Влияние отчуждения на развитие человека

Мысли, высказанные Марксом, — это не абстрактные конструкции оторванной от всего реального схоластики; отчуждение человека входит в его кровь, составляет сердцевину всего мироощущения индивида. Человек не живет своим трудом — он трудится, для того чтобы жить; в этом мироощущении жизнь противопоставляется работе и начинается там, где кончаются ее пределы. Счастливые исключения, конечно же, имеют место но, во-первых, только как исключение, во-вторых, только в виде особого психологического феномена.

Но отчуждение, как следует из сказанного, не сводится к психологии; его результаты деформируют не только ее, и в действительности поражают даже те упомянутые исключения, когда не испытывающий нужды человек может целиком посвятить себя любимому делу. Вдумаемся: чем большего достигает цивилизация в целом, тем меньше может каждый человек в отдельности, и вот даже не замечаемый нами парадокс: сегодня уже никому не придет в голову отождествить себя со всем человеческим родом. Веками накапливавшиеся богатства общечеловеческого духа — искусства, ремесла, науки ощущаются индивидом как какая-то внешняя противостоящая ему стихия, как своеобразный эфир, который решительно невозможно вместить в себя. Обладай она сознанием, даже капля воды едва ли противопоставила бы себя океану,— индивид же на фоне этого необъятного макрокосма ощущает себя чем-то вроде бесконечно малой величины. Проще сказать, дробью, в знаменателе которой стоит все человечество в целом, начиная с тех, кто предшествовал строителям первых культур Месопотамии и Египта, а в знаменателе — единица, ограниченная его собственным кожным покровом.

Представление о «частичном человеке», о дроби было введено в оборот в 1875 г. русским социологом Н.К.Михайловским в ставшем знаменитым очерке «Борьба за индивидуальность». Он писал: «...нормальное развитие общества и нормальное развитие личности сталкиваются враждебно. Аналогисты [то есть те, кто настаивает на аналогии физиологического и экономического или общественного разделения труда.— ЕЕ.] этого не понимают. Они твердят свое: общество, подобно организму, дифференцируясь, распадаясь на несходные части, прогрессирует. Хорошо, пусть общество прогрессирует, но поймите, что личность при этом регрессирует, что если иметь в виду только эту сторону дела, то общество есть первый, ближайший и злейший враг человека, против которого он должен быть постоянно настороже. Общество самым процессом своего развития стремится подчинить и раздробить личность, оставить ей какое-нибудь одно специальное отправление, а остальные раздать другим, превратить ее из индивида в орган».[85]

Между тем даже в обыденном лексиконе понятие «человек» означает не только отдельно взятого индивида, но и нечто собирательное, род синонима всего человечества в целом. Так, говоря: «человек полетел в космос», мы имеем в виду не только Юрия Гагарина (хотя, конечно, и его тоже), и даже не советскую космонавтику в целом, но население нашей планеты, ибо в той или иной мере все оно оказалось причастным к этому великому достижению. Именно там, где для человека, кроме сравнительно узкой сферы его собственного труда, становятся невозможными все остальные виды деятельности, доступные роду, и обнаруживается абсолютная явь отчуждения. Ведь в этих условиях достаточно только поставить рядом отдельно взятого индивида и весь человеческий род, как сознание первого тут же обнаружит их совершенную несопоставимость; «общечеловеческое» вытеснено из его жизни, из его мироощущения и предстает как противостоящая ему и господствующая над ним сущность.

