Понятие культуры. Культура как общение культур. Мир впервые

 

 

Предположу теперь, что феноменологический образ (еще не понятие) культуры возник в сознании читателя. Точнее, сосредоточился из тех внутренних интуиции, что, как я предполагаю, всегда присущи всем современникам конца XX века.

Тогда — если это произошло — попытаюсь кратко очертить смысл понятия, или — лучше — идеи культуры.

Переход от образа культуры к понятию (и — далее — идее) культуры имеет — в логике культуры — следующий смысл.

Это — смысл трех, переходящих друг в друга и обосновывающих друг друга всеобщих определений того, что есть культура (пока еще это не ответ на вопрос, как возможна культура). Каждое из таких определений, доведенное до предела, трансформируется в иное, столь же всеобщее определение, образуя в цельности некий континуум идеи начала культуры.

Вот эти три определения, дающие, как я полагаю, в совокупности единое понятие культуры:

Первое определение культуры (почти тавтологическое, фокусирующее тот образ культуры, что был намечен выше).

Культура есть форма одновременного бытия и общения людей различных — прошлых, настоящих и будущих — культур, форма диалога и взаимопорождения этих культур (каждая из которых есть... См. начало определения).

И — несколько дополнений: время такого общения — настоящее; конкретная форма такого общения, такого со-бытия (и взаимопорождения) прошлых, настоящих и будущих культур — это форма (событие) произведения; произведение — форма общения индивидов в горизонте общения личностей; форма общения личностей как (потенциально) различных культур.

В этом определении смысл культуры в жизни человека осмыслен, во-первых, на грани различных культур, в момент (в точке) их взаимоперехода, и — уже в этом плане — изначален, раскрывает момент, в котором культура определяет самое себя. Этот момент крайне важен для реального понятийного определения культуры. Во-вторых, это определение дает тот “логический круг”, что не только не отрицает, но составляет суть новых логических определений, свойственных логике культуры, ее пониманию понятия. В-третьих, это определение дает единство предметного смысла логики культуры (идея произведения) и ее основных идеализаций, возможность развертывания различных культур в процессе общения автора и “читателя” произведений культуры. В-четвертых, это определение дает исток основных идей новой логики, как логики общения (а не обобщения) всеобщих понятийных систем. И наконец, самое основное — только понимание культуры как формы общения культур есть основание перехода ко второму, столь же всеобщему определению, ответу на вопрос, что есть культура?

Второе определение культуры.

Культура — это форма самодетерминации индивида в горизонте личности, форма самодетерминации нашей жизни, сознания, мышления; то есть культура — это форма свободного решения и перерешения своей судьбы в сознании ее исторической и всеобщей ответственности.

Об этом смысле культуры в жизни человека дальше я скажу специально, поскольку этот смысл особенно напряжен и естествен в конце XX века. Именно этому смыслу — и прежде всего его понятийной логике — посвящена вторая часть моей работы.

И наконец, третье определение культуры.

Культура — это из-обретение “мира впервые”¹.

Культура — в своих произведениях — позволяет нам — автору и читателю — как бы заново порождать мир, бытие предметов, людей, свое собственное бытие — из плоскости полотна, хаоса красок, ритмов стиха, философских начал, мгновений нравственного катарсиса. Вместе с тем в произведениях культуры этот, впервые творимый, мир с особой несомненностью воспринимается в его извечной, независимой от меня абсолютной самобытийности, только улавливаемой, трудно угадываемой, останавливаемой на моем полотне, в краске, в ритме, в мысли.

В культуре человек всегда подобен Богу в афоризме Поля Валери: “Бог сотворил мир из ничего, но материал все время чувствуется”. Вне этой трагедии и иронии культура невозможна; всякий разговор о культуре становится пустышкой и риторикой.

Причем именно понимание культуры в определении “мир впервые” является — логически — исходным основанием и первого определения (общения на грани культур), и второго определения (возможность самодетерминации) культуры.

Именно в этом определении становится особенно явным, что предметным основанием всех “срезов” и “проекций” идеи культуры выступает сфера произведений как неделимых единиц (“атомов”, “монад”) бесконечного культурного бытия.

