Этапы развития общественного производства и редукция труда

И все же основания — как исторические, так и логические — именно для такого заключения существуют. Обратимся к их рассмотрению.

Поступательное сокращение необходимого времени в общей структуре рабочего дня эквивалентно заключению о снижении стоимости рабочей силы. Вспомним основные положения «Капитала» (мы приводим их не в той последовательности, в какой они появляются на его страницах, но так, чтобы они могли составить собой определенную логику).

1. Становление и развитие капиталистического производства исторически проходит по рельефно очерченному Марксом руслу: ремесленное производство — простая кооперация — мануфактура — фабрика. При этом нужно помнить, что если первые три ступени этого интегрального процесса характеризуются почти исключительно ручным трудом, то последняя — трудом машинным.

Уже мануфактура превращает былого мастера, способного к высококвалифицированному, сложному труду, в «частичного» работника, который, говоря словами Маркса, «теряет мало-помалу привычку, а вместе с тем и способность заниматься своим старым ремеслом в его полном объеме».[124] «Из индивидуального продукта самостоятельного ремесленника, выполняющего многие операции, товар превращается в общественный продукт союза ремесленников, каждый из которых выполняет непрерывно лишь одну и ту же частичную операцию».[125] А вместе с тем и сам работник превращается в бесконечно убывающую «дробь», о которой уже говорилось выше, где речь шла об отчуждении человека.

Внедрение машин приводит к качественному скачку в развитии всех форм труда. Это связано с той революцией, которую она совершает в производстве. Машина, по определению Маркса, отличается от простого орудия тем, что берет на себя выполнение технологической функции, то есть то, что, собственно, и составляет содержание производственного процесса: «рабочая машина — это такой механизм, который, получив соответственное движение, совершает своими орудиями те самые операции, которые раньше совершал рабочий подобными же орудиями».[126] То, что ранее выполняла искусная человеческая рука, и что требовало долгого времени профессионального обучения и тренировок, передается искусственно созданному устройству, и на долю человека, говоря с некоторой долей преувеличения, остается только вовремя нажимать какие-то рычаги и крутить рукояти. В результате положение, порождаемое мануфактурой, машинным производством доводится до своего логического предела.

2. Понятно, что развитие этого процесса сказывается на характере самого труда. Мы помним, что в исходном пункте труд, еще не оторвавшийся от ремесленного, представляет собой очень сложное образование, начало, сопоставимое едва ли не с деятельностью художника. Ведь даже само понятие шедевра рождается отнюдь не в сфере искусства, но именно в ремесленнической среде,– это просто род экзаменационного задания, которое согласно цеховым обычаям средневековой Европы должен был выполнить подмастерье, чтобы доказать свое мастерство и быть принятым в члены цеха. В конечном же пункте своей эволюции массовое производство перерождается до такой степени, что оказывается возможным привлечение к нему не прошедших никакой профессиональной подготовки женщин и малолетних детей. О масштабах этого явления свидетельствуют протесты общественности, дебаты в парламентах, правительственные и королевские указы: «вредные последствия фабричной системы, угрожая хозяйственному и политическому развитию нации, требовали немедленного вмешательства государства. <...> В Англии возбуждающим толчком послужила эпидемия 1802 года, которая вышла из фабричных районов и дала повод для правительственного расследования. <...> Во Франции аналогичную роль сыграло в 1841 году обширное исследование <...> развернувшее на основании объективных данных картину несомненного и глубокого вырождения рабочего класса. В Германии источником первого закона 1839 г. послужили петиции и доклады прусскому королю о физической и моральной деградации населения рейнской провинции».[127] В результате в Англии в 1839 г. было запрещено использовать на шерстяных и хлопчатобумажных фабриках труд детей моложе 9 лет, в 1842 г. – использовать на подземных горных работах труд женщин и детей моложе 10 лет (до этого разрешалось принимать на работу пятилетних). Во Франции закон 1841 года устанавливал минимальный рабочий возраст 8 лет. В Пруссии первой регламентирующей нормой был королевский указ 1839 г., который запрещал фабричную работу детям моложе 9 лет. [128]

Все эти данные о вовлечении в производство женщин и малолетних детей говорят о том, что труд последовательно становится все более простым, если не сказать примитивным, сам же человек из суверенного субъекта деятельности превращается в своеобразный придаток узкоспециализированной машины. Крупная промышленность,— пишет Маркс,— «технически уничтожает мануфактурное разделение труда, пожизненно прикрепляющее к одной частичной операции всего человека, и в то же время капиталистическая форма крупной промышленности воспроизводит это разделение труда в еще более чудовищном виде <…> посредством превращения рабочего в наделенный сознанием придаток частичной машины».[129]

Подводя предварительный итог этой исторической тенденции, Маркс пишет: «…мы должны прежде всего констатировать тот очевидный факт, что рабочий, выполняющий всю жизнь одну и ту же простую операцию, превращает все свое тело в ее автоматически односторонний орган и потому употребляет на нее меньше времени, чем ремесленник, который совершает попеременно целый ряд операций. Но комбинированный совокупный рабочий, образующий живой механизм мануфактуры, состоит исключительно из таких односторонних частичных рабочих».[130]

