О Ходже Бахауддине Накшбанди, горевшем в истинном отрешении

(Из поэмы «Язык птиц»)

Был ходжа Накшбанди, муж благой и пригожий,

Шахом истинной веры и благости Божьей.

Основав в том пределе престол свой по праву,

В землях небытия он устроил державу.

Он свое естество — светлых истин предел —

В чем угодно на свете провидеть умел.

Прозревал он себя в своем мысленном взоре

В кипарисе и в розе, в колючке и в соре.

Как-то взором он встретился с мертвой собакой,

Жалок был ее вид и без благости всякой.

И когда с той собакой сравнил он себя,

Умилился до слез он, в стенаньях скорбя.

И сказал он: «Звать верным себя я не смею,

Не могу я себя даже сравнивать с нею!

Перед Господом ей только верность присуща,

От меня ж Ему — мука, тяжка и гнетуща!»

И пока так судил муж благого чела,

По дороге другая собака прошла,

И узрел он, проникнутый мыслью благою,

След, впечатанный в землю собачьей ногою.

«Я ли выше,— сказал он,— иль след сей собачий?»

И себе он сказал: «Ты во правде — незрячий!

Это — знак на пути, где муж верности шел,

Ты ж в постыдном неверье влачишь свой подол!»

И когда завершил он такую беседу,

Пал он, землю лобзая, к собачьему следу.

Так благие свое существо отрицали,

Сделав небылью бывшее сущим вначале.

Чашу благ отрешенья вкушала их суть,

Если пут естества удалось им минуть.

В сути Бога им вечность была неизвестна,

В единенье — сиянье чела неизвестно,

Но они на стезю отрешения стали,

Видеть вечность в пути единения стали!

 

Излечение

Однажды шейха Баха ад-Дина спросили, действительно ли великие суфийские Учителя обладают силой непрямого бесконтактного воздействия на здоровье, жизнь и судьбы людей.

Вместо ответа на этот вопрос шейх рассказал историю из жизни великого ал-Газали — человека, на вечные времена примирившего суфизм и ислам.

Вот эта история.

Некогда император Византийской империи тяжко заболел. Чтобы найти для него знающего лекаря, во все концы света по его повелению были разосланы гонцы с описанием неведомой болезни. Один из таких гонцов прибыл в Нишапур, где в медресе в то время преподавал этот царь философов. Ал-Газали внимательно выслушал посланца, но сам от приглашения отказался и направил в Византию одного из своих учеников, выразив надежду, что тот сумеет справиться с лечением императора.

Прибыв в Византию, ученик ал-Газали осмотрел больного и выяснил, чем его лечили до сих пор. После этого он сказал, что хотел бы побеседовать с влиятельными людьми империи. Когда все собрались, он сказал, что, вероятнее всего, императору следует избавиться от неверия. В ответ приближенные сказали, что их владыка — человек искренне верующий, но вера ему пока не помогает.

Ученик ал-Газали задумался и потом сказал, что, по его мнению, император сможет излечиться только в том случае, если примет ванну из крови детей не старше семи лет. Решение осуществить эту рекомендацию было принято немедленно, и по всей империи разъехались гонцы, чтобы обязать матерей подготовить к жертве своих малолетних детей.

Эта новость повергла многих матерей в гнев, и на голову властителя обрушились проклятья, но было немало и таких женщин, которые все же надеялись, что император выздоровеет и без их жертв, и они усердно молили Всевышнего об исцелении больного.

По мере приближения последнего дня для малолетних жертв духовные мучения императора становились такими тяжкими, что он стал забывать о своих физических страданиях. Наконец он не выдержал этих духовных мук со словами «Пусть уж лучше умру я, чем пойду на это преступление, которое опозорит память обо мне во всех грядущих веках!» И как только он это сказал, болезнь быстро пошла на убыль, и через неделю он был абсолютно здоров.

Люди по-разному объяснили это чудо: кто-то считал это милостью Всевышнего к императору, кто-то говорил, что Всевышний сжалился над матерями и отозвал болезнь. А ал-Газали, которому ученик рассказал обо всем в деталях, сказал: «Здесь имело место непрямое воздействие целителя, ибо вместо лекартв он применил шок, заставивший потерявшего веру человека под воздействием обстоятельств совершить поступок, освободивший его от всех страданий. Помогли этому и молитвы женщин, желавших ему здоровья».

— Вот вам пример того, как непрямое действие дает удивительные результаты в самых безнадежных случаях и, как вы в этом сами убедились, без какого-либо колдовства,— так, обращаясь к слушателям, закончил свой рассказ великий шейх Баха ад-Дин Накшбанд.