Впрочем, уродующие человека следствия отчуждения проявляются не только в этом; деформированный ими человек уже не мыслит себя вне порождаемой ими действительности. Он адаптируется именно к ней, и даже готов возвысить свой голос против любого, кто посягает на ее устои. Тот же Михайловский, живописуя фантасмагорию тред-юнионизма, пишет: «Например, в Болтане несколько каменщиков, проходя мимо конторы Дэя и слыша там стук каменной работы, вошли и увидели, что плотник вбивал в стену балки, а так как оставленные для них в стене отверстия оказались слишком малы, то ему пришлось несколько увеличить их. Каменщики тотчас донесли об этом союзу, и тот оштрафовал Дэя на 2 ф. ст. за то, что он дозволил плотнику произвести каменную работу. В Аштоне Джордж Кольбек послал столяра и каменщика переделать в доме дверь и передвинуть ее на аршин в сторону. Каменщик уже почти кончил свою работу, когда заметил, что столяр, чтобы не сидеть сложа руки, стал помогать ему, т. е. выбивал кирпичи на том месте, где надо было устроить дверь. Каменщик тотчас же бросил работу и ушел, а союз каменщиков штрафовал Кольбека на 2 ф. ст. За что? — спрашивал он. За то,— отвечал союз,— что вы нарушили правило, позволив плотнику выламывать кирпичи, это — дело каменщиков, и потому, если вы не заплатите штрафа, то все каменные работы у вас прекратятся. В другом месте подрядчик был оштрафован на 5 ф. ст. зато, что он, прождав своих каменщиков пять дней, поручил, наконец, печникам расширить окно на несколько вершков. Конторщик одного подрядчика в Блакпуле заметил однажды, измеряя какую-то работу, что на его мерке стерлись подразделения, знаки футов и дюймов. Он взял краски и возобновил знаки. В тот же день его хозяин получил от союза маляров письмо, в котором его очень учтиво просили запретить конторщику исполнять малярную работу, так как он не маляр».[86]

Может быть, именно эти, гротесковые, формы борьбы за свои права и говорят о подлинных следствиях отчуждения, ибо не только общечеловеческое противостает индивиду, но и сам индивид начинает отторгать от себя все, что остается в нем от его родовой сути. Поэтому не только стихия глобального разделения труда порождает состояние, при котором смысловая аура понятия «человек», выносится вовне индивида, но и сам индивид обнаруживает свою суверенность только там, где все общечеловеческое становится чужеродным ему началом.

Как бы то ни было, все создаваемые людьми материальные и духовные ценности, да и сами общественные отношения уходят из-под контроля человека и начинают господствовать над ним: «...пока люди находятся в стихийно сложившемся обществе, пока, следовательно, существует разрыв между частным и общим интересом, пока, следовательно, разделение деятельности совершается не добровольно, а стихийно,— собственная деятельность человека становится для него чуждой, противостоящей ему силой, которая угнетает его, вместо того чтобы он господствовал над ней».[87]

Это, мало кого заставляющее задуматься (если не сказать мало кому известное) положение представляет собой одно из величайших открытий в истории человеческой мысли. Нет ни одного более обильного своими последствиями феномена, недели этот фундаментальный факт. А между тем отчуждение проникает не только в психологию человека, но поражает все его материальные структуры. С углублением всеобщего разделения труда само тело индивида, его анатомия, ритмика его физиологических отправлений, биохимические и биофизические реакции начинают вырабатывать наиболее экономичную и эффективную форму исполнения ежедневно исполняемой функции, адаптироваться к ней как к некоему условию существования, как к ключевому фактору внешней среды. Сегодня это с особенной отчетливостью проступает в подготовке профессионального спортсмена. Но ведь то, что достигает зачастую гротесковых форм в спорте высших достижений, когда человек усилиями огромного коллектива специалистов превращается в машину для производства какого-то одного специфического движения, в менее явно выраженном виде присутствует в любой отрасли профессиональной деятельности. Массовое же машинное производство делает этот феномен всепроникающим.

 Известно, что в расчет конструкции серийно выпускаемых машин принимаются лишь какие-то усредненные антропометрические данные, и теперь уже именно этим стандартным антропометрическим характеристикам должно подчиняться развитие самого работника. Поэтому с становлением всеобщего машинного производства сама природа человека начинает подвергаться деформации, вызванной уже не только приспособлением к технологической функции, но и к физическим параметрам машины.

Но и эта деформация не ограничивается одной лишь хозяйственной сферой, непосредственным взаимодействием работника с машиной. Массовое производство потребительных стоимостей, в свою очередь, накладывает печать на формирование человека и многих (если не большинства) его способностей. Машина не в состоянии учесть индивидуальные особенности каждого отдельного члена общества, поэтому и весь создаваемый с ее помощью искусственный вещный мир, призванный опосредовать как метаболизм индивида, так и те обменные процессы, которые делают его носителем всех общественно значимых ценностей, подчиняется жестким стандартам. А все эти стандарты так же способны учитывать лишь усредненные характеристики «среднестатистического» индивида. В результате типовые биохимические, антропометрические, эстетические, наконец, социально-знаковые (т.е. призванные демонстрировать принадлежность к тому или иному социальному слою) характеристики вещей, обусловливающих формирование каждой личности, становятся неодолимым препятствием на пути ее гармонического развития. Поточное производство в конечном счете оборачивается поточным производством и воспроизводством «типового» стандартизованного работника, а в конечном счете и столь же «типовой» стандартизированной личности.