Произведение — от ответ на вопрос: “Что значит быть в культуре, — общаться в культуре, — самодетерминировать свою судьбу в напряжениях культуры, — порождать в культуре — мир впервые...” Вот почему я так упорно, начиная с первой страницы, тормозил внимание читателя на этом понятии. Но что такое произведение? Думаю, что, не прибегая к дефиниции, но раскрывая культурный смысл жизни произведений, я уже ответил на этот вопрос.

И все же совсем вкратце напомню, в каком контексте вводилась идея произведения.

1) Произведение — в отличие от продукта (потребления), предназначенного, чтобы исчезнуть, или от орудия (труда), могущего работать в любых умелых руках, — есть отстраненное от человека и воплощенное в плоть полотна, звуков, красок, камня собственное бытие человека, его определенность как этого, единственного, неповторимого индивида.

(2) Произведение всегда адресовано; точнее, в нем, в его плоти, адресовано мое — авторское — бытие. Произведение осуществляется — каждый раз заново — в общении “автор — читатель” (в самом широком смысле этих слов). Это — общение, воплощенное в “пло(т)-скость” (плоть... плоскость...), предполагающее и полагающее — вновь и вновь — воображаемого автора и воображаемого читателя.

(3) В общении “на основе” произведения (когда его участники могут и, по сути дела, должны находиться на бесконечном — во времени и пространстве — расстоянии друг от друга) мир создается заново, впервые — из плоскости, почти — небытия — вещей, мыслей, чувств, — из плоскости холста, хаоса красок, ритма звуков, слов, запечатленных на страницах книги. Произведение — это застывшая и чреватая форма начала бытия.

Но в ключе актуального создания произведений возникает (решающая для XX века) форма понимания бытия, космоса, вещей, “как если бы...” они были произведением. Так складывается онтология и философская логика культуры.

Теперь возможно вернуться к понятию культуры и к тому исходному образу культуры, что намечен в начале этого очерка. Понимание произведения как феномена культуры и понимание культуры как сферы произведений — два эти понимания “подпирают” и углубляют друг друга.

Бытие в культуре, общение в культуре есть общение и бытие на основе произведения, в идее произведения. (Но это краткое определение имеет смысл, лишь впитав в себя целостное определение культуры.)

 

* * *

Каждое из этих трех осмыслений культуры единственно и всеобще, оно вбирает в себя все “признаки” и “феномены” культуры. Культура целостна и едина, я говорю лишь о “трех осмыслениях” этой целостной, неделимой культуры—в жизни и сознании человека. Мои определения не подразделяют культуру на какие-то отдельные отсеки, но являют собой разные осмысления единого целостного ядра.

Только определив это ядро культурного бытия, возможно углубиться в “бытие-возможность” культуры, в домен философской логики. Эта проблема детальнее (но все же крайне сжато) продумана в Заключении. Там я попытаюсь показать, что различные определения теории культуры имеют логический смысл, понятые на грани с основными идеями философской логики культуры. Определение культуры как особой формы общения культур — это грань всеобщей логической идеи диалога логик (1). Определение культуры как феномена самодетерминации — это грань всеобщей логической идеи “трансдукции” (взаимоперехода и взаимообоснования логик) (2). Идея культуры как “мира впервые” — это грань коренной всеобщей логической идеи логики парадокса, идеи логики начала логики (3).

Сейчас я не буду говорить об этих гранях специально и тем более не буду анализировать взаимопереходы “теории культуры” и “логики культуры”. Однако в подтексте именно такой анализ будет направлять все мое изложение, будет наполнять понятийным смыслом все последующие характеристики.

Еще раз напомню, что в настоящей работе речь пойдет в основном о втором определении культуры (самодетерминация личности), причем исключительно в связи с проблемой “XX век и бытие в культуре”.

Первое — диалогическое (бахтинское...) — определение очерчено здесь лишь в форме схематизма — в цепочке достаточно сжатых утверждений, — логическое осмысление и краткое содержательное наполнение которых спроецировано в проблематику самодетерминации.

Третье определение (“мир впервые”) обозначено совсем кратко. Однако вкратце “назвать” все эти определения кажется необходимым; иначе наша речь о силах самодетерминации будет непонятна и разорвет свой действительный контекст².