 

Пять этюдов об исламе и суфиях

Час созерцания

 

Во имя Аллаха Милостивого Милосердного!

 

Нет принуждения в религии.

Коран. 2:257(256)

С Небесной Книги список дан

Тебе, пророк, не для строптивых;

Спокойно возвещай Коран,

Не понуждая нечестивых!

А. Пушкин

 

Ислам (ал-ислам — «смирение», «покор­ность», «предание себя Богу») — самая «моло­дая» мировая религия, которую в современном мире исповедуют более одного миллиарда че­ловек, и число верующих в Аллаха стремитель­но возрастает, как за счет роста населения мусульманских стран, где запрещены аборты и все виды предохранительных средств, так и за счет расширения границ исламского мира.

Ислам возник в VI в. н. э. в Южной Аравии, когда разобщенность языческих арабских пле­мен и резкое ухудшение экономических усло­вий их существования в результате удаления от них главных торговых путей раннего восточ­ного Средневековья стали угрожать самому су­ществованию арабской нации и новая религия стала генератором мощного интегрирующего импульса, позволившего арабам сохранить свой древний народ.

Ислам как монотеистическая религия возник не на пустом месте. Еще до явления про­рока Мухаммада в Южной Аравии возникло движение ханифов. Это были проповедники, призывавшие кочевников и горожан отречься от язычества и уверовать в единого Бога. При этом некоторые из таких преждевременных пророков использовали слово «Аллах», проис­ходившее от общесемитского корня «ал» или «эл», входившего в понятие «Бог» (например, древнееврейское «Элоhе»). Каждый из хани­фов, подобно библейским пророкам, объявлял себя полномочным представителем единого Бога, и хотя они не получали народного при­знания, их проповеди готовили почву для по­явления более авторитетного пророка и по­рождали надежду на его скорый приход.

Таким великим и главным пророком ислама оказался Мухаммад Ахмед ибн Абд Аллах, родившийся на окраине Мекки 29 августа 570 года в доме, принадлежавшем его матери и распо­ложенном в нескольких стах метрах от храма Каабы. Мухаммад (это имя означает «хвалимый» или «прославленный») принадлежал к обеднев­шему роду Хашим, входившему в могучий мекканский племенной союз — курайш. Жизнь и деятельность Мухаммада заслуживают отдельного очерка, и поэтому здесь будет говориться в основном о содержании религии, появление ко­торой неразрывно связано с его именем.

Наряду с бродячими проповедниками — ханифами — в самой Аравии существовали уже сложившиеся общины людей, исповедующих единобожие — иудеев и христиан, а иудаизм на рубеже V—VI вв. н. э. на некоторое время даже стал официальной религией в одном из временных арабских государственных образо­ваний в районе Ятриба и Йемена. Мухаммад не имел никакого образования, но он обладал феноменальной памятью и легко, на слух, ус­ваивал сущность различных религиозных ве­рований. Кроме того, многие библейские пре­дания в несколько измененном виде проника­ли в арабский фольклор, так как родственная языковая среда и извечное бытовое соседство арабов и евреев существенно облегчали обмен культурной информацией. Из всей этой совокупности легко усвоенных им знаний он сумел извлечь то главное, что было тогда необходи­мо для спасения арабской нации и ее превра­щения в единую сплоченную общину — умму — под знаменем монотеизма.

Таким образом, на первом этапе своего про­роческого служения Мухаммад ставил перед со­бой сугубо национальную задачу и не имел целью создание новой религии. Рассчитывая на под­держку и взаимопонимание иудеев и христиан, он обратился к их общему прошлому, сохранив при этом высший общеарабский божественный символ — Каабу. Первым ханифом и первым му­сульманином в его версии Священной истории стал праотец арабского и еврейского народов Ибрахим (библ. Авраам). Им были признаны послан­никами Бога все библейские пророки, а также воз­ведены в пророческий ранг наиболее значитель­ные «положительные герои» библейского эпоса — Адам (это имя в семитских языках означает «че­ловек»), Ной, Давид, Соломон и др. Пророками в проповеди Мухаммада стали и первые христиа­не — Иоанн Креститель и его отец Захария, осо­бое положение заняла Мария (Мариам), а Иисус был им провозглашен предпоследним пророком, предсказавшим его, Мухаммада, приход в этот мир в качестве последнего посланника единого Бога. Боговдохновенными, продиктованными Богом книгами были им признаны Тора (Пятикни­жие Моисея), Псалмы Давида и Евангелие, уже существовавшее во времена Мухаммада в каноническом варианте, однако евангельские сюжеты в его пересказе в значительной мере основывались на апокрифических Евангелиях, распространявшихся тогда в Аравии в многочисленных списках.

