От поиска Бога – к поиску истины. Первый шаг к альтернативе. Проблема выбора.

 

Спасение души или поиск истины?

 

Лермонтовская критика потусторонности Бога и перевод высшей нравственности в посюсторонность показали, что формирование альтернативных культурных форм должно, по Лермонтову, происходит не на небе, а на земле. Поворот поиска высшей нравственности к человеческому это пушкинский путь, и он совпадал с движением гуманистической мысли, начатым в эпоху Ренессанса, с гуманизацией концепции спасения души в европейской Реформации и гуманистическими достижениями западного и российского Просвещения XVIII века.

Процесс гуманизации религиозных нравственных ценностей, как он стоял в первой трети XIX в., отвечал на вопросы «В чем смысл жизни человека?», «Как понимать спасение души?», «Как достичь бессмертия?», «Что такое поиск истины?», «Где искать истину: на земле или на небе?», «Спасение души и поиск истины исключают друг друга или совпадают?». Верующий человек ставил эти вопросы во все культурные эпохи. Эпоха Просвещения давала на них ответы, опираясь на первоценность способности разума объяснять все рационально, утилитарно, опираясь на достоверность естественнонаучного знания, с позиции пользы и здравого смысла, модернизируя способы веры.

Пушкин и Лермонтов впитали антирелигиозные идеи эпохи Просвещения. И в духе этих идей они отвечали на поставленные вопросы. Но в творчестве Пушкина и Лермонтова начиналось и другое направление в поиске ответов, которое впоследствии получило название экзистенциализма. Богоискательство-богоборчество Лермонтова оказалось в фокусе экзистенциальных поисков альтернативы засилию религии и формирования того, что в последствии получило название секулярного христианства. В этом значение рефлексии поэта. Вскоре после Лермонтова возникло богословие С. Кьеркегора, затем философствование Достоевского, затем экзистенциальная философия Хайдеггера, творчество Чехова. В христианстве постановка вопроса о смысле жизни нашла выражение в так называемом секулярном, безрелигиозном богословии, наиболее видными представителями которого на Западе в XX в. стали немец Дитрих Бонхоффер, англичанин Джон Робинсон, американец Томас Альтицер. 

Основанием секулярного христианства является тезис о том, что изначальный или трансцендентный Бог стал полностью имманентным миру. Это был долгий путь, начавшийся через пророков Ветхого завета и затем через воплощение Иисуса. Сегодня, согласно этой концепции, к Богу трудно придти через богослужение или молитвы или, тем более, через спасение в монастыре. Скорее, его можно найти через активное участие в делах мира, в личной деятельности во имя Другого, в понимании образа себя только через Другого, в захваченности предельным интересом к изменению себя, к развитию и саморазвитию. Секулярное богословие отвергает традиционное понимание спасения как ухода от мира и принятие от Бога сверхъестественной благодати. Безрелигиозность понимает путь спасения гораздо шире. Это спасение не столько через религию, сколько от религии. Основание и использование своей силы и своих возможностей, достижение независимости от Бога, совершеннолетия в вопросах веры, самоутверждение и участие в делах мира – вот что такое спасение в секулярном смысле слова в XIX-XX вв. В результате поворота ценностного вектора с небес на землю, в смысл личности, происходит изменение принципа веры – все более твердый отказ от представления, что человек виновен, и все более настойчивое утверждение, что человек  оправдан. Развивается представление, что человек, ищущий божественное, ничем не обязан Богу (А. Пелипенко).  Большинство социально активных людей, даже не входящих в церковь, уже переживают спасение. Фактически, учитывая нынешнюю «религиозную» ориентацию церкви, люди, не входящие в церковь, являются, возможно, христианами в более полном смысле, чем ее члены. По-существу, в секулярном христианстве происходит поиск истинного, правильного поведения, мышления, переживания, через правильность которого человек обретает возможность искать высшую нравственность в своем творческом повседневном. Земное и небесное слились в возможности поиска божественного в человеческом. Богочеловеческое возникает как фокус такого поиска.

Эпохи Ренессанса и затем Просвещения провозгласили – истина живет на земле. Реформация также приблизила истину к земле. В XX веке многое было пересмотрено из гуманистических достижений человечества. Но вывод о земном происхождении истины выжил. XX век прояснил и иную сторону опосюсторонивания истины – ее феноменальность. Хайдеггер истиной назвал «нескрытность», откровенность бытия, способность к открытости, феноменальности как способность нести истину. В XIX-XX вв. произошел переход – от поиска Бога как истины к поиску истинности истины как открытости, нескрытности. Возможность проверить истину нескрытным, новозаветным способом, увидеть ее, потрогать, измерить, поговорить с ней, усомниться в ней стала основным критерием поиска истинности истины. В феноменологии и экзистенциализме, таким образом, реализовался принцип, провозоглашенный еще Фихте – истина, если она не может быть понятой, не может претендовать на то, чтобы быть истиной. Об истинности нескрытности свидетельствует многое – формирование мирового сообщества, мирового рынка, либерализма, форм демократии, диалога культур, развитие нецерковных способов веры, экуменизма, прав человека, свобода СМИ, процессы глобализации.

Опираясь на экзистенциальное понимание вывода об истине как открытости, можно предположить, что истина не в достигнутом уровне веры, идет ли речь о вере в спасение, в Бога, в народ, или в идею, и не в полученном знании чего-то и не в обладании чем-то. Истина в попытке человека сдвинуть открытость своего сознания навстречу новому пониманию, новому переживанию, сдвинуть ее таким образом, чтобы она стала новой открытостью, новым самораскрытием, способным формировать новые смыслы. Истина в способности открытого человека через встречную открытость формировать новые смыслы. Нацеленность на самораскрытие навстречу возможной открытости предполагает, что истина – в попытке человека сдвинуть свое сознание с мертвой точки, чтобы продвинуться в новом понимании, новом чувствовании, новом делании. Истина это когда получается сдвинуть; переживание истины это когда понимаешь, что получается.

Изложенная концепция поиска истины относится к секулярному, пушкинско – лермонтовскому христианству, опосюсторонивающему потусторонность, предпочитающему небесные ценности искать в творческом человеческом.

Русская литература XIX в. развивалась, разворачивая антицерковный бунт и вырабатывая в себе идеи секулярного христианства как альтернативу религиозной российской традиционности.

Лермонтовский Мцыри произносит слова, несущие в себе с точки зрения религиозности ужас духовной гибели человека, а с точки зрения Лермонтова – спасение.

 

             Увы! – за несколько минут

Между крутых и темных скал,

Где я в ребячестве играл,

Я б рай и вечность променял…

 

«Мцыри»[195]

Мцыри предпочитает земные сокровища небесным. Отказ от спасения на небесах ради поиска некой истины на земле – после Лермонтова это один из основных мотивов творчества русских писателей. Иван Тургенев напишет в письме: «Хочу истины, а не спасенья», Сергей Есенин - в стихах: «Я скажу: не надо рая – дайте родину мою», эта же мысль в стихах, письмах Александра Блока и Бориса Пастернака – человек имеет смысл, если способен творчески искать истину на земле. Впервые мысль об отказе от потустороннего спасения была выражена Лермонтовым в 1831 г. в строчках:

 

Как землю нам больше небес не любить?

  Нам небесное счастье темно;

Хоть счастье земное и меньше в сто раз,

  Но мы знаем, какое оно.

 

«Земля и небо»[196].

Лермонтовское истинное – в нацеленности на поиск высшей нравственности в повседневном человеческом. Поэт пишет об этом совершенно ясно:

 

Взлелеянный на лоне вдохновенья,

С деятельной и пылкою душой,

Я не пленен небесной красотой;

Но я ищу земного упоенья…

 

Но мне милей страдания земные:

Я к ним привык и не оставлю их…

 

«К другу. Взлелеянный на лоне вдохновенья» [197]

Лермонтовский Демон не ищет спасенья ни в служении раю, ни в служении аду. Он, порвав и с Богом и с Дьяволом, с их сложившимися в христианстве интерпретациями, не ищет новых интерпретаций добра и зла. Он ищет истину. И если истина для субъекта это способность повышать свою способность к медиационному анализу реальности, то поиск адекватности в медиации это бесконечный и редко благодарный процесс. Тем не менее, люди хотят искать и ищут, в самом поиске пытаясь увидеть смысл жизни. Отказываясь служить церковным небесам, лермонтовские персонажи ищут небеса на земле. Но не в церкви. Отказываясь от спасения, связанного с потусторонностью, его персонажи ищут Бога у себя в душе и спасенья в своей деятельности.

Лермонтов – нецерковный христианин и  основоположник  логики безрелигиозного христианства в России.

Истина - в служении добру? – Нет!

В раю Демон «блистал», был «чистый», безгрешный, «не знал ни злобы, ни сомненья». В редакции 1829 г. он «глядел во славу Бога,/ Не отвращаясь от него;/ Когда сердечная тревога/ Чуждалася души его». В редакции 1830 г. «он не был злым», жил без «заботы и тревоги», был равнодушным. Если обобщить эти строчки, то Демона не посещали зло, чувства заботы, тревоги, печали, сомненья, любви («сердечной тревоги»), единственным занятием было прямо, «не отвращаясь», постоянно глядеть на Бога во славу божью. Это глядение можно назвать процессом служения вечному Добру, так же, как и результатом служения.

Раз Демон не знал сомненья, значит, не думал, не рефлексировал, не задавал себе и Богу вопросов и, соответственно, не искал на них ответов. Раз его не посещало чувство заботы, тревоги – значит не чувствовал он ответственности ни за свою жизнь, ни за жизнь своего Бога, ни за тот способ существования, который вел. Он был чем-то вроде декорации в райском саду, одной из райских птиц, чем-то, возможно, важным, но не необходимым. Его бездумное, беззаботное житие, по-видимому, было нужно Богу.

А ему?

Еще в 1832 г. Лермонтов написал изумительное стихотворение-размышление над смыслом жизни. В нем ответ на поставленный вопрос:

 

Я жить хочу! Хочу печали

Любви и счастию назло;

Они мой ум избаловали

И слишком сгладили чело.

Пора, пора насмешкам света

Прогнать спокойствия туман;

Что без страданий жизнь поэта?

И что без бури океан?

Он хочет жить ценою муки,

Ценой томительных забот.

Он покупает неба звуки,

Он даром славы не берет.

 

«Я жить хочу»

Спокойная, беспроблемная, нетворческая жизнь Демона в раю, с точки зрения Лермонтова, безнравственна. И ей противопоставляется жизнь в сомнениях и страданиях, преодоление которых плата за новое божественное.

Через образ Демона в раю Лермонтов оказывается в центре дискуссии по вопросу о содержании всех религиозных движений – смысле бессмертия. Все мировые религии предлагают свои способы решения этого вопроса, но все сходятся в одном – обещают душе человека загробную жизнь. Мировые религии не оригинальны. Языческие движения, так или иначе, включают в себя представления о загробной жизни. Лермонтов относится к концепции рая критически – его критика характерна для эпохи Просвещения. Статичная истина рая не для Лермонтова. Блаженство Демона в унылом раю это типичная жизнь монаха, связанного уставом монастырской жизни. Жизнь пустая, бессмысленная и, с точки зрения поэта, патологичная.

 

Всегда жалеть и не желать,

Все знать, все чувствовать, все видеть,

Стараться все возненавидеть

И все на свете презирать!

«Демон»

Демон в раю это вариант Мцыри в монастыре. Как и Мцыри он тоскует по вольной жизни, родной душе, любви. 

 

Во дни блаженства мне в раю

Одной тебя не доставало.

Какое горькое томленье

Всю жизнь, века без разделенья

И наслаждаться и страдать,

За зло похвал не ожидать,

Ни за добро вознагражденья;

Жить для себя, скучать собой…

 

Нацеленный на поиск истины даже в раю, Демон обвиняет Бога за то, что райская жизнь лишена динамики, новизны. Надо не подавлять в себе страсти, а жить ими. Не изолироваться от мира, а быть в нем. В способности чувствовать, желать, вопрошать, страдать, делать и заключается истина, к которой Демон стремится и которой не находит в унылом созерцании Бога как символа вечного добра. Служение добру в раю Демону не интересно, и поэтому он поднимает бунт – оценивает сложившееся представление о святости, божественном, о сакральности Бога как безнравственное. Истина служения добру в ее райском выражении – что может быть скучнее? Монах рая – он тоскует, ссорится с Богом, бежит из царства небесного как Мцыри из монастыря. Его разрыв с Богом это бегство от одной истины к другой – от потусторонней непротиворечивости, беспроблемности, простоты, ясности к посюсторонней неизвестности, проблемности, сложности, противоречивости, неясности и риску. Из религии христианства через риск веры в безрелигиозное христианство.

Протест Демона – осознанный, это результат анализа, страданий, опыта. «И слишком горд я, чтоб просить/ У Бога вашего прощенья», – возводит Демон стену между собой и Богом – хозяином рая. В этих словах речь идет не о боге вообще, а о Боге «вашем», Боге, в которого привык верить человек, который существует в виде религиозного догмата, церковного канона, многотысячелетней культурной нормы. Демон не отрицает божественного. Но та абсолютная истина, которую символизирует собой потусторонний Бог – хозяин серого, унылого рая, его не устраивает.

Поэтому, порвав с раем и поселившись в пространстве между небом и землей, в эфире, он более не слуга Богу. Лермонтов ясно говорит, что за пределами рая не был Демон слугой рая.

 

То не был ангел-небожитель,

Ее божественный хранитель.

 

Демон, нацеленный на поиск истины, более не ищет ее в служении каноническому добру – важный вывод. Перебравшись в «сферу между», Демон рвет с религией. Ангелы божьи его «недремлющие враги».

Тем самым, Лермонтов отсекает все пути религиозным лермонтоведам (напр., В. Розанову, Д. Мережковскому, Д. Андрееву) делать из Демона способ религиозного самосовершенствования России, видеть в Демоне мистический путь прорицания ее религиозного будущего.

Истина - в служении злу? – Нет!

В редакциях 1830 и 1831 гг. Лермонтов разворачивает сюжет так, что Демон, порвав с Богом, дал клятву Сатане служить ему. Но, увидев и полюбив Тамару, он уходит от этого союза на основании признания первоценности земного. В редакции 1831 г. эта мысль дана более подробно. Лермонтов говорит, что в келье Тамары Демон

 

                      …Впервые

Нарушил клятвы неземные

И князя бездны раздражил.

 

Нарушение клятвы Сатане это разрыв с тем, что можно назвать злом, это прекращение служения аду.

 

Печальный Демон удалился

От силы адской с этих пор

 

В этих редакциях Лермонтов ясно говорит, что Демон, порвав с Сатаной, не принадлежит к бесовскому клану.

 

То не был ада дух ужасный,

Порочный мученик – о нет!

 

Но есть еще один аспект в бегстве Демона от зла. Он порвал и с людьми. Он увидел в людях источник лишь преступлений, казней, чувства мелкого и других пороков. Ничего другого он у людей не увидел и бежал от них, как от исчадия безнравственности и зла.

Итак, зло в редакциях поэмы имеет несколько источников. Зло это результат деятельности и человека, и Демона, и ада. Но для анализа лермонтовских путей поиска истины не важно, кто или что является источником зла. Важнее другое – является ли служение злу истиной, является ли оно высшей нравственностью и поэтому дает ли зло удовлетворение творческому человеку, наполняет ли оно смыслом жизнь человека и дает ли оно человеку понимание цели своей жизни. Ответ поэта прост. Сеять зло, даже если это и кажется нравственным, скучно, неинтересно, поэтому бессмысленно. В производстве зла нет творчества, поэтому он безнравственно. Безнравственно делать то, что не интересно.

Философ исследовал вопрос о возможности зла как способе поиска истины и закрыл вопрос.

Демон:

                                   Но злобы мрачные забавы

                                     Недолго нравилися мне!

 

...Ничтожной властвуя землей,
Он сеял зло без наслажденья,
Нигде искусству своему
Он не встречал сопротивленья.
И зло наскучило ему.

 

Поиск истины не совместим с ценностью зла.

Разрывом Демона со злом Лермонтов отсекает все пути религиозным критикам лермонтовского творчества (например, К. Аксакову, В. Соловьеву, Н. Бердяеву, из современных – например, В. Афанасьеву, М. Дунаеву) рассматривать образ Демона как путь России к злу, гордыне, безнравственности, разложению, как искушение неопытных сердец злом.

Итак, Демону не интересно действовать по воле Бога, и скучно действовать по воле Дьявола. Ни то и ни другое его не устраивает, потому что повторяет давно известное. Ни в том, ни в другом нет творчества. В бесконечном повторении старого он не видит смысла. Служа добру, он застревает в статике сложившегося представления о добре, а, служа злу, застревает в статике сложившегося представления о зле. Лермонтовская методология анализа кризиса, с которым столкнулся Демон, тождественна методологии анализа кризиса нравственности в Ветхом завете. С одной стороны, в Библии господствует потусторонний и простой Бог, который хочет людям добра. Но это желание непродуктивно, потому что, будучи крайностью, идеалом, взятом в идеальной форме, утопией, разбивается о сложность, противоречивость, переходность, реальность природы человека, о его реальное поведение. С другой стороны, на земле господствует зло, которое рождается из противоречивой деятельности человека. Но господство зла также непродуктивно, потому что оно, хотя и направлено против господства сложившегося стереотипа добра, несет в себе только отрицание и, в своей крайности и утопичной простоте, также безнравственно. Тип кризиса Демона это тип кризиса ветхозаветной культуры древнего Израиля и всех тех культур, включая Россию, которые через мировые религии пытались вводить представление о синтезе смыслов потустороннего Бога (нового всеобщего) и посюстороннего человека без снятия – без придания первостепенной значимости анализу смыслоформирующего пространства между ними.

Порывая со сложившимися представлениями о добре и зле, Демон делает первый шаг в поиске альтернативы. Демон начинает жить опасно. «Жить опасно» - это разрыв с культурой и это путь, по которому шли Иисус, Лермонтов, Ницше, русские писатели XX  в., например, Пастернак, Войнович, Окуджава, Высоцкий, Пелевин, Ерофеев.

Истина - в сфере между добром и злом? – Нет!

 

Итак, Демон очутился в состоянии разрыва и с божественным, и с дьявольским, и с человеческим в их традиционных интерпретациях. Это новое для него смысловое пространство имеет некое новое основание – небожественное, недьявольское и нечеловеческое. По-видимому, его можно назвать богочеловеческим по имени того промежуточного пространства, которое он занял. Какую логику диктует Демону богочеловеческое смысловое пространство?

«Сфера между», в которой Лермонтов располагает протестующего Демона, это условная середина между смыслами неба и земли, Бога и человека, знания и веры, между рефлексией и молитвой, небесной статикой и человеческой динамикой в сложном пространстве между исторически сложившимися представлениями о добре и зле, между всеобщим и единичным. Но чтобы выстроить альтернативу этим смыслам, поэту надо было как-то представить смыслоформирующее пространство между ними. Он формирует эту середину чисто физически, географически – между небом и землей.

 

Печальный Демон удалился

От силы адской с этих пор

Он на хребет далеких гор

В ледяный грот переселился.

 

«Ледяный грот» в горах это выше, чем земля, где люди живут в городских квартирах, пашут землю, и ниже, чем небо, где живет Бог. В этой пространственно-физической середине Демон более не слуга ни Богу, ни Дьяволу, он какое-то переходное, промежуточное состояние между потусторонностью и посюсторонностью, между Богом, Дьяволом и людьми.

 

Он был похож на вечер ясный:

Ни день, ни ночь, - ни мрак, ни свет

 

Во время вечерней зари, когда солнце сияет и раскрашивает негустые облака, полнеба охвачено щедрым многообразием красок. День вот-вот перейдет в ночь, но еще не все потеряно. Дневные цвета могут долго сопротивляться мраку. «Вечер ясный» июня-июля это время, когда кажется, что ночь никогда не наступит – стоит только захотеть. Демон не был ни Богом, ни Дьяволом, «ни мрак, ни свет». Он был что-то среднее, качественно иное, новое, но чрезвычайно хрупкое, которое может легко погибнуть и перейти в мрак. Он мечется между полюсами света и тьмы. Обоим ищет альтернативу. Может вырваться за пределы их могучего влияния и выйти на собственную орбиту. А может застрять в сфере между ними, будучи не в состоянии преодолеть их притяжение и свое метание между ними.

Мысль Демона устремлена в сферу между сложившимися смыслами добра и зла, Бога и человека, неба и земли, света и тьмы, веры и безверия. Между двумя общепринятостями. Между двумя статиками. Но куда конкретно? В динамику, в рефлексию, в анализ, в способность ставить новые вопросы и отвечать на них, в способность желать, изменяться, мучиться, страдать, чувствовать, переживать. Ради мук сомненья, вопрошания он и расторг союзы с Богом и Дьяволом, стал - «дух познанья и свободы», стал - «мысль», «желание».

 

Но дух… известно, что такое дух:

Жизнь, сила, чувства, зренье, голос, слух,

И мысль без тела - часто в видах разных

Бесов вообще рисуют безобразных.

 

«Сказка для детей»[198]

Что Демон получил, сделав первый шаг и переселившись в пространственно - географическую «сферу между», в «ледяный грот» и став «как вечер ясный»? Ничего. Чего он добился, став духом познанья и свободы, мыслью, желаньем в сфере между верой и безверьем? Ничего. И хотя он и «бич людей» и «враг небес» и одновременно отнюдь не слуга ада – и это серьезное изменение в его положении, - но что он стал в позитивном плане? Ничто. Покинув все сложившееся, Демон попал в странное положение. В «сфере между» зла нет, добра нет. А что есть? Чему служить? Есть он. И кроме него никого. Он «царь воздушный». «Живет - как неба властелин – в прекрасном мире – но один». И что? Общаться с собой, служить себе? Возникает проблема личности в ее современной парадоксальной интерпретации. Человек становится независимой от Другого личностью, лишь если может понять себя через Другого. Он и может самореализоваться как личность только через Другого. Автономность от Другого возникает как результат поиска Другого. Но чтобы понять себя через Другого, надо этого Другого иметь рядом. А в завоеванной Демоном «сфере между» нет никого, кто мог бы спросить его: «Кто ты?», «Чего ты хочешь?», «Зачем меня ты любишь?», никто его внимательно не разглядывает, он никого не интересует. Войдя в сферу между сложившимися интерпретациями добра и зла, он застрял в ней, не видя путей ее преодоления.

 

В изгнанье жизнь его текла,

Как жизнь развалин. Бесконечность

Его тревожить не могла,

Он равнодушно видел вечность,

Не зная ни добра ни зла,

Губя людей без всякой нужды.

Ему желанья были чужды…

 

«Демон»

Тип кризиса Демона становится понятным через достижения постмодернизма. Демон разрушил все связи со всем. Он отказался от всяких попыток улучшить представление о Боге и человеке. Для него Бог умер. Умер для него и Дьявол. Умер для него и человек. Все прежние основания для формирования каких-либо новых смыслов для него умерли именно в силу недостаточности требуемой новизны. Он создал вокруг себя и в себе некий вакуум, свободный от всяких стереотипов, господствовавших в нем ранее. Он стал носителем какого-то такого сознания, которое можно условно назвать созерцательным, номадическим - что вижу, о том пою, куда приводит меня мой верблюд, с тем имею дело, движусь без цели, не желая ничего ни в себе, ни в мире улучшать, или разрушать, не намерен никого ничему учить, не собираюсь пророчествовать, прозревать будущее, моя задача – не упасть с дарованного мне судьбой верблюда, не выпасть из того дарованного мне судьбой просвета бытия, в который я силой судьбы вброшен, в котором я не по своей воле родился и живу. Сажусь, например, в метро и еду по кольцу. Просто так, не решая никакой задачи. Может быть, потому что мне просто едется. А потом, возможно – мне будет есться, потом – питься, потом – ….

Скучно.

Жизнь Демона в ледяном гроте в горах Кавказа, полеты в тучах, на облаках, дружба с бурями, молниями в физическом пространстве между небом и землей по своей номадической бессмысленности, если номадизм абсолютизировать, не многим отличалась от жизни в раю. Демон в «сфере между» напоминает взрослого, играющего на детской площадке – качается на качелях, катается на каруселях, копается в песочнице, съезжает с горки, он не свободен, потому что он волен, он счастливо освободился от примитивности и пошлости всех сложившихся социальных ролей, но он нелепо освободился и от сложности жизни.

Это была жизнь руин. Безразличие, скука вцепившись в Демона в раю, не отпустили его и в «сфере между». Он продолжал «равнодушно видеть вечность». М. А. Врубель уловил главное в глазах Демона - тоску. В картине «Демон (сидящий)» Демон не видит окружающего его великолепия, он пуст. В гроте «он жил, не веря ничему / И ничего не принимая». И в раю и в «сфере между» Демон монах-отшельник. До разрыва с Богом и людьми он – монах, тоскующий по любви в раю как в заточении. После разрыва с Богом он – добровольный монах, по-прежнему не ведающий ни чувств, ни желаний, ни счастья. И там и там он не мог реализовать свои желания, да и коль скоро не было возможности желаний, не было и желаний. И там и там, не видя Другого, он «жил для себя», «скучал собой». Лермонтов сравнивает его с пнем горелым. «Пень горелый» это патология и с точки зрения жизни, и с точки зрения смерти. Это застрявшее состояние, когда все, что создавалось как новая жизнь, сгорело, но жизнь еще теплится в корнях, и не известно, даст горелый пень новые ростки или нет. Демон не может ни расстаться с жизнью, ни слиться со смертью. Будучи нераздельным-неслиянным со старым, он неразделен-неслиян и с новым. Он мертв-жив, живой носитель мертвости, живой мертвец.

Но вывод о том, что Демон ничего не получил от того, что осмелился войти в «сферу между», верен лишь частично. Отпав от всех сложившихся ценностей, он не отпал от одной – от способности искать новое, от медиации.  Демон это символ способности человека, культуры повышать свою способность к переосмыслению и новизне. Сделав первый шаг, вечно недовольный собой и ищущий, Демон получил очень много – свободу мыслить, чувствовать, действовать, творить, искать альтернативу господству сложившихся смыслов в себе, искать истину, происхождение которой связано не с догматическими и каноническими абсолютами, а с его собственным ее пониманием, свободу выбора, творчества. Он получил возможность измениться.

Нераздельный-неслиянный тип воспроизводственной логики культуры, хотя и имеет свои основания в человеческом, не для лермонтовского типа личности. Побуждаемый огромными новыми возможностями, и в то же время отсутствием возможности творчества в «сфере между», Демон делает второй шаг в поиске альтернативы.