Типология сдвига в общественном сознании, отразившегося в русской художественной литературе XIX – XX вв. Литературное творчество как Реформация.

Попытка установления методологической связи между отдельными проявлениями древнееврейской, западноевропейской и русской культуры основывается на ощущении, что российская модернизация, начавшаяся с Петра I, это один из путей развития мировой культуры, что русская художественная литература, начавшаяся с Пушкина и Лермонтова, это способ русской культуры интегрироваться в мировое сообщество и что мой анализ в этой книге, это продолжение модернизационных усилий, проявившихся в деятельности библейских пророков, Иисуса, в новозаветно-гуманистическими сдвигах в сознании европейского человека, в европейской литературе эпохи Ренессанса и Реформации, в реформах Петра I, в творчестве Пушкина, Лермонтова, в Лермонтовском ренессансе в русской литературе.

Русская художественная литература как часть мировой культуры выросла, в значительной степени, на анализе библейских текстов. Этот анализ особенно ярко проявился в литературе XVIII в. Он не прекратился и в XIX, и в XX, и в XXI вв. Но литература XIX-XX  вв. поняла Библию глубже, чем Крылов и Фонвизин.

 У Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Достоевского, Л. Толстого, Чехова, Булгакова, Пастернака возникло личное переживание Библии. Библейские постулаты, казавшиеся в XVIII в. вечной истиной, стали источником сомнений, страданий, претензий к Богу – того, чего раньше в русской литературе не было. Через художественную литературу в России на месте Библии канонической возникла Библия экзистенциальная. Русский человек, читающий Библию, раскрылся как личность. Если в русской литературе XVIII в. все герои были верующие, и иного быть не могло, то в XIX в. появился литературный герой, стремящийся не столько жить по канонам, сколько ответить на вопрос, где Бог. И стало трудно понять, верующий ли герой, и если верующий, то в каком смысле. Развернувшийся индивидуальный поиск Бога заставил писателей относиться к текстам Библии критически. Появилось двойственное отношение к библейским постулатам. Эта двойственность происходит не только из противоречивости самого процесса индивидуального поиска Бога, но и из того, что содержание Библии не однородно. О двух линиях в Библии написано много. О личностно-пророческой, Иисусовой линии, противостоящей догматической, церковно-ритуальной, ясно писал А. Мень[56]. Суть внутрибиблейской динамики, по Меню, в изменении понимания смыслов Бога и человека.

В России масса медиационного качества культуры достигла критической величины в начале XIX в. В России не было церковной реформации – Русская православная церковь не была способна к значительным изменениям. Но, – я должен повториться, – Реформация в культурном смысле в России шла. Она была религиозно-нравственной по своим целям, но секулярной, безрелигиозной по своим средствам, и развернулась в великой русской литературе, которая, начиная с творчества Пушкина и Лермонтова, повела критику самых глубоких оснований русской культуры и поиск гуманистической альтернативы господству традиционности. 

Эта критика разворачивалась как антицерковный бунт. Церковь критиковалась за авторитарную интерпретацию смысла Бога, узурпацию места между Богом и человеком (М. Ю. Лермонтов. «Люди и страсти», «Испанцы», множество стихотворений), за закрытость, сектантские тенденции, неспособность измениться, чтобы включить в себя мирскую деятельность человека. Церковь критиковалась с новозаветно – гуманистических, медиационных позиций. По-существу, все русские религиозные философы, начиная с П. Я. Чаадаева и А. С. Хомякова, чувствовали себя учителями русской церкви. Это была критика авторитарного и соборного начал в русской церкви. За этой критикой просматривалось гораздо более важное – критика господства соборно-авторитарного основания российского общества, русской культуры, менталитета русского человека. Разворачивалась критика исторически сложившегося смысла всеобщего, связанного с общинными, православно-самодержавными ценностями.

Но критиковалось не только то, что исходило из сложившегося представления о сакральном всеобщем. Еще более критиковался человек, смыслы человеческого, общественного. Возник образ «общества, проклятого Богом» Фонвизина; «фамусовское общество» Грибоедова; пушкинские «пародия человека», «инвалид в любви»; «нравственный калека», «лишний человек» Лермонтова; человек «ни то, ни се», «мертвые души» Гоголя; «уроды» Гончарова; «вывихнутые», «переливатели из пустого в порожнее», «свистуны» Тургенева; «темное царство» Островского; «бесы» Достоевского, понятые через надрыв, карамазовщину; человек, не способный жить Чехова. В литературе возник образ человека, культурно не зрелого, не сформировавшегося, не способного адекватно отвечать на вызовы жизни. Это была критика общинных, патриархальных, народнических, церковно-религиозных, соборно-авторитарных, самодержавных, тоталитарных корней в менталитете русского человека, того, что можно обобщить словом традиционность в культуре, того, что в условиях меняющегося мира все более выглядело как социальная патология.

В процессе и в результате этой критики в культуре России разворачивался, нарастал медиационный сдвиг. Ценностный вектор постепенно перемещался из авторитарно-державных и соборно-державных культурных стереотипов в способность человека переосмысливать, меняться, стать другим, независимой личностью и на этой основе в его способность к развитию в себе индивидуальных отношений, к переинтерпретации, интеллектуализации смысла любви, творчества, веры, к пониманию смысла прав человека. Менялось представление о типе русской культуры. Появился целый ряд медиационных литературных образов, которые можно обобщенно назвать еретиками, «самозванцами».