Мухаммад не владел грамотой, свои пропо­веди он произносил рифмованной прозой, его высокий поэтический дар и мелодичный голос завораживали слушателей, запоминавших его изречения дословно.

Новое учение стало объектом уничтожаю­щей критики тех, кого пророк считал своими ду­ховными братьями — иудеев и христиан. Осо­бенно усердствовали иудейские религиозные авторитеты, открыто высмеивавшие теологи­ческие и догматические ошибки. Неприятие иудеями и христианами Мухаммада в качестве посланника их общего единого Бога и стали для него главными стимулами к созданию своей, обособленной от их верований религии, и од­ним из первых его шагов было предписание сво­ей общине изменить направление молитвы — «киблу»: вместо ал-Кудса (Иерусалима) его последователи должны были теперь при молитве обращаться лицом к Мекке, точнее — к Каабе.

Единым Богом в общине Мухаммада оста­вался все тот же «Бог Ибрахима, Исхака и Иакуба» (библ. Авраама, Исаака и Иакова). Прав­да, иногда в эту формулу вместо Исхака, или перед его именем, вводился старший сын Ав­раама Исмаил, ставший родоначальником ара­бов. И все же это был другой Бог. От Бога иуде­ев Он отличался тем, что у Него не было ника­кого «избранного народа». Двери в общину верующим в Него были открыты для всех лю­дей, независимо от их национальности или цвета кожи. Конечно, арабы гордятся, что имен­но арабская община стала источником исла­ма, но это — гордость первопроходцев, а не претензия на исключительность. От Бога хри­стиан Он отличался тем, что никогда не мог бы предстать в трех лицах, что он никогда не был рожден, никого не рождал и нет у него сотова­рищей. Понятие «Сын Божий» в исламе невоз­можно по определению, и пророк Иса в исла­ме — это не Иисус Христос, несмотря на неко­торую общность их биографических подробно­стей. Иса — мусульманин, и свидетельства о его гибели на кресте были следствием массового гипноза (это совпадает с версией ранней хри­стианской секты докетов). Он — один из тех пророков, кто был взят Богом на небо живым, и потому он еще вернется до Страшного суда на землю, убьет свиней и сломает кресты. Молит­ва в исламе должна быть обращена к невиди­мому Богу, а поклонение иконам и скульптурам есть разновидность идолопоклонничества.

Теоретической основой ислама является Ко­ран — собрание проповедей Мухаммада, офор­мившееся уже после его смерти. История создания и содержание Корана также заслуживают от­дельного очерка. Поскольку Коран не охватывает все стороны бытия мусульманина, признан­ным руководством для мусульманской общины, наряду с Кораном, является Сунна («Суннат расул Аллах» — пример посланника Бога»), основанная на шести сборниках преданий о поступках и словах в различных житейских ситуациях, составленных в IX—Х вв. н. э. Материал этих сборников оформлен в виде небольших рассказов («хадисов»), каждый из которых состоит из двух частей: информационной — «матна» («текста») и «иснада» («опоры») — перечисления цепочки реально существовавших людей, передававших друг другу текст рассказа. Сунна — второй после Корана источник мусульманского права.

Изучение и анализ Корана и Сунны — удел богословов, правоведов и вообще образован­ных людей. Для рядового мусульманина суще­ствует обязательный для каждого правоверного кодекс правил религиозного поведения и религиозных обязанностей. Формулой веры в исламе является широко известная и часто по­вторяемая всуе людьми, далекими от этой ре­лигии, фраза: «Нет бога, кроме Аллаха, и Му­хаммад пророк Его», выражающая идею моно­теизма, доведенную до наиболее последова­тельного завершения. Стать мусульманином очень легко: достаточно произнести эту фразу где угодно, но обязательно в присутствии двух свидетелей-мусульман, которые подтвердят этот факт письменно. Но дальше начинаются обязанности, и основных из них в исламе пять: исповедание, молитва, пост, милостыня и хадж.

Исповедание и есть та самая формула веры.

Молитва («салат», «намаз») — обязательный каждодневный пятикратный ритуал: полуденная молитва («зухр», время которой наступает, ког­да солнце достигает зенита и начинает клониться к закату, и продолжается, пока тень от предме­тов не станет равной их длине, присоединенной к той длине тени от предметов, которая имелась у нее во время начала молитвы; затем — после­полуденная (аср) — между полуденной молит­вой и заходом солнца, затем — вечерняя (магрш) — совершается тотчас после заката солнца, затем — ночная (иша) — с исчезновением красной вечерней зари и до появления утренней на вос­токе, и, наконец, утренняя (субх) — с появлени­ем зари и до восхода солнца.