Дополним свидетельства об использовании женского и детского труда тем, что уже в середине XVIII века некоторые мануфактуры предпочитают употреблять «полуидиотов» для выполнения некоторых простых операций.[131] Не остаются в стороне и инвалиды. Способность капиталистического производства использовать труд людей с ограниченными возможностями блестяще иллюстрируется статистикой, которую приводит Форд: «Во время последнего статистического подсчета у нас работало 9563 человека, стоящих в физическом отношении ниже среднего уровня. Из них 123 были с изувеченной или ампутированной кистью или рукою. Один потерял обе руки, 4 были совершенно слепых, 207 почти слепых на один глаз, 37 глухонемых, 60 эпилептиков, 4 лишенных ступни или ноги. Остальные имели менее значительные повреждения».[132]

(Впрочем, не будем впадать в крайности обличения: то, что делал Форд, вполне достойно уважения, ибо здесь можно видеть первые формы социальной реабилитации людей с ограниченными возможностями. Но не будем впадать и в противоположную крайность, Маркс остается прав, поскольку такая забота об инвалидах означает вытеснение из производства здоровых мужчин, обязанных кормить свои семьи. Словом, социальные истины далеко неоднозначны.)

Добавим к сказанному, что машина, как уже говорилось выше, начинает определять не только структуру собственной деятельности работника (траекторию и темп движения исполнительных органов его тела, уровень развиваемых ими усилий и т. д.), но и основные антропометрические характеристики его тела.

3. Сложный труд, по словам Маркса, представляет собой ничто иное, как «возведенный в степень или, скорее, помноженный простой труд, так что меньшее количество сложного труда равняется большему количеству простого».[133]

Это очень важное положение; им утверждается, что сложный труд решительно ничем не отличается от простого в качественном отношении: ведь если между ними существуют только количественные отличия, то никаких качественных не существует. Здесь мы сталкиваемся с ключевым положением диалектической логики, которая является нормативным началом как для самого Маркса (одного из ее создателей), так и для его последователей. Количественные различия существуют только там, где есть хотя бы какое-нибудь внутреннее единство, принадлежность к одному классу явлений; никакие количественные сравнения невозможны там, где вещи самим своим существом отличаются друг от друга. Так, например, можно ранжировать между собой Моцарта и Сальери, но нет решительно никаких оснований для сравнения того же Моцарта и Эйнштейна. Таким образом, сама возможность соизмерения различных видов труда логически эквивалентна утверждению о том, что ключевые характеристики самого сложного труда свойственны и предельно простому. Смысл этого замечания станет ясным позднее, когда мы станем подробней говорить о творчестве.

4. Сложный труд в стандартную единицу времени производит большую стоимость, нежели та, которая производится простым трудом.

5. Стоимость рабочей силы, выполняющей сложные виды труда, выше стоимости рабочей силы, занятой простым трудом: «Труд, который имеет значение более высокого, более сложного труда по сравнению со средним общественным трудом, есть проявление такой рабочей силы, образование которой требует более высоких издержек, производство которой стоит большего рабочего времени и которая имеет поэтому более высокую стоимость, чем простая рабочая сила.[134]

Легко видеть, что все эти конспективно очерченные положения, образуют между собой довольно жесткую логическую связь. Они позволяют сделать вывод о том, что труд наемного работника по мере становления и развития машинного производства подвергается все большей и большей редукции, то есть все больше и больше низводится к элементарным операциям, на которые расчленяется сложный технологический процесс. (Но, забегая вперед, отметим тесно связанную с утверждением о качественной однородности простого и сложного труда истину: при всем этом никогда не переступается черта, за которой он перестает быть человеческим трудом, т. е. черта, за которой все еще осмысленная человеческая деятельность превращается в механическое движение или чисто животную деятельность.)

В свою очередь, редукция не может не повлечь за собой поступательное снижение стоимости рабочей силы, ибо теперь ее подготовка требует значительно меньших, нежели на стадии ремесленничества, затрат на обучение. Правда, точными данными мы не располагаем, строго говоря, у нас нет даже критерия, который мог бы быть положен в основу их измерения. Но организационная практика с успехом использует такой фактор, как время профессиональной подготовки, и (за отсутствием лучшего) можно удовольствоваться им. Известно, что обучение ремеслу длилось достаточно долго, даже для того чтобы стать помощником мастера, часто требовались годы ученичества.

Разложение труда на отдельные операции и специализация исполнителей, занятых на простых работах, меняет многое, внедрение же машин революционизирует все.