 

* * *

Не имея возможности входить в логические тонкости намеченных трех моментов (определений) понятия культуры, я сейчас вернусь к феноменологии культуры в первом ее определении и намечу некоторые выводы из первого определения, существенные для идей самодетерминации. Это будет своеобразное скрещение понятийного и образного осмыслений культуры общения.

Итак, первое определение (осмысление) культуры. Культура — это особая форма общения и одновременного бытия людей прошлых, настоящих и будущих культур (это не логический “круг”, но действительный смысл определения).

Именно в контексте культуры индивиды могут общаться и жить в горизонте личности, в горизонте общения личностей³.

(Я сказал — в контексте культуры... Это означает — в контексте соучастия в жизни произведений культуры.)

В таком — диалогическом — определении культуры намечена исходная экспозиция деятельности самодетерминации.

(1) Определение культуры как особой формы общения культур (индивидов как личностей) возможно начинать все с той же идеи произведения, как основы культурного “социума”, общительности.

а) Только в произведениях культуры индивид может жить и развиваться и изменяться — как этот индивид — после своей физической смерти или (и) в ее предположении, пред-определении.

б) Но эта жизнь моего духа во плоти произведения будет действительно бессмертной, завершенной, и — неисчерпаемой, и индивидуально-неповторимой лишь в той мере, в какой это (мое) произведение оказалось способным сосредоточивать и индивидуализировать в себе всю культуру, целостную культуру данной эпохи, изобретая ее — этой культуры — единственный, единичный и — всеобъемлющий художественный образ, единственную, неразрешимую нравственную перипетию, — “Эдип” Софокла, Христос Евангелия, “Гамлет” Шекспира, “Дон-Кихот” Сервантеса или — Кельнский собор. Так, скажем, вся культура античности должна быть осмыслена не в совокупности или “сумме” ее произведений, но — целиком, полностью предстать в каждом произведении — в “Пармениде” Платона или — в “Эдипе” Софокла... Каждое из этих определений, каждый смысл античной культуры всеобщ, единствен, уникален. Но это означает и обратное: каждое данное произведение возможно понять как произведение культуры, только если оно понято (и может реально существовать) как уникальный смысл всей античной культуры. В ее диалоге с иными определениями, средоточиями этой культуры (обязательно неповторимыми, авторскими).

в) Вобрав весь смысл данной культуры и выходя тем самым на грань этой культуры, в ее рискованное со-бытие с иными культурами, каждое такое произведение раскрывает смысл бытия культуры как общения культур и как — общения личностей. —

Неповторимый, целостный и авторский образ этой культуры оказывается одновременно (и — тем самым) образом общения культур, образом и нравственной перипетией взаимонасущности двух (и —многих) культур. В самом деле. Утверждать, что индивид может жить после своей физической смерти (и в ее предположении) только в произведении культуры, только во-ображая себя, утверждать, что — а это две стороны одного феномена — данная историческая эпоха может жить после своей формационной, социальной гибели только в произведениях культуры, — все это означает — утверждать, что каждый индивид, каждая историческая эпоха переживают себя только в сознании и мышлении читателя, слушателя, зрителя, к которым (SOS!) обращены произведения культуры. В ответ на их (читателей...) вопрос, в вопросе к их-насущному для меня — бытию. Но это и означает, что культура живет только в со-бытии культур, только на их грани. Сопряжение этих трех проекций и дает начало пониманию индивида как личности, пониманию общения индивидов как общения личностей пониманию общения личностей как общения актуальных или (и) потенциальных культур.

Но это лишь первый шаг.

(2) Произведение культуры втягивает в себя не только всю “свою” культуру, оно втягивает и преобразует всю “свою” цивилизацию, все свои предметные и социальные структуры, и — далее — в эту воронку “произведения” втягивается (и не может втянуться, выталкивается вовне) весь бесконечный вне-культурный, “дикий” мир — мир кануна культуры, но — всегда — кануна именно этой культуры, именно этого стремления понять бытие — понять его в смысле этой культуры.

Здесь возникает очень существенный и очень трудный момент осмысления культуры как диалога культур.