Молитва совершается чаще всего индиви­дуально, реже — группами не менее 40 муж­чин в мечетях. Индивидуальная молитва совер­шается в одежде в чистом месте (вне кладбищ, отхожих мест и т. п.) на специальном коврике. Предшествует молитве омовение и размышления о богоугодных намерениях. Молитва состо­ит из повторения формулы веры и молитвен­ных текстов из Корана и сопровождается спе­циальными жестами и поклонами, образующи­ми определенный ритуал (ракат).

Пост в исламе один — главный и обязатель­ный, длящийся целый месяц (рамазан, у персов и тюрков — рамадан). Соблюдают пост все, кро­ме детей и больных. В пост от рассвета до заката нельзя ни есть, ни пить, ни курить, ни развле­каться. Умеренные еда и питье допускаются только после заката солнца. Пост не отменяет обязанности мусульманина трудиться. Для на­ходящихся в странствиях пост может быть пере­несен на другое время. Пост также сопровож­дается усиленными молитвами (в месяце рама­зане к пяти молитвам обычно добавляют шес­тую, творимую вечером). Возможен также дополнительный индивидуальный пост по обету.

Милостыня существует в обязательной форме (зякат), как очистительный ритуал для имущих, в пользу бедной части общины и для общинных расходов. Однако непременной обя­занностью мусульманина является и добро­вольное даяние — подаяние нищим, дарение на общинное строительство (иногда в форме дарения недвижимости — вакуфа).

Что такое хадж — пятый столп веры в исла­ме — благодаря телевидению, подробно осве­щающему эти ежегодные паломничества в Мекку и Медину, теперь знают все.

Иногда в перечень обязанностей включается шестой столп веры — священная война против неверных (джихад или газават), но эта заповедь правоверных требует особого рассмотрения.

Верующий мусульманин повседневно ощу­щает присутствие Бога в своей жизни и обща­ется с Ним без посредников, поскольку ника­кой церкви и «полномочных» представителей Бога на земле для него не существует.

«Мы сотворили человека, и знаем, что на­шептывает ему душа; и мы ближе к нему, чем шейная артерия» (Коран. 50:15 (16).

Ясно, что при такой близости Бога в исламе просто негде разместить церковную иерархию, и ее отсутствие вносит во внутриобщинные от­ношения между верующими определенную ис­кренность, которая сразу бросается в глаза любому, кто внимательно и непредубежденно попытается вглядеться в сущность такого слож­ного явления, как ислам. В подтверждение при­ведем слова одного из современных исследо­вателей этой мировой религии — Бернарда Льюиса: «Радикальный ислам оказывает притя­гательное воздействие на людей. Он придает им уверенность, дает им убежденность, наполняет их жизнь смыслом мессианства. Верующие мусульмане выступают как единая сила, а страны демократии, наоборот, глубоко расколоты». В этом, вероятно, и состоит причина все возрастающего влияния ислама на мировую политику.

Воскресение веры

 

Во имя Аллаха, Милостивого, Милосердного!

 

Если бы после Мухаммада мог быть пророк, то это был бы, конечно, Газали.

Из средневековой биографии

 

 

Абу Хамид Мухаммад ибн Мухаммад ал-Газали ат-Туси родился в 1058 г. в г. Тусе, в восточной части Ирана — Хорасане. Учился в Тусе, Джурджане и Нишапуре. В 1085 г., как вы­дающийся знаток и толкователь Корана, был в числе прочих молодых интеллектуалов (среди них был и великий Омар Хайям) приглашен про­свещенным вазиром Низам ал-Мулком (ислам­ским Макиавелли) ко двору захватившего иран­ский трон тюркского султана Малик-шаха, сде­лавшего своей столицей Исфахан.

Вскоре Низам ал-Мулк сумел доказать шаху необходимость открытия в стране ряда универ­ситетов, получивших в честь всесильного вазира название «Низамийе», и ал-Газали в 1091 г. получил назначение в багдадское «Низамийе» преподавателем мусульманского права (фикха).