«Самозванство» это способность культуры осмысливать себя через инновацию, динамику и смысл личности, это протест культуры против себя традиционной, против засилья архаики, статики в себе. «Самозванец» в культуре всегда появляется как еретик, вольнодумец, как неожиданный крик незаконнорожденного. Элементы самозванства в художественной литературе, если брать литературу от Пушкина до Булгакова, несут пушкинские Черкешенка, Татьяна, Дон Гуан и Донна Анна, Вальсингам, Моцарт, Поэт, Самозванец, Пророк; лермонтовские Поэт, Пророк, Демон; Смех, Иисус Гоголя; Штольц, Вера, Ольга, Тушин Гончарова; Соломин Тургенева; Воланд, профессор Преображенский Булгакова.

Выдающееся место среди литературных самозванцев занимает лермонтовский Демон. Он из всех самозванцев XIX в. самый методологически ясный и самый методологически четко сформулированный. Он тот, в котором, пожалуй, наиболее последовательно выразились и протестный и конструктивный моменты. Демон поссорился и с Богом, и с Дьяволом, и с людьми. Его не устраивают сформировавшиеся в культуре представления о добре и зле, исторически сложившиеся представления о божественном в Боге и человеческом в человеке. Основанием его реформационного протеста, основанием той нравственности, которую он хочет, является ренессансная способность к творчеству, любви, самостоятельному формированию нравственного идеала, поиску индивидуального пути к высшей нравственности. Через этот протест Лермонтов обозначает начало формирования личности. Демон бежит от диктата сложившихся смыслов в какую-то пространственно-географическую середину – поселяется в ледяном гроте высоко в горах, дружит лишь с молниями, бурями, ветрами. Он независим. Но там нет Другого, и бегство Демона становится бессмысленным. Проблема бегства к новому существованию разрешается тем, что Демон влюбляется в земную женщину (Демон: «Что без тебя мне эта вечность…»). Полюбивший и поверивший в то, что любить он может, Демон родился как личность. Он хочет вернуться и к людям, и к Богу, но на новом основании, на основании способности выйти за рамки традиционности, сформировав новое, альтернативное представление о смысле жизни. Основание альтернативы – в повышении способности к рефлексии, анализу, новым синтезам. Формирование личности на новом основании происходит через способность человека увидеть Другого, раскрыться перед Другим, измениться и полюбить. Смысл альтернативы в способности сформировать новое основание принятия решений. Смысл новизны в интеллектуализации принятия решений. Логика Демона как самозванца это способ русской культуры преодолеть инерцию традиционности и измениться.

Самозванство это стремление, не отрекаясь от смысла божественного, отказываться от навязывания религии как доминирующего способа поиска высшей нравственности. Этот новозаветно-гуманистический переход от религиозности к безрелигиозности в вере, начавшийся в Новом завете, в русской литературе начался с творчества Пушкина и Лермонтова. Наиболее ярко в XIX в. проявился он в мышлении Тургенева, увидевшего Христа в каждом человеке. Из писателей XX в. наиболее ясно и радикально в этом направлении мыслил Б. Пастернак: «До сих пор считали, что самое важное в Евангелии нравственные изречения и правила, а для меня самое главное то, что Христос говорит притчами из быта, поясняя истину светом повседневности». Без безрелигиозного света повседневности как без основания нравственности, по Пастернаку, нет истины – пушкинско-лермонтовская медиация в XX в., пробиваясь сквозь тернии религиозной церковности и народнической партийности к людям, продолжается в логике мышления великих поэтов, писателей, художников.

Медиационный поворот в русской литературе происходил непоследовательно, прерываясь инверсионными рывками назад, то – к сакрализации сложившихся религиозных стереотипов, то – к сакрализации крестьянской патриархальной общины и «маленького человека», оправданию соборного, революционного нравственного идеала. В ходе этих инверсионных откатов великие русские писатели интерпретировались то как православные писатели, то, как предтечи народного гнева за социальное освобождение русского народа от гнета самодержавия.

Но великая русская литература, не отказываясь ни от религиозности, ни от народничества, не является ни религиозной, ни народнической. Она по духу своему, в основном, либеральна, потому что защищает личность в человеке. Опыт веков показал, что она является наиболее устойчивым основанием либерализации русской культуры. Либерализм в экономике, политике, государственном строительстве на протяжении всей истории России как быстро вспыхивал, так же быстро и исчезал. Лишь художественная литература, несмотря на репрессии писателей, оставалась и остается устойчивым основанием либерального духа и стабильной формой неполитического либерализма в России, либеральным анклавом, либеральной мутацией, специфическим еретиком и самозванцем в культуре России. И в основе ее либерального самозванства лежит медиационная, богочеловеческая, новозаветно-гуманистическая, личностная тенденция, все более характерная для развития мировой культуры.

Сегодня, когда на развалинах ленинизма происходит попытка выстроить философию литературы как некоторую систему взглядов и методологии анализа русской культуры, надо очистить оценки творчества русских писателей от религиозных и народнических искажений.

 Сделать это призвана культурология.