Как бы иллюстрируя мысль о затратах на подготовку рабочих кадров в условиях машинного производства, Форд в своих воспоминаниях пишет: «Для обучения различного рода работам требуется следующая затрата времени: для 43 % общего числа работ достаточно одного дня, для 36 % от одного до восьми, 6 % от одной до двух недель, 14 % от месяца до года, 1 % от одного до шести лет. Последнего рода работа, как, например, изготовление инструментов и паяние требует и совершенно особого искусства».[135] При этом речь идет об одном из самых сложных для того времени производств. Таким образом, в подготовке совокупной рабочей силы, интегральной способности к труду в условиях массового производства происходит настоящая революция.

Заметим: сказанное позволяет говорить не только об относительном снижении стоимости рабочей силы, но (всецело подтверждая один из ключевых выводов Маркса) и об абсолютном.

Понятие редукции в отечественной экономической литературе (А. Богданов, А.А. Вейхер, А.Г. Веселов, Я.И. Гомберг, Е.И. Капустин, Ю.П. Кокин, К.И. Куровский, Н.А. Софинский, С.Г. Струмилин и др.) обычно раскрывается в контексте измерения интеллектуальных и психофизических затрат работников разных профессий, занятых на разных как по своему составу, так и по уровню ответственности работах. В англоязычной литературе та же проблема обозначается понятием аналитической оценки работ. Это измерение вызвано необходимостью выработать некую шкалу затрат физической и нервно-психической энергии, расходуемой в ходе разных по содержанию, технической оснащенности, производственным условиям трудовых процессов. Все эти затраты должны приводиться к какому-то единому показателю, что, в свою очередь, дает возможность установить справедливые нормы оплаты труда работников разных профессий. В качестве единого показателя обычно принимается труд, который сопровождается минимальным уровнем физических, интеллектуальных и психофизиологических затрат и осуществляется в нормальных производственных условиях. Именно поэтому здесь и говорится о редукции, то есть о сведении конкретного труда к максимально простому «эталону». Такой подход дает возможность ранжировать все виды конкретного труда и расценивать их в долях того, который принимается в качестве базового уровня.

Существует множество разнообразных методик подобного измерения, которые отличаются в деталях, но сходятся в главном: они действительно позволяют выстроить некий единый ранжированный ряд работ. Но при всех достоинствах или недостатках подходов само измерение — это по преимуществу субъективное начало, которое никак не влияет на объективное содержание труда. Мы же говорим о несколько ином аспекте редукции. Здесь фигурируют не отдельные категории работников, специализирующихся на тех или иных видах труда, но совокупная рабочая сила всего общественного производства в целом. Кроме того, на этом уровне обобщения мы сталкиваемся не с оценочным субъективным действием, но с чисто объективным процессом, который не зависит ни от методики измерения, ни от воли, ни от сознания эксперта.

Впрочем, предваряя те выводы, которые нам еще придется получить, следует уточнить одно важное обстоятельство: редукции, о которой говорится здесь, подвергается лишь репродуктивный исполнительский труд, но не труд «вообще». Труд «вообще» — это куда более сложное и глубокое начало, чем простое следование каким-то заранее заданным алгоритмам, и ниже, когда речь пойдет о творческой составляющей человеческой деятельности, станет вполне понятным смысл этих необходимых оговорок.

Итак, в силу приведенных выше положений постепенное вытеснение творческого начала из исполнительского труда влечет за собой объективное снижение стоимости рабочей силы. На первый взгляд, это обстоятельство должно служить причиной ее обнищанию, однако, в противоречие ему, эмпирическим фактом оказывается обратное положение — повышение благосостояния рабочих масс. Другими словами, несмотря на объективное снижение способности производить более высокую стоимость, меновая стоимость рабочей силы на рынке труда неуклонно возрастает. Отсюда с необходимостью вытекает, что предпринимателем отчуждается отнюдь не весь прибавочный продукт, в свою очередь, в распоряжении рабочего остается не только необходимый продукт, но и часть прибавочного. Таким образом, поставленный в § 24 вопрос получает отрицательный ответ.

Однако этот вывод ничуть не опровергает общую металогику «Капитала», в соответствии с которой развитие капиталистического производства ведет к необходимости восстановления исторической справедливости, другими словами, к социалистической революции. Ведь отчуждение — и результата труда, и самого человека — имеет место, более того, с развитием капиталистического производства только усугубляется. Но все же необходимо осознать, что и абсолютизировать промежуточные построения Маркса не следует, ибо ничто из остающегося у человека не обращается в нуль. Как бы далеко ни заходило разделение труда и развитие машинного производства, до конца вытеснить из человеческой жизни все человеческое принципиально невозможно. Но если что-то от духовности, от того творческого начала, которое, собственно, и делает субъект труда человеком, остается вопреки самой свирепой вивисекции, какая-то часть прибавочного продукта обязана оставаться в его распоряжении. Поэтому вывод Маркса справедлив только в виде указания на некий генеральный тренд истории общественного производства, но, разумеется, не как абсолютная истина в последней инстанции.

Впрочем, и сам Маркс говорит в основном от относительном обнищании пролетариата, абсолютное же, по преимуществу, остается фигурой риторики.