В 1095 г. и Низам ал-Мулк, и Малик-шах были убиты, начавшаяся династическая смута коснулась и университетов, и ал-Газали под предлогом паломничества покидает Багдад. Посетив Мекку, он продолжает странствовать и ведет аскетическую жизнь. Его странствования дли­лись десять лет — с 1095 по 1105 г. Он побывал в Сирии, Александрии и Иерусалиме, но не как созерцатель: все эти годы он напряженно ра­ботал, и результатом этой работы и стал главный труд его жизни — «Воскрешение наук о вере».

Почему же, казалось бы, отвлеченное, сочинение философа-отшельника оказалось столь злободневным, что его автор был почти что приравнен к пророку? Дело в том, что ко времени появления «Воскрешения наук о вере» в мусульманском мире приобрело огромную силу мис­тическое движение «ат-Тасаввуф» — суфизм. Объяснить в небольшой статье суть этого дви­жения невозможно, так как оно с момента свое­го возникновения имело множество направлений, каждое из которых было связано с именем и учением его шейха-основателя. Последователи же каждого из этих шейхов (учителей) объединялись в братства, число которых измерялось десятками. В учениях шейхов — основателей этих братств было множество различий, но различия эти в основном касались практики и методов мистического познания Бога, приближения к Нему и техники медитации.

Общим же для всех направлений этого движения было утверждение права верующего на свой Путь духовного единения с Всевышним, тем более что изначальная близость человека к Богу оговорена в Коране. («Мы сотворили уже человека и знаем, что нашептывает ему душа; и Мы ближе к нему, чем яремная вена»,— гово­рит Аллах в 15-м аяте пятидесятой суры «Каф».)

О мировоззрении суфия — человека Пути — может дать представление следующий отры­вок из широко известной в мусульманском мире поэмы замечательного арабского поэта Ибн аль-Фарида, в которой он описывает свой ми­стический опыт:

 

Я только сын Адама, я не Бог,

Но я достичь своей вершины смог

И сквозь земные вещи заглянуть

В нетленный блеск, божественную суть.

Она одна на всех, и, верен ей,

Я поселился в центре всех вещей.

Нигде и всюду мой незримый храм

Я отдаю приказы всем вещам.

Я в сердцевине мира утвержден,

Я сам своя опора и закон.

И перед всеми преклонясь в мольбе,

Пою хвалы и гимны сам себе.

(Перевод З. Миркиной)

 

Совершенно ясно, что в мироустройстве су­фия нет места мусульманским ортодоксам и нет необходимости в мечетях и муллах, и поэтому суфийское движение вызывало жесткий отпор традиционного духовенства. Однако полити­ческие невзгоды исламского средневековья на всей земле Аллаха — от Гибралтара до границ Китая — заставляли верующих искать духовную поддержку у мистиков, и число суфиев множилось, а ряды ортодоксов редели. Таким обра­зом, мусульманский мир оказался на грани распада. И именно в этот момент появился труд ал-Газали «Воскрешение наук о вере», примиривший суфизм и ортодоксальный ислам, обеспечивший его автору прижизненную и посмер­тную славу спасителя и обновителя этой религии. Суфизм вышел из подполья и оказал огром­ное влияние на мусульманскую культуру. Дос­таточно отметить, что суфиями были и великий Хайям, и классики мировой поэзии — иранцы Хафиз, Саади, Джами и Руми и многие другие деятели мусульманской культуры, следовав­шие суфийской традиции.

Конечно, с легализацией суфизма ислам не стал абсолютно монолитной религией. Сохра­нился и сохраняется по сей день оппозицион­ный ислам (шииты), возникший как политичес­кая оппозиция сторонников четвертого правед­ного халифа Али и впоследствии выработавший свою религиозную философию и традицию. Сегодня шииты представлены большинством населения Ирана и Азербайджана, а довольно влиятельные шиитские общины имеются в ряде других мусульманских стран, и их религиозные споры с суннитским большинством довольно часто приводят к вооруженным столкновениям.

Против всех отклонений от изначального чистого ислама выступают приверженцы уче­ния аль-Ваххаба (ваххабиты — исламские «ста­роверы»), являющегося основой идеологии королевства Саудовской Аравии. В то же вре­мя продолжает свое служение Всевышнему и ряд суфийских братств.

Наличие этих внутренних противоречий ска­зывается и во внешней политике исламских го­сударств. Примером этому может служить изве­стный факт, что суннитская (ортодоксальная) Лига арабских государств во время ливанских событий не поддержала шиитскую террористи­ческую организацию «Хизбалла» и, более того, один из ваххабитских религиозных авторитетов обнародовал фатву (религиозно-правовое заключение) о необходимости ее уничтожения.