Помимо сложностей самой проблемы, трудность состоит в том, что момент этот связан с той исходной философско-логической идеей, что лежит в основе всех моих размышлений (идея диалога логик — идея логики парадокса...), но не может сейчас стать предметом специального логического обоснования. Придется — опять-таки повторно просто обозначить тот философский подход, что в этой работе подразумевается. Хотя думаю все же, что само вдумывание в ситуацию диалога культур явно или неявно выводит читателя к этой идее... Речь пойдет вот о чем. —

Та или иная историческая эпоха оборачивается особой культурой (то есть таит в себе бесконечные возможности самореализации), только если она обладает собственным пафосом всеобщего. То есть если в этой культуре формируется особенный разум, с особенным смыслом понимания мира. Я уже писал, что в нашей (от Нового времени танцующей) науке и философии есть один, страшно мощный предрассудок. Мы упорно отождествляем разум с “разумом познающим”, нововременным разумом, и мы упорно свинчиваем все иные устремления нашей мысли или к иррациональному мистицизму, или — к рассудочному расчислению “как лучше действовать”. Между тем в современном историческом знании и философском противоборстве достаточно оснований для иного предположения.

Античность имеет (и это делает ее особой культурой) свой разум, свою идею актуализации одной из возможностей бесконечно-возможного бытия. Это — разум, для которого понять бытие отнюдь не означает познать, каково оно есть “само по себе...”⁴. Для эллинского духа понять мир (и самого себя) означает — всей силой разумения, мышления — определить хаос мира в космос, мысленно “устроить” беспредельное, вместить его в пределы образа, внутренней формы, эйдоса, означает соединить логос и эстезис.

В любой работе греческого ума (в работе ремесленника, создающего орудия, рычаги; в работе “псевдо-Аристотеля”, понимающего закон движения рычага в схематизме круга; в работе подлинного Аристотели, понимающего круговую предельность Вселенной; в работе Софокла или Эсхила, строящих композицию своих трагедий; в платоновской диалектике единого и многого...) существует и действует именно этот пафос разумения: понять означает — понять хаос как космос, ввести беспредельное в замкнутые пределы эйдоса. Но каждое средоточие этой культуры, каждый ее эйдос столь же всеобщ, сколь и неповторим, имеет свой (всеобщий) разум. Этот свой разум, свой эйдос (Платона или Аристотеля, Софокла или Эсхила...) осмыслен, однако, только в общении с иными (всеобщими) разумами этой культуры и — далее — в общении с иными разумами иных культур.

Средние века обладают своим, совершенно особым разумом. Для средневекового человека понять мир означает понять любой предмет, все явления мира, само бесконечное бытие, наконец, жизнь человека как продолжение, претворение, эманацию всеобщего субъекта, означает причастить тленное бытие к иному, высшему, надбытийному смыслу⁵. Чтоб не забираться в дебри, скажу так: средневековый мастер, чтобы сделать ремесленное орудие, должен понять предмет природы как продолжение своих рук и ума, как средство к некой, вне этого предмета (вне его телесности) существующей, цели. Этот разум, разум этой культуры, не меньше, не выше, не ниже ума античного или нововременного. Это — иной разум, с иной задачей и иными формами актуализации одной из возможностей бесконечно-возможного мира. Актуализации, осуществляемой — опять-таки и реально и идеально — и руками, и умом, и действиями средневекового человека. Средневековый школяр и средневековый схоласт мыслит — в иной сфере, — но точно в таком же духе.

И наконец, познающий разум Нового времени. Об этом я детально говорил в первой части. Для этого разума понять предмет означает понять его, как он есть “сам по себе”, отдельно от человека, даже не просто отдельно, но в бесконечном удалении — как протяженная субстанция Декарта удалена от субстанции мыслящей, очищена от всех субъективных “вложений” и “искажений”.

В этом же схематизме должен быть понят и сам человек — отдельно, внеположено по отношению к исследующему, отстраненному уму (даже и его собственному). И это — не меньший парадокс разума, чем парадоксы античности или средневековья.

Но не буду входить в детали и философские тонкости. Сейчас для меня существенно подчеркнуть:

Общение культур как личностей, способных к бесконечной актуализации, само определение культуры подразумевает — в пределе — общение разных разумов, то есть общение через пропасть полного непонимания и — в насущности — истинного взаимопонимания.

...Индивиды общаются как личности в предположении своей, особенно-всеобщей, разумности. То есть в предположении, что каждый индивид есть — потенциально — целостная, способная бесконечно развивать — себя, культура. — Культура этого разумения (актуализации) всеобщего бытия: бытия мира, бытия людей, собственного бытия, — собственного со-бытия с миром и людьми...

(3) Теперь — одно, почти технологическое, соображение, однако крайне важное, чтобы проникнуть в самую плоть диалога культур и —далее — в феномен самодетерминации. Общение через “произведение”, столь характерное для культуры, означает, во-первых, что субъекты такого общения — автор и читатель — не только соединены, но и отделены друг от друга полотном самого этого произведения; общение это не непосредственно, но — акт воли, разума, углубления в себя. Во-вторых, это означает необходимую двузначность: автор воплощает себя в отщепленный от него сгусток материальной формы; читатель (слушатель, зритель) ничего не производит “во плоти”, он домысливает и “доводит” произведение “до ума” — только в своем воображении, памяти, разуме. И только в таком взаимодополнении произведение — и культура в целом — может существовать.

Игра “воплощений” и — уходящих в глубь сознания — “воображений и преображений” необходима по самому определению культуры. Культура — это общение, в котором — всегда — один из полюсов только мыслим, воображаем. Автор проецирует своим произведением будущего читателя; читатель “вычитывает” в этом произведении прошлого, уже ушедшего из жизни, или ушедшего в другую комнату, — автора...

Но ведь это и означает, что общение “через” произведение, общение в культуре предполагает общение с иным человеком, как с самим собой, предполагает общение с самим собой, как общение с другим человеком, с “Ты”. Внутренний микродиалог есть необходимая составляющая диалогического замысла культуры.

 

* * *

 

Думаю, что теперь возможно вернуться к исходному пониманию “первого смысла” культуры в жизни и сознании людей: культура есть общение индивидов как личностей. Этот смысл раскрывается в существенном обращении. Общение индивидов как личностей (культура) есть общение их как реальных (и потенциальных) культур. Общение культур есть общение индивидов как личностей.

Здесь очерчивается такой контур. Отстраняя себя в произведениях культуры⁶, индивид (“автор”... “читатель”, каждый по-своему...) из-обретает некое свое особое бытие, — сознание, — разум это есть — в произведениях запечатленные — бытие, сознание, разум личности, отделенной от индивида, самобытийно существующей и — неразрывно насущной в сознании и внутренней речи индивида. Так понимаемая личность может жить и развиваться — как личность этого индивида — только в со-бытии “Я” и “Ты”, в их взаимонасущности. “Я” (автор...) живет в сознании и мышлении “Ты” (читателя). “Ты” (читатель) живет в сознании и мышлении “Я” (автора).

С учетом внутренней речи, “Я” и “Ты” (автор и читатель, слушатель) живут в едином — в одном — сознании и мышлении. В общении личностей. Плоть (и — потенция) этого “бытия-общения” и есть произведение культуры.

В движении истории произведение культуры живет и развивается как замкнутая на-себя, завершенная, “вненаходимая” (Бахтин) “форма общения”. Вместе с развитием этой, всегда равной себе, формы развиваются два неразрывных полюса, средоточия этого общения, отделенные, отброшенные друг от друга и столь же сопряженные пло(т)скостью произведения.

Путешествуя в веках, эти произведения втягивают и преобразуют в своих личностных средоточиях целостные, потенциально всеобщие исторические культуры.

Произведения культуры живут диалогом личностей-культур. Но одновременно извечные кристаллические формы общения личностей-культур (то есть произведения) прорастают в живую жизнь и внутреннюю речь индивидов, формируя их реальное, вседневное общение — общение индивидов как личностей, актуализируя возможности свободного (освобожденного от жесткой связи с “условиями среды”...) поступка.

Общение в сфере культуры, общение индивидов как личностей, в горизонте личностного общения означает, что другой человек существует “для меня” (автор произведения — для читателя; читатель, зритель — для автора...) не как объект частных желаний и вожделений, но — в своей полной вненаходимости, цельности, незавершенности, бесконечной отдаленности и предельной насущности. Общение в культуре — это не “обмен информацией”, не “разделение труда”, не “участие в общем деле” или “в общем наслаждении”... Это — со-бытие⁷ и взаиморазвитие двух (и — многих) совершенно различных миров — различных онтологически, духовно, душевно, телесно...

Но сие и означает: культура есть общение актуальных и (или) потенциальных культур.

Тезис этот предполагает, во-первых, что культура всегда существует в одновременном “пространстве” многих культур, в культуре нет разновременности и “снятия”. Во-вторых, этот тезис предполагает, что время культуры — всегда — настоящее, то сегодня, в котором общаются и диалогизируют все прошлые и будущие культуры. Сейчас это реальное время бытия, со-бытия и общения культур — культура XX века. В-третьих, в этом общении каждая культура реализует себя как культура отдельная, самобытийная, закругленная и неисчерпаемая в своей неповторимости и вечности. Разговор в культуре всегда идет сегодня, но — всегда — через века. В-четвертых, все только что сказанное и обозначает смысл нашего исходного утверждения: общение культур и определение каждой культуры осуществляются как... общение личностей.

 

* * *

 

В итоге первого осмысления культуры необходимо резко отмежевать развиваемую в нашей работе идею диалога от всех расхожих систематизаций “диалогизма”, что множатся в нашей литературе в последнее время ⁸.

Не буду называть отдельные работы, но просто определю, какой логический заход к диалогизму противопоказан идее культуры как диалога культур. —

Диалог, определяющий суть культуры, не может быть получен

“обобщением” различных “видов” диалога, встречающихся в языковой наличности. Прежде всего, такое “обобщение” всегда логически подтасовано: ведь неявно уже имеется в виду некий общий тип диалога, под который подыскиваются “отдельные случаи”, затем якобы обобщаемые в диалог “как таковой”. Если же продумать ту исходную идею диалога, которая неявно присутствует в начале подобных “обобщений”, то можно утверждать, что все эти “разновидности” наличных диалогов (научный; бытовой; моральный; монодиалог; диамонолог; “полилог”...) никакого отношения не имеют к тому диалогу, что подразумевается в “диалоге культур”, “культуре как диалоге”. Все это — диалоги “на полпути”, отрицаемые и преодолеваемые “в конечном счете”, — когда истина или моральная норма уже родились и оказались однозначными (или, по Гегелю, “диалектико-противоречивыми”), ничего не сохранившими от своего диалогического происхождения. В “Диалоге культур” речь идет о диалогичности самой истины (...красоты, добра...), о том, что понимание другого человека предполагает взаимопонимание “Я — Ты” как онтологически различных личностей, обладающих — актуально, или потенциально, — различными культурами, логиками мышления, различными смыслами истины, красоты, добра... Различными и — насущными для бытия друг друга. Истина не монологична, не релятивна, она состоит в этой насущности вненаходимых бытии, разумов, сознаний.

Диалог, понимаемый в идее культуры, — это не диалог различных мнений или представлений, это — всегда — диалог различных культур (в пределе — культур мышления, различных форм разумения), и только в контексте диалога различных (несводимых и невыводимых друг из друга) культур-произведений какой-то отдельный спор или согласие может иметь “бахтинский” диалогический смысл.

Только возведением (доведением) некоего спора (согласия, взаимодополнения) на грань диалога культур или на грань диалога данной культуры с ней самой (“амбивалентность”) раскрывается, или отрицается действительный диалогический смысл данного спора, данного согласия.

Если так, то ясно, что диалог, подразумеваемый идеей культуры и подразумевающий идею культуры, принципиально неисчерпаем, причем — в каждом своем средоточии. Диалог лишь тогда диалог (в смысле культуры диалога и диалога культур), когда он может осуществляться как бесконечное развертывание и формирование все новых смыслов каждого — вступающего в диалог — феномена культуры, образа культуры, произведений культуры, то есть того транслированного в “произведение” субъекта (точнее — личности), что способен бесконечно — в ответ на возражения или согласия своего “другого Я” (читателя, зрителя, слушателя) — углублять, развивать, преображать свою особость, свое неповторимое бытие.

Для диалога (несводимого к “монологу” как своей истине) бессмысленна идея “снятия”, “триады”, “синтезиса” и прочие выводы, необходимые — чтобы избыть диалогичность — для любого “моно-логизма” — в гегелевском или в формально-логическом вариантах.

Наконец, культура как диалог предполагает неразрывное сопряжение двух полюсов: полюса диалогичности человеческого сознания (Бахтин — “сознание есть там, где есть два сознания”) и полюса диалогичности мышления, логики (логика есть там, где есть диалог логик, диалог разумов).

Только в замыкании этих полюсов диалог несводим к монологу. Первый момент глубоко понят в работах М. М. Бахтина, второй момент намечен в этой книге.

Если соединить все эти требования к идее диалога, то можно сказать так: диалог должен быть понят как определение гуманитарного мышления, взятого в его всеобщности. Детальнее об этом — см. мою работу “М. М. Бахтин, или — Поэтика культуры”.

 

 

* * *

 

Не буду продолжать. Тема эта увлекательна, но сейчас важно другое — наметить те основные обращения культуры, в сопряжении с которыми становится понятным вседневное бытие современного человека. Детальнее я скажу только о втором определении культуры (см. ниже), но первое диалогическое осмысление было также немного развернуто, поскольку, лишь опираясь на это определение, наша мысль сможет найти в идеях второго определения действительно смысл культуры. Но не забудем и третье (столь же единственное и всеобщее) определение культуры; это — напомню — смысл творчества по преимуществу — творчества изображающего, переживающего и — понимающего... сам процесс творчества. В этом смысле культура предполагает некий схематизм “мира впервые”, то есть созидание — на полотне, в камне, из “слов, сплоченных в слово” (Б. Пастернак), в напряжении философского текста и т. д. — предметов, людей, природы, бытия, мысли из ничего, первоначально. Причем в этом плане существенно и обратное восприятие, переживание, понимание — камня, в котором изваян Бальзак, — во всей его каменности, до-человечности; словесного звучания — во всей его до-смысловой мощи, до-культурном бытии.

Это определение культуры как грани культуры и до-культурности (вне-культурности), как прорыва цивилизованной “привычки”, быта, лада, устроенности; определение культурного космоса из новых кручений хаоса — постоянно и остро ощущал Осип Мандельштам.

Культура есть, по Мандельштаму, только там, где есть эта, постоянно ощущаемая, и заново переходимая, и заново формируемая точка сосредоточения хаоса — в космос. Иначе космос действительно становится украшением; эстетика — стетизмом; красота — красивостью; мысль — рассудочным повторением и накоплением готовых истин. Культура не только там, где (как минимум) две культуры; культура там, где культура больше самой себя на “докультурное, сырое бытие”...

“Втискивать поэтическую речь в “культуру” как в пересказ исторической формации несправедливо потому, что при этом игнорируется сырьевая природа поэзии. Вопреки тому, что принято думать, поэтическая речь бесконечно более сыра, более неотделанна, чем так называемая “разговорная”. С исполнительской культурой она соприкасается только через сырье”. И — даже: в “Божественной комедии” “обнаружилась бесконечная сырость поэтического звучания, внеположного культуре как приличию, всегда не доверяющего ей, оскорбляющего ее своей настороженностью, выплевывающего ее как полоскание, которым прочищено горло...”⁹.

Поэзия здесь — синоним и усугубление культуры как “мира впервые”. В этом плане до- и вне-культуры (...как канун культуры) и живопись, и скульптура, и музыка, и философия, и нравственность, и истинная теория.

Предполагаю, кстати, что осмысление культуры как “мира впервые” наиболее специфично выражает смысл культуры (искусства, философии, нравственности...) XX века. Об этом я еще скажу в конце этого очерка. Сейчас повторю только, что это обращение идей культуры так же всепоглощающе, как первое и второе определения. И диалогичность культуры, и та сила “самодетерминации”, о которой я скажу ниже, должны — пока мы мыслим в схематизме “мира впервые” — входить в это единственное определение как “аргументы” и “предикаты”.

Однако в данном тексте и первое и третье определения культуры необходимы были не сами по себе, но только как наметки того исходного со-бытия людей, их внутренней “микросоциальности”, “самозамыкания” всех форм общения (1) и того основного пафоса из-обретения мира впервые (3), в свете и на основе которых только и может быть понята деятельность самодетерминации. Может быть понят смысл актуализации бесконечно-возможного бытия в его культурологической всеобщности (XX век).

 

1 Ср. стихотворение Бориса Пастернака “Урал впервые”, дающее как бы звуковой, ритмический образ “впервые-сотворения” мира.

 

2 За тот образ культуры, что здесь намечен, я, конечно, несу полную логическую ответственность, но для меня этот образ и понятие есть вывод из тех историко-культурных, культурологических и философских штудий и концепций, которые были развиты в XX веке Шпенглером и Тойнби, Леви-Строссом и Роланом Бартом, Романом Якобсоном и М. М. Бахтиным, Опоязовцами и С. С. Аверинцевым, Л. М. Баткиным и Ю. М. Лотманом, В. В. Ивановым, А. Я. Гуревичем и И. Е. Даниловой и многими другими исследователями. Замечу только, что в концептуальном плане я ближе всего к идеям М. М. Бахтина и (как ни странно такое сближение) — к идеям Опоязовцев. Понимаю, что многие из названных сейчас философов и историков культуры были бы несогласны с моими выводами, с предложенным здесь пониманием.

Но это уже другой вопрос, и это не снимает моей субъективной зависимости от историко-культурного взрыва XX века, когда и историческая наука и философское размышление также сдвигаются к полюсу культуры.

3 Личность я понимаю не как некое наличное состояние (по схеме: “такой-то, X, есть личность, а такой-то, У, не есть личность..”), но как некую регулятивную идею бытия индивида в культуре, как идею обретения, реализации, актуализации своего — всеобщего, единственного, отдельного (см. ниже) — духовного мира. Индивид всегда индивид, но он всегда (в той или иной мере) живет в “горизонте личности”,— и в этой мере он живет в сфере культуры.

 

4 Снова подчеркну. Ряд фокусирующих фрагментов я — повторно — помещаю в разные части своей книги. Исхожу из того, что в различных контекстах тот же фрагмент получает иной — спирально углубляющийся — смысл.

5 Хотя, конечно, и для такого понимания познание необходимо, но уже как нечто производное, как средство.

 

6 ...Вступая в общение, определяемое формой произведений культуры: ритмом и звуковыми повторами стиха, — сводами и контрфорсами зданий, — логическими связками и лакунами между различными мысленными мирами...

 

7 Сращение это громоздко и риторично, но без него не обойтись. Мне необходимо подчеркнуть, что в сфере культуры индивид общается с другим индивидом не отдельными своими желаниями, потребностями, знанием, но — всем своим целостным бытием (даже еще только имеющим наступить) с целостным — предполагаемым и насущным — бытием другого человека, но не с его отдельными свойствами, желаниями, знаниями. Напомню, что в современной физике именно “событие” — не “частица” или “поле” — есть неделимая единица физического мира, и “событие” это понимается в квантовой механике, к примеру, именно как со-бытиё различных всеобщих миров, бытий, имеющих смысл только в предельных, дополнительных идеализациях. Моя игра слов — не моя, не библейская, не игра, но — серьезный и весьма ответственный оборот, присущий мышлению XX века.

 

8 См. близкий фрагмент в первой части работы.

 

9 Мандельштам О. Слово и культура. М. , 1987. С. 153—154.

 

Среди тех противоборств, что характеризуют сдвиг культуры в средоточие бытовых и бытийных тревог современного (XX век) человека, выделим одно противостояние, имеющее особо роковой смысл в нашей жизни и с особенной силой толкающее к “бегству от чуда культуры”. Это противостояние позволяет вместе с тем сформулировать еще одно всеобщее (исчерпывающее) определение культуры, на котором я только и остановлюсь в этом очерке.

Диалогическое осмысление того, “что есть культура”, глубоко развито в книгах М. М. Бахтина, и вообще об этом определении сказано и написано особенно много. Определение культуры как “мира впервые” потребует долгого отдельного анализа, но такой аналитический разговор заведет нас далеко от темы, тем более что это осмысление культуры еще не столь мучительно для большинства людей XX века.

Сейчас специально поговорим об определениях самодетерминации.

Думаю, что вне этого осмысления тема “XX век и бытие в культуре” лишается своего, возможно, самого острого поворота. (В данном тексте два других определения, в конечном счете столь же с