Поворот в поиске альтернативы. Вглядывание в себя.

Как поэтическое творчество соотносится со спасением души?  - этот вопрос мучил Лермонтова всю жизнь. Осмысливая полюса «Бога» и «человека», пытаясь формировать в богочеловеческом пространстве новые смыслы и ставя этот вопрос, поэт все более поворачивает в поиске альтернативы от внеположенных смыслов к внутриположенным. Поэт все более вглядывается в себя, в свой менталитет, в свою способность писать стихи и быть личностью.

Для того, чтобы повернуть вектор поиска к своей поэзии, к себе, Лермонтов должен был принять не простое решение. Он понимал, что его служение поэзии как проявление высшей нравственности противостоит церковному служению Богу как идеалу высшей нравственности. Лермонтов делает выбор между верой в Бога и поэзией. Для верующего поэта это был тяжелый выбор.

Истина - в способности к поэзии.

Традиционно церковная, ортодоксальная, черно-монашеская-монастырская постановка вопроса о спасении души: «или художественное творчество – или спасенье». Если сердце человека способно к поэтическому творчеству как главному делу жизни, он не должен рассчитывать на спасенье. Совершенно бескомпромиссно. Либо церковное служение потустороннему Богу-Отцу как возможность попадания в рай – либо посюсторонность поэтического творчества как возможность поиска истины и высшей нравственности на земле, но тогда о гарантированной возможности попадания в рай надо забыть.  Лермонтов, всерьез относясь к этой ортодоксальной концепции, выбирает второе – землю, человека, поэтическое слово. Раз надо выбирать, он будет служить не Богу, а поэзии.

Не обвиняй меня, всесильный,

И не карай меня, молю,

За то, что мрак земли могильный

С ее страстями я люблю;

За то, что редко в душу входит

Живых речей твоих струя,

За то, что лава вдохновенья

Клокочет на груди моей;

За то, что дикие волненья

Мрачат стекло моих очей;

За то, что мир земной мне тесен,

К тебе ж проникнуть я боюсь,

И часто звуком грешных песен

  Я, боже, не тебе молюсь.

Но угаси сей чудный пламень,

Всесожигающий костер,

Преобрази мне сердце в камень,

Останови голодный взор;

От страшной жажды песнопенья

Пускай, творец, освобожусь,

Тогда на тесный путь спасенья

К тебе я снова обращусь.

«Молитва. («Не обвиняй меня, всесильный»)»[203]

В процитированном стихотворении та же тема, которую поставил Н. В. Гоголь в обращении-молитве к Богу-Отцу за две недели до смерти. Это соотнесенность дара к художественному творчеству и необходимости молиться-служить Богу, чтобы спастись. По-видимому, смысл противостояния художественного творчества и веры в Бога витал тогда в российском воздухе и озадачивал художников. Возникшее противоречие разрешалось у Гоголя через просьбу к Богу лишить его дара писать, который, как он стал считать перед смертью, закрывает путь к спасению. Творчество Лермонтова и Гоголя отразило попытку русского человека соотнести существо веры с существом художественного творчества. Оказывается, верить и творить в России это виды деятельности очень разного свойства. Потому что субъектом веры человека в Бога является Бог, а субъектом деятельности человека, занимающегося писательским творчеством, является сам человек. Следовательно, отношение веры и творчества это вопрос о том, кто или что в сознании поэта является реальным субъектом культуры: Бог или человек, а еще точнее – человек или не человек. И оказывается, по Лермонтову, что центральный вопрос существования поэта не спасенье в церковной интерпретации, а в способности ощущать себя поэтом. В этом выборе истина и высшая нравственность, хотя чистая ересь и самозванство.

Выбор Лермонтова полностью пушкинский. Этот выбор имеет огромное значение для культуры России. В условиях религиозного и идеологического давления на писателей способность оставаться писателем, служить искусству, а не идеологической заданности, понимать, что цель поэзии – поэзия, а не служение Богу, либо народу, либо национальным интересам делает художественную литературу художественной литературой, охраняя ее от превращения в церковно-партийное поучительство.

Но писать так – надо быть личностью. И Лермонтов насыщает свое представление об истине личностным содержанием.

Истина – в способности быть личностью.

Личность это субъект творчества во всех ее формах. Личность находится в проблемных отношениях к осваиваемому материалу, что открывает возможность для творческой интерпретации, изменения, развития. Воспроизводя себя, личность воспроизводит культуру и социальные отношения, постоянно порождает и снимает противоречия между ними. Она выступает как результат освоения накопленной культуры и одновременно субъект ее критики в целях ее развития. Личность это субъект своих собственных сил, способностей и потребностей, интересов и устремлений. В самореализации личности порождается и снимается противоположность внешней и внутренней жизни индивидуального человека. Демон, пытаясь самореализоваться как личность, все время менял, уточнял свои цели. Личность может быть понята через ее способность переосмысливать свои цели и потребности, меняться, развиваться.

Смысл личности может быть понят через смысл Другого. Демон желал стать любимым. Это значит, что он желал убедить Тамару понять его как новое условие ее собственной свободы. Он предлагал ей новые границы ее свободы – новую зависимость как новое условие новой свободы. Но предпосылкой движения к любой новой зависимости/свободе в отношениях с Другим является ощущение, потребность, возможность, способность быть независимым от смысла Другого. Лишь фундаментальность и самодостаточность способности к такой независимости может сформировать новую зависимость как самодостаточное условие новой свободы.

Смысл личности художника, как и личности вообще, может быть понят через способность быть независимым от всех сложившихся социальных смыслов, ролей, представлений и самодостаточность этой независимости. Через формирование в себе этой  независимости и этой самодостаточности как своего собственного, то есть независимого и самодостаточного основания для принятия всех решений проявляется способность личности к творчеству. Через это основание лежит путь личности к внутренней свободе.

Основание, из которого рождается творчество, это новое основание. До тех пор, пока оно новое для художника, оно основание. Путь к внутренней свободе творческого человека лежит через эту новизну. Новизна отторгает попутчиков, потому что она индивидуальна. На пути к новому основанию сгорает старое, не полностью, но сгорает, сгорают и попутчики.  Поэт за свою свободу в новом расплачивается одиночеством. Поэт, как Иисус, один несет ответственность за то, что он поэт. В лермонтовских стихотворениях возникает образ одиночества как способ формирования личности:

Он меж людьми ни раб, ни властелин,

И все, что чувствует, он чувствует один!

«Он был рожден для счастья, для надежд»[204]

Истина, которая в свободе, это истина, которая в одиночестве. Поэт не абсолютизирует значимость своей роли в сложившемся обществе и из этой относительности рождается одиночество поэта. Поэт-личность отдаляется  и от смыслов сложившегося единичного и от  смыслов сложившегося всеобщего, потому что через свое инновационное единичное он формирует уникальное поэтическое особенное и через него – новое представление о всеобщем. Это путь одиночки. Но это путь личности. Лермонтов говорит о себе:

      …Я чужд для света,

Но чужд зато и небесам!

«Безумец я!..»[205]

Быть личностью – ноша поэта. Ни Бог не обязан его спасать, ни общество не обязано выручать. Личность ничем не обязана Богу, но и Бог ничем не обязан личности:

Жизнь ненавистна, но и смерть страшна,

Находишь корень мук в себе самом,

И небо обвинить нельзя ни в чем.

«1831-го июня 11 дня»[206].

Религиозная критика обвиняет лермонтовских демонов, Демона, самого Лермонтова в чудовищной гордыне. Обобщая поэму «Демон» и лермонтовские стихотворные молитвы, религиозная критика обвиняет поэта в том, что он молится Богу безбожной молитвой «Да будет воля моя». Не может быть более бессмысленного обвинения. Установку «Да будет воля моя» не вымаливают. Ее берут. В споре с обществом и своими сомнениями. В процессе формирования личности в себе. В процессе понимания того, что через это становление и происходит поиск истины. Демон ссорится с Богом не по воле Бога, он делает это против его воли. Он в поэме «изгнанник рая», но он и «беглец Эдема». Личность не в том, чтобы человеком заменить Бога, а в том, чтобы, отвергнув сложившиеся представления и о Боге, и о человеке, искать новое представление о божественном на основании своей собственной способности принимать самостоятельные решения, переосмысливать. Личность как идеал, это всегда медиационная личность. Она оттесняет способность к инверсионному метанию между противоположными смыслами (например, между смыслами Бога и человека) и переходит к медиационному их переосмыслению на основе первичности срединных ценностей (например, богочеловеческого смысла личности, индивидуальных отношений).

Перенос Лермонтовым личностного содержания в «сферу между» смыслами Бога и человека, насыщение смысла свободы смыслом независимой личности имеет огромное значение для либерализации, демократизации мышления русского человека. В этом переносе – истина перехода русской культуры от динамики инверсионного топтания на месте к логике реального развития.

Значение поворота к личности.

Опосюсторонивание потусторонности как разрыв с традиционным абсолютом не гарантирует того, что в результате этого поворота не родится новый абсолют, а по существу старый в новом обличье. Секулярное богословие, переводя ценностный вектор в деятельность человека и делая этим гигантский шаг вперед в деле гуманизации культуры, содержит опасность преувеличения ценности коллективных способов принятия решений в ущерб развитию индивидуальных отношений. В этом увлечении, преувеличении оно может привести к атеизму, фашизму, большевизму, терроризму, религиозному движению за социальное освобождение. Томас Альтицер (США) считает, что сегодня Бога можно скорее найти в участии в движении за гражданские права, чем через церковное богослужение[207]. Это верно. Но нельзя забывать, что любой демократический сдвиг в культуре, сознании, в том числе опосюсторонивание потусторонности, расцерковление представления о божественном и т. п., взятый как абсолют, несет опасность тоталитаризма. Нужна гуманистическая мера поворота, гуманистическая мера сдвига. Опосюсторонивание потусторонности у Лермонтова имеет гуманистическую меру – она в смысле личности.

Гуманистическая мера в опосюсторонивании потусторонности достигается через доведение до конца поворота ценностного вектора в смысл личности. А этот смысл достигается, в свою очередь, через гуманистический смысл экзистенциального момента в анализе. Конкретизация хайдеггеровской открытости как нацеленности на то, чтобы увидеть Другого и раскрыться в Другом, как экзистенциальный поиск истины останется труднопонимаемой абстракцией, если не включит в себя представление о любви.  Понимание способности быть личностью через способность любить это способ конкретизации поиска гуманистической альтернативы господству антиличностных абсолютов. Значение Лермонтова в том, что он сумел насытить поиск любви личностным содержанием, а поиск личности связал с смыслом любви. В способности понять динамику личности через взаимопроникновение смыслов любви и личности – лермонтовская мера опосюсторонивания высшей нравственности в человеческое и поиска истины.

Но у Лермонтова есть и иной путь личности. Через познанье.

Демон предлагает Тамаре вместо, «взамен» спасенья познать вместе с ним истину, которую он понимает через познанье. Следует согласиться с Лермонтовым и признать, что познание, свободное от влияния на познавательный процесс авторитарных смыслов добра и зла, это смысловая сфера, в которой способна рождаться личностная альтернатива традиционности.

Пучину гордого познанья

Взамен открою я тебе.

И, тем не менее, это «взамен» выглядит странно. Ведь много знающий человек не обязательно несет высшую нравственность. Если «взамен» предлагается познать некую нововременную божественную субстанцию, то такая истина выглядит малоубедительно – ни сам Демон, ни вся эпоха Просвещения в России и Европе ее не нашли, хотя искали и одно время были в восторге от своих поисков. Даже обладая бессмертием и неограниченными возможностями познания, порвав и с Богом и с человеком, то есть со всеми своими традиционными социальными ролями, Демон не удовлетворен своим новым существованием. Ни в слиянии с природой, ни в справедливости, ни в слиянии с судьбой, ни в вечной жизни, ни в познании – нигде он не нашел альтернативы ни традиционному божественному, ни традиционному человеческому. Оказалось, что Демон, ища истину вне себя, не способен создать новый мир, который стал бы для него новой, богочеловеческой мерой взаимопроникновения смыслов божественного и человеческого.

Демон говорит о «гордом познании», то есть абсолютно противостоящем вере. Он говорит о «пучине гордого познания», то есть предлагает Тамаре не только знать нечто абсолютно глубоко, но знать абсолютно все. Как оценить это предложение? За познанием как абсолютом тянется не только созидательный, но и разрушительный след. Увлеченный этим абсолютом в XIX-XX вв., человек пролил моря крови в революциях, колониальных, гражданских и мировых войнах. Познанье «взамен» спасенья это дань логике Нового времени, Просвещения и канонам романтизма.

Но внутренний камертон не подвел поэта.  Это странное «взамен» Лермонтов не развил в поэме, лишь упомянул, не стал обосновывать. Он выбрал другое направление: лучше любить женщину на земле и даже в аду, чем пребывать в раю спасенным, но без любимой. Поэт без колебаний принимает решение – дальнейший поиск альтернативы как высшей нравственности Демон должен вести через способность полюбить женщину. Поворот Лермонтова к личности и одновременно отход от абсолютизации познания означал многое – он перевел поиск истины из нововременной в экзистенциальную сущность человека.