Все эти особенности современного ислама должны приниматься во внимание в межконфессиональных и международных отношениях, од­нако, чтобы учитывать их правильно, нужно на­ходиться не вне, а внутри этой религии и начи­нить каждый свой день, дарованный Всевышним, молитвенной сурой «Рассвет» (Коран. 113).

В заключение возвратимся к судьбе ал-Газа­ли: после окончания своего знаменитого трак­тата он, по настоянию потомков Низама ал-Мулка и Малик-шаха, к тому времени утвердив­шихся во власти, в 1106 г. возобновил преподавательскую деятелыюсть, продолжавшуюся пять лет, а в 1111 г. вернулся в свой родной Тус, где стал суфийским шейхом и в том же году умер, не успев создать своей религиозной школы. Со временем его известность вышла за пределы исламского мира, так как некоторые его теологические построения оказались универсальными и получили высокую оценку средневековых европейских христианских философов и даже самого Гегеля. Завершим рассказ об этом мудреце небольшой подборкой его высказываний.

 

«Никто не может отрицать, что красота является объектом любви человека».

* * *

«Надежда — это ожидание человеком того, что им любимо».

* * *

«Зависть есть следствие ненависти, а ненависть — следствие гнева».

* * *

«Пророк сказал, да пребудет на нем благословение и благодать Господа: «Не возрадуйся несчастью брата своего, ибо исцелит его Господь и поразит тебя».

* * *

«Намерения являются основой действий. Для действия необходимо намерение, чтобы оно было благом; намерение же остается благом, даже если действие не совершится из-за преграды».

* * *

«Люди противятся многому, потому что ничего о нем не знают».

* * *

«Сомнение — это путь к истине: кто не сомневается, тот не видит, кто не видит — не понимает, а кто не понимает — остается в слепоте и в заблуждении».

* * *

«Один час справедливости равен столетней молитве».

* * *

«Бедность представляет собой лишенность нужного. Лишенность ненужного не называется бедностью».

* * *

«Если существует некто, чье бытие не зависит от другого, то он абсолютно богат».

(Перевод В. Наумкина)

Метод Насреддина

 

Во имя Аллаха, Милостивого, Милосердного!

 

Если за право считаться родиной Гомера спорили семь греческих городов, то о месте рождения Ходжи Насреддина спорят несколь­ко мусульманских стран, а многие народы считают его своим соплеменником. При этом в случае с Ходжой Насреддином спор идет не только о национальной его принадлежности, но и о личности человека, известного теперь всему миру под этим именем.

Из всех гипотез, имеющих своей целью связать этот легендарный образ мудреца, шута и острослова с какой- либо исторической фигурой, наиболее убедительной и даже документированной является турецкая версия, согласно которой Насреддин родился  в 605 г. хиджры (1206 г. н. э.) в деревне Хорто близ городка Сиврихисара в центральной части современной Турции, учился в медресе в городе Конья. После учебы вернулся в Хорто, где сменил отца на посту имама в деревенской мечети.

Затем под влиянием выдающихся исламских проповедников сейида Махмуда Хайрани и ходжи Ибрагима-султана оставил руководство деревенской общиной и переселился в город Акшехир к своим учителям. Сохранились два юридических документа, составленных Хайрани и Ибрагимом-султаном, с упоминанием имени Насреддина в качестве свидетеля, датированных 665 годом. Умер Насреддин в 683 г. хиджры (1284/85 г. н. э.).

Существует предание о том, что Ходжа Насреддин будто бы был похоронен в пустынной местности, и его мавзолей представлял  собой четыре столба без стен. Однако между двумя столбами тем не менее были устроены двери, на которых висело два закрытых замка. Рассказывают, что когда воины одного из отрядов Тимура, обессиленные дневным переходом, увидели это могильное сооружение, поднялся гомерический хохот. Смех этот влил в души изможденных людей новые силы, и войско вышло на намеченные рубежи.

В действительности же Ходжа Насреддин по­хоронен в Акшехире, а его жена — непременная участница его веселых историй — в предместье этого города — деревне Коз-агач.

По местной легенде, Насреддин был автором любовных стихов и назидательных изречений, но их рукописное собрание (диван) погибло при нашествии монголов.

На могильной плите Насреддина как дата его смерти высечен год 386-й хиджры, т. е. 993 г. н. э. Так как тюрки появились в Малой Азии только во второй половине XI в., такая дата не может соответствовать действительности, и в ней ус­мотрели посмертную шутку Насреддина, якобы завещавшего написать цифры, обозначающие год его кончины, в обратном порядке.

Гробница Ходжи Насреддина в Акшехире всегда была окружена почетом. Его мавзо­лей (тюрбэ) неоднократно реставрировался. К его могиле было принято приходить перед свадьбой, и при этом молодые обязательно должны были расхохотаться, чтобы в их будущей совместной жизни не было места печали. Сюда же приходили загадывать желания, повязывая ленточки на могильную ограду и на ветви растущих рядом с тюрбэ кустов и деревьев. Существовало также поверье, что земля с его могилы лечит слепоту.

Судьбу же Ходжи Насреддина определил следующий случай: во время учебы в медре­се он с двумя своими приятелями съел овцу, принадлежавшую их старому учителю. Старик проклял их за это, после чего оба приятеля погибли, а каждое слово и каждый поступок Насреддина с тех пор всегда сопровождал смех окружавших его людей. Несмотря на это тяготевшее над ним проклятие, душа Ходжи Насреддина была обращена к людям даже после его смерти. В Акшехире сохранилась легенда о том, что через два столетья после того, как он покинул мир живых, однажды более тысячи людей собрались в старой соборной мечети на пятничную молитву. Вдруг перед началом служ­бы на пороге храма в больших средних дверях появился кладбищенский сторож (тюрбедар), охранявший могилу Ходжи Насреддина, и, как считал народ, унаследовавший его хитрость и остроумие.

«Уважаемые! — закричал он.— Странный случай произошел со мной на кладбище. За­кончив уборку в тюрбэ Ходжи Насреддина, я уже собирался идти в мечеть и вдруг увидел его самого, живого, с его улыбкой и в его странной одежде. Он уселся верхом на свое надгробие, как на лошадь, и сказал мне: «Созови сюда всех пришедших на молитву в мечеть, а кто останется там, пусть потом пеняет на себя».

Все направились в тюрбэ, потому что верили тюрбедару и чувствовали, что Ходжа Насред­дин не стал бы их беспокоить по пустякам. Однако Ходжу они там не увидели, и все стали смеяться:

«Старый плут, он и на том свете продолжает свои шутки, чтобы мы не забыли, что его бла­гословение всегда пребывает над нами»,— го­ворили люди.

В знак уважения к памяти Ходжи Насреддина все собравшиеся у его могилы тут же прочитали первую суру Корана (Фатиху) и, возвращаясь в мечеть, всё еще продолжали смеяться. Но когда они приблизились к ней, то увидели, что ветхий купол обвалился. Тогда они поняли, что своей посмертной «шуткой» Ходжа спас их от гибели, и вера в него в народе увеличилась многократно.

В современном своде анекдотов и притч, связанных с именем Ходжи Насреддина, трудно вы­делить первоначальный круг тем, сложившийся при жизни мудреца. Скорее всего, в него входят вневременные сюжеты, касающиеся семейного и общинного укладов, человеческих взаимо­отношений, религии и т. п. Именно по этим бытовым миниатюрам можно почувствовать и понять, как складывался «метод Насреддина», позволявший слушателю, а затем и читателю таких коротких истории по-иному взглянуть на рутинную повседневность и бесплодную суету обыденной жизни, заслоняющие истинную сущность бытия.

И этот же метод обеспечил Ходже Насреддину бессмертие, ибо когда его уже не было на свете, он в представлении людей продолжал в своем, как бы теперь сказали, «виртуальном мире» совершать экстравагантные поступки и вести рискованные разговоры, посрамляя своих собеседников, в число которых попал даже сам властелин мира — грозный Тимур, родившийся через пятьдесят лет после смерти мудреца. Многие анекдоты и истории «от Насреддина» сохраняют свою злободневность и сейчас, потому что человеческая натура за восемь столетий, отделяющих наш век от времени Ходжи Насреддина, не изменилась.

Каким же был в жизни Ходжа Насреддин? В своих миниатюрах он предстает то умным, то глупцом, то хитрым, то простодушным, то красивым и благообразным, то уродливым, то неучем, то интеллектуалом. Несколько уточняют его образ обращения к нему, ставшие частью его имени — Ходжа, Молла (Мулла), Афанди (Апанди, Эфенди). Все эти слова примерно равнозначны и представляют собой традиционные обращения к уважаемому и образованному человеку, к учителю и духовному наставнику. Таким видели люди своего любимца.

Отметим, что в комментариях к изданиям советского периода Ходжа обычно представал в роли атеиста и даже богоборца. Однако имя его — Насреддин (Наср эд-Дин) в переводе с арабского означает «победа веры» и является знаковым. Это имя произошло от титула (лакаба), который в ранний период ислама присва­ивался ученым богословам, содействовавшим своими трудами укреплению мусульманского вероисповедания, и лишь позднее преврати­лось в самостоятельное имя, но истинный его смысл не был забыт.

В доказательство атеистических взглядов Ходжи Насреддина советские комментаторы ссылались на его истории, в которых высме­ивалось «мусульманское духовенство», хотя в исламе человек, насмехающийся над глупым муллой, безграмотным имамом или нечестным шариатским судьей (все они — люди и, как и священнослужители любых других конфес­сий, не защищены от человеческих слабостей, недостатков и пороков!), не переставал быть мусульманином. Приведем в связи с этим пункт 21-й из секретной инструкции Томаса Эдуарда Лоуренса Аравийского — человека, заслужившего авторитет  и уважение в ислам­ском мире,— написанной им для английских офицеров в качестве руководства при общении с мусульманским населением: «Среди арабов ислам является настолько распространенным учением, что религиозности у них так же мало, как мало религиозного пыла, и нет никакого уважения к обрядам. Однако, основываясь на их поведении, не думайте, что они небрежно относятся к религии. Убеждение в праведности веры и ее роль в каждом их действии и поступках в повседневной жизни настолько сокровенны и глубоки, что являются почти бессознатель­ными. Для них религия так же естественна, как сон и пища».

Более того, в рамках ислама существовали и существуют до сих пор неортодоксальные мистические (суфийские) направления, отвер­гающие традиционную обрядность, необходи­мость духовенства и мечетей, коллективные моления, поскольку Бог, сказавший созданному Им человеку о том, что Он ближе к нему, чем шейная артерия (Коран, сура 50 «Каф», аят 15), всегда находится в сердце верующего. И в анекдотах и притчах Ходжи Насредди­на постоянно ощущается присутствие Бога в сердце этого мудреца. Поэтому суфии виде­ли в нем классического суфийского учителя, играющего роль непосвященного человека (а иногда и глупца), чтобы Истина предстала перед людьми в более ярком свете. Внимательный читатель обязательно почувствует в его шутках скрытый смысл, свойственный суфийским притчам, и тогда это духовное наследие средневекового мусульманского острослова станет для него уникальной школой нешаблонного, парадоксального мышления, школой истинной мудрости.

Вот «простой» и короткий анекдот.

Ходжа неоднократно пересекал границу своей страны, а потом возвращался домой с ослом, груженным всякой всячиной, и каждый такой поход делал его все богаче и богаче.

Таможенники подозревали его в контрабан­де, но как бы тщательно ни перебирали они всё, с чем он появлялся на границе, ничего стоящего им не попадалось. Однажды они даже просто сожгли весь его «товар», но на его благоденствии это не отразилось.

Много лет спустя, когда Ходжа уже жил в другой стране, его встретил один из некогда обыскивавших его таможенников.

«О Ходжа! — сказал он.— Ты теперь в полной безопасности! Скажи же мне, что ты все-таки тогда переправлял через нашу границу?»

«Ослов»,— спокойно ответил Ходжа.

Этот анекдот учит читателя широте взгляда на окружающий мир и презрению к традици­онным представлениям о вещах (в данном случае — к традиционным представлениям о контрабанде).

Такие насыщенные мудрой простотой и юмором истории уже преодолели преде­лы породившего их мусульманского мира, и имя Ходжи Насреддина давно известно в любом уголке земного шара. Не избежала воздействия насреддиновского остроумия и европейская культура. Влияние его шуток (как правило, без ссылок на того, кому они прина­длежат) ощущается и в «Декамероне» Боккаччо, и в сборниках «фацетий» (шуточных рассказов) П. Браччолини (середина XV в.) и Г. Бебеля (начало XVI в.), и в «Занимательных историях» Ж. Таллемана де Рео (середина XVII в.). Отголоски насреддиновских метких фраз звучат в рассказах М. Твена и даже в высказываниях А. Эйнштейна, сохранившихся в воспоминаниях современников гениального ученого, и этот перечень можно было бы продолжить.

Появление в XIX в. рукописных сборников анекдотов и притч Ходжи Насреддина и их последующее издание не означало прекращения устной традиции. Ходжа Насреддин и ныне продолжает жить и творить, «приспосабливая» свои рассказы к новым историческим и бытовым реалиям, и, возможно, в будущем его литературное наследие пополнится анекдотами, в которых отразится наше время. Эта моя надежда основывается и на моих личных воспоминаниях о «сороковых, роковых» годах минувшего века:

Деревня вблизи Коканда. Летний вечер с долгожданной прохладой. Круг седобородых <