Таким образом, феномен отчуждения обнаруживает себя фундаментальным началом, которое, деформируя развитие индивида, накладывает свою печать — без преувеличения — на всю историю человеческого рода.

Вытеснение творчества

Феномен отчуждения часто представляется слишком сложным для понимания; но еще более затруднительным оказывается установить его практические следствия, то есть выявить то, что именно в человеке и его повседневности, является прямым результатом его действия. Словом, нет сомнений в том, что отчуждение в известной мере деформирует развитие каждой отдельно взятой личности, но нет ясного представления о том, каким человек мог бы (или должен будет) стать там, где действием каких-то гипотетических причин оно, наконец, будет преодолено.

Однако в действительности ответ прост: уродующее воздействие отчуждения человека состоит в том, что из деятельности индивида практически полностью выхолащивается творческое начало. Собственно, отчуждение и есть прежде всего вытеснение творчества, и уже только потом — всего остального, включая способность к творчеству. Поэтому преодоление отчуждения в конечном счете связано с формированием творческой личности в каждом. Но все же неправильно думать, что отчуждения нет там, где есть творчество.

Механизм вытеснения творческого содержания из человеческой деятельности может быть понят из следующего.

Разделение труда (имеется в виду, конечно же, не половозрастное распределение обязанностей, которое присуще и животным) закономерным образом ставит одного человека в прямую зависимость от другого. Но эта зависимость проявляется не только в том, что каждый из них для обеспечения своего существования начинает нуждаться в результатах деятельности всего сообщества в целом. Гораздо более важным оказывается то обстоятельство, что здесь и предмет, и средство труда, и его продукт, а следовательно, и само содержание деятельности индивида оказываются подчиненными запросам кого-то другого, то есть определяются уже не суверенным свободным выбором производителя, но совершенно неподконтрольной ему стихией — требованиями потребителя. При этом ясно, что в абсолютно симметричной позиции оказывается и последний, ибо, изготовляя продукт, нужный для первого, он становится в такой же степени зависимым от некоего анонимного начала, как и тот, кто вынужден подчиняться уже его запросам. Именно этот анонимное начало формулирует цель, определяет предмет и способ его действий, а также предоставляет все необходимые средства.

Чем более развитым и всеобъемлющим становится общественное разделение труда, тем более узкой оказывается специализация индивида, в сущности, это разные стороны одной и той же медали. Тем более жесткой оказывается и зависимость каждого от всех тех, кто, в свою очередь, заинтересован в результатах его труда. Поэтому со временем любые преобразования, которые могут быть внесены в деятельность производителя, становятся производными главным образом (если не исключительно) от изменения состава интегрального запроса, исходящего от всей суммы потребителей. Проще говоря, производным от действия внешнего для субъекта труда фактора. Между тем творчество индивида проявляется в виде инноваций, позволяющих переструктурировать прежде всего его собственную деятельность и преобразовать собой именно ее результат — и уже только потом изменить деятельность других. Однако в условиях развивающегося разделения труда и поступательной диверсифицикации производства подобные инновации оказываются под фактическим запретом: на них накладывает строгие ограничения вся система связей, образующихся между зависимыми друг от друга производителями. Это и понятно: ведь произвольное изменение сложившихся алгоритмов труда может взломать эту систему, сделать невозможным все общежитие, стать угрозой жизнеобеспечения всей общины.

Уже это — порожденное внутренней логикой формирования общественного производства — наложение запретов на подобный взлом равносильно практически полному вытеснению творческого начала из деятельности индивида.

Разумеется, сказанное не означает, что любой субъект труда лишается всякой возможности совершенствовать свою деятельность, но все же давление внешнего, чуждого ему начала, оказывается гораздо более могущественным, нежели игра его собственных творческих способностей. Равным образом это не означает и того, что с унификацией трудовых приемов и стандартизацией производства не остается никакого места для повышения собственного мастерства человека. Однако повышение мастерства — это особая материя, которая не всегда сказывается на составе выпускаемого продукта. В массовом производстве повышение квалификации работника и проявление дарованных ему природой способностей реализуется не в структурных преобразованиях производственных алгоритмов, а главным образом в том, что стандартизованные процедуры (при соблюдении самых строгих требований к качеству продукта) начинают выполняться с минимизацией всех (неоправданных какой-то «чистой», идеальной технологией) затрат. В том числе и затрат рабочего времени. Таким образом, в массовом производстве талант наемного работника проявляется не в изменении эталонов конечного продукта, но в преодолении существующих норм на его изготовление; поэтому здесь квалификация измеряется не способностью к выполнению сложных операций, но прежде всего временем, которое требуется работнику на достижение цели.

В связи с этим следует упомянуть о практике разрешения возникающих на этой почве конфликтов. Выполнению отдельных сложных производственных операций, которые относятся к работам высшей квалификации (5 и 6 разряды стандартной тарифной сетки) не трудно научить любого. Поэтому нередко они выполняются работниками начальных разрядов, что дает основание профсоюзам требовать для них повышения тарифной ставки. Однако Единый тарифно-квалификационный справочник работ и профессий рабочих (ЕТКС), служащий здесь арбитражным документом, содержит в себе два ключевых требования:

— Работник должен обладать необходимым объемом теоретических знаний, обеспечивающих выполнение тарифицируемых работ.

— Работник должен уметь выполнять не одну или две сложных операции, относимых к старшим разрядам, но достаточно большой процент от общего их числа. Это следует из обязательного условия, приводимого в Общих положениях каждого выпуска ЕТКС. Согласно ему рабочий более высокой квалификации должен уметь выполнять все работы, предусмотренные тарифно-квалификационными характеристиками рабочих более низкой квалификации, а также руководить рабочими более низких разрядов этой же профессии. При этом каждая из работ должна выполняться в установленное для конкретных условий производства время.

Отсюда уровень мастерства может быть измерен количеством операций высшей сложности, которые могут быть выполнены в нормативный срок. Конечно, такой подход весьма упрощен, но, как правило, он вполне достаточен для практических целей организации производства, управления заработной платой и разрешения трудовых конфликтов.

Добавим к сказанному, что и состав трудовых движений, выполняемых человеком, и способ выстраивания его действий в едином пространственно-временном поле производственного процесса в значительной мере определяются характеристиками предмета труда и используемых орудий. Между тем и предмет, и орудия становятся результатом усилий целого множества других неизвестных производителей, то есть, как уже сказано, в готовом виде поставляются из какого-то анонимного внешнего источника. Следовательно, их основные характеристики в точно такой же мере становятся внешним фактором, к действию которого обязана адаптироваться жизнедеятельность работника. И это обстоятельство, в свою очередь, способствует ограничению его свободы, вытеснению из его деятельности творческого содержания.

Однако, несмотря ни на что, человеческое творчество не пресекается, напротив, ему постоянно сообщается какой-то дополнительный импульс, который интенсифицирует развитие всей экономики. Результаты сменяющих друг друга инноваций не могут не бросаться в глаза; история демонстрирует непрерывную линию качественного совершенствования всех сторон общественной жизни и в первую очередь материального производства. Современная читателям (и критикам) «Капитала» индустрия практическим по всем своим параметрам разительно отличалась не только от феодального хозяйства, но и от того, что составляло жизнь предшествующего поколения: «…менее чем за сто лет своего классового господства буржуазия создала более многочисленные и более грандиозные производительные силы, чем все предшествовавшие поколения вместе взятые».[88] Между тем преобразования не обнаруживали никакой тенденции к замедлению; напротив, они набирали и набирали ход, и каждое новое десятилетие вносило в общественную жизнь едва ли не больше перемен, чем любое из истекших столетий. Вот здесь и возникает вопрос: если в совершенствовании экономики нет участия ее основного фигуранта — лишенного средств производства наемного работника, то кто же тогда субъект развивающегося по экспоненте творчества?

Принципиальный ответ дают все те же «Экономическо-философские рукописи 1844 года». «Если продукт труда мне чужд, если он противостоит мне в качестве чуждой силы, кому же в таком случае он принадлежит? Если моя собственная деятельность принадлежит не мне, а есть деятельность чуждая, вынужденная, кому же принадлежит она в таком случае? Некоторому иному, чем я, существу. <…> Чуждым существом, которому принадлежит труд и продукт труда, существом, на службе которого оказывается труд и для наслаждения которого создается продукт труда, таким существом может быть лишь сам человек. <…> Если продукт труда не принадлежит рабочему, если он противостоит ему как чуждая сила, то это возможно лишь в результате того, что продукт принадлежит другому человеку, не рабочему. Если деятельность рабочего для него самого является мукой, то кому-то другому она должна доставлять наслаждение и жизнерадостность. Не боги и не природа, а только сам человек может быть этой чуждой силой, властвующей над человеком».[89]

Все то же самое может — и должно — быть сказано в отношении к творческой составляющей человеческой деятельности, ибо ее вытеснение из непосредственно исполнительских процессов обусловлено той же самой причиной — разделением труда. Более того, это вытеснение само становится в причинный ряд и обусловливает все аспекты отчуждения. Не требует доказательств, что никто, кроме самого человека, не может быть субъектом инноваций. Но, как господин чужого труда выделяется из общего людского планктона и конституируется в качестве самостоятельной противостоящей последнему силы, этот человек действием тех же механизмов противопоставляет себя претерпевшему отчуждение своей собственной природы непосредственному производителю всех материальных благ. Однако ничто из отчужденного человеком не может исчезнуть бесследно; в эфире социума действуют в сущности такие же законы сохранения, что и в материальной сфере, поэтому все теряющееся на одном полюсе общежития обязано без остатка осаждаться где-то на противоположном. Поэтому отчужденная власть над предметом труда и его продуктом находит свое воплощение в частной собственности; отчуждаемое право распоряжаться самим собой и своей деятельностью — материализуется в институтах государства и в чьей-то чужой организационной воле… отчуждаемое право «производить по меркам любого вида», «строить также и по законам красоты» — становится исключительной возможностью избранных.

Проще говоря, само творчество становится специализированной деятельностью, доступной лишь профессионалу. При этом субъект творчества, в свою очередь, оказывается таким же (часто не менее узким, нежели квалифицированный рабочий) специалистом, как и все остальные, словом, таким же «флюсом». В редких случаях он оказывается пригодным к чему-то другому, что выходит за пределы его ремесла.

В этой связи представляется необходимым высказать следующее замечание. Бытует мнение, что обладающий специальной подготовкой работник творческих профессий образует собой квалификационную ступень, которая возвышается над высшими степенями подготовки простого рабочего. Так, инженер занимает следующий иерархический уровень за рабочим, кандидат наук возвышается над рядовым инженером и так далее по восходящей. Однако, каким бы парадоксом это ни казалось, в подавляющем большинстве это просто люди разных профессий, требующих совершенно иного состава знаний, иных умений и навыков, что же касается квалификационного уровня, то никакого превосходства одних над другими нет. Это видно уже хотя бы из того, что рабочий высшей квалификации (6 квалификационный разряд стандартной тарифной сетки) требует для своей подготовки столько же времени, сколько достаточно квалифицированный инженер или средний кандидат наук. Поэтому до известного уровня различия существуют только по «горизонтали», но никак не по «вертикали». Чисто вертикальная же градация — это обычная дань социальной условности, которая берет свое начало в классовом делении общества (ниже мы будем говорить об этом).

В соответствии с основными выводами Маркса, чертой, разделившей общественные силы, оказывается частная собственность. Но те же выводы дают основание утверждать, что классовая дифференциация развертывается не только по линии отношения к средствам производства. Становление специфической функции управления, формирование особой организационной деятельности является оборотной стороной все тех же процессов непрерывного социального строительства. Теперь же мы видим, что выделение творческой деятельности, которая становится доступной лишь немногим, обнаруживает собой еще одну самостоятельную грань этого единого многомерного потока, начало которому полагает всеобщее разделение труда и вытеснение творческого начала из деятельности индивида.