч человек противоположного класса — членов королевского дома, сановников, государственных советников, министров, епископов, кардиналов... а с ними и десяти тысяч живущих по-барски собственников, не занятых никаким трудом, не вызовет никого несчастья. Вульгаризированное преломление этих идей привело к тому, что через столетие в нашей стране к социальным паразитам были отнесены и те из имущих, чей труд служил старому порядку. Это сделало возможными репрессии в отношении многих деятелей национальной культуры. Осознание же того факта, что на деле созидательную роль играет не только переменный капитал, но без исключения все его структурные элементы, включая и самую одиозную — некапитализируемую часть прибавочной стоимости, делает абсолютно невозможным обоснование этих репрессий никакой логикой, никакими «научными» выводами.

 Итак, если свести все многообразие форм и результатов созидательной деятельности человека к структурным частям капитала, то именно не ввергаемая в новый производственный цикл часть прибавочного продукта (прибавочной стоимости) предстанет как необходимое условие и в то же время как прямое воплощение его творческого духа. Впрочем, если быть строгим, то следует сказать, что ни прибавочный продукт, ни прибавочная стоимость, ни даже весь капитал в целом сами по себе не способны породить решительно ничего, и интерес для анализа вызывают не столько они, сколько те стихии, которые порождаются ими,— их, говоря языком философии, инобытие. Накапливаемое веками, инобытие именно некапитализируемой части прибавочного продукта в конечном счете предстает как основное условие и средство любого творческого процесса. В том числе и прикладной творческой деятельности инженера, задействованного в непосредственном производственном процессе. (Заметим, кстати, что и научная деятельность самого Маркса долгое время обеспечивалась не вполне праведными доходами его старинного друга.) Именно эта часть предстает самым необходимым условием образования той «дельты качества» конечного результата всего общественного производства в целом, которая делает возможным его постоянное развитие, которая делает возможным движение человеческой истории.

Не станем абсолютизировать, но все же заметим: под известным углом зрения обнаруживается, что этот структурный элемент капитала играет даже куда более важную и решающую роль, чем любая другая из его составляющих. Маркс же практически исключает его из своего анализа. Логика «Капитала» дает возможность утверждать: некапитализируемая часть прибавочной стоимости не играет роли в становлении и развитии общественного производства и — шире — в человеческой истории.

С этим нельзя согласиться.