Роль орудия труда в становлении общества и общественного производства

Впрочем, тема разделения труда и диверсификации производства заслуживает дополнительного рассмотрения, ибо действительной первопричиной как производства первичного избытка, так и этих явлений является вскрытое Марксом же качественное преобразование материальной деятельности человека. Речь идет о вхождении в нее такого начала, как орудие, и переход от случайного использования предметов среды к систематическому изготовлению последнего.

Обратимся к общеизвестному. Даже занимающие высшие позиции в систематике животного царства приматы не способны объединить в составе одного целевого акта два разных орудия. Самая простая технологическая цепь, в которой используются одни (первичные) орудия для производства других (конечных) средств достижения цели, недоступна животному. Все, что может не обладающий сознанием биологический организм,— это использовать для изготовления необходимого средства исполнительные органы своего собственного тела. Правда, в составе других видов деятельности возможно изготовление и применение других орудий, и в целом номенклатура периодически применяемых одним и тем же животным предметов может быть довольно широкой,— но речь идет об одном целевом процессе, который образует собой непрерывный поток действий.

В отличие от этого человек, даже на самых ранних этапах своей истории способен привести в действие целую цепь различных по своему назначению и вместе с тем технологически связанных между собой орудий. Правда, этому предшествует более чем миллионолетний период предыстории, который начинается с того момента, когда животное берет в руки предмет окружающей среды, и завершается с обретением именно этой способности использовать в своей деятельности целые цепи взаимозависимых орудий. А вместе с нею – появлением знаковых систем коммуникации, сознания и первых социальных институтов.

Под технологически связанными орудиями труда имеются в виду такие, когда использование одного является непременным условием применения другого. Так, для того, чтобы изготовить даже самое примитивное каменное рубило, необходимо обработать подходящую заготовку каким-то другим камнем. По мере же восхождения к цивилизационным вершинам эта цепь все более и более усложняется, пока вообще не становится необозримой. Для достижения конкретных целей (не всегда поддающихся обозрению отдельным сознанием) человек вынужден использовать целые цепи искусственно создаваемых вещей. В самом деле, даже первобытному охотнику, чтобы добыть себе пропитание, необходимо было наладить взаимодействие стрелы и лука, палки и ременными жгутами привязанного к ней камня. Чтобы на нашем сегодняшнем столе появился хлеб, нужны уже не только трактора и уборочные комбайны, но и металлургические и машиностроительные заводы, которым в свою очередь предшествуют рудники и обогатительные фабрики. И так далее, и так далее, и так далее.

Меж тем уже первые шаги в этом направлении сопровождаются фундаментальными изменениями, которые революционизируют сложившиеся формы жизнедеятельности.

Переход к систематическому использованию орудий, которые не находятся готовыми в окружающей среде, но самостоятельно изготавливаются из подручного материала (сначала вручную, затем с помощью других средств), влечет за собой целую цепь качественных преобразований — и в первую очередь становление задельного производства. То есть производства вещей впрок, «про запас», который может быть использован на практике не тотчас же по их изготовлении, но, лишь по истечении известного промежутка времени.

Невозможно представить, чтобы их изготовление, которое, к слову, требует весьма существенных интеллектуальных затрат, физических усилий, а самое главное — времени, каждый раз начиналось только по непосредственному велению желудка. Любой вид попросту вымрет, если утоление таких повелений будет обусловлено сначала поиском всего необходимого для производства орудия, затем собственно изготовлением нужного средства и уже только потом —производством (добычей) предмета непосредственного потребления. Ведь не секрет, что предмет потребности в известных случаях не только не стоит на месте его обнаружения, но и активно строит свое поведение так, чтобы вообще избежать встречи.

Ясно, что там, где обязательным условием удовлетворения потребности становится выполнение целой цепи предшествующих операций, субъект деятельности должен иметь возможность использовать уже имеющееся в распоряжении группы средство, то есть средство, задолго до того произведенное им самим или вообще кем-то другим.

Но если «про запас» начинают производиться орудия, то и непосредственное удовлетворение потребности становится доступным только при соблюдении по меньшей мере двух условий:

— формирования такого же задела самих предметов потребления,

— возникновения права на известную часть кем-то другим произведенного предмета непосредственного потребления, иначе говоря, формирования механизма распределения.

Первое объясняется тем, что субъект, занятый изготовлением орудия, которое сможет быть использовано им самим (или кем-то другим) лишь в неопределенном будущем, в настоящее время оказывается вынужденным пренебрегать голосом своей собственной физиологии. Необходимость второго вытекает из того, что задельное производство орудий невозможно без образования известных запасов еды. Но право воспользоваться ими, другими словами, право одного субъекта на часть продукта, произведенного другим, может возникнуть только там, где этот продукт отчуждается от своего непосредственного производителя.

Сказанное может быть подкреплено реконструкцией древней технологии. Так, по подсчетам С. А. Семенова, на изготовление неолитического шлифованного топора из твердых пород сланца затрачивалось 2,5—3 часа, на изготовление его же из нефрита при шлифовке рабочего края 10-15 часов и на шлифовку всего топора 20—25 часов.[41] Надежных данных, свидетельствующих о затратах времени на производство палеолитических орудий, нет, но можно предположить, что изготовление сложнейших из них требовало ничуть не меньшего времени, чем в неолите. С учетом потерь на брак, который, по вполне понятным причинам, должен быть более высоким, можно принять, что сложнейшие орудия могли требовать около 40 часов.

Не будем с пренебрежением относиться к этим цифрам. Для того, чтобы оценить их значимость, приведем следующее сопоставление. По российским меркам стоимость продукции, на производство которой затрачивается один час высококвалифицированных работ, составляет около одной тысячи рублей.[42] Между тем сегодня 40 тыс. руб. – это (значительно превышающая реальную себестоимость) цена персонального компьютера или цветного телевизора высокого класса. Таким образом, даже по скромным отечественным нормам выходит, что уровень сложности каменного топора оказывается сопоставимым с высшими достижениями современной цивилизации. Словом, уже эти приблизительные подсчеты показывают необходимость выделения производства орудий в совершенно самостоятельный вид деятельности. А следовательно, и специализацию исполнителей, и становление первичных механизмов распределения совокупного продукта, поскольку специализация на изготовлении орудий предполагает выключение из процессов производства предметов непосредственного потребления.

Таким образом, вхождение новых орудий в деятельность человека и формирование сложных технологических цепей возможно только там, где никакой из результатов труда уже не может оставаться личным достоянием производителя. Изготовленный кем-то одним предмет должен становиться достоянием всего сообщества в целом. Именно поэтому любой продукт деятельности (не только орудие или полуфабрикат) может быть использован любым индивидом. Кстати, возможность начать действие, используя уже произведенное кем-то другим орудие, говорит о том же. Между тем ясно, что отчуждение результата предметной деятельности немыслимо без одновременного становления хотя бы элементарных принципов распределения конечного продукта; в сущности, это две стороны одной и той же медали.

Именно это отчуждение объясняет удивительные факты выживания инвалидов, фиксируемые уже на самых ранних этапах человеческой истории.

В 1953—1960 годах археологическая экспедиция под руководством Р. Солецки в пещере Шанидар (Северный Ирак) обнаружила многослойную стоянку древнекаменного века, возраст которой определяется в 50—70 тысяч лет. Нижние ее слои относятся к мустьерской культуре (позднейшая культура раннего палеолита), верхние — к позднему палеолиту. Самое интересное в пещере — это девять скелетов мужчин, среди них примерно сорокалетний инвалид. У него была повреждена левая глазница (скорее всего, он не видел левым глазом), сросшийся перелом левой стопы, изуродованная страшнейшим артритом нога и сильно стершиеся зубы. К тому же у него практически отсутствовала правая рука.[43] Ясно, что с такими повреждениями он не мог обеспечивать себя сам, а значит, его кормили и похоронили сородичи.

Но, думается, было бы неправильно видеть здесь даже зачатки гуманистических представлений. Утверждать о формировании начал альтруизма можно, как минимум, при двух условиях:

— подобные захоронения обнаруживаются в статистически значимых масштабах,

— они становятся тем более многочисленными, чем ближе ископаемые артефакты к вполне сложившейся цивилизации.

Между тем в действительности нет ни достаточно представительных масштабов, ни тем более увеличения частоты таких свидетельств; делать же ко многому обязывающий вывод на основе случайных наблюдений некорректно.

Напротив, все свидетельствует об обратном: уклад первобытного общества не возбраняет принимать в пищу человеческое мясо, уничтожать неблагополучных детей, убивать одряхлевших стариков и, разумеется, таких инвалидов. Более того, это диктуется законами его выживания. Многое от этого уклада остается еще и в античную, т.е. во вполне цивилизованную, эпоху. Так, уже в письменной истории, то есть во времени, отстоящем от упомянутой находки на несколько десятков тысяч лет, сохранились сведения о том, что эти законы продолжали действовать. На острове Хиос существовало правило, повелевавшее отравлять ядом цикуты всех стариков свыше 60 лет, чтобы остальные не испытывали недостатка в пище; в традициях Спарты было умерщвлять детей, физические свойства которых не соответствовали «предначертаниям законодателя» (выражение Аристотеля);[44] о лишении жизни младенцев, не отвечающих сложившимся стандартам, говорится в римских Законах XII таблиц;[45] есть основания полагать, что этот суровый обычай существовал и в законодательных установлениях многих других, если не подавляющего большинства античных городов. О нормах того времени свидетельствует то красноречивое обстоятельство, что в философские и правовые основания идеально устроенного государства будет закладываться требование: «пусть будет закон: ни одного калеку выращивать не следует».[46] Долгое время там, где предвидится рождение ребенка сверх установленного государственным нормативом числа детей, обязательным требованием является аборт, о чем говорит все тот же афинский философ.[47] Весьма распространенным явлением остается подкидывание детей (особенно девочек),[48] причиной чему в первую очередь оставались материальные соображения. О сюжетных мотивах, повествующих, как новорожденного младенца кладут в глиняный сосуд (царевич Кир), корзину из тростника (Моисей), куда-то еще и бросают на произвол судьбы, говорят книги Ветхого Завета,[49] сочинения Геродота.[50] Их распространенность может, конечно, рассматриваться как взаимопроникновение культур, но, думается, не будет ошибкой предположить и другое — широкую распространенность этого печального обряда, вызванную простым дефицитом необходимого продукта.

Словом, никакого конфликта с нравственным чувством человека во всем этом нет, а значит, нет и обязывающих к социальному призрению норм. Таким образом, забота о нетрудоспособных по каким-то альтруистическим соображениям на предшествующих этапах истории, скорее всего, исключена. Но там, где появляется избыток необходимого продукта, который к тому же претерпевает полное отчуждение от своего производителя, оказывается возможным успешное выживание даже неспособных к самостоятельному жизнеобеспечению инвалидов. Право на «ничей» продукт там, где нет острого дефицита, получает каждый. Поэтому в подобных захоронениях мы застаем лишь переходный этап от все еще полуживотных форм сосуществования к только зарождающейся социальности. Когда в полной мере заработают механизмы, регулирующие собственно общественную жизнь, этот «альтруизм» исчезнет, чтобы возродиться вновь лишь через несколько десятков тысяч лет.

Итак: отчуждаться должен любой продукт, будь то орудие, необходимое для добычи (производства) предметов непосредственного жизнеобеспечения, или собственно предмет удовлетворения базовых потребностей человека. Первое обстоятельство при стечении известных условий делает возможным использование уже готового средства любым, кто умеет пользоваться им, что существенно повышает шансы всей общины на выживание. Второе — возможность специализации на производстве орудий, что, в свою очередь, улучшает их технические характеристики.

Далее. На первых порах (находимый готовым) предмет окружающей среды может использоваться в качестве орудия только для удовлетворения какой-то одной потребности, а именно той, что испытывается в настоящий момент. Меж тем и отдельные орудия и тем более весь формирующийся орудийный фонд имеют свою логику развития. Эта логика развивается по двум основным направлениям:

— умножение кратности применения орудия,

— его универсализация.

Действительно, если в самом начале однажды использованное средство может быть выброшено тотчас же после достижения цели, то со временем оно начинает сохраняться и использоваться вновь. Там же, где сами орудия становятся продуктом сложного технологического процесса, их сохранение и повторное использование становится обязательным. К этому же обязывают и огромные трудозатраты на их производство, о которых уже говорилось выше. С дальнейшим же развитием средства труда становятся многоцелевыми, полифункциональными, иными словами, начинают использоваться в совершенно различных видах деятельности.

Таким образом, уже на ранних этапах истории процесс изготовления орудия утрачивает возможность переходить в непосредственное удовлетворение потребности, собственно же потребление может начаться без выполнения предшествующих операций по изготовлению необходимого средства. Другими словами оба звена единого процесса разделяются в пространстве и времени. Но, как уже сказано, со временем в единую цепь действий: производство орудия — производство предмета потребления — непосредственное потребление входят новые и новые средства. Все это усложняет ее, преобразуя в технологическую последовательность: «производство промежуточного орудия... — производство конечного орудия... производство предмета потребления — непосредственное потребление». Со временем пространственно-временной разрыв, возникающий между этими звеньями, делает каждое из них самостоятельным видом практики.

Это обстоятельство является ключевым, именно оно определяет весь ход дальнейшей истории жизни на нашей планете, а следовательно, и истории самого человека.

Производство орудия, которое не разрешается непосредственным удовлетворением потребности, означает разрушение целевой структуры деятельности. Впрочем, правильней, наверное, было бы сказать не разрушение, но качественное преобразование, ибо бесцельная деятельность для живого тела попросту невозможна. Но теперь в структуру сознательных целей субъекта как совершенно самостоятельное образование вторгается внешнее по отношению к нему и чуждое его собственной природе начало. На первых этапах им остается орудие, но в дальнейшем им может стать любой предмет, подлинное назначение которого вообще неизвестно производящему его субъекту. Со временем же сам человек исчезает из единой системы мотивации собственной жизнедеятельности; единственной целью всех его усилий становится не он сам, но нечто постороннее, до некоторой степени чуждое его биологической природе. Иными словами, то, чему надлежит составить начала культуры.

Собственно, эти вкратце очерченные процессы и составляют существо предыстории человека и всего созидаемого им.

К слову, надприродность культуры давно уже стала «общим местом», родом банальности. По данным П. Гуревича с 1871 по 1919 гг. было дано семь определений культуры, с 1920 по 1950 гг. их насчитывалось уже 157, в отечественной литературе – более 400; в настоящее время число определений измеряется четырехзначными цифрами.[51] Но при всем многообразии мнений большинство исследователей согласно с тем (высказанным еще античными атомистами),[52] согласно которому культура – это некое сверприродное начало, «вторая природа».

Именно это преобразование целевой структуры (может быть, самое фундаментальное следствие развития орудийного характера труда) и открывает возможность производства вещей, не связанных напрямую с физиологий человека. Другими словами,— возможность диверсификации общественного производства, а вместе с ним — неограниченному расширению номенклатуры и количественному умножению прибавочного